Пьесы

Нравственное содержание пьес Бомонта и Флетчера довольно точно охарактеризовал еще в начале XIX века немецкий критик-романтик Август Вильгельм Шлегель. Бомонт и Флетчер, писал он, "не прикрывают природу ничем. Они называют все своими именами и делают зрителя невольным свидетелем того, чего люди благородные стараются избегать. Трудно даже представить неприличия, которые они допускают. Невоздержанность языка — их наименьшее зло. Некоторые сцены, более того, фабула целых пьес построены на таких вещах, самая мысль о которых, не говоря уже о том, чтобы изображать это на сцене, является оскорблением нравственного чувства..."[29].

Такие сцены действительно встречаются в пьесах Бомонта и Флетчера довольно часто. Без фривольных разговоров между кавалерами и дамами их комедии не обходятся. Они есть в "Мсье Томасе", "Охоте за охотником", "Испанском священнике" и других комедиях. Бомонт и Флетчер любят изображать рискованные ситуации, не стесняясь строить на них сюжеты своих пьес. Так, знаменитое "Укрощение укротителя", являющееся пародийным продолжением шекспировского "Укрощения строптивой", построено на ситуации, напоминающей аристофановскую "Лисистрату". В трагикомедии "Король и не король" иберийский царь Арбак влюбляется в свою сестру Пантею, которая отвечает ему взаимностью. Их страсть на всех парусах стремится к кровосмесительству, греховность которого оба отлично сознают, но даже это их не останавливает. Только под конец выясняется, что они не брат и сестра. В пьесе "Капитан" распутство Лелии доходит до того, что она готова вступить в связь с собственным отцом.

Хотя ханжи находили неприличности и у Шекспира, по сравнению с Бомонтом и Флетчером его пьесы кажутся совершенно целомудренными. Но это <не следствие разницы индивидуальных характеров писателей, а результат изменившихся условий.

Всякая эпоха общественного застоя и политической реакции, безвременье порождают обостренный интерес к сексуальной стороне жизни. Как ни далеко отстоят эти сферы друг от друга, подавление общественной свободы оборачивается разгулом нездоровых страстей и сексуальной распущенностью.

Надо все же сказать, что лишь в отдельных случаях эротические мотивы в пьесах Бомонта и Флетчера приобретают нездоровую окраску. В целом же им просто была свойственна та откровенность относительно интимных сторон жизни, которая в их время не считалась предосудительной. Кроме того, есть большая доля истины в замечании, которым А. В. Шлегель заключил свое рассуждение о нарушении приличий в пьесах Бомонта и Флетчера. "Создается впечатление, — писал он, — будто они сознательно стремились доказать правоту пуритан, считавших театры школами разврата и храмами дьявола"[30].

Вот именно! Бомонт и Флетчер своей фривольностью бросали вызов ханжам-пуританам. В противовес морали, утверждавшей необходимость полного подавления природы, Бомонт и Флетчер выставляли ее напоказ, защищали от ханжей, делали физиологию темой искусства, строя на ней как юмористические, так и трагически напряженные ситуации. "Жена на месяц" может служить примером того, как стремление удовлетворить страсть побуждает людей рисковать и жертвовать жизнью. Добавим, что это совсем не то, что изображено в "Ромео и Джульетте", где любовь и смерть противопоставлены и враждебны друг другу. В "Жене на месяц" смерть является заранее обусловленной платой за любовь. Валерио получает право жениться на своей возлюбленной Эванте, которой домогается сам король, если согласится через месяц после свадьбы быть казненным. Если же он раскроет эту тайну Эванте, то и она лишится жизни. К этому добавляется и то, что, став ее мужем, он не имеет права больше, чем на поцелуи своей супруги.

Сцены брачной ночи в "Трагедии девушки" и "Жене на месяц" принадлежат к числу особенно эффектных и типичных для драматургии Бомонта м Флетчера. В них не происходит никаких событий, которые нарушали бы приличия. Но откровенность, с какой в первой из пьес требует супружеских ласк мужчина, а во второй женщина, способна удивить даже зрителей, привыкших к эротическим сценам.

А.-В. Шлегель правильно считал задачей критики не обелять писателей, а объяснить, почему они были такими, а не иными. Бомонт и Флетчер, писал он, "отлично понимали своих современников и считали более удобным для себя опускаться до уровня публики, чем следовать примеру Шекспира, который поднимал зрителей до своего уровня. Они жили в мужественное время, когда любое безрассудство прощали охотнее, чем слабодушие или сдержанность. Поэтому их никогда не останавливали ни поэтические, ни моральные соображения. Своей уверенностью они напоминают лунатиков, которые с закрытыми глазами шагают по самым опасным местам. Даже касаясь чудовищных извращений, они делают это с исключительной непринужденностью"[31]. Бомонту и Флетчеру нельзя отказать в артистизме, с каким они создают свои рискованные эпизоды.

В этом отношений они явились прямыми предшественниками английских драматургов периода реставрации Стюартов во второй половине XVII века.

Порочность персонажей не означает, что их создатели сами были безнравственными. Как писал тот же А.-В. Шлегель, "нельзя сказать, что они (Бомонт и Флетчер) не показывают достаточно выразительно контраст между душевным величием и добротой, с одной стороны, и низостью и пороком — с другой, или что они в развязке не подвергают последних обличению и каре. Но нередко вместо сознания долга и справедливости они проявляют чисто внешнее великодушие"[32]. Порочные персонажи (выглядят у Бомонта и Флетчера гораздо более жизненными, чем их идеальные герои, а торжество морали в их пьесах происходит всегда случайно. Некоторая натяжка всегда у них есть, и подлинного пафоса утверждения положительной морали у них не чувствуется.

АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ ГУМАНИЗМ

Повторяем, Бомонт и Флетчер ни в малой степени не были философами. И все же некоторые элементы их драматургии по-настоящему могут быть поняты лишь в связи с умонастроением определенных кругов их времени. Это относится, в частности, ко всему, что связано с эротическими мотивами их пьес.

Произведения Бомонта и Флетчера проникнуты духом гедонизма. Многие их герои видят смысл существования в наслаждениях, и прежде всего сексуальных. Здесь следует уточнить: радость жизни и склонность к наслаждениям совсем не одно и то же, хотя близость между ними несомненна. Радость жизни связана с всесторонним проявлением задатков личности, и многие герои Шекспира могут служить примером такого жизнеощущения. У Бомонта и Флетчера люди выражают себя уже не столь полноценно. Их герои более односторонни. Они стремятся либо к наслаждениям, либо к подвигам. Между этими двумя полюсами и происходит все раскрытие личности в пьесах Бомонта и Флетчера. Они раз и навсегда избирают для себя тот или иной путь, а если переходят с одного на другой, то бросаются из крайности в крайность.

В этом также ощущается различие двух периодов английской жизни — во время и после Шекспира. Происходит распад того идеала гармонически развитой и всесторонней личности, изображение которого составляло пафос гуманистического искусства эпохи Возрождения. И все же мы поступили бы опрометчиво, сказав, что Бомонт и Флетчер уже не принадлежат к гуманизму.

В контексте всей общественной и духовной жизни царствования первого из Стюартов творчество Бомонта и Флетчера имело отнюдь не реакционный смысл. Более того, если гуманизм еще сохранялся в драматургии, то в первую очередь именно в их пьесах.

Хотя учение гуманизма имело в виду благо человека вообще, а не людей одного привилегированного сословия, тем не менее на начальных стадиях культуры Возрождения новое мировоззрение утвердилось в узких кругах образованных людей, и на нем лежала печать аристократизма. Вершиной ренессансной культуры было широкое распространение гуманизма в демократической среде. В Англии это пора расцвета народно-гуманистической драмы, время Шекспира. В начале XVII века, по мере того как буржуазная пуританская идеология все более проникала в народную среду, социальная база гуманизма опять сужается, он снова замыкается во все более узких кругах и становится достоянием избранных, принадлежащих к интеллигенции и образованному дворянству. При этом меняется и характер гуманистической идеологии, утрачивающей былую широту и всеобъемлющее жизнелюбие.

Исследователями давно замечена связь творчества Бомонта и Флетчера с испанской культурой. Внешне она проявилась в заимствовании сюжетов для пьес из испанских книг. Однако существеннее то, что Бомонту и Флетчеру близка нравственная атмосфера испанской драматургии "золотого века", хотя прямые связи их творчества с драматургией Лоне де Вега почти неуловимы. Духовное родство все же несомненно есть, и оно больше всего проявляется в том значении, какое Бомонт и Флетчер придают понятию чести.

Концепция честя имела огромное значение в нравственной культуре конца средневековья и в эпоху Возрождения. В рыцарской культуре средних веков она явилась первым, сословие весьма ограниченным выражением понятия о человеческом достоинстве. В кодексе рыцарской чести было много элементов, предвосхищавших гуманистическое учение о достоинстве человеческой личности. У гуманистов, однако, этот идеал утрачивает сословные ограничения, хотя в поэзии и драме носителем его по-прежнему остается герой аристократического или царственного происхождения. Для гуманистов понятие чести было связано со всем их идеалом жизненной гармонии, поэтому индивидуалистическое противопоставление своей личности остальному обществу рассматривалось ими как нечто враждебное гуманизму. В "Генрихе IV" Шекспира Хотспер, утверждающий честь как чисто личную доблесть, нравственно уступает принцу Генри, для которого честь связана с выполнением долга по отношению к государству.

Но уже Шекспир видел распад гуманистического идеала чести и показал в "Кориолане", что достоинство личности и требования общества приходят в непримиримое противоречие. Бомонт и Флетчер как бы подхватывают эту тему и по-новому разрабатывают ее.

Как и гуманисты предшествующего поколения, они считают нарушением чести, когда человек ради своего наслаждения и блага готов пожертвовать достоинством других и даже лишить кого-то жизни. Защита чести в условиях монархического произвола и беззаконий становится высшим выражением гуманистического идеала. Неправомерно упрекать Бомонта и Флетчера за то, что их герои не борются за благо народа. История не позволила им быть поборниками больших общественных интересов. Оторванные от народа, который все более проникался буржуазным духом, гуманисты поколения Бомонта и Флетчера утверждали достоинство человека, изображая людей, болезненно относящихся к малейшему ущемлению их чести и готовых на любое безрассудство во имя ее.

Герои Бомонта и Флетчера стеснены с двух сторон: произволом высшей власти и миром корысти. Бедный, лишенный средств дворянин нередко встречается в их пьесах. Честь утверждается в восстании против произвола правителей-и в пренебрежении корыстными соображениями. Этими признаками легко определить отношение авторов к своим персонажам как в пьесах серьезного жанра, так и в комедиях. Угодливость по отношению к королям и вышестоящим так же претит Бомонту и Флетчеру, как мещанский практицизм и буржуазное стяжательство. Но благородство героев Бомонта и Флетчера не имеет того широкого гуманистического смысла, который характерен для героев Шекспира. Это несомненно дворянская доблесть и честь, поэтому герои Бомонта и Флетчера не приобрели общечеловеческого значения, свойственного героям Шекспира.

ДРАМАТИЧЕСКИЙ МЕТОД

Вступая на драматургическое поприще, Бомонт и Флетчер знали, что им предстоит соревноваться с популярными драматургами. Пример или прямой совет Бена Джонсона, перед которым оба в Молодости преклонялись, подсказал каждому мысль пойти по своему оригинальному пути. Бомонт, как известно, после "Женоненавистника", комедии, в которой он еще следовал джонсоновской теории "юморов", написал затем театральную пародию — "Рыцарь Пламенеющего Пестика".

Ее объектами являются пьесы и публика определенного рода. На сцене перед нами театр. Должна идти пьеса "Лондонский купец". Но вмешиваются зрители — бакалейщик и его жена, которые заранее предвидят, что их сословие будет осмеяно на сцене. Они требуют героического изображения своей среды. По их настоянию подмастерье Ралф берется сыграть "Рыцаря Пламенеющего Пестика". Актеры тем не менее начинают свою пьесу, затем вклиниваются эпизоды о похождениях молодого подмастерья, и все это сопровождается комментариями бакалейщика, его жены и актеров.

Идейный смысл пьесы-пародии очевиден: она направлена против житейской практики буржуа и пропив их стремления представить себя в благовидном свете и даже в героическом духе. Бомонт осмеивал возникшую в то время буржуазную драматургию, в частности пьесы Томаса Хейвуда. Непосредственным объектом пародии была пьеса последнего "Четыре лондонских подмастерья" (1594).

Пародируя, с одной стороны, рыцарскую пьесу, а с другой — мещанскую драму, Бомонт с разных концов бьет по одной цели. В "Рыцаре Пламенеющего Пестика" осмеивается идеализация буржуа, тогда как в "Лондонском купце" буржуа изображены в сатирическом виде. С первого появления Вентьюрвела мы узнаем о его чванстве своим состоянием и видим его презрительное отношение к приказчику, влюбившемуся в его дочь. Хемфри, которого Вентьюрвел выбрал в мужья своей дочери, ухаживая за Льюс, дарит ей перчатки, тут же осведомляя ее, что они стоили ему целых три шиллинга.

Все детали служат раскрытию духовной пустоты, расчетливости и низости буржуа. Бомонт следует образцам антибуржуазных комедий Бена Джонсона, но делает это весело и легко, без джонсоновских тяжеловесных сарказмов.

Осмеивается Бомонтом и мещанская сентиментальность (история Джаспера и Льюс) и безрассудная рыцарственность (Ралф). С добродушной иронией показан бесшабашный эпикуреизм Меррисота. Все в этой комедии подается насмешливо и пародийно, и бесполезно искать в ней положительные мотивы, которые прямо выдали бы нам точку зрения автора.

По-английски "пьеса" — игра (play). Обе пьесы, осмеиваемые Бомонтом, — глупая игра. Взяв многие элементы тогдашней драматургии, он создал из них остроумную игру, рассчитанную на тонкое критическое восприятие публики. "Рыцарь Пламенеющего Пестика" успеха, однако, не имел, так как в нем осмеивалось все привычное и нравившееся зрителям.

Флетчер тоже начал с пьесы, не пришедшейся по вкусу публике. Его пастораль "Верная пастушка" оказалась слишком утонченной.

Вывод, который сделали для себя Бомонт и Флетчер, заключался в том, что нельзя пренебречь драматургическими мотивами, к которым публика привыкла. Они решили использовать все богатство театральных приемов, выработанных предшественниками. Вместо того чтобы продолжать новаторские поиски, начав работать совместно, они вернулись к той самой форме романтической драмы, которая так тонко была осмеяна Бомонтом.

Основу сюжетов трагедий и трагикомедий Бомонта и Флетчера составляют необыкновенные события. Бомонт и Флетчер любили и умели поражать публику неожиданностью поворотов в судьбах героев. Фабула их пьес представляла собой сочетание эпизодов, не подчиненных ни обычным жизненным закономерностям, ни логике какого-нибудь определенного замысла.

Критика XVII-XVIII веков предъявляла Шекспиру упреки в отсутствии единства драматической конструкции его пьес. Но по сравнению с Бомонтом и Флетчером драмы Шекспира — чудо слаженности и продуманности. Сошлемся опять на мнение А.-В. Шлегеля, который одним из первых отметил отсутствие цельности и единства в их пьесах: "Бомонт и Флетчер обращают мало внимания на гармоничность композиции и соблюдение правильных пропорций между частями. Нередко они теряют из виду необходимость правильного построения фабулы и даже, кажется, начисто забывают об этом... Им легче удается возбудить, чем удовлетворить, наше любопытство. Пока читаешь их, испытываешь интерес, но лишь немногое потом остается в памяти... Их характеры часто обрисованы произвольно, и случается, что если в данный момент такова воля поэта, то они вступают в противоречие с самими собой... Бомонт и Флетчер проявляют всю силу своего таланта в изображении страсти; но они почти не раскрывают нам всей тайной истории сердца; они опускают зарождение чувства, его постепенное развитие и показывают его лишь тогда, когда оно достигло высшего предела, а затем раскрывают нам признаки страсти, создавая впечатляющую иллюзию ее, правда, всегда с большими преувеличениями"[33].

Многие читатели согласятся с мнением А.-В. Шлегеля, который очень точно выразил впечатление, производимое пьесами Бомонта и Флетчера. Больше того, непоследовательность действия и характеров иногда воспринималась критиками как проявление небрежности авторов. Не были ли они в самом деле второсортными Шекспирами?

Можно ли, однако, предположить, что публика, которая еще недавно встречала одобрением появление новых пьес Шекспира, сразу настолько утратила вкус, что с не меньшим удовольствием принимала пьесы Бомонта и Флетчера? Можно ли, далее, поверить, что такие "плохие" пьесы во второй половине XVII века считались чуть ли не лучше шекспировских?

Уже одно то, что для какого-то времени творчество Бомонта и Флетчера было значительным явлением драматического искусства, требует осторожного подхода к их оценке. К этому следует добавить, что если в такой хаотичной, на наш взгляд, манере написано полсотни пьес, то это заставляет предположить, не было ли здесь определенного художественного намерения.

Даже романтик А.-В. Шлегель, оценивая Бомонта и Флетчера, подошел к их творчеству с критериями единства, логической последовательности и гармонии, которые были утверждены эстетикой классицизма. Надо сказать, что правила рационалистической поэтики оказались живучими и еще поныне продолжают служить основой художественных оценок. Однако развитие искусства и эстетической теории XX века открыло совершенно новые возможности восприятия даже очень давних явлений художественной культуры. Мы обладаем теперь более точным историческим подходом и более широкой системой художественных критериев. Критика XX века сумела понять, что творчество Шекспира отнюдь не было непринужденным выражением его личности, а представляло собой до тонкостей разработанную и продуманную художественную систему. Точно так же в кажущейся хаотичности композиции пьес Бомонта и Флетчера современная критика обнаружила определенную последовательность, позволяющую говорить о том, что у них был свой драматургический метод.

Для Бомонта и Флетчера задача состояла не в том, чтобы быть похожими на Шекспира, а как раз в обратном — отличиться от него, создать нечто свое, обладающее новизной и особой привлекательностью для публики. Им было бы бесполезно состязаться с Шекспиром в глубине мысли и раскрытии характеров. Публика уже получила это от него. Перебороть влияние шекспировской драматургии можно было только одним средством — создать пьесы еще более ярко театральные, чем его произведения, и они этого достигли. Мы знакомимся с их произведениями в чтении, что делает очевидными дефекты, подмеченные А. В. Шлегелем. Но те же самые качества оказываются менее заметными при представлении пьес. Более того, в смысле театральности они даже весьма выигрышны.

Впервые об этом сказала Уна Эллис-Фермор. Признавая, что пьесы Бомонта и Флетчера не затрагивают коренных вопросов бытия, она показала, что правильная оценка достоинств их пьес возможна лишь при учете сценической эффективности. "Они создали произведения, настолько приближающиеся к совершенной театральности, насколько это можно себе представить. Их персонажи очерчены резко, разнообразны, не усложнены тонкими нюансами, пропадающими на сцене, характеры у них неглубоки, но зато легко схватываются, так как показаны немногими броскими чертами, данными в той пропорции, которая позволяет им играть свою роль и сохраняет интерес к ним на протяжении пяти актов представления. Всякие непоследовательности и грубые приемы оказываются незаметными в потоке риторики и эмоциональных вспышек. Фабула пьес построена четко; сложные подводные течения философской мысли не нарушают развития действия и не отвлекают внимания от сюжета. Здесь полно тайн, неожиданностей, узнаваний, переодеваний, непредвиденных поворотов судьбы и счастливых совпадений"[34].

Бомонт и Флетчер не дают зрителю ни мгновения передышки. То они обрушивают на него каскады страстных речей, то острые диалоги, в которых требования морали сталкиваются с велениями сердца, и все это происходит в потоке стремительных событий.

У Бомонта и Флетчера преобладающее значение имеет фабула пьесы, построенная так, чтобы завоевать неослабевающее внимание публики. Характеры, создаваемые ими, ведут себя подчас непоследовательно, и это происходит потому, что их поступки и душевные реакции определяются не законами жизненного правдоподобия, не психологической правдой, а требованиями театральности.

Постоянная цель Бомонта и Флетчера — поразить зрителей. Они ищут не типичного, а наоборот, самого необыкновенного. В завязке почти всякой их пьесы какая-нибудь острая ситуация, редкая, а то и просто невозможная в действительности. Необычная центральная ситуация осложняется столь же необычными эпизодами побочной линии сюжета. Сложная фабула с несколькими переплетающимися линиями действия тоже характерна для драматургии Бомонта и Флетчера. На скрещиваниях этих разных линий постоянно возникают новые осложнения в судьбе персонажей, а в трагикомедиях и комедиях счастливое совпадение в конце приводит к благополучной развязке.

Характеры, созданные Бомонтом и Флетчером, лишены той типичности, которая делает для нас героев Шекспира выразителями общечеловеческих начал. "Мы встречаем у них влюбленных, отличающихся верностью или переменчивых; деспотов, которые властвуют до конца четвертого акта, и мудрых правителей, к которым переходит власть в пятом акте; трусов и щеголей; остроумных девушек и конфузящихся юношей; преданных слуг и соблазнителей. Все они изображены скорее согласно готовым штампам театра, чем по свежим наблюдениям над жизнью"[35].

Большинство характеров Бомонта и Флетчера — люди с нормальными и естественными реакциями на действительность. Драматизм достигается писателями посредством того, что нормальные люди оказываются в ненормальных ситуациях. Но случается, что Бомонт и Флетчер готовы ради обострения ситуации заставить своих героев совершить неожиданный поступок, не подготовленный их предшествующим поведением.

ЖАНРЫ

У Бомонта и Флегчера старые драматургические жанры претерпевают изменения, и, кроме того, они развивают и утверждают на театре один новый жанр — трагикомедию.

В соответствии с общим духом их творчества трагическое обретает у них явно внешнее и, можно сказать, демонстративное значение. Прибегнув опять к сравнению с Шекспиром, мы вспомним, что у него герои трагическую ситуацию, в которой оказываются, действительно переживают, тогда как у Бомонта и Флетчера персонажи берут на себя роль трагических героев и поступают так, чтобы казаться как можно более возвышенными. У Шекспира только Ричард II сознает свое положение как трагическое, остальные живут и действуют, оценивая свое положение обычными жизненными мерками. У Бомонта и Флетчера такие персонажи играют театральную роль. Достаточно посмотреть на то, как пылко играет благородного театрального мстителя Мелантий в "Трагедии девушки" или как носит личину скорби и разочарования Филастр, чтобы убедиться в этом. Героини тоже ведут себя очень театрально. Эвадна обставляет убийство своего обидчика весьма театрально. И та же театральность проявляется в поведении главных героев "Филастра".

Трагедии Бомонта и Флетчера не приводят к тому вчувствованию, которое вызывает Шекспир, побуждая зрителей отождествлять себя с его героями. Рассчитанные преимущественно на внешний эффект, они лишены того общечеловеческого значения, какое имеют трагедии Шекспира.

Более значителен вклад Бомонта и Флетчера в развитие и утверждение жанра трагикомедии[36]. Они не явились его изобретателями, но именно им удалась создать наиболее классические образцы этого смешанного типа драмы. Флетчер, создавая свое первое произведение в этом жанре — "Верную пастушку", во многом подражал итальянцам — пасторальным драмам Тассо "Аминта" к Гварини "Верный пастух".

В предисловии к "Верной пастушке" Флетчер дал определение жанра: "Трагикомедия получила свое название не от того, что в ней сочетается веселье и убийства, а оттого, что в ней нет изображения смертей, поэтому она не является трагедией, но героям иногда угрожает смерть, и поэтому она не превращается в комедию"[37].

Трагикомедия в понимании Флетчера — пьеса серьезного содержания, в которой исход конфликта не является, однако, гибельным для героев. Такая трактовка жанра приближает трагикомедию к нашему пониманию драмы (в узком смысле слова). Но есть существенное отличие трагикомедии начала XVII века от современной драмы. Трагикомедия Бомонта и Флетчера овеяна духом романтики и приключений, ей присущ лиризм, и поэтическая форма является для нее органичной. Драма новейшего времени имеет своим содержанием прозаическую действительность и лишена того поэтическо-романтического ореола, который обязателен для трагикомедий Бомонта и Флетчера. "Филастр", написанный ими совместно, лучший образец этого жанра в их творчестве. "Жена на месяц" также принадлежит к выдающимся произведениям в этом роде.

Восемь признаков типичны для трагикомедий Бомонта и Флетчера. 1) Кажущаяся близость к реальности, которая особенно проявляется в естественности языка. 2) Но от этого трагикомедии отнюдь не приобретают реалистического характера. Наоборот, эти пьесы выглядят как "залитая лунным светом оперная декорация"[38]. В трагикомедиях перед нами предстает не реальный, а театральный мир, лишь в частностях напоминающий действительность, а в целом отличающийся искусственностью. 3) Искусственность проявляется и в сложности, запутанности фабулы, развивающейся не по законам необходимости, а по воле авторов, часто создающих симметричные контрасты и параллели между персонажами и ситуациями, в каких они оказываются. 4) Сюжет имеет в своей основе не типичные жизненные ситуации, а, наоборот, маловероятные. Авторы как бы задаются вопросом: "А что было бы, если бы брат воспылал неудержимой страстью к сестре?" (ситуация пьесы "Король и не король"). Одна невероятность влечет за собой другую, и в таком роде развивается все действие. 5) Трагикомедии происходят в атмосфере зла, которое, однако, не проникает в души добродетельных героев. Именно эта атмосфера определяет эмоциональный эффект трагикомедий. 6) Протеевекая изменчивость характеров — черта, присущая всему творчеству Бомонта и Флетчера. Несмотря на кажущуюся естественность их речей, герои "Филастра" и других пьес являются странными людьми совершенно неуловимого характера, чьи поступки трудно предугадать. 7) Персонажи Бомонта и Флетчера получают свою определенность не столько благодаря характеру, который в них часто неуловим, сколько благодаря страстям, владеющим их душами. Именно страсти придают подобие жизненности героям Бомонта и Флетчера. 8) Эти страсти выражены языком подлинной поэзии. Нам остается опять сослаться на "Филастра", чтобы подтвердить это. Знакомясь с этой пьесой, читатель не сможет не заметить, что поэзия Бомонта и Флетчера — это не поэзия природы и реальной жизни, а поэзия, в полной мере соответствующая тому искусственному миру театральных характеров и страстей, который они так мастерски создают[39].

Если "Филастр" является образцом трагикомедии лирико-романтического характера, то наряду с этим у Бомонта и Флетчера есть пьесы, которые не сохраняют чистоты жанра. Такие пьесы относятся к более позднему времени, и некоторые из них были написаны Флетчером без участия Бомонта. Наряду с серьезной линией сюжета в них имеется комическая линия, настолько занимательная, что пьесы иногда получали свое наименование не по серьезным героям, а по комическим персонажам.

Серьезную часть пьесы "Мсье Томас" составляет возвышенно-романтический сюжет, заимствованный из французского прециозного романа Д'Юрфе "Астрея". Пожилой Валентин и молодой фрамциско влюблены в одну девушку и готовы поступиться любовью ради дружбы. Эти люди живут согласно самым идеальным представлениям о нравственности. А рядом развивается комедийная интрига вокруг молодого человека, вернувшегося из Франции и поэтому именуемого не Томом, а мсье Томасом.

Комическая ситуация создается тем, что два человека ожидают от молодого человека разного поведения: его отцу Себастьяну хотелось бы видеть Томаса веселым повесой, тогда как невеста готова выйти за него лишь при условии, что он будет примерным в нравственном отношении. Обстоятельства, однако, складываются так, что, хотя он старается угодить и отцу и невесте, перед каждым из них он предстает как раз обратным, не тем, каким его хотели бы увидеть. И тот и другая отвергли бы его, но, конечно, счастливая случайность решает этот конфликт, как благополучно завершается и соперничество двух идеальных героев, когда оказывается, что они отец и сын, и старший уступает возлюбленную младшему.

Умело скомбинировав эти два разнородных сюжета и создав тесно переплетенное развитие обеих линий действия, Флетчер, однако, не сглаживает разницу в тональности серьезных и комических сцен, а, наоборот, строит всю пьесу на резком контрастировании их.

Еще больше проявляется внутренняя противоречивость мотивов в "Своенравном сотнике", пьесе, двойственность которой, как и в "Мсье Томасе", выражена в сочетании романтического сюжета с комедийным. Однако в романтическом сюжете "Своенравного сотника" нет той жанровой чистоты, которая свойственна истории Валентина и Франческо в "Мсье Томасе". В отличие от этой трагикомедии в "Своенравном сотнике" серьезная линия сюжета характеризуется не столько романтическим лиризмом, сколько сатирическими мотивами.

Пленная красавица Селия любит и любима царским сыном Деметрием. В то время как он сражается во славу своего отца, этот последний домогается любви Селии. Центральный конфликт пьесы состоит в том, что героиня отстаивает свою честь против всего двора царя Антигона, атмосфера которого проникнута порочностью, особенно наглядно предстающей в облике похотливого царя и сводни Левкиппы. Некоторые сцены пьесы подтверждают сказанное нами ранее о том, что Флетчера нельзя считать правоверным монархистом. Нравственная распущенность царя и окружающих его представлена в пьесе смелыми сатирическими штрихами.

Однако и Селия показана отнюдь не как "голубая героиня" без характера. Ее девичье целомудрие сочетается с умением решительно постоять за себя. Подчас робкая, она умеет преодолеть смущение, чтобы постоять за добродетель, и тогда у нее находятся острые слова — под стать самым бойким комическим героиням Бомонта и Флетчера. Ей приходится отстаивать не только свою девственность от царя; потом оказывается, что Деметрий считает ее поддавшейся соблазнам разврата при дворе, и она должна отстоять свою честь в глазах возлюбленного. Ей удается и это, а когда под конец выясняется, что она дочь царя Селевкия и ее настоящее имя Эанта, не остается никаких препятствий для ее брака с Деметрием.

Сохранился список этой пьесы, сделанный в 1625 году. Здесь она имеет название, соответствующее основной линии сюжета — "Деметрий и Эанта". Однако в первопечатном тексте она обозначена тем названием, под которым теперь знаем ее мы, — "Своенравный сотник". По-видимому, это объяснялось успехом комических эпизодов пьесы, где фигурирует забавный вояка, страдающий венерической болезнью, приступы которой повышают его воинственность, тогда как в спокойном состоянии он превращается в труса. Эти эпизоды, так же как фривольные сцены, когда сотник, выпив любовный напиток, предназначенный для Селии, воображает себя юной девицей, жаждущей любви царя, характерны для эротического юмора Бомонта и Флетчера. Нельзя отрицать, что юмор этот грубоват, но сцены, о которых мы говорим, так комичны, что даже самые строгие судьи безнравственности едва ли удержатся от смеха.

К пьесам смешанного типа относится также "Ночное привидение, или Воришка", где романтические мотивы представлены историей Хартлава и его возлюбленной Марии, выданной замуж за богатого судью-мошенника Олграйпа, который до этого бросил свою невесту Эйлет. Сатирическим является изображение судьи, сбившегося с пути нравственности Лечера, беспутного Уайлдбрейна, куртизанки.

Несмотря на романтическую завязку, основное действие имеет комический характер. Комизм этот включает не только обычные для Флетчера сметные совпадения, но и обыгрывание "привидений". Юмор приобретает в этой пьесе кладбищенский характер, когда Лечер вместо ящика с драгоценностями похищает гроб с телом Марии, обморок которой приняли за смерть. К ужасу тех, кто собирается ее захоронить, она на кладбище приходит в себя, а затем, одетая в саван, бродит как привидение.

Эти сцены заставляют понять, что за короткий срок произошли огромные сдвиги в сознании людей. Еще недавно духи и привидения, бродящие по ночам, и кладбищенские сцены входили в сюжет трагедий. Скептически насмешливый ум Флетчера переносит их в комедию. Комическое обыгрывание ужасного — черта, характерная для послеренессансной драмы, и пьеса Флетчера показательна в этом отношении. Если мы только что отметили, как у него же предметом комического становится отвратительное (болезнь "своенравного сотника"), то теперь должны признать, что страшные происшествия тоже могут вызвать смех.

Исключая трагедии, пьесы, о которых мы говорили до оих пор, относятся к смешанному жанру, занимающему особенно большое место в драматургии Бомонта и Флетчера. Однако были у них произведения, которые принадлежали к комедиям "чистого" типа.

Бомонт и Флетчер придали новый характер жанру комедии. Уже в XVII веке их противопоставляли в этом отношении Шекспиру. Один из авторов хвалебных стихов в фолио 1647 года Уильям Картрайт даже утверждал, будто по сравнению с Флетчером Шекспир кажется скучным, ибо "его лучшие шутки заключаются в вопросах дамы и ответах шута". Он называет юмор Шекспира "старомодным" и вспоминает шутников, "бродивших по городам в драных штанах, и которых наши отцы называли клоунами"[40]. Это настойчивое упоминание шутов в связи с юмором Шекспира имеет основание. Действительно, в его пьесах носителями комического, юмора и сатирической насмешки являются шуты. Шекспир, как известно, создал великолепную галерею шутов разнообразного типа. У Бомонта и Флетчера фигура шута исчезает из пьес. В этом они следовали Бену Джонсону, который строил свои комедии на сюжетах и характерах, встречавшихся или возможных в быту.

Бомонт и Флетчер не были, однако, последовательными учениками Бена Джонсона. Они создали комедии другого типа. У Бена Джонсона сферой комических событий является буржуазная среда, у Бомонта и Флетчера — среда дворянская. Джонсон преследовал нравоучительные цели, тогда как Бомонту и Флетчеру это ни в малой степени не было свойственно. Джонсон негодовал, Бомонт в Флетчер развлекались сами и развлекали зрителей.

Многие черты их творческого метода, проявившиеся в трагикомедии, встречаются и в комедиях, прежде всего необычность ситуаций и непоследовательность характеров. Наибольшая близость к трагикомедии обнаруживается в романтических комедиях Бомонта и Флетчера — "Любовное паломничество", "Лес нищих", "Морские путешествие", "Девушка с мельницы", "Исцеление от любви". К этому типу пьес относится также "Испанский священник", в котором драматическая история двух братьев сочетается с типично комической интригой.

У Бомонта и Флетчера есть комедия, варьирующая мотивы — "Двух веронцев" и "Как вам это понравится", — это "Лес нищих". В ней изображаются влюбленные, оказавшиеся в лесу, где они живут с разбойниками робингудовского типа. Веселые и добрые разбойники и помогают счастливому решению судьбы принца и принцессы, оказавшихся среди отверженцев общества. Эта комедия является исключением среди пьес Бомонта и Флетчера обычно избирающих для своих комедий более обычную жизненную обстановку.

Другой случай непосредственного сближения Бомонта и Флетчера с Шекспиром — "Награда женщине, или Укрощение укротителя", где перевернута ситуация шекспировского "Укрощения строптивой". После смерти Катарины Петруччо женится вторично и на этот раз сам подвергается укрощению со стороны жены. Комедия Бомонта и Флетчера дает повод для сопоставления с Шекспиром по ряду пунктов. Мы остановим внимание читателей лишь на одном, на наш взгляд, самом существенном отличии. У Шекспира поединок Петруччо и Катарины — это состязание двух людей сильной воли[41]. У Бомонта и Флетчера центральным оказывается конфликт полов, и поэтому естественно, что сексуальные мотивы в их комедии играют первостепенную роль, придавая ей фривольность, тогда как у Шекспира отношения героя и героини показаны исключительно целомудренно.

Тема укрощения составляет также основу сюжета "Женись и управляй женой", где Флетчер дает сразу два варианта: в главной линии сюжета — укрощение женщины мужчиной (Маргарита и Леон) и в побочной линии — укрощение мужчины женщиной (Перес и Эстефания). Эти комедии связаны с одной из центральных тем всего творчества Бомонта и Флетчера — темой соперничества полов за преобладание, которая вытеснила гуманистическую идею гармоничных отношений в любви и браке.

У Шекспира часты состязания между мужчинами и женщинами — в "Бесплодных усилиях любви", в "Много шума из ничего", в "Как вам это понравится", — но это состязание в уме, остроумии, находчивости. У Бомонта и Флетчера остроумие героев и героинь почти всегда имеет эротический характер, да и в основе фабулы нередко лежат сексуальные мотивы.

Большую группу пьес Бомонта и Флетчера составляют комедии-интриги. К числу их относятся "Хитроумные уловки", "Высокомерная", "Ум без денег", "Маленький французский адвокат", "Охота за охотником" и некоторые другие. Эти пьесы Бомонта и Флетчера лишены романтических мотивов. Правда, их герои подчас действуют, побуждаемые любовью или желанием вступить в брак, но и в этом у них не ощущается той романтики красивых чувств, которая так восхитительна в комедиях Шекспира. Отношения здесь проще, грубее, подчас откровенно физиологичны. В комедиях особенно заметно то светское острословие, которое сделало Бомонта и Флетчера модными писателями в период Реставрации.

И в этих пьесах сказывается искусственность, присущая Бомонту и Флетчеру. Она в особенности приметна в параллелизме, симметрии и контрастном распределении персонажей, а также в театральных поворотах ситуации. Такая композиция применена в комедии "Ум без денег". Ее героями являются два брата — Валентин и Франсис. Первый из них мот и гуляка, второй — скромный и серьезный молодой человек, любящий науку. Мотовство Валентина лишает Фрэнсиса возможности продолжать занятия наукой. Обе героини тоже сестры и тоже представляют собой контрастные фигуры. Леди Хартуэл настолько же самоуверенна, насколько Изабелла скромна. Действие комедии построено таким образом, что характеры сталкиваются, вступают в противоречие с собственными намерениями. Скромница Изабелла выходит замуж раньше покорительницы сердец леди Хартуэл. Скептичный и насмешливый Валентин отправляется к последней, чтобы в ее лице осудить всех предприимчивых вдов, и тут же влюбляется в нее. Остроумные манипуляции с сюжетом приводят к тому, что все приобретает иронический характер. Ирония оказывается всеохватывающей, и нельзя вывести никакого положительного заключения об авторской оценке персонажей и их поведения[42].

"Охота за охотником" — один из самых интересных у Флетчера вариантов темы соперничества полов. Он отказывается здесь от подчас довольно примитивных, иногда просто грубых форм "укрощения". Здесь три пары кавалеров и девиц состязаются в проделках с целью доказать свое превосходство. Каждая из сторон готовит ловушки для другой, и состязание происходит с переменным успехом, хотя в целом преобладание остается за женщинами, проявляющими большую активность. Особенно это относится к изобретательной героине Ориане, которая в "охоте за охотником" Мирабелем доходит до того, что, желая разжалобить его, представляется обезумевшей.

Обычные для комедий Бомонта и Флетчера сценические трюки следуют один за другим. При этом характерно, что в пьесе нет одной центральной комической ситуации. Она распадается на серию эффектных эпизодов, возникающих неожиданно, без подготовки и каждый раз поражающих своей необычностью. Характеры героев преображаются на глазах зрителя, который не может не удивляться такому хамелеонству. Отсутствие логической последовательности в развитии сюжета проявляется в том, что комические эпизоды можно переставить в любом порядке, не нарушая композиции пьесы[43].

Завершая рассмотрение видов пьес Бомонта и Флетчера, нельзя не вспомнить известного изречения о том, что все жанры хороши, кроме скучных. Даже в чтении ощущается динамизм действия, неожиданности поворотов в судьбах персонажей, острота драматургических ситуаций в пьесах Бомонта и Флетчера. Все это, несомненно, еще эффектнее должно выглядеть на сцене, и, что бы ни говорили о них, одно несомненно — скуки они не вызовут.

СТИЛЬ

На протяжении почти двух десятилетий творческого содружества Флетчера сначала с Бомонтом, а затем с Мессинджером, несомненно, имела место некоторая эволюция, обусловившая различия между ранними и поздними пьесами Бомонта и Флетчера. Но эти различия не нарушают цельности впечатления, производимого полсотней пьес канона. Точно так же при всем разнообразии сюжетов и жанров творчеству Бомонта и Флетчера присуще единство, позволяющее говорить о наличии в их драматургии определенного стиля.

Новейшие английские и американские исследователи согласны в том, что существует единый стиль драматургии Бомонта и Флетчера. Однако для большинства из них это просто индивидуальный стиль данных драматургов, своеобразие которого раскрывается в сопоставлении с индивидуальными стилями других писателей, например Шекспира или Бена Джонсона.

Каковы бы ни были индивидуальные особенности художников, их творчество не существует изолированно от общего развития искусства.

Первоначально вся литература и драма Англии с XVI до середины XVII века рассматривалась как яркое выражение культуры эпохи Возрождения в этой стране. Ясным было отличие этой культуры от мировоззрения и стиля предшествующей эпохи — средних векОв — и эпохи последующей, начавшейся во второй половине XVII века. В сопоставлении с ними то, что получило название английского Возрождения, действительно обладает чертами общности. Различия, которые были замечены между начальным, средним и поздним творчеством этой эпохи, первоначально рассматривались просто как разница стадий одной эпохи, вершину которой составляло творчество Шекспира. Творчество Бомонта и Флетчера оценивалось как начало упадка ренессансной драмы в Англии, и были даже попытки определить этих драматургов как представителей тогдашнего декаданса.

Более углубленное изучение окружения Шекспира обнаружило, что различие между великим мастером и его современниками объяснялось не только разной степенью одаренности, но и различием идейного и художественного направления их творчества. Стало также ясно, что Шекспир был не только вершиной, но и своего рода рубежом. После него начинается новый период в развитии драмы, отмеченный появлением иного художественного стиля.

Исследователь Шекспира и английской драмы XVI-XVII веков болгарский ученый Марко Минков пишет, что Флетчер, "сохранив внешнюю форму, унаследованную от Шекспира и его современников, стремился, может быть бессознательно, создать совершенно другой тип драмы, ставил акценты совсем в других местах, и принципы его искусства были совершенно другими по своей природе..."[44]. Это верно. Минков считал, что стиль Бомонта и Флетчера был связан с той художественной культурой, которая получила название барокко. Этим был сделан важный шаг вперед в понимании драматургии Бомонта и Флетчера. Когда Минков опубликовал свою работу в 1947 году, в литературоведении и искусствознании уже получила распространение точка зрения, что вслед за стилем искусства эпохи Возрождения утвердился стиль эпохи барокко. Бомонт и Флетчер, таким образом, были признаны художниками другой эпохи, чем Шекспир[45]. Индивидуальные особенности их творчества оказались связанными со стилем барокко, как он тогда определялся исследователями.

Время, однако, внесло поправку в концепцию Марко Минкова. Последующее изучение искусства и литературы барокко обнаружило, что эпоха, наступившая после Возрождения, тоже не была единой. В ее границах теперь различаются два стиля — маньеризм и барокко. Мне представляется, что творчество Бомонта и Флетчера принадлежит к стилю маньеризма.

Уже Марко Минков писал, что попытки определить точно стиль писателя могут показаться ненужной схоластикой, так как грани между художественными стилями близких друг другу эпох подчас весьма неопределенны[46]. Есть ученые, считающие достаточной характеристику индивидуальных особенностей художников и отвергающие поиски более широких стилевых определений, объединяющих разные явления одной эпохи. Я не разделяю этой точки зрения. Произведение искусства понимается глубже и полнее, когда мы видим в нем не только проявление личного мастерства художника, но и общие черты художественной культуры определенной эпохи. Читателю неосведомленному некоторые стороны творчества художника кажутся выражением его личности, тогда как на самом деле они имеют совсем не личный характер, а являются отражением стиля определенного направления искусства. Заблуждения такого рода были особенно распространены в отношении Шекспира, у которого все казалось продуктом его гения. Теперь уже лучше известно, какие элементы были выражением его могучей художественной индивидуальности и какие принадлежали к арсеналу общих средств драмы его времени. Точно так же, если мы в самом деле хотим убедиться в том, что Бомонт и Флетчер не "второсортные Шекспиры", то надо взглянуть на их произведения в свете всей духовной и художественной культуры их времени.

Выше мы говорили об умонастроении, определившем дух творчества Бомонта и Флетчера. Сейчас речь пойдет о стиле их драматургии.

Маньеризм возник первоначально в Италии, затем перебросился в другие страны Европы. Он проявился сначала в изобразительных искусствах. Точнее, раньше всего он был распознан именно в них. В недавнее время стало очевидно, что маньеризм имел место не только в живописи, но и во всех других видах художественного творчества, включая поэзию и драму. При всех различиях, какие существуют между видами искусства, маньеризм обладает некоторыми общими характерными признаками. Они были установлены сначала в отношении живописи, и мы воспользуемся определениями одного искусствоведа, которые покажут нам, насколько велика общность стилевых признаков маньеристской живописи и драматургии.

Маньеризм разрушает классические пропорции, культивирует экспериментаторство, проникнутое субъективизмом; ему свойственны приблизительность и двусмысленность, путаница направлений и неясность намерений, чрезмерная утонченность, отсутствие единой эмоциональной настроенности. Маньеристское искусство взволнованно, "темно", лишено последовательности. В произведениях маньеристов нет логического центра композиции, психологические соотношения между изображенными фигурами не получают окончательного определения; они смотрят на нас, но уклоняются от сближения с нами, оставаясь психологически обособленными, чуждыми нам даже тогда, когда смотрят на нас[47].

Мы привели характеристику, данную маньеризму как стилю живописи. Но разве не соответствуют эти определения тому, что установили критики, исследуя творческие особенности драматургии Бомонта и Флетчера? Правда, Уайли Сайфер, у которого мы заимствовали характеристику маньеризма, относит к этому стилю некоторые произведения Шекспира, тогда как Бомонта и Флетчера считает, как и М. Минков, драматургами барокко[48]. Сайфер основывает свое определение стиля Бомонта и Флетчера на одной только "Трагедии девушки".

Так как грани близких, а подчас и одновременных стилей маньеризма и барокко иногда трудно установить, то ошибка Сайфера могла бы быть оправдана, если бы она не вступала в противоречие с его же собственной общей характеристикой английской драмы периода Джеймза I, в которой подчеркиваются как раз те черты, какие мы считаем типичными для Бомонта и Флегчера. К этим писателям вполне применимо то, что Сайфер пишет, имея в виду других драматургов эпохи: "странная "духовная неуверенность"" и "мир хаотических мыслей"... "Духовный кризис развивается тогда, когда понимание первооснов жизни оказывается спутанным, хотя и сохраняется ясность в отношении отдельных не связанных между собой понятий — этакая бездумная ясность, которая ведет к стремительным поступкам, именно потому, что основания для этих поступков являются сомнительными, короче говоря, неопределенность конечных целей и крайняя решительность перед лицом непосредственной ситуации"[49]. Все это сказано Сайфером по другому адресу, но как нельзя лучше приложимо к драматургии Бомонта и Флетчера.

Она была порождением эпохи утраченных иллюзий и потерянных идеалов. В ней отразилась вся неустойчивость жизни, породившая зыбкость нравственных понятий. Тем не менее творчество Бомонта и Флетчера не было упадочным. Их произведения полны жажды настоящей жизни, проникнуты уважением к людям, способным на великие подвиги духа. Именно это объясняет то в общем здоровое впечатление, которое оставляют их пьесы. Но в еще большей степени они привлекают огромной изобретательностью, искрометным остроумием, взлетами истинной поэтичности.

Очень все путано и смешано в их произведениях, потому что авторы сами не были уверены в том, как решаются большие вопросы жизни. Но если не искать у них поучения, то Бомонт и Флетчер своими произведениями могут доставить большое удовольствие. Если вы любите театр, то вот он перед вами в этих двух томах избранных произведений замечательных мастеров необыкновенно сценических пьес, насыщенных движением, страстями, горем, слезами, смехом, розыгрышами, проделками, острословием и многим другим, чего не перечислишь. Читатель, который откажется искать в этих пьесах подобия Шекспира, убедится в том, что своеобразное творчество Бомонта и Флетчера имело качества, позволившие им завоевать признание даже таких зрителей, которые незадолго до этого наслаждались творениями их замечательного предшественника. Это было странное, взволнованное, неровное, причудливое, подчас неясное, но необъяснимо завлекательное искусство. Оно производит впечатление и теперь и имеет бесспорное право на внимание читателей нашего времени.

А. Аникст.

Рыцарь пламенеющего пестика[50]

Комедия в пяти актах

Перевод П. Мелковой

ПРОЛОГ

Где пчела не находит меда, там она оставляет свое жало; где медведь не находит душицы,[51] которой лечит свою хворь, там дыхание его отравляет все остальные травы. Опасаемся мы, как бы и с нами не приключилось того же, как бы и вы, увидев, что не извлечь вам из трудов наших сладостного удовлетворения, не ушли отсюда раздосадованные и громко порицая наши благие намерения, не доставившие вам, увы, желанной радости. Знайте же, на этот раз добивались мы не легкости и занимательности, а проникновенности и приятности, стремясь, если это в наших силах, вызвать у вас не громкий смех, а мягкую улыбку, ибо лишь дураки любят забаву, приправленную грубостью, люди же умные предпочитают поучительные наставления, украшенные остроумием. Недаром в Афинах изгоняли из театра, а в Риме освистывали тех, кто выводил на сцену подобострастных параситов,[52] глупых невежд и не в меру бойких на язык куртизанок. Вот почему, избегая всякого непотребства в речах, от которого горели бы у вас уши, — мы и надеемся, что вы не отзоветесь о нас неодобрительно, не истолкуете превратно намерения авторов (не метивших в своей пьесе ни в какое определенное лицо) и не вгоните нас тем самым в краску. И с этим я ухожу, предоставляя вам самим решить, чего заслуживает пьеса — осуждения или похвалы. Vale.[53]

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА[54]