Помоги проекту - поделись книгой:
«Сидор Мартынович Шибаев. Фабрикант в Богородске. Миллионщик. Владелец великолепного особняка на Басманной. Сад — угодье, целая усадьба… Людей типа, подобного Шибаевскому, можно было встретить во многих купеческих родах Москвы. Они были таковы, как будто их матери, часами горячо молясь пред древними иконами, невольно запечатлели в себе эти строгие и пламенные черты. В таких лицах было что-то византийское. Думается, что в старообрядческих семьях этот облик попадался чаще, чем в других… И был Сидор Мартынович по характеру под стать своему лицу: человек самовластный, иногда, как говорили, даже без удержу, а вот тогда в столовой сидел он как будто унылый, угрюмо опустив на грудь свою гордую, умную голову… В чем дело? Нефть. Кто теперь помнит, что Шибаев был одним из первых пионеров не «нефти» вообще, а использования нефти для производства машинных (смазочных) масел по идее и методу Рагозина в широком масштабе.
Пока этот продукт пробил себе дорогу, С. М. терпел убытки и попал в тяжелое положение, о котором я и пишу. Пока было понято, что такое нефть и каково ее значение, один за другим катились шибаевские миллионы в нефтяные колодцы и там застревали надолго, рискуя погибнуть. Сколько волнений и тревог пережил С. М. и весь род его, пока дело выправилось и правильные ожидания его оправдались. Говорят, что дети С. М. после его кончины продали дело Ротшильдам из-за того, что с ним было связано уж очень много горьких воспоминаний. Я сам лично помню, как в девяностых годах нефтяные остатки продавались до смешного по низким ценам и как все фабрики Волжского бассейна перешли на нефтяное отопление, идеальное технически и несравненно более дешевое. Мы же, северные фабрики, сидевшие на самом скверном топливе в мире, на мокрых сплавных дровах, не имея возможности перейти на нефть, могли только облизываться, высчитывая, почем на пуд ткани ложится топлива у волгарей и почем у нас. Да заодно вспоминали и о владимирских ткачах, потомственных искусниках: где нашим вышневолоцким мужичкам было угнаться за ними. Вот, классовые противоречия постоянно пережевывают, а куда, по существу, острее их территориальные противоречия»{84}.
В те годы экономические потери при перегонке нефти были достаточно большими: из одной тонны сырой нефти удавалось получать порядка 330 литров керосина. Оставшиеся две трети представляли собой мазут, используемый для растопки кубов, а часто и просто сливаемый в ямы. Проблема повышения отдачи от нефтеперегонки встала остро: как извлечь из мазута керосин? Но далеко не все нефтепромышленники были готовы смотреть вперед, тратиться на научные исследования. Совсем неудивительно, что Шухов приехал именно к Шибаеву, единственному нефтепромышленнику, которого удалось уговорить внедрить аппарат. Аппарат непрерывной дробной переработки нефти оправдал себя, обогнав производительность обычного перегонного куба в 18 раз. «В этой установке, — пишет Александр Матвейчук, — изобретатели соединили перегонный куб с ректификационной колонной, имевшей девять тарелок для отбора различных по удельному весу дистиллятов. Эти элементы конструкции обогревались парами дистиллята, поднимавшимися из перегонного куба и идущими навстречу жидкой нефти, которая подавалась на самую верхнюю тарелку, а затем последовательно перетекала вплоть до самой нижней, с которой неиспарившийся остаток уже выводился. Температурный перепад между тарелками составлял около 30 градусов Цельсия. Теплота в этом аппарате использовалась достаточно рационально, что позволяло расходовать сравнительно небольшое количество топлива. Однако в то время сложность конструкции и дороговизна изготовления послужили препятствиями для широкого внедрения данной нефтеперегонной установки»{85}.
Но Шухов и Инчик не останавливаются на достигнутом. Оказывается, в процессе нефтеперегонки ее продукты, пары дистиллята, «механически увлекают с собой в холодильник частицы испаряемой жидкости, а также и паровой туман»{86}, — пишет Шухов. Соответственно, качество керосина и масла снижается, его надо дополнительно очищать. Так возникает мысль о еще одном усовершенствовании — гидравлическом дефлегматоре, применимом для перегонки нефти и других жидкостей. Заявка на новое изобретение подана 21 января 1888 года, привилегия на нее получена 25 сентября 1890 года под № 9783.
Соавтор изобретения Феликс Александрович Инчик будет и дальше специализироваться на процессах нефтепереработки, выпустит в 1888 году в Баку научный труд «Бензольно-газовое производство, основанное на утилизации нефтяных отбросов». В 1895–1896 годах Инчик будет руководить строительством самого большого нефтеперерабатывающего завода в Грозном, о котором химик Марковников, ученик Менделеева, скажет: «Этот завод не имеет себе подобных в России, да и едва ли найдутся такие за границей».
Свое третье и важнейшее изобретение в области нефтепереработки Шухов запатентует с уже известным нам Сергеем Гавриловым, с которым он за десять лет до этого будет прокладывать трубопроводы по Каспийскому побережью. «Приборы для непрерывной дробной переработки нефти и т. и. жидкостей, а также для непрерывного получения газа нефти и ее продуктов» — так обозначена эта принципиально новая установка в «Своде привилегий» под № 12926. Изобретатели подали на нее заявку 24 января 1890 года, а получили привилегию 27 ноября 1891 года. Все эти номера и даты на самом деле будут иметь большое значение, ибо вопрос о первенстве России в этой области науки в конечном итоге встанет очень остро.
