Рогатый папа

– Только на лаванду... – машинально ответила я, но тут же смутилась, чувствуя, как щеки заливает краской.

Боже, какой стыд! Он копался у меня в холодильнике, а я там полгода, наверное, не мыла! И в шкафах столько пыли…

– Лучше бы «Скорую» вызвали! – постаралась упрекнуть его в ответ. Получилось куда резче, чем хотелось бы. А нечего рыться там, где не просят!

– Зачем? – он удивленно приподнял брови. – Я тебя осмотрел. Ты была в полном порядке. Просто перенервничала.

– Осмо… трел? – повторила эхом, чувствуя, как ладони буквально гореть начинают от нестерпимого желания ударить эту самодовольную напыщенную сволочь. – С какой стати?!

– Как врач, – кивнул он и, видя, что я не понимаю, добавил, – я закончил медвуз с отличием, лет этак… хм… шестнадцать-семнадцать назад. Как время летит. Год отучился в ординатуре, но так и не закончил. И потом по специальности не работал. Но кое-что помню еще.

– Ух ты… – от неожиданности я даже злиться перестала.

Нагицкий – медик? Кто бы мог подумать. Затем прикинула, во сколько обычно заканчивают учиться…

– Я думала, вам еще нет сорока, – не слишком вежливо брякнула я, лишь затем опомнившись, что я такое несу. Какая мне разница, сколько ему лет. Будь он хоть трижды доктором медицинских наук, пусть убирается из моей квартиры.

– Нет, нет, – обезоруживающе улыбнулся он. – Я тебе говорил уже. Мне тридцать пять. Ну так что? Как насчет супа?

И пока я пыталась понять, во сколько же он мог закончить свой вуз, он, не дожидаясь ответа, успел поставить передо мной целую тарелку и сам сесть рядом.

– Ешь, – подтолкнул ко мне ложку, – и пока ешь, я расскажу тебе, как мы будем жить дальше.

– Мы? – я чуть не подавилась на этих словах. – Подождите, о каких «мы» может быть речь?

– Ирочка… – тяжело вздохнул Герман.

– Не называйте меня так, – тихо попросила я, почувствовав, как от этого обращения у меня по телу пробежали мурашки. В наш единственный раз он называл меня именно так.

Мужчина недовольно поморщился. В этот момент его телефон вдруг снова заиграл классическую мелодию, я перевела взгляд на экран мобильного, все еще лежащего на столе.

«Хурма».

Я моргнула два раза, чтобы убедиться в том, что прочитала правильно.

Нагицкий же поспешил скинуть звонок и убрать телефон в карман, но не прошло и нескольких секунд, как мелодия снова повторилась.

– Секундочку, – елейно произнес он, вставая с места и отходя в сторону. Вид у него при этом был такой, что звонившему следовало лишь посочувствовать, если причина звонка бы недостаточно веской.

Прежде чем Герман вышел из кухни, я лишь успела уловить краем уха женский голос.

Интересно, кто это ему звонит? Хотя нет, совсем не интересно. Наверняка очередная дурочка, на которую он положил глаз. В театре про него и его девиц ходило множество сплетен. Говорили даже, что в примы, кроме как через постель, не попасть.

Он присутствовал на большинстве репетиций, нервируя танцоров одним своим видом. Шутка ли, что в те дни, когда он не появлялся, у всех все получалось в разы лучше. А с ним… выкладываясь на полную, ты, казалось, не мог элементарного. Даже балетмейстер как-то говорил об этом. Говорил, но сделать ничего не мог. Несмотря на то, что театр был государственным, почти все, что делалось там, делалось на деньги Нагицкого.

Ходили слухи, что еще пятнадцать лет назад здание театра было заброшенным, и к нему даже бомжи подходить боялись. А теперь - гордость города.

Но, как говорится, кто за девушку платит, тот ее и танцует.

Один танцор как-то даже сказал, сплевывая, что театр для Нагицкого – все равно что личный бордель. Его потом почти сразу уволили, но фразочка прицепилась.

Я же не сразу во все это поверила. Сначала была слишком наивной.

Думала, что он просто странный нелюдимый человек, любящий искусство. У богатых свои причуды, ведь так? Да, он меня порой пугал, но не сказать, что сильно мешал. Он почти ничего не говорил, разве что иногда защищал танцоров, если балетмейстер чересчур начинал распинать их. Но слухи, ходившие вокруг, делали свое дело. Я не хотела быть очередным трофеем, или просто галочкой в череде его любовниц. И когда три месяца назад он пытался заговорить со мной, то попросту сбежала.

Он еще дважды пытался подловить меня, а затем потерял интерес, начал встречаться с какой-то пышногрудой девицей из солисток оперы, и я наконец вздохнула спокойно. Впрочем, если быть честной самой с собой, часть меня была разочарована.

В тот день, когда мы заговорили впервые, я пришла пораньше, чтобы размяться. Мне хотелось проявить себя, чтобы меня заметили. Выделиться из массы тех, кто создает общий фон в кордебалете. Перестать быть капелькой в этой большой волне, а самой стать той, что задает направление.

Вот только когда пришла, в зале для репетиций уже был он.

– Доброе… утро, – обычно Нагицкий не появлялся в театре до полудня, и поэтому встретить его в семь утра было полной неожиданностью.

Он стоял рядом со станком и, опираясь на него, что-то листал в мобильном телефоне.

– Я еще не ложился, – усмехнулся он. – Так что для меня ночь пока продолжается.

О том, что он мог делать всю ночь в театре, думать не хотелось, но в голову отчего-то настойчиво лезли возможные оргии, которые он мог устраивать. Десяток девиц, ублажающих его вокруг зеркальных стен зала.

Я потрясла головой. Нужно меньше слушать досужие сплети, а больше работать. Вот только разминаться в присутствии Нагицкого никак не хотелось.

– Я, пожалуй, подожду в гримерной, пока… – начала было я, но Герман меня перебил.

– Я вчера разговаривал с Владимиром, – так звали нашего балетмейстера. – Он сказал, что хотел поставить тебя на роль Феи Драже в Щелкунчике, но на последних репетициях у тебя был отвратительный батман.

Мужчина осуждающе покачал головой, а вот я растерялась. Как так? У меня отличная растяжка, и движения все отточены. Да, партия досталась другой, но я уверена, что была не хуже! Просто Светка, она…

– Думаешь, он просто придирается? – словно в ответ на мои мысли Герман хлопнул рукой по станку. – Покажи.

Неуверенным шагом подошла к зеркалу, берясь за палку. Приподнялась на пальцы на опорной ноге, плавно подняв и отведя рабочую ногу в сторону, затем назад, затем подняла, задержав на несколько секунд.

– Неплохой релеве лян, – от легкой хрипотцы в его голосе по телу пробежали мурашки. Он медленным шагом направился в мою сторону, словно бы давая возможность сбежать.

Под его немигающим взглядом сердце стало колотиться в два раза быстрее.

– Неплохой? По-моему, я все сделала хорошо, – я сама не понимала, почему меня вдруг задела его пренебрежительная оценка.

Мужчина приблизился почти вплотную.

– Когда совершается подъем ноги в сторону, – он положил руки мне на талию, – корпус должен оставаться в том же положении. Давай еще раз.

К тактильным контактам на репетициях привыкаешь быстро. Мастеру вечно приходится что-то подправлять в стойке, позициях, постоянные тренировки поддержек, но здесь… сейчас... Чужие ладони буквально прижигали кожу. Вроде бы ничего такого. Но легкое касание казалось чем-то запретным, интимным.

– Еще раз, – повторил он негромко.

Попытавшись абстрагироваться от внезапно проснувшейся чувствительности, я снова начала подъем.

Пыталась ли я сейчас ему что-то доказать? Или мне действительно было приятно внимание этого мужчины?

– Под ягодичной мышцей есть шесть небольших мышц, которые и разворачивают ногу, – тем временем, начал рассказывать он.

Нужно использовать именно их, чтобы не перегружать переднюю сторону бедра.

Все это я и так знала. И считала, что выполняю все отлично. Но неужели балетмейстер действительно жаловался на меня?

– Нужно представить, словно между ягодиц монетка, – услышала я его тихий смешок, – и попытаться удержать ее. Часть усилия передается на сустав, и бедра… раскрываются.

Последнее слово в его устах звучало отвратительно порочно, словно бы речь сейчас шла совсем не о технике выполнения батмана.

– Я не чувствую напряжения, – он невесомо обвел рукой мою попу кончиками пальцев.

Внутри что-то сдвинулось. Я резко развернулась и что было силы залепила ему пощечину.

– Я не одна из тех девиц, что готовы запрыгнуть к вам в койку ради денег.

– Конечно не одна из них. Мои делают батман по-настоящему идеально, – язвительно ответил Герман, словно не заметив удара. Лишь чуть покрасневшая щека свидетельствовала о том, что я действительно это сделала. – Тренируйся лучше. Тогда, может быть, дорастешь. До главных партий.

Нагицкий отступил, старомодно поклонился и наконец ушел. И вот в зеркальных стенах уже отражаюсь только я одна.

Тренировалась в тот день я остервенело и отчаянно, словно от точности движений зависела моя жизнь.

Только не смотря на это собственнй сисон увэрт казался катастрофически неправильным. Опорная нога дрожала, то и дело соскальзывая с точки, руки ходили ходуном.

А придя домой, проплакала весь вечер. Все потому, что хоть Нагицкий и пугал меня, хоть и был непроходимой сволочью и бабником, он мне действительно нравился. Нравились его слегка вьющиеся волосы, тонкие черты лица. Нравился ореол таинственности, что его окружал, нравилось повышенное внимание к нему окружающих.

Но я не хотела быть девочкой ни на вечер, ни на неделю. И я мечтала всего добиться своим талантом.

А на следующий день наш меценат был в компании очередной любительницы красивой жизни, еще через пару дней – новой.

Девицы начали меняться чаще, а балетмейстер становился на репетициях все злее и злее. Все потому, что Нагицкий почти перестал их пропускать, а в его присутствии танцоры выступали из рук вон плохо.

Я же уже начала думать, что на моей карьере поставлен крест, как вдруг меня наконец стали выделять, затем была основная балетная партия в постановке Аиды. Я даже уверяла подруг из кордебалета, что вот же, смотрите! Я отказала Нагицкому, а партию получила.

Вот только через неделю после премьеры Аиды он снова ко мне подошел…

Я ведь знала, что добром это все не кончится, зачем только согласилась пойти с ним на ужин?!

Или, может быть, теперь, когда я уже хоть что-то представляла в собственных глазах, встретиться с ним было не так зазорно? Ведь никто уже не сказал бы, что роль я получила не за талант?

Теперь я уже плохо понимала собственные мотивы, заставившие меня сказать «да». Одно я знала точно, это было ошибкой. От таких бабников, как он – следует держаться подальше, если не хочешь, чтобы потом было больно.

И сейчас, сидя за столом перед тарелкой приготовленного мне Нагицким супа, больше всего я жалела, что нельзя повернуть время вспять.

Глава 3

– Я понимаю, что ты сейчас растеряна и сбита с толку, – я вздрогнула, услышав его голос. Так погрузилась в собственные мысли, что не заметила, как он вернулся. – Ты молода и не планировала так скоро становиться матерью. Но раз уж все так получилось, подумай, какую пользу ты сможешь из этого извлечь.

– Я не собираюсь торговать этим. – отрезала я. Сама мысль о том, что я рожу и отдам детей кому-нибудь, пусть даже кровному отцу, была дикой. Да и зачем ему они? Герман Нагицкий – один из богатейших людей города, известный меценат. Если бы ему так нужны были дети, он бы легко мог нанять себе целую армию суррогатных матерей и получить не одного малыша, а сразу целый детский сад.

– Нет, нет. Конечно, нет, – покладисто кивнул мужчина. – Просто не торопись, взвесь все «за» и «против» и прими правильное решение.

По его тону сразу становилось ясно, что правильное решение здесь может быть только одно. То, что выгодно ему.

– Хорошо. Я подумаю, – уклончиво ответила я.

– Вот и замечательно, – просиял Герман. – В таком случае, встретимся в театре… хотя… Как ты добираешься до работы?

– Пешком, тут всего полчаса пути, если дворами.

– Я пришлю машину.

– Я хожу пешком, – с нажимом повторила я.

Все это очень живо напомнило еще одну причину, почему я не захотела продолжать отношения с этим человеком. Он ведь просто не понимал слово «нет»!

– Замечательно, – приторно улыбнулся он. – В любом случае, до завтра. А в прочем завтра пятница, у меня были другие планы. Дам тебе время еще раз все обдумать. Так что поговорим в понедельник. Ты ведь в курсе, что балетный фестиваль, проводимый у нас, уже скоро? Для тех, кто хорошо себя там покажет, будут открыты все двери.

В этом году выходим на мировой уровень. Еще бы я не была в курсе. Последние дни на репетициях балетмейстер гонял всех в хвост и в гриву, чтобы не ударить лицом перед «дорогими гостями» и критиками. В прошлом году именно после этого фестиваля одна из наших прим получила приглашение на работу в Москву.

Нагицкий вышел из квартиры. И лишь когда за ним захлопнулась дверь, я поняла, что так и не спросила, как он вообще вошел, как сумел открыть замок.

И как, черт возьми, он вообще узнал о моей беременности?

Вздохнув, поднялась с места. Войти Герман мог, только если я сама дверь за собой не закрыла. Это было бы вполне логично. В том состоянии, в котором я вернулась сегодня домой, можно собственное имя забыть, не только замок защелкнуть. Вот только стоило дернуть ручку, как я удивленно ахнула.

Она не поддавалась. На всякий случай, проверила все замки еще раз.

Ерунда какая-то.

Ведь не может же у Нагицкого действительно быть ключей от моей квартиры? Или может?

По спине пробежал неприятный липкий холодок.

Пораженная этой мыслью, я тяжело опустилась на тумбочку в прихожей. Внутри боролись два противоположных порыва. Один из них – это собрать сейчас же вещи и рвануть куда-нибудь, где никто не найдет. Например, за Урал, к дальним родственникам по отцу.

Купить сразу несколько билетов, в разных направлениях, чтобы даже со своими связями Нагицкий не смог сразу понять, куда я отправилась…

Я просидела так, должно быть, с полчаса, если не больше, обдумывая безумный план своего побега, как вдруг в дверь снова позвонили.

Заглянув в глазок, сразу испытала облегчение и полезла открывать.