От Андропова к Горбачёву

Авторханов Абдурахман

От Андропова к Горбачёву

Введение

Генсек и его власть

С мировой славой представителя молодого поколения коммунистов на трон генсека воссел Михаил Сергеевич Горбачев. Этот «молодой коммунист» в партии состоит уже 33 года и находится в возрасте, в котором умер основатель советского государства Ленин, — в 1985 году Горбачеву исполнилось 54 года. Чтобы прослыть молодым, ему надо было очутиться в уникальной компании стариков из Политбюро. Горбачев — шестой генсек со времени учреждения этой должности. Сталин занимал этот пост 30 лет [1922–1952], Хрущев — 11 лет (1953–1964], Брежнев — 18 лет [1964–1982], Андропов — 15 месяцев [1982–1984], Черненко 13 месяцев [1984–1985].

Эпоха Сталина стала знаменита кровавыми злодеяниями тирана, эпоха Хрущева разоблачениями этих злодеяний, на эпохе Брежнева лежит печать политического безвременья и тотальной коррупции. Захвативший его трон Андропов, мелькнув как метеор по партийному небосклону, ярко осветил внутренность брежневской эпохи во всей ее неприглядной наготе. Мы, наблюдатели издалека, знали почти все пороки системы, но что эти пороки приняли столь чудовищный масштаб — мы впервые узнали из той безнадежной борьбы, которую объявил им Андропов. Правда, Андропов не разоблачал личность Брежнева, как Хрущев личность Сталина. Андропов разрешил печати в определенных границах разоблачать факты коррупции, а эти факты сами разоблачали всю эпоху Брежнева.

Кратковременное междуцарствие Черненко — этот реванш партаппаратчиков чекистам за военно-чекистский переворот Андропова, было тщетной попыткой спасти пожизненное господство одряхлевшей партийной, государственной и хозяйственной бюрократии. Генсекство Горбачева, будучи по своему стратегическому замыслу продолжением политического курса Андропова, обещает стать новой попыткой вывести Советский Союз из экономического и социального тупика. Сказанное оправдывает необходимость более подробно остановиться на должности генсека, на ее исторической эволюции, а также на определении места генсека на вершине партократии. Сокращение «генсек» — от «генерального секретаря» — принадлежит Ленину, как и инициатива создания такой должности.

Сейчас запрещено употреблять это сокращение, да еще «генеральный» надо писать с большой буквы, если говорится о некоммунистических генсеках. Пост генсека при Ленине носил исполнительно-технический характер. У генсека тогда была одна обязанность — следить за исполнением решений Политбюро и Оргбюро, и две привилегии — председательствовать на заседаниях Секретариата ЦК и руководить техническим аппаратом ЦК.

Сталин еще при Ленине начал превращать должность генсека в директивно-распорядительную власть над партией и государством. После ликвидации «ленинской гвардии» генсек стал единоличным диктатором. Все последующие генсеки — исполнители воли Политбюро. Будучи первыми среди равных олигархов, они пользуются и некоторыми привилегиями престижного характера, которыми не пользуются другие. Их имена в партийном протоколе называют первыми вне алфавита, а всех других называют в порядке алфавита. Их слова цитируют почти в каждой передовой статье «Правды» и во всех политических статьях печати страны, но слова эти выражают все, что угодно, кроме остроумия, оригинальности или новой мысли, других олигархов не принято цитировать. Каждый член коллективной диктатуры в своем выступлении, о чем бы речь ни шла, должен обязательно сослаться на указание генсека. Каждого генсека при его личной характеристике надо величать «выдающийся партийный и государственный деятель», других членов диктатуры называют «видными партийными и государственными деятелями». Только один генсек имеет право быть названным «продолжателем дела Ленина». Но и тут есть свои нюансы в терминологии. Сталин и Хрущев прямо назывались «продолжателями дела Ленина», Брежнев был «продолжателем великого дела Ленина», в данном контексте прилагательное, как это парадоксально ни звучит, снижает ранг Брежнева, как «продолжателя дела Ленина», ибо продолжателями «великого дела» Ленина являются все коммунисты. Андропов не разрешил поставить себя рядом с Лениным. Что же касается Черненко, то через год его генсекства член Политбюро Гришин назвал Черненко «продолжателем ленинского дела». Это было уже выше Андропова, но ниже Брежнева. Горбачев не прицепил Черненко к Ленину, но зато назвал зримо умирающего генсека «душой Политбюро».

Есть у генсека еще и другая, для практической политики правящей догматической партии весьма важная, привилегия — это сан главного теоретика партии. Только генсек имеет право выдвигать оригинальные теоретические новшества в марксизме-ленинизме и пересматривать его устаревшие или просто неугодные сегодня догматы. Заметим сразу. Ни один из генсеков, включая Сталина, никаких новых теоретических вкладов в марксизм-ленинизм не сделал. Даже те «вклады», которые приписывались послесталинским генсекам, делали не они лично, а их советники и референты.

Русская история необычайно своенравна и полна причудами. Ведь как объяснить рационально, что первыми теоретиками марксизма в России были не большевики и не меньшевики, таких понятий тогда еще не было на свете, а идеологи русского либерализма — П. Струве, М. Туган-Барановский, С. Булгаков, Н. Бердяев, которые вошли в историю как «легальные марксисты» (они проповедовали свои марксистские взгляды в тогдашней легальной печати в России и издавали свои собственные журналы в Петербурге и Москве. Петр Струве даже был автором первого марксистского «Манифеста РСДРП», который входит и до сих пор в кодификацию КПСС (см. том первый «КПСС в резолюциях»)). Потом из них первые два стали идеологами русской демократической партии кадетов, а последние два богословами.

Основоположником русского марксистского социализма был будущий вождь меньшевиков Георгий Плеханов. На его трудах по марксизму училось все ленинское поколение большевиков. Плеханов умер в 1918 г. в Петрограде непримиримым врагом большевизма и Ленина, но года через два Ленин писал, что никто не может считать себя образованным марксистом, если он не читал все, что написал Плеханов.

В общепринятом смысле этого слова сам Ленин не был теоретиком марксизма, каким был Плеханов, зато Ленин был марксистским стратегом революции, каким не был Плеханов. Да и почти вся теоретическая элита русских марксистов находилась в рядах меньшевиков, большевики располагали мастерами революционного подполья и организаторами революционной пропаганды. После революции в теоретиках партии числился Н. Бухарин. Сталин как теоретик был ничто, как политический стратег — весь из Ленина, однако, как мастер власти, — выше Ленина.

Троцкий был выдающимся публицистом и трибуном. Он знал, как делать революцию, но совершенно не знал, что делать с властью, которую создали в результате революции. Не знал и основного урока всех революций — твоя же власть тебя же сожрет, если не сумеешь вовремя ее оседлать. Большевистские адъютанты Ленина по эмиграции, Зиновьев и Каменев, тоже не были теоретиками, а в политике оказались ничтожествами, ибо, сделавшись во время болезни Ленина бездумными союзниками Сталина, именно они проложили ему путь к единоличной тирании. Да, Сталин как теоретик был ничто, но как стратег стоял выше всех, благодаря изумительному дару обосновывать свои злодеяния ссылками на марксизм.

Ни в каких официальных партийных документах нет описания прав и обязанностей генсека. Даже в уставе партии упоминание о генсеке впервые ввел Брежнев на XXIII съезде КПСС в 1966 г. Эту инициативу Брежнева надо объяснить не только его известной манией к помпезности и внешней мишуре, но еще и хитроумным умыслом. В старом уставе говорилось, что пленум ЦК избирает из своей среды Президиум (Политбюро] и Секретариат ЦК, Брежнев предложил теперь добавить, что пленум ЦК избирает также и генерального секретаря ЦК. Это означало, что Политбюро не может выкинуть генерального секретаря, избранного пленумом ЦК и утвержденного на съезде партии, как он и его коллеги по Политбюро выкинули в свое время Хрущева. И все-таки пост генсека есть то, что из него делает его владелец. Известные слова Ленина из его «Политического завещания», что Сталин, став генсеком, сосредоточил в своих руках «необъятную власть» и что он, Ленин, не уверен, не будет ли Сталин злоупотреблять этой властью, доказывают, кроме всего прочего, что пост генсека правящей партии может дать его носителю де факто высшую власть и над правящей партией, и над государством, причем власть, не ограниченную ни уставом партии, ни конституцией СССР, в которой должность генсека вообще не указана.

Должность генсека через тридцать лет, в 1952 г., на XIX съезде, значит, еще при Сталине, была упразднена. Была создана новая должность — «первого секретаря» ЦК. Им стал Маленков. Став после смерти Сталина председателем Совета министров, Маленков вынужден был через пару недель оставить этот пост, который в сентябре 1953 г. занял Хрущев. На том же съезде было переименовано Политбюро в Президиум ЦК. Какие же были мотивы этой перелицовки фасада диктатуры — до сих пор неясно. Если отставка Сталина с поста генсека на пленуме ЦК, избранном XIX съездом, является документально подтвержденным фактом, то как мотивы сталинской отставки, так и истинные причины переименования Политбюро и поста генсека неизвестны. Официальное объяснение, данное от имени ЦК Л. Кагановичем на XIX съезде, было куцым и невразумительным. Каганович сказал, что название «Президиум ЦК» лучше отвечает обязанностям, которые выполняет Политбюро. Восстанавливая старое название Политбюро, брежневское руководство повторило Кагановича, только в обратном порядке: название Политбюро лучше отвечает обязанностям, которые выполняет Президиум.

Почему же все-таки восстановили старые названия? Здесь едва ли могут быть разные ответы. Роль сыграли не правовые соображения, а психологический синдром партийных карьеристов. Политбюро на протяжении более тридцати лет было Олимпом партийных богов во главе с супербогом Сталиным. У партократов появлялись слезы умиления с нескончаемой овацией, когда они на своих бесчисленных сборищах выбирали этих богов в почетный президиум. Но вот теперь, после тяжкого, долгого и унизительного восхождения к партийному Олимпу, они наконец добрались до цели, но у входа на Олимп увидели не вожделенное, магическое слово «Политбюро», а другое — избитое и давно проституированное слово «Президиум». Ведь для них воистину «в начале было слово», и это слово было «Политбюро». Теперь выясняется, что они прибыли не в обитель богов — в «Политбюро», а в какой-то «Президиум». Ведь в государстве «президиумов» десятки тысяч, начиная от сельсоветов и до всяких там верховных советов. И новые боги были единодушны в своем решении: восстановить поруганный Олимп во всем его величии и блеске и вновь написать у входа «Политбюро». Так же поступили и с названием генсека. Брежнев решил, что он, как и Сталин, будет генсеком, вместо того, чтобы называться «первым секретарем», ибо первых секретарей в партии ведь тоже тысячи, а генсек один. В некотором отношении они даже переплюнули обитателей старого Олимпа. Сталин не разрешал величать себя «генеральным секретарем» и подписывался тоже просто: «секретарь ЦК», а эти бесконечно повторяют, что данное лицо — «генеральный секретарь».

Сталинские наркомы и министры, являющиеся членами Политбюро, перечислялись без указания, что они члены Политбюро, а теперь даже впереди председателя Президиума Верховного Совета СССР или Совета министров СССР сначала ставят «член Политбюро», а потом только указывают их высокие должности. Партийным тугодумам невдомек, что ставя часть выше целого, партию выше государства, они оскорбляют собственное «общенародное государство».

Как велика власть генсека, являющегося, скажем, одновременно и главой советского государства в качестве председателя Президиума Верховного Совета СССР? Можно ли сравнить эту власть с властью глав государств президентской системы, например, с властью американского или французского президентов или с властью премьер-министров в странах, где глава государства лишь репрезентативная фигура? После Сталина и Хрущева в Кремле стабилизовалась коллегиальная диктатура. Поэтому глава этой диктатуры не диктатор, а исполнитель воли и решений коллективной диктатуры. В этом смысле по-слесталинская партия вернулась к так называемым «ленинским принципам» коллегиального руководства. Поскольку эти принципы отрицают диктатуру одного лица, то в партийном уставе всегда указывались только органы коллективной диктатуры — пленум ЦК и Политбюро, их побочные органы Оргбюро и Секретариат ЦК, но никогда не указывался генсек ЦК. Отсюда понятно, что не было надобности фиксировать в уставе его права и обязанности.

Совершенно так же обстоит дело и с высшими органами государственной власти. Во всех четырех советских конституциях 1918,1924, 1936 и 1977 гг. глава государства — не отдельное лицо, а коллектив, в старых конституциях президиум ЦИК СССР, а в новых конституциях президиум Верховного Совета СССР, а председатель этих президиумов лишь подписывает декреты и законы, принятые ими по прямому поручению партийной коллегиальной диктатуры. В силу этого не было также надобности указывать в советских конституциях права и обязанности советских «президентов», как и функции советских «премьеров». Даже Сталин, будучи единоличным диктатором, никогда не правил от собственного имени, как генсек, а от имени коллективной диктатуры, стараясь создавать впечатление, что партией правит не генсек, а ЦК и его Политбюро.

Законы якобы тоже издает не Политбюро, а Президиум Верховного Совета. Единственное новшество Сталина — принимать решения правительства от имени Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б), но и в этом случае первым подписывал предсов-наркома Молотов, а вторым — секретарь ЦК Сталин. Когда сам Сталин стал председателем правительства, его подпись стояла первой, но за ЦК подписывал уж другой его секретарь.

Совершенно иначе обстоит дело в демократических государствах. В их конституциях ясно определены прерогативы, объем и границы власти президентов и премьеров. Существующее в этих государствах разделение власти законодательной, судебной и исполнительной, наличие в них политических свобод и свободной печати затрудняют появление там тиранов легальным путем. Сравнивать западные парламенты с советским «парламентом», западные выборы с комедией советских выборов — вещь абсурдная. Если все же сравнивать власть послесталинских генсеков, скажем, с властью американского президента, надо констатировать факт, который покажется невероятным только тем, кто не знаком с описанным выше механизмом власти в СССР, а факт этот следующий: президент США пользуется и юридически и фактически большей властью, чем генсек, если даже генсек и председатель Президиума Верховного Совета.

Причем в прерогативы президентской власти в США не может вмешиваться в остальном всесильный американский парламент — Конгресс. Поэтому, когда Политбюро направляет генсека на встречу на высшем уровне за границей, то все, что он должен говорить, вручается ему в письменном виде. Его роль — читать врученные ему документы. Если же возникнут неожиданные проблемы или вопросы, на которые тут же надо дать ответ, то генсека сопровождает целая радио-телефонно-телеграфная аппаратура, по которой он получает директивы Политбюро. Генсек не получает чрезвычайных полномочий даже в случае войны. Если в Белом Доме на атомной кнопке держит палец одно лицо — президент, то в Кремле держат на ней столько пальцев, сколько Политбюро имеет членов.

Нынешние генсеки не диктаторы, а слуги Политбюро. Поэтому в кресле генсека могут сидеть и политические ничтожества, но сам пост генсека — вакантная должность для единоличного диктатора, если ее займет волевое и властное лицо. Все диктаторы дрожат за свою жизнь, абсолютные диктаторы дрожат абсолютно, причем дрожат не от страха перед народом, с которым прямо дела не имеют, а от страха перед собственной кликой. Чтобы стать диктатором, надо убрать, лучше уничтожить, сначала клику, при помощи которой ты пришел к власти, как это сделал Гитлер со штабом своих штурмовиков и Сталин с ленинским ЦК и его Политбюро. Где это не было сделано, клика свергала своего диктатора, как Большой фашистский совет сверг Муссолини и Политбюро свергло Хрущева. После Хрущева партийная клика учла исторические уроки — отныне в кресло генсека сажали политические ничтожества (Брежнев, Черненко, а Андропов сам захватил этот пост, опираясь на военно-полицейский аппарат). Но если ты уже занял это кресло и не претендуешь на единовластие, то ты можешь сидеть там пожизненно, будучи даже дряхлым или смертельно больным. Поразительно, что сама партийная клика перед всем миром намеренно показывала своих дряхлых генсеков, словно для того, чтобы мир видел — страной правят не эти безнадежные генсеки, а она — клика Политбюро. Отсюда и родился новейший советский анекдот о трех предыдущих генсеках: «После долгой, тяжелой болезни, не приходя в сознание, генсек приступил к исполнению своих обязанностей»!

Однако, как уже подчеркивалось, не только «коллективная диктатура», но и единоличный диктатор в Кремле стараются создать во внешнем мире впечатление, что единоличный диктатор вовсе не диктатор, а исполнитель воли Политбюро, а само Политбюро вовсе не диктатура олигархии, а исполнительная инстанция воли советского народа. Вот два примера, свидетельствующие о такой тактике Кремля. Добиваясь максимальных успехов у Рузвельта и Черчилля на Ялтинской конференции, Сталин аргументировал свою неуступчивую позицию тем, что потом русский народ скажет, что Сталин и Молотов защищали русские интересы хуже, чем их защищали русские цари, а его всесильное Политбюро откажется утвердить соглашения в Ялте. Сталин убеждал, в частности, Рузвельта, что слава о нем, о Сталине, как о диктаторе — это просто миф, он подотчетен и зависим от Политбюро, как Рузвельт зависит от своего Конгресса. И трюк вполне удался. Ведь Рузвельт говорил тогда, что «дядя Джо» человек добрый, а вот Политбюро его — учреждение ужасное. Даже тогда, когда Сталин начал, вопреки соглашениям в Ялте, большевизировать восточную Европу, министр иностранных дел США Эдвард Стеттинус объяснял акции Сталина нажимом этого «ужасного учреждения». Вот его утверждение: «Когда маршал Сталин вернулся с конференции, Политбюро взяло его в оборот за то, что он вел себя на ней чересчур дружелюбно и сделал двум капиталистическим странам много уступок». («НРС», 6.2.1985). Наученные горьким опытом истории, нынешние американцы, надо думать, не так уж наивны в понимании советского механизма власти. Когда в Белом Доме член Политбюро Щербицкий самоуверенно и вызывающе заявил президенту Рейгану, что «советский народ» не потерпит новой угрозы США в космосе, то президент дал единственно правильный ответ: «Советский народ имеет мало что сказать в отношении того, что делает его правительство». («Нью-Йорк Таймс»), Только такой язык понимают и уважают владыки Кремля.

Часть I

От Брежнева к Андропову

Глава 1. Последний съезд Брежнева

В последние годы правления Брежнева в центре внимания Кремля стояли два события: XXVI съезд КПСС (1981) и «пролетарская революция» в Польше в августе 1980 г. Проанализируем эти события.

Накануне XXVI съезда Брежнев преподнес знатокам протокола ЦК (а этот протокол ведется куда скрупулезнее, чем его вели дворы абсолютистских монархий) сюрприз, на который не отважился бы не только Ленин, но и сам Сталин.

Брежнев дал понять в «Правде», что он, как генеральный секретарь, стоит выше Политбюро (по уставу высшие руководящие органы партии идут по нисходящей линии так: съезд партии, пленум ЦК, Политбюро, Секретариат, генсек). Так, когда Политбюро вынесло от имени ЦК постановление об утверждении «Основных направлений экономического и социального развития», Брежнев присовокупил к нему свое личное постановление: «1. Одобрить проект ЦК КПСС… 2. Опубликовать проект ЦК КПСС… 3. Провести обсуждение проекта… Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. Брежнев». («Правда», 2.12.1980).

Формула раньше гласила, в согласии с уставом, что ЦК одобряет проект любого докладчика, в том числе и генсека, у Брежнева получилось наоборот. Что это — сознательный анти-уставный акт или протокольный ляпсус? Но этот ляпсус очень характерен для стиля брежневского руководства и вполне укладывается в рамки раздуваемого до абсурда «культа Брежнева» (по телевидению и во всех кинотеатрах идут серии фильмов, снятых по мемуарам Брежнева, в стиле всепобеждающего древнерусского богатыря, перед которым бледнеют все эти мифические Геркулесы и исторические Наполеоны). До сих пор при перечислении имен членов Политбюро имя Брежнева называли всегда в общем списке, хотя и первым, не соблюдая алфавитного порядка, обязательного для других, а теперь его выделили, по примеру Сталина, из общего списка, называя его отдельно как генсека, а потом идет общий список членов Политбюро. Ожидал советских телезрителей и другой сюрприз. До сих пор доклады Брежнева на съездах партии и сессиях Верховного Совета транслировались прямо из зала, а теперь транслировались только начало и конец доклада, а дальше текст читал диктор. Это вызвало целый переполох среди иностранных журналистов, которые, не будучи допущены на съезд, сидели в Прессбюро съезда у телевизора. Сколько бы они ни добивались узнать причину, они толком ничего так и не узнали.

Объяснение, видимо, простое: уже из этого начала доклада было видно, как Брежневу было трудно его читать. Осилить почти четырехчасовой доклад он просто был не в состоянии. Он, видимо, читал наиболее важные отрывки, а в остальном сослался на письменный текст, заранее розданный делегатам.

На съезд было назначено 5002 делегата из областей, краев и национальных республик (формально пропущенные через местные конференции и съезды, они еще до прибытия в Москву проверяются и утверждаются отделом организационнопартийной работы ЦК КПСС. Среди них пара сотен статистов из «рабочих и колхозников», а остальные высшая партийная и государственная бюрократия).

Как по форме и стилю, так и по содержанию работы XXVI съезд Брежнева не был обычным съездом, обсуждающим и дискутирующим острые проблемы внутренней и внешней политики, а представлял из себя огромное сборище партийной и государственной элиты, в котором, кроме пяти тысяч делегатов, участвовало также более тысячи гостей из-за границы и столичного партийного актива. Только, в отличие от шума толпы на обычных сборищах, здесь царила мертвая тишина, строевой порядок и давящая торжественность. Напрасно Брежнев жаловался в докладе, что все еще не сформировался «советский человек». Если бы возможно было воскресить Ленина и привести его обозреть зал этого сборища, он, наоборот, сказал бы: «Да, советский человек создан», — и, пользуясь терминологией своего соратника Троцкого, может быть, только добавил бы: «Сталин вырастил от моего имени голосующее стадо людей!» Надо отдать должное большевикам: они унифицировали не только мысли, но и низменные побуждения людей: честолюбие, эгоизм, пороки, продажность. Пользуясь этой стороной человеческой натуры, Сталин и создал того «советского человека», который уникален как гражданин — он поменял личную свободу на спокойствие, человеческое достоинство на привилегии, сомнения гражданина на уют мещанина. Он, как говорил Эренбург, усовершенствованный коммунистический человек («ускомчел»), который без малейшего притязания на цинизм может сказать о себе: «голова мне нужна, чтобы не думать». Он до глубины души убежден, что это тоже его редкая привилегия, что тяжкую обязанность думать за него взял на себя мудрый ЦК! Поэтому он будет голосовать за любые решения этого ЦК, одинаково как за благотворные, так и преступные. И история с него ничего не спросит — он был всего лишь винтиком механизма ЦК, представителем «голосующего стада». Поэтому понятно, что и на XXVI съезде царил тот же классический сталинский ритуал: ЦК объявил свои мудрые решения, а в пятитысячной аудитории поднялся лес рук за эти решения — без вопроса, без возражения, без воздержания, при диких криках «слава, слава, слава», «бурная и непрекращающа-яся овация», как отмечает протокол.

На съезде было представлено семнадцать с половиной миллионов коммунистов, из которых 43,4 % «рабочих» (что это за рабочие, можно судить по тому, что все члены Политбюро тоже являются «рабочими» или «крестьянами»), 43,8 % интеллигенции, то есть партийной и государственной бюрократии, 12,8 % «колхозников» (то есть колхозная бюрократия). После последнего съезда была проведена негласная чистка — из партии были исключены 300 000 членов и 91 000 кандидатов за разные преступления (коррупция, взяточничество, присвоение «социалистической собственности», пьянство, всякого рода «уклоны»), В связи с этим Брежнев заметил: «Никаких поблажек и никому, когда речь идет о чести и авторитете нашей партии, о чистоте ее рядов». Среди исключенных был и ряд видных коммунистов — диссидентов (известный писатель Виктор Некрасов, старая коммунистка Дерт, ученая Орлова-Копелева), а также много рядовых членов партии, эмигрировавших на Запад.

Известная установка Сталина — в руководящие органы партии выдвигать не представителей гуманитарных наук, даже не представителей юридических наук, а представителей инженерно-технического персонала — последовательно проводилась в жизнь и руководством Брежнева. Он сообщил съезду, что три четверти секретарей Центральных Комитетов республик, крайкомов, обкомов, две трети секретарей горкомов и райкомов партии имеют техническое образование. Затаенный мотив этой установки — представители гуманитарных наук склонны к рассуждениям и своеволию, а специалисты — исполнительны и более покорны. Но у них есть и недостаток (Брежнев: «специалисты не обладают достаточным политическим опытом»), то есть послушны верхам, но не умеют командовать низами. Поэтому всех этих специалистов пропускают через высшие партийные школы и курсы. Брежнев сообщил, что из этих специалистов в истекшие годы после последнего съезда 32 000 человек прошли через партийные школы и 240 000 человек-через партийные курсы, где их обучали только одной науке: как управлять партией и государством. Их профессора — члены Политбюро, Секретариата ЦК и министры СССР. Через такие школы и курсы прошли в свое время и почти все члены нынешнего ЦК. Брежнев, как и надо было ожидать, поставил вопрос и о пересмотре действующей ныне «Программы КПСС», принятой в 1961 г. Брежнев не дал ответа на кардинальный вопрос: почему двадцатилетняя «Программа КПСС» не была выполнена. Единственно, что он сказал о причинах ее пересмотра, это следующее: «Ныне действующая "Программа КПСС” в целом правильно отражает закономерности общественного развития. Но с момента ее принятия минуло 20 лет», Брежнев только косвенно признался, что со строительством обещанного коммунистического общества к 1980 г. (Программа: «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме») ничего не вышло, ибо оказывается, что между социализмом и коммунизмом лежит еще один этап или одна фаза, которая не была известна не только Марксу и Энгельсу, но также и Ленину со Сталиным — это фаза «реального», «зрелого» или, по последней терминологии, «развитого социализма». К разочарованию тех, кто предвкушает, что вот-вот водворится коммунизм и рай благоденствия осчастливит «нынешнее поколение», Брежнев доложил, что по его новому «научному открытию» в марксизме новый этап или новая фаза — это «необходимый, закономерный и исторически длительный период в становлении коммунистической формации». Из внутренних проблем особенно тревожат Кремль национальные отношения в стране, где представлены более ста различных народов. Послевоенная политика партии в этом вопросе, особенно в период правления Хрущева и Брежнева, сводилась к планомерной и интенсивной денационализации нерусских народов через их языковую русификацию и дерусификации самих русских через их ассимиляцию с нерусскими народами — это и называется на языке партии формированием «единого советского народа». Эта политика встречает уже открытое сопротивление с обеих сторон — как со стороны русских («неославянофильство», «почвенники», «русская партия»), так и со стороны национальных меньшинств в Прибалтике, на Кавказе, в Туркестане, в Татаро-Башкирии. Причем некоторые из нерусских народов, которым административно навязывают русский язык вместо родного языка, являются культурно-исторически более древними христианскими народами, чем сам русский народ — например, армянский и грузинский народы. Советское правительство в Москве издало ряд распоряжений (Высшая аттестационная комиссия, министерство высшего образования СССР), которые запрещают писать в грузинских вузах дипломные работы и диссертации на грузинском языке. Против этого, как известно из самиздата, в письме на имя Брежнева протестовало в 1980 году 365 видных грузинских ученых и деятелей культуры, с именами, известными не только в СССР, но и на Западе. Какая была реакция Брежнева на это письмо — неизвестно, но в своем докладе он говорил, что «в нашей стране уважают национальные чувства, национальное достоинство каждого человека», однако ударение Брежнев делал на «формирование культуры единого советского народа-новой социальной и интернациональной общности».

По второму «острому вопросу», почему ведущие должности в национальных республиках занимают люди не коренной национальности, Брежнев открыто поддержал великодержавников: «Состав населения советских республик многонационален. И естественно, что все нации имеют право на должностное представительство в их партийных и государственных органах». Это был косвенный ответ на жалобы эстонских, латышских и литовских коммунистов, что у них повсюду командуют русские коммунисты, а местные коммунисты выполняют роль помощников и переводчиков. Брежнев сказал, что партия будет бороться и против «антисемитизма», но так как он связал борьбу с «антисемитизмом» с борьбой против «сионизма», то он по существу амнистировал антисемитизм, ибо в советских условиях легальной формой активизации антисемитизма как раз и является борьба с «сионизмом». Писателям и художникам Брежнев обещал тяжелую жизнь. Партия будет «активно и принципиально выступать в тех случаях, когда появляются произведения, порочащие нашу советскую действительность. Здесь мы должны быть непримиримы», — сказал он.

За успехи в строительстве «развитого социализма» Брежнев щедро роздал похвалы Советам, профсоюзам, комсомолу, партии, ее ЦК, Политбюро, Секретариату, но дифирамбы пел только одному учреждению: КГБ. Стоит привести сказанное о нем: «Острота классовой борьбы на международной арене предъявляет высокие требования к деятельности органов государственной безопасности, к партийной закалке, знаниям и стилю работы наших чекистов. Комитет государственной безопасности СССР работает оперативно, на высоком профессиональном уровне… Зорко и бдительно следят чекисты за происками империалистических разведок. Они решительно пресекают деятельность тех, кто становится на путь антигосударственных, враждебных действий (это по адресу диссидентов — А. А). И эта работа заслуживает глубокой признательности партии». Это и есть признательность КГБ за успехи его подрывной, террористической и шпионской практики внутри и вне СССР.

Ораторы, которые были назначены ЦК для выступления по докладу Брежнева, должны были заранее представить аппарату ЦК тексты своих выступлений, в том числе и иностранные гости. Все выступления были составлены по одному шаблону: доклад Брежнева — «великий теоретический и практический вклад в сокровищницу марксизма-ленинизма».

Некоторые делегаты даже побили все предыдущие рекорды по «культу Брежнева» — так, когда первый секретарь Грузии Шеварднадзе назвал доклад Брежнева «документом больше чем эпохальным», то первый секретарь Краснодарского крайкома Медунов его переплюнул, назвав доклад Брежнева «гениальным». Разумеется, ни одного критического замечания по адресу ЦК не было.

С молчаливого согласия компартий из 94 стран, представленных на съезде, и, конечно, с одобрения Политбюро, главы делегаций Израиля и Турции внесли на съезде предложение созвать новую мировую конференцию компартий (последняя такая конференция была в 1969 г.). Трудно судить, какова ее реальная перспектива, но само это предложение показывает, что Кремль хочет координировать в новых условиях мировое коммунистическое движение, разработать его новую стратегию и активно возглавить проведение в жизнь такой стратегии. Это тоже ответ президенту Рейгану, обвинявшему Кремль, что он держит курс на «мировую революцию». Этот же ответ вновь звучал и в заключительной речи Брежнева при закрытии XXVI съезда, когда он сказал: «Революционное преобразование мира невозможно предотвратить».

По существующим внутрипартийным законам и исторически сложившейся традиции на XXVI съезде сначала должны были быть подведены итоги выполнения двадцатилетней программы партии (1961–1980), принятой в 1961 г. на XXII съезде, согласно которой советское общество должно было сегодня выглядеть так, как выглядит «спецраспределитель» Кремля: жены членов Политбюро и секретарей ЦК приходят в этот распределитель, выбирают товары и продукты в потребном количестве и качестве и увозят их по своим квартирам, не платя ни одной копейки (Сталин однажды хотел отменить такой «коммунизм», но это не удалось даже ему!). Как же выполнила партия эту программу? Брежнев даже не поставил этого вопроса, но жизнь уже дала ответ на него. Вот новейшая статистика ООН.

Динамика мировой хозяйственной продукции (доля в процентах) с 1960 по 1980 год[1]

СССР не только не догнал Америку, но его обогнала даже Япония, которая в год объявления «Программы КПСС» отставала от СССР больше чем в три раза! Если рассуждать не категориями наличных ракетно-ядерных арсеналов, а категориями экономической мощи каждой страны или группы стран, то надо пересмотреть и уже изжившую себя теорию о двух «сверхдержавах» — США и СССР. В 1980 год мир вступил при пяти «сверхдержавах» (по своей валовой продукции в миллиардах долларов) в следующей последовательности[2]:

1. Европейское сообщество 2700

После этих общеизвестных данных совершенно дико звучит заявление председателя Совета министров СССР Тихонова: «Советский Союз выпускает сейчас пятую часть промышленной продукции планеты». («Правда», 7.11.1980). Только в одной отрасли — в отрасли военной экономики — Советский Союз догнал и перегнал Америку, что ярко иллюстрирует следующая таблица Лондонского института стратегических исследований:

Расходы на вооружение в миллиардах долларов[3]

По экспорту оружия Советский Союз в 1980 г. уже догнал Америку: Советский Союз экспортировал в 1980 году оружия на сумму 7,1 миллиарда долларов против 6,7 миллиарда американского экспорта («Зюддойче Цайтунг», 31.12.1980).

На Западе говорят по аналогии с собственной экономикой о советском «военно-промышленном комплексе». Эта аналогия вводит в заблуждение. В советском государстве нет ни одной отрасли человеческой деятельности, которая не была бы поставлена на службу войне: одни работают прямо на войну — это чисто военная индустрия, военно-исследовательские учреждения, другие работают косвенно или между делом (военные цехи на гражданских заводах, засекреченные части в гражданских исследовательских учреждениях], не говоря уже о широкой сети мероприятий по мобилизации местной промышленности для нужд войны по так называемым «мобпланам».

Что же касается обещанной рентабельности колхозов и совхозов, то достаточно напомнить, что, по той же статистике ООН, США производят 230 миллионов тонн хлеба в год, СССР — 180 миллионов, один американский фермер кормит 75 человек, а один колхозник — только 10 человек («Вельт ам Зоннтаг», 26.10.1980].

Даже после второго десятилетия, по признанию Брежнева, только 80 % городских жителей получат отдельные квартиры («Правда», 22.10.1980]. Теперь, когда мы знаем, что партия не только не выполнила своей двадцатилетней программы (1961–1980], но и не находит нужным дать объяснения о причинах ее невыполнения, то уже этот один факт заставляет отнестись скептически к реальности обещаний и ее новой десятилетней программы (1981–1990]. Однако ее выгодно отличает от первой программы, во-первых, скромность в обещаниях (учли уроки], во-вторых, «эластичность» в цифровых наметках («от до»], в-третьих, нагромождение канцелярского пустословия, которое можно толковать и так и этак. Центральный тезис «Основных направлений» на 1981–1990 годы гласит: «В восьмидесятые годы Коммунистическая партия будет последовательно продолжать осуществление своей экономической стратегии, высшая цель которой — неуклонный подъем материального и культурного уровня жизни народа… исходя из этого, в ближайшее десятилетие: обеспечить дальнейший социальный прогресс общества, осуществить широкую программу повышения народного благосостояния». («Правда», 2.12.1980].

После этого следует второй тезис, от которого много ждешь: «Обеспечить более высокие темпы роста продукции отраслей группы "Б” промышленности по сравнению с темпами роста продукции отраслей группы "А” промышленности»[4].

Казалось бы, что после такого тезиса партия заявит о радикальном структурном пересмотре сталинской экономической доктрины о примате роста тяжелой промышленности (гр. «А») над легкой (гр. «Б»), Ведь собственно в результате этой сталинской доктрины существовал и существует в СССР перманентный кризис недопроизводства средств потребления. Авторы брежневской программы и не собираются отказаться от этой доктрины. Все, что они обещают в новой одиннадцатой пятилетке, по сравнению с предыдущей, это увеличить темпы роста легкой промышленности на… один процент! Читайте: «Увеличить производство промышленной продукции за пятилетие на 26–28 процентов, в том числе средств производства на 26–28 процентов и предметов потребления на 27–29 процентов»[5].

Однако партийные статистики — мастера жонглировать цифрами, и поэтому такой план будет считаться выполненным, если он выполнен на 27 % по легкой и на 28 % по тяжелой промышленности. В этом весь фокус этого «от до».

Новая пятилетка обещает увеличить объем легкой промышленности по сравнению с предыдущей на 18–20 %, рыбной промышленности на 10–12 %, сельскохозяйственной продукции на 12–14 %, но все это сопровождается оговоркой: «обеспечивать опережающий рост производительности труда», что должно дать увеличение ее в легкой промышленности до 20 %, а в сельском хозяйстве до 24 %. Задача явно утопическая при нынешней системе оплаты труда. Увеличение среднемесячной зарплаты для рабочих и служащих предусмотрено на 13–16 %, или в деньгах до 190–195 рублей в месяц (сейчас 165 рублей), доходы колхозников должны повыситься на 20–22 % (сейчас их доход в рублях 90-130). Что же можно купить на это «увеличение»? Рабочий может купить себе один костюм, а колхозник только одни брюки!

Весь мир с любопытством, а некоторые и с опаской ждали, какой ответ Кремль даст на своем XXVI съезде на прямые и конкретные обвинения президента Рейгана и государственного секретаря Хейга:

1) Советское руководство, пользуясь методами обмана и лжи, продолжает добиваться своей исконной цели — мировой революции и мирового господства;

2) Советское руководство повсюду поддерживает международное террористическое движение.

Ответы Брежнева и Суслова были косвенные, по форме сдержанные, а по существу вызывающие. Суслов заявил: «Мы с большим удовлетворением сообщаем, что на XXVI съезд по приглашению ЦК КПСС прибыли 123 делегации коммунистических, рабочих, национально-демократических и других партий и организаций из 109 стран всех континентов нашей планеты». («Правда», 24.02.1981).

Суслов уточнил и расположение этих вспомогательных опорных пунктов большевизма, приславших делегации, по континентам: 12 «братских партий» из социалистических стран, 24 компартии из Западной Европы, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии, 27 компартий из Азии и Океании, 31 компартия из африканских стран, 29 компартий из Латинской Америки.

Брежнев посвятил данному вопросу целый раздел доклада под названием: «КПСС и мировое коммунистическое движение». Там сказано, что «К рубежу 80-х годов международный рабочий класс и его политический авангард — коммунистические партии — подошли уверенной поступью… Коммунистическое движение продолжало расширять свои ряды, укреплять свое влияние в массах. Сейчас компартии активно действуют в 94 странах мира… Наша партия, ее ЦК вели активную работу, направленную на дальнейшее расширение и углубление всестороннего сотрудничества с братскими партиями». Брежнев нарисовал «жуткую» картину преследования коммунистов в «странах капитала»: «Через террор и гонения, через тюрьмы и колючую проволоку концлагерей, в самоотверженной работе на благо народов, проносят коммунисты стран капитала свою верность идеалам марксизма-ленинизма и пролетарского интернационализма… Честь и слава коммунистам!» (Бурные продолжительные аплодисменты. «Правда», 24.02.1981).

В самом начале своего доклада Брежнев доложил съезду, что в союзе с этими силами сфера влияния коммунизма расширилась, а сфера «империализма» сузилась: «Новыми победами ознаменовалась революционная борьба народов. Свидетельство тому — революции в Эфиопии, Афганистане, Никарагуа, свержение монархического режима в Иране… Сузилась сфера империалистического господства в мире… Резко возросла агрессивность политики империализма — прежде всего американского»[6]. Таков ответ Брежнева президенту Рейгану.

Брежнев совсем не думал оправдываться перед Рейганом, вовсе не отрицал приписываемые ему методы и цели. Наоборот, он и Суслов фактами и примерами доказывали, что по осуществлению поставленной Лениным и партией цели они значительно продвинулись вперед.

На Западе ожидали другого: Кремль будет отрицать приписанные ему методы и цели, а главное — боялись, что Рейган и Хейг своими резкими выступлениями надолго закрыли двери к дальнейшим переговорам с Москвой. Но опять произошло «неожиданное»: Брежнев на съезде торжественно предложил встречу с Рейганом, более того, он заранее согласился и на то, о чем раньше Кремль не хотел и разговаривать — на новые переговоры о ракетах в Европе (после известного решения НАТО о «довооружении»), на распространение зоны уведомления о военных маневрах и передвижениях войск на всю европейскую часть СССР (раньше Кремль соглашался уведомлять о движении войск только в западных районах СССР) и, что еще более важно, Кремль соглашался начать новые переговоры по СОЛТу-2.

Нельзя найти лучшего доказательства для подтверждения старой истины: в Кремле уважают силу и сильных людей! То, что не удалось ни Картеру, ни Конгрессу, ни союзникам по НАТО, а именно — склонить Москву к новым переговорам по ракетам, расширению зоны контроля и по СОЛТу, Рейган добился лишь одной речью от 29 января 1981 г. Однако не надо обманываться насчет истинных мотивов искомой встречи — главная ее цель — разведывательная. Кремль как свою американскую, так и мировую политику строит на учете личных качеств и возможностей каждого американского президента. По-Поэтому и тактика Кремля варьируется в зависимости от того, кто сидит в Белом Доме. Учитывая все: влияние в Конгрессе, черты характера, привычки, связи, человеческие слабости, честолюбие, религиозность, осведомленность в советской тактике и стратегии. В трех случаях такая политико-психологическая «анатомия президента» себя оправдала — в отношениях с президентами Рузвельтом (Ялта), Никсоном («разрядка», СОЛТ-1), Картером (СОЛТ-2, советская бригада на Кубе), в двух случаях сорвалась — в отношениях с президентом Труманом (Берлинская блокада, Иранский Азербайджан, Греция и Турция, Корея) и в отношениях с президентом Кеннеди (Берлинский ультиматум и ракетная авантюра на Кубе), но вот предстоит самая ответственная проверка — с кем имеет дело Кремль в лице нового президента Рейгана?

По существу советской политики безудержного вооружения Брежнев ничего утешительного не сказал. Рейган в речи перед Конгрессом от 17 февраля говорил: «Начиная с 1970 г., СССР потратил на вооружение на 300 миллиардов долларов больше, чем США». Брежнев, который делал свой доклад через неделю после речи президента Рейгана, не стал оправдываться или опровергать это утверждение президента. Он только заявил, что он никому не даст достигнуть или перейти того уровня вооружения, которого достиг ныне Советский Союз. Вот его слова: «Мы и не позволим создать такое превосходство над нами. Подобные попытки, а также разговоры с нами с позиции силы абсолютно бесперспективны».

В то же время Брежнев продолжал развивать известную советскую политику по разложению НАТО изнутри, делая одним условные комплименты (Жискар д’Эстен, Шмидт, Брандт), другим выговоры. Брежнев угрожающе заявил, что размещение на территории европейских членов НАТО «новых американских ракетно-ядерных средств» наносит ущерб их безопасности. Не уточняя, какой же «ущерб» Советский Союз хочет им нанести, Брежнев прибег к прямому шантажу: «Так что у правительств и парламентов этих стран есть основание еще и еще раз взвесить весь этот вопрос».

Брежнев уделил большое внимание успехам СССР по интеграции «стран социализма» восточной Европы. Отметив «влиятельную и благотворную роль» организации Варшавского договора и ее Политического консультативного комитета в европейских и международных делах, Брежнев сообщил, что уже созданы и действуют новые органы: Комитет министров иностранных дел, Комитет министров обороны. Компартии связаны между собою на каждом уровне — республик, краев, областей, районов и даже крупных предприятий, периодически созываются общие собрания секретарей ЦК по идеологии, по международным отношениям, по партийно-организационной работе. Через эти каналы происходит интенсивная унификация внутренней и внешней политики «братских стран» с политикой КПСС.

Так же интенсивно происходит и «экономическая интеграция» «братских стран» с экономикой СССР. По этому поводу Брежнев отметил: «На прошлом съезде мы, как и другие братские партии, выдвинули в качестве первоочередной задачи дальнейшее углубление социалистической интеграции на базе долгосрочных целевых программ… Сейчас эти программы воплощаются в конкретные дела. Интеграция набирает темпы». Иначе говоря, экономика восточноевропейских стран постепенно, но систематически превращается в интегральную часть советской экономики, что и подготовит окончательное поглощение сателлитов Советским Союзом под маркой создания новой международной «социалистической федерации народов СССР и Восточной Европы», как завещал сам Ленин. Этой стратегической цели Кремля нанесли чувствительный удар польские рабочие, создавшие свой независимый от коммунистов профсоюз «Солидарность», примеру которых последовали польские крестьяне, писатели, студенты.

Двусмысленной и заискивающей надо признать трактовку Брежневым вопроса о Китае. Впервые после разрыва с китайской компартией Брежнев удивил нас отказом от всякой критики внутренней политики Китая, и даже упоминание Китайской Народной Республики в докладе, в разделе «Развитие мировой социалистической системы, сотрудничество стран социализма», было неожиданным и нелогичным, если вспомнить, что на протяжении почти двадцати лет политический режим в Китае фигурирует в советской пропаганде как антисоциалистический, даже фашистский режим. Кремль возлагает определенные надежды на эволюцию китайской внешней политики в отношении Москвы. Брежнев, ссылаясь на отрицательную оценку, которую дает новое китайское руководство периоду «культурной революции», замечает: «Нам нечего добавить к такой оценке», — и продолжает: «Во внутренней политике Китая сейчас происходят изменения. Истинный смысл их еще покажет время. Оно покажет, в какой мере нынешнему китайскому руководству удастся преодолеть маоистское наследие». Словом, Брежнев признает отныне режим в Китае социалистическим и вновь просится в друзья Китая, многозначительно добавляя: «Империалисты друзьями социализма не будут». Клюнет ли Китай на этого червячка, покажет время.

Компетентность и мобильность советского руководства, с каждой сменой его состава, повышается, его способность реагировать на нужды времени обостряется. Это может привести к победе реформаторских тенденций если не в руководстве, то в широких кругах партии.

Эти тенденции будут тем сильнее, чем слабее станут позиции догматиков. Уже в брежневском руководстве можно было проследить противоборство позиций государственников-прагматиков, с одной стороны, и идеологов-догматиков — с другой. Брежнев не находился ни в одной из этих групп, он удачно лавировал между ними. Старые догматики не только идейно, но и физически доживают свои дни, а новое поколение идеологов, которое стоит в очереди к вершине идеологической власти, может оказаться способным пойти против многих «табу» старых догм. Достаточно сослаться на новые идеологические кадры, рвущиеся к власти, — во-первых, они действительно молодые, вокруг 50 лет, во-вторых, и это очень важно, они в большинстве своем кандидаты и доктора наук, отлично владеют главными европейскими языками и знают Запад по постоянным личным контактам. Они уже сейчас оказывают свое влияние на общую политику. Язык и мыслительные категории, заимствованные ими из западной литературы, начинают перекочевывать в советскую литературу, в некоторых случаях даже и в партийные документы (они же ведь реабилитировали и социологию с ее пока что ограниченными «опросами общественного мнения»). Они, конечно, не откажутся от обычной и обязательной марксистско-ленинской фразеологической тарабарщины, но они слишком уж хорошо знают из сравнительного анализа дел в СССР и на Западе, в чем корень зла во внутренней политике страны. Поэтому могут давать разумные советы по модернизации сложившейся системы. Однако это не будет ни «конвергенцией», ни «деидеологизацией» по двум причинам: 1) большевизм на протяжении трех поколений настолько иммунизировал свой аппарат власти против любых внешних влияний, что даже разумные советы по изменению деталей системы инстинктивно настораживают его, ибо в них усматривается посягательство на монополию власти партаппарата, а это толкает его еще более вправо; 2) большевизм выработал у своих вождей поразительную преемственность уникального образа мышления, в фокусе которого находятся не интересы общества, не интересы государства, а интересы собственной власти.

Если перейти к оценке внешней политики брежневского руководства, то мне представляется, что превращение Советского Союза во время правления Брежнева в военную супердержаву уже открыло новую эру в мировой политике: прикрываясь детантом и пользуясь безнаказанностью за свои очередные агрессивные акты, Советский Союз начал включать в сферу своего влияния все, что находилось до Второй мировой войны под влиянием западных держав, то есть страны третьего мира. Эту политику, имеющую первые существенные успехи на трех континентах — в Азии, Африке и Латинской Америке — новое руководство будет не просто продолжать, оно постарается осуществить стратегическую концепцию Ленина: покорить Запад через покорение его колониального (теперь уже бывшего) тыла еще в нынешнем столетии. Вовсе не обязательно, чтобы это происходило при прямом участии советской армии, как в Афганистане; это может происходить при помощи методов, которые завещал тот же Ленин: организация «освободительных войн», «революционных переворотов» плюс новое изобретение брежневского руководства — «заместительские войны» и подрывные акции сателлитов Кремля, чтобы сам Советский Союз не оказался непосредственно втянутым в конфликт с США. Поэтому и стратегическая доктрина преемников Брежнева будет та же, что и сейчас — любыми усилиями и любыми жертвами добиваться и впредь военного превосходства на суше, море, в воздухе, космосе. Не обязательно для развязки войны, но обязательно для оказания устрашающего политического и психологического давления как на «слабые» страны свободного мира, так и на все страны третьего мира. Уже наметившуюся сложную и лукавую игру Кремля в Европе, особенно вокруг Западной Германии, чтобы оторвать Европу от Америки, а Германию от Европы, наиболее успешно поведет новое руководство. После этого исторический поединок в плане знаменитого ленинского «кто кого?» будет происходить у СССР только с одной Америкой.

Вот в разработке плана этого поединка представители названной выше новой идеологической смены партии и заграничная сеть столь же квалифицированных резидентов советской разведки будут играть выдающуюся роль. С их отличным знанием сильных и слабых сторон западной системы, с их возрастающим резервом специальных и специализированных кадров для стран третьего мира (которые основательно изучают как историю, так и языки местных народов), новая «идеологическая мафия» ЦК и агентура КГБ планомерно и целеустремленно работают по включению третьего мира, страну за страной, в орбиту советского влияния. Ничему этому Запад не может, да и не хочет ничего противопоставить. Наоборот, до сих пор Запад боролся там с правыми «реакционными» режимами, оказывая моральную и материальную поддержку только левым «прогрессивным» силам, то есть по существу поддерживая затаенные цели советской глобальной экспансии в самых различных уголках земного шара.

Глава 2. Польская революция и Кремль

На том же XXVI съезде КПСС Брежнев угрожающе заявил: «Социалистическую Польшу мы в беде не оставим и в обиду не дадим… Пусть никто не сомневается в нашей решимости обеспечить свои интересы». Значение победы польского пролетариата в августовской мирной революции 1980 г. выходит за рамки страны и времени. Это была первая в истории победа внутри коммунизма над коммунизмом. Она была одержана не контрреволюционерами изнутри и не интервентами извне, а тем классом, именем которого прикрываются сами коммунистические правители: пролетариатом. Она была одержана на периферии советской империи, но его дальнобойные удары были нацелены в эпицентр этой империи. Поэтому всемирно-историческое значение первой при коммунизме «мирной пролетарской революции» в Польше заключается в «прецеденте», который может открыть новую эпоху: польский пролетариат доказал, что организованной волею всех рабочих в любой части советской империи можно добиться восстановления исконных прав рабочего человека: 1) права на создание независимых от партии и государства профсоюзов, 2) права на забастовку для улучшения своего материального и правового положения. При неумолимой твердости, солидарности и дисциплине польских рабочих Кремль был поставлен перед тягчайшей дилеммой: «прецедент» или танки. Кремль не решился на вооруженную интервенцию, как в 1953 г. против берлинских рабочих, в 1956 г. против Венгрии, в 1968 г. против Чехословакии, в 1979 г. против Афганистана. Почему же тогда наш новоявленный претендент в «Цезари», Брежнев, не осмелился, как осмелился тот Цезарь, перейти польский исторический «Рубикон»?

Не только мы, но и советские лидеры хорошо знают из истории, что польский «Рубикон» наделен взрывчатой вулканической мощью, огненная лава которой может потрясти устои всей империи. Но даже и это не остановило бы господ из Кремля, если бы они на опыте Афганистана не узнали горькую для себя правду: сегодняшние советские солдаты ненадежны, чтобы ими успешно душить свободу других народов.

Значило ли это, что Кремль, приняв «прецедент», хотел смириться с ним? Абсолютно нет. События в Польше застигли Кремль врасплох. Вынужденную паузу он использовал, чтобы, выждав подходящее время, объявить польский «инцидент» не состоявшимся при помощи самих же польских коммунистов-чекистов и просоветских генералов. Отсюда военный переворот генерала Ярузельского. Советские руководители великолепно понимали, что, легализовав, хотя бы даже молчаливо, польский пример, они провоцируют в будущем цепную реакцию рабочих забастовок с теми же требованиями не только в сателлитах, но и в самом советском тылу. Вот это воистину было бы началом конца всей обанкротившейся политической и экономической системы Советского Союза. Однако, по учению основателей советской империи, «активная несвобода» должна быть не только тотальной, но и «единой и неделимой» во всех частях империи, ибо здесь тоже действует свой собственный духовный закон «сообщающихся сосудов». В самом деле, почему поляки должны иметь то, чего нет у чехов и венгров, а чехи и венгры должны иметь то, чего нет у румын и восточных немцев, а все они вместе должны иметь то, чего нету самих русских и украинцев, узбеков и грузин? Таков был заколдованный круг, в котором вертелось растерянное и запуганное насмерть брежневское руководство. Между тем проблема могла быть разрешена просто и на пользу как «низов», так и «верхов»: объявить в стране радикальные политические, экономические и социальные реформы, признав заодно и право народов советской империи на самоопределение. Но великие реформы всегда были делом рук людей с государственным кругозором, творческой фантазией и безоглядным политическим мужеством. Таких людей в Кремле не было. Брежневы и Сусловы были способны только праздновать перманентные юбилеи, принимать пышные парады, обнародовать пустопорожние резолюции, а в остальном — «тащить и не пущать» дома, оказывать «братскую помощь» вовне. Поляки учат советских рабочих: если они хотят свободной жизни и жить по-человечески, то они должны взять на себя ту роль, которую советская конституция признает за рабочим классом — ведущего класса советского общества. Польские рабочие подали советским рабочим и другой урок величайшей исторической важности: как заставить закоренелых сталинистов убраться вон из руководства страны и принудить разумных руководителей капитулировать перед волей рабочего класса — и этот урок может быть назван одним словом: организация'. Первичными ячейками польской рабочей организации явились рабочие комитеты на верфях Гданьска (быв. Данциг), вслед за ними возникли рабочие комитеты на многих других предприятиях, которые, объявив забастовку, переименовали себя в забастовочные комитеты. Для успеха дела был очень важным и второй организационный шаг — создание Центрального забастовочного комитета с представителями от всех предприятий края в количестве до 700 человек, во главе которого стал никому не известный вчера, но всемирно известный отныне молодой вождь польских рабочих Лех Валенса. Солидарность польских рабочих оказалась так велика, что, например, на верфях имени Ленина в забастовке участвовали и все коммунисты, кроме двух: управляющего и секретаря партии. Объявив свои требования, рабочие заняли предприятия, создали рабочие патрули для соблюдения порядка. И порядок этот был образцовым революционным порядком!

Забастовочные комитеты запретили все, что будет мешать этому порядку, в том числе передачу и употребление любых алкогольных напитков. Дни мучительного, но и геройского ожидания («пришлют или не пришлют Советы свои танки?»] проходили в молитвах, патриотических песнях («…не погибла еще Польша»!] и на фоне, который в. Гданьске в двух символах иллюстрировал контрасты польской трагедии — в нескольких шагах от памятника виновнику этой трагедии, Ленину, был вывешен обрамленный свежими цветами портрет Папы Римского, поляка Войтылы! Представляем себе, как злились на польских рабочих в Политбюро и КГБ за то, что они, выставив портрет Папы, не снесли бронзовую голову Ленина — какое было бы «вещественное доказательство» «контрреволюции» «анти социалистических элементов»! Феноменальная картина, беспрецедентная во всем рабочем движении мира — никаких выкриков, никаких эксцессов, никаких эмоций, во всем стоическое спокойствие, калькулированный расчет, трезвый разум плюс не допускающая малейшего сомнения решимость добиться поставленной цели или молча умереть всем вместе тут же у заводских ворот под трижды проклятыми советскими танками. И в этом тоже польские рабочие подали наглядный урок одновременно и Кремлю, и советским рабочим. Тем временем лавина рабочих забастовок поползла мерной и устрашающей поступью почти по всей стране, явно угрожая перейти во всеобщую забастовку. Предупреждая это, польское коммунистическое правительство капитулировало и приняло все 21 их требование. Наиболее важными среди этих требований были, конечно, требования политические: 1] признание свободных независимых профсоюзов, 2] гарантирование права на забастовку, 3] уважение свободы слова, печати, мнения, 4] допуск к средствам массовой информации представителей всех Церквей, 5) освобождение всех политзаключенных, 6] назначение должностных лиц не по партийным билетам, а по квалификации, 7) ликвидация привилегий сотрудников милиции, органов госбезопасности и партаппарата и закрытие спецмагазинов для них, 8) сооружение памятника жертвам расстрелов в 1970 г.

После того, как Политбюро в Варшаве подтвердило принятие этих условий, Центральный забастовочный комитет реорганизовал себя в Центральный рабочий комитет и приступил к подготовке выборов в новые, свободные и независимые от партии и государства профсоюзы — «Солидарность». Опять новая символика: коммунисты одни ключи вручают Леху Валенсе от дома, в котором он может разместить свой Центральный рабочий комитет, а другими ключами открывают тюремную камеру перед председателем Польского диссидентского комитета Куронем, который был брошен туда со всем своим комитетом за поддержку рабочего движения. Фантастическое развитие, сказали бы мы, если бы не знали, что политические доходяги из Кремля и башибузуки на Лубянке уже тогда ковали новые планы для ликвидации победы польского пролетариата. Газета «Правда» открыто их выболтала, когда заявила, что борьбой и победой рабочего класса руководили «антисоциалистические элементы» и «контрреволюционеры». Людям, у которых кризис перепроизводства бомб, танков и бездонных резервуаров лжи, не нужна человеческая логика: ведь в то время, когда польские рабочие героически добивались своей победы, польские «антисоциалисты» сидели за решетками, а две тысячи польских коммунистов на верфях имени Ленина поголовно участвовали в забастовке. Или другой штрих: чтобы не давать повод Кремлю для интервенции (если Кремлю нужен «повод», то он его сам организует], западные лидеры воздерживались не только от материальной и моральной помощи, но и от любых заявлений в пользу польских диссидентов и рабочих (одновременно предлагая кредит Варшаве, т. е. Москве], а западные органы информации сообщали только то, чего не сообщали коммунистические органы, а именно — в Польше идут забастовки. Вот эти сухие сообщения западных агентств советские пропагандисты объявляют «вмешательством во внутренние дела Польши»! Все это можно было бы объяснить отсутствием у советских идеологических тугодумов не только фантазии, но и элементарного чувства юмора, если бы мы не знали, что всем еще памятные предыдущие интервенции Кремля тоже подготовлялись под такими же сфабрикованными советской пропагандой «доводами» и «предлогами».

Надо заметить, что польские диссиденты и польские рабочие преподали как советскому рабочему движению, так и советскому диссидентскому движению еще и третий урок непререкаемой истины: диссидентское и рабочее движения могут иметь успех лишь во взаимодействии и взаимопомощи.

Не умаляя значения уникальности «польской модели», все же надо сказать, что ее основные идеи все-таки «экспортные» из СССР: и самиздат и диссидентское движение и забастовки, и даже попытки создать свободные профсоюзы пришли из СССР. Но поляки сделали то, до чего не додумались в СССР: польская интеллектуальная оппозиция с самого начала ушла в рабочие массы, поставив себя на службу польского рабочего класса как его защитник, как его информационный рупор и вожак. Первоначально польский диссидентский комитет так и назывался: «Комитет защиты рабочих». Вполне возможно, что хорошо изучившие Ленина польские интеллектуалы внесли (за это на них и бесятся в Кремле) в польский рабочий класс две ленинских идеи почти восьмидесятилетней давности («Что делать?»), которые, однако, никогда не были так актуальны, как сегодня, и именно в странах советской империи: во-первых, идея организации, во-вторых — идея привнесения извне интеллектуалами политического сознания в рабочий класс. Ленин писал в той книге: «Сила рабочего класса в организации. Без организации масса пролетариата ничто». В другом месте: «Пролетариат не имеет другого оружия в борьбе за власть, кроме организации». В заключении: «Дайте нам организацию революционеров, и мы перевернем Россию». Как раз в этой же работе Ленин выдвинул и свой знаменитый тезис: сам по себе рабочий класс не в состоянии выработать какое-либо политическое или социал-демократическое сознание, это сознание должны привнести извне буржуазные интеллигенты, какими и были, по Ленину, Маркс и Энгельс. Если в Польше во время «мирной революции» 1980 г. обе идеи Ленина повернулись против его же наследства, то это только доказывает правильность организационных идей Ленина. Отказываться от использования правильных идей только потому, что их сформулировал ваш враг, это все равно, как если бы феллах упорно отказывался пересесть с верблюда на машину на том основании, что ее изобрел гяур. Вернемся к условиям в СССР. Грубо говоря, в советских условиях интеллектуалу нужна свобода, а рабочему — хлеб. Если бы удалось сочетать борьбу за свободу с борьбой за хлеб — то это привело бы в движение весь советский рабочий класс. Социальные компоненты не только мотивируют, но и играют роль революционных дрожжей в движении угнетенных масс. Советский интеллектуал хочет свободы предлагать правительству разумные альтернативы, поэт хочет свободы писать стихи как ему заблагорассудится, даже танцор хочет свободы танцевать без указок «балетмейстеров» из Политбюро. Желания советских рабочих более прозаические — они хотят накормить свои семьи досыта и жить в человеческих условиях. «Классовые» интересы здесь — разные, но источник всех бед один: советская тоталитарная тирания. Поэтому та стратегия освободительного движения имеет шансы на успех, в фокусе которой находятся невиданные в старой России и невозможные на сегодняшнем Западе кричащие социальные контрасты в новоклассовом коммунистическом обществе — с одной стороны, жизнь в изобилии и роскоши миллионного партийно-бюрократического класса, с другой стороны, прозябание в нищете широких слоев трудящейся массы.

Что господствующий партийно-бюрократический класс железной стеной оградился от простых людей и ревниво оберегает свои привилегии, это понятно, но страшно и непонятно молчание народной интеллигенции. Ведь даже в западную литературу слово «интеллигенция», как социальная категория, пришло из старой России, под которым подразумевали людей, посвятивших свою жизнь служению народу. Сама русская литература была значительна не только художественным гением, но и великим гуманизмом ее творцов. Она формировала социальную совесть общества, порицая несправедливости и разоблачая пороки социальной системы. А советская литература, взяв на себя позорную роль «подручного» партии, превратилась в ее «агитпроп», и тем самым обрекла себя на бесплодие. Когда же из ее среды появился первый раз классик-гуманист, гениальное перо которого воздвигло бессмертный памятник многомиллионным (самим режимом признанным невинными] жертвам «Архипелага ГУЛага», то его изгнали из страны под торжествующий вой Союза советских писателей. Когда великого гуманиста советской эпохи, академика с мировым именем, ученого и общественника загоняют в горьковскую клетку тюремщиков, то интеллектуальный мозг страны — Академия Наук СССР — осуждает не партийных тюремщиков, а своего члена. Когда профессора военной Академии, заслуженного генерала Отечественной войны, после многолетних истязаний в психтюрьмах, коварно выставляют из страны, верхи советского офицерского корпуса не только не протестуют против произвола жандармов КГБ, но еще лижут им пятки, а ведь в той же старой России армейские офицеры даже руки не подавали жандармским офицерам.

Невежественный и забитый раб, приведенный силой к молчанию — явление печальное, но интеллигентный раб, сознательно и добровольно пресмыкающийся перед современным партийным рабовладельцем, — это уже отвратительное зрелище. Однако в Советском Союзе кроме «образованцев» есть и интеллигенция. Интеллигенция, выдвинувшая Сахарова, Солженицына и Григоренко, выдвинет и тех интеллигентных вожаков, которые помогут советскому рабочему классу повторить «польскую модель» на советской земле.

Глава 3. Борьба за наследство Брежнева

Каждый генсек сидит на пороховой бочке, и фитиль находится в руках его собственного окружения. Оно может взорвать эту бочку, если он заболеет двумя страшными недугами, которые Сталин назвал в одном случае — «идиотской болезнью беспечности», а в другом — «головокружением от успехов». Первой болезни был подвержен Хрущев, за что и слетел. Болезнь Брежнева была последнего рода. Сосредоточив в своих руках формально большую власть, чем даже Сталин (он был генсеком, «президентом», председателем Совета обороны, верховным главнокомандующим], Брежнев возомнил себя советским Цезарем, в котором КГБ искусственно культивировал страх перед потенциальным советским Брутом, чтобы вернее править им. Невероятно честолюбивый и падкий на лесть, он, по существу, был марионеткой в руках чекистов и советского генералитета. Интересы военных были чисто профессиональные — они хотели от него, чтобы он безотказно ставил свои подписи под всеми их требованиями по вооружению. Интересы чекистов были политические. Они добивались полной политической и правовой реабилитации «органов» как фундамента режима, после тех унижений и разоблачений, которым они подвергались при Хрущеве. За эту задачу взялся шеф чекистов Юрий Андропов. Талантливый комбинатор и дворцовый интриган, он был технологом власти сталинской выучки с ее синтезом политики с уголовщиной.

Ослепленный болезненным властолюбием, Брежнев широко использовал услуги Андропова и его КГБ в борьбе со своими соперниками в Политбюро. Ведь Брежнев был выдвинут на пост генсека заговорщиками как компромиссная «серая фигура» без амбиции на единоличную власть, к тому же тот же октябрьский пленум ЦК 1964 г., свергнувший Хрущева, вынес решение, ограничивающее власть генсека — руководство должно быть коллективное в лице Президиума ЦК. Первый секретарь (генсек] не может быть одновременно и главой правительства. История доказала, что Брежнев далеко не был такой уж «серой фигурой», ибо, опираясь на опыт, изобретательность и чекистскую фантазию Андропова, Брежнев тотально очистил Политбюро от своих соперников — из 14-ти членов нового руководства семеро было исключено, двое умерли «внезапно», а Брежнев стал новым «президентом» СССР.

Андропов знал из богатой уголовными методами истории сталинского правления, что КГБ достигнет своей цели, если ему удастся дискредитировать в глазах Брежнева его ближайших сподвижников в заговоре против Хрущева как потенциальных заговорщиков против него самого и исключить их одного за другим из «коллективного руководства». Люди эти в одной группе власти, они все вместе и каждый в отдельности боялись нового возвышения КГБ и поэтому составляли заслон против его «ренессанса». Хрущева они свергли не потому, что он поставил «органы» под контроль партии, а потому что он старался править партией единолично. Пока эти люди входили в «коллективное руководство», КГБ оставался не господином, аслугой режима. Из той же уголовной истории сталинщины Андропов хорошо запомнил и другой сталинский рецепт — если ты хочешь возвышения «органов», то надо выдавать собственный террор за террор «врагов народа». Так родилась идея организации «покушения» на Брежнева.

1 декабря 1934 г., чтобы поставить политическую полицию над партией и убрать неугодных ему лиц с политической сцены, Сталин подослал партийного работника Николаева убить Кирова, и этот свой террор приписал «врагам народа» — зино-вьевцам и троцкистам. 23 января 1969 г., через два года после своего назначения шефом КГБ, Андропов подослал чекистского лейтенанта Ильина «убить» Брежнева у Кремлевских ворот, чтобы, напугав Брежнева, заставить его вернуть «органам» власть и привилегии, которых лишил их Хрущев. Я не одинок в этом мнении. Французский полковник русского происхождения Михаил Гардер пишет: «После чехословацких событий КГБ предпринял сложный маневр с целью проникновения в партократию и захвата в ней ключевых позиций. Маневр этот начался с покушения на Брежнева 23 января 1969 г., исполнитель, лейтенант Ильин, был явной жертвой чекистской провокации. Для КГБ это покушение было беспроигрышной лотереей. При всех вариантах можно было объяснить, что для их безопасности олигархам необходимо вернуть чекистам их былые привилегии». («Часовой», ноябрь 1984 г.).

Сегодня уже ясно, что это Андропов, играя на честолюбии Брежнева и потакая его амбициям, собственно и создавал «культ Брежнева», сравнимый по внешней помпезности только с культом Цезаря (куда до него Сталину и Мао). Причем Андропов делал вид, что бесконечное возвеличение Брежнева — это не его инициатива, так хочет благодарная партия, армия, чекисты, народ. Иногда Андропов намекал даже на то, что сам Брежнев презирает подхалимов, льстящих ему. Но и тут Андропов действовал так, как действовал шекспировский герой: «Я говорил Юлию Цезарю — Юлий Цезарь не любит льстецов, говоря это, я ему льстил».

Однако льстил Андропов новоявленному «Цезарю», пока не достиг цели своей лести, — войдя в его доверие, поставить «органы» на один уровень с партией и армией. Так образовался «треугольник» верховной власти — партаппарат, военный аппарат и КГБ.

Это была только ближайшая цель, конечная цель была другая — захватить власть самому, чтобы поставить КГБ и над партией, и над армией. К этой конечной цели Андропов шел методами, достойными его великого учителя, — выдвижением собственных ставленников на ключевые позиции, чекизацией партаппарата, провокацией против ближайших сторонников генсека, под конец дискредитацией самого генсека. Наиболее кричащие факты стали достоянием гласности, другие остаются тайной КГБ — например, серия «внезапных смертей» далеко не старых ставленников клики Брежнева-Черненко на местах, последним из которых был кандидат в члены Политбюро Рашидов. В той же мере, в какой безнадежно больной Брежнев терял контроль над текущими событиями и аппаратом власти, возвышалось влияние Андропова и его сторонников. На этой основе произошла поляризация сил даже в самом Политбюро. Я не люблю, когда кремленологи произвольно или по наитию делят членов Политбюро на соревнующиеся группы, причем так самоуверенно и безапелляционно, словно авторы сами присутствовали на заседании Политбюро во время бурных дискуссий там. К тому же, кремлевские астрологи, толком не зная функционирования механизма партийного аппарата и его устоявшихся традиционных норм, все внимание сосредотачивают на оценке отдельных личностей, которых ведь тоже никто толком не знает. Поэтому получается произвольное разделение членов Политбюро по западному образцу на «голубей» и «ястребов», или просто на сторонников и противников генсека. Свои знания кремлевские астрологи черпают из двух источников: 1) Кто где стоял или сидел по отношению к генсеку, что только отчасти отражает действительную картину, ибо основной костяк реальной власти и представители ее трех институций — партаппарата, КГБ и армии — сидят где-то на задворках или вообще находятся за кулисами; 2) Кто какие речи произнес и сколько у него было ссылок на генсека.

Кто голосовал против генсека при его избрании или кто часто сталкивается с ним при решении важных вопросов, тот должен в своих публичных выступлениях создать впечатление, что он лояльный сторонник генсека и спорное решение принято единогласно, как это сделал, например, Черненко, выдвигая кандидатуру Андропова, или Горбачев, выдвигая Черненко после Андропова. Подхалимаж по адресу Брежнева служил для андроповцев маскировкой их подлинной цели — пробраться ближе к Политбюро, чтобы помочь Андропову захватить власть. Есть еще некоторые важные детали, без учета которых вообще трудны какие-либо прогнозы. Эти детали касаются вопросов: 1] Какова роль пленумов ЦК и его Политбюро; 2] Каков статус кандидатов в члены Политбюро, когда на его заседаниях происходят голосования.

По уставу, пленум ЦК, состоящий примерно из трехсот человек, есть высший законодательный орган партии между ее съездами. Сталин превратил его в совещательный орган, каким он является и по сегодня. Однако пленум ЦК играл, может играть и дальше роль арбитра или высшего партийного суда, если в Политбюро произошел раскол между генсеком и большинством Политбюро.

При Хрущеве вернулись к «ленинским принципам» только на словах, а при Брежневе установился порядок, при котором пленумы ЦК созывались аккуратно раз в шесть месяцев для «единогласного» утверждения решений Политбюро к очередным сессиям Верховного Совета СССР, на которых эти решения опять-таки единогласно утверждались как советские законы. Пленумы раньше собирались дискутировать и решать вопросы большой политики. Ничего подобного не происходит сейчас. Пленумы превратились в автоматы механического голосования за уже принятые Политбюро решения. Внутрипартийная демократия даже на уровне пленума ЦК существует только на бумаге — в уставе партии. Бывают случаи, когда первые секретари обкомов, ЦК республик, генсек на «легальном» основании могут обходить бюро и Политбюро, если данный секретарь или генсек знает, что по тому или иному вопросу он не получит большинства на заседании — это метод манипулирования решениями. Для этого существуют два пути — создавать комиссии при бюро или Политбюро, наделяя их правами высших органов (так поступал Сталин даже в период своего единовластия], другой путь — это принимать решения бюро или Политбюро «по опросу». Поскольку в графе «за» стоит подпись первого секретаря или генсека, то рискованно подписывать в графе «против».

Надо сказать пару слов и о кандидатах в члены Политбюро. Когда Политбюро заседает в полном составе, тогда все они имеют только совещательный голос. Однако все они — заместители тех или иных членов Политбюро, и поэтому, когда отсутствует член Политбюро, к которому данный кандидат прикреплен, то он автоматически получает право решающего голоса. Так что если отсутствуют не только провинциальные члены Политбюро, но кто-нибудь и из москвичей (по болезни, по командировке), то соответствующий кандидат получает его голос. Это один из принципов «ленинских норм» коллективного руководства. Кроме всего этого, надо учитывать при прогнозах и частые перебежки членов и кандидатов Политбюро из одного лагеря в другой накануне или в ходе кризиса в руководстве (так, многие из членов Политбюро перешли в лагерь Андропова в дни агонии Брежнева и после его смерти, когда выяснилось, какие реальные силы стоят за ним — КГБ и армия). Таким образом, на высшем уровне партийной политики в период кризиса действует закон «сообщающихся сосудов», во время которого решающую роль играют не отдельные личности на открытой сцене, а названные институции за сценой. Никто из посторонних не может знать по свежим следам событий, кто на какой позиции стоял, кто к какой группе примыкал. Однако противоречия на вершине власти постоянны, чаще персональные, редко принципиальные. Противоречия между группами в Политбюро никогда не касаются генеральной линии, а доли власти каждого из партийных бояр.