Шухов и Гаврилов предложили конструкцию аппарата, в котором сложные молекулы мазута разлагались при высокой температуре и под высоким давлением на простые молекулы керосина. Это и был крекинг. «В своей установке, — пишут специалисты, — изобретатели удачно воплотили научные принципы, лежащие в основе как процессов непрерывной прямой перегонки, так и термического крекинга. А применение давления до 10 атм. открыло новые возможности в сфере управления процессом. В зависимости от сочетания температур и давления можно было менять направления и выходы целевых продуктов. Кроме того, вместо цилиндрических кубов авторы изобретения впервые предложили осуществлять нагревание нефти в изогнутых спиральных трубах. А для улучшения теплопередачи, а также для удаления образующегося кокса в трубах была введена искусственная циркуляция. В зависимости от продолжительности пребывания нефти в трубах и величины температуры в аппарате Шухова — Гаврилова она подвергалась либо простой перегонке, либо термическому крекингу»{87}.
Удивительно, как Шухов все успевал. В том же 1890 году он занят проектами паропроводов и насосов для Центральной электростанции в Москве, там же — паропроводов для Хлудовских бань, арочного перекрытия для здания нефтеперекачивающей станции в Грозном, резервуара для керосина для Черноморско-Дунайского пароходства, работает в области мостостроения, изобретает пароперегреватель для котлов всех систем (без патента, но издает об этом книгу) и т. д.
Аппарат для крекинга был построен в 1890 году, в процессе испытаний подробно фиксировалась его работа, что позволило бы наладить его производство. Но до промышленного внедрения дело не дошло. А скромный Шухов позднее писал, что не видит в приборе ничего выдающегося. На деле же уже сам факт появления такого аппарата, пусть и в единственном экземпляре, означал огромный шаг в области научных исследований нефтепереработки. Однако отсутствие спроса на бензин в то время не позволило скрестить теорию с практикой. Двигатели внутреннего сгорания еще не были так широко распространены, а братья Райт начнут свои полеты на самолетах только лет через десять…
Но Шухов не унывал — он предвидел, что пройдет еще каких-то лет десять-пятнадцать и труды его не пропадут даром. Так в итоге и вышло, сама жизнь подвела к необходимости внедрения установки крекинга, когда стремительно стало расти количество автомобилей. В частности, в 1908 году в Америке их насчитывалось свыше 245 тысяч, а к началу Первой мировой войны и того больше — 1 миллион 785 тысяч. Америка была самой автомобильной страной в мире. В России же на самом крупном автомобильном Русско-Балтийском заводе в Риге с 1908 по 1915 год было выпущено всего 450 машин. Вот потому-то стричь купоны с изобретенной установки принялись совершенно иные, не знакомые Шухову люди из Алабамщины и Техасщины.
Если бы он жил в Америке, то, безусловно, стал миллионером. Но там жил другой человек, инженер Уильям Бартон, зарегистрировавший 7 января 1913 года американский патент № 1049667 на аппарат для термического крекинга. Как будто и не было до него никакого Шухова, зарегистрировавшего патент на крекинг-процесс более чем за два десятка лет раньше. Принцип работы аппарата Бартона повторял принцип шуховской установки.
Бартон был не только изобретателем, но и по совместительству первым президентом компании «Стандард ойл Индиана», имеющей непосредственное отношение к компании «Стандард ойл» — крупнейшему нефтяному монополисту всех времен и народов, принадлежащему семье Рокфеллеров. Американское правительство не раз пробовало бороться с монополизмом «Стандард ойл», но Рокфеллеры, пускаясь на всякие хитрости, в итоге все равно оставались главными игроками на рынке, диктовавшими свои условия и конкурентам, и потребителям. Рокфеллеры присвоили себе право заниматься в Америке крекингом, очень быстро начав промышленное производство установок — за каких-то десять лет они построили свыше 1200 установок термического крекинга. По сути, они монополизировали право на производство бензина по патенту инженера Бартона, что привело к росту цен на топливо.
Однако главный соперник Рокфеллеров — компания — Синклер ойл» не сидела сложа руки, пытаясь оспорить у «Стандард ойл» право единолично осуществлять крекинг на территории США. Началась патентная война. Добавим, что Россия в это время оставалась на обочине процесса внедрения крекинга. Но дельцы «Синклер ойл» раскопали, что в СССР живет инженер Шухов, запатентовавший свое изобретение еще в 1891 году. В 1923 году они приехали в Москву, пришли к Шухову, убедившись в его первенстве в этом вопросе. В том же году Международный патентный суд в Гааге вынес свой вердикт, признав русских инженеров Шухова и Гаврилова первыми изобретателями термического крекинга, что и привело к концу монополии Рокфеллеров на крекинг-установки.
О подробностях визита американцев к Шухову мы еще расскажем, как и о том, почему же в итоге советское правительство, пустив свой завод крекинга, было вынуждено все равно пойти на поклон к американцам и купить оборудование у них. А пока нужно рассказать о другом важнейшем изобретении Шухова, которое у него никто не оспаривал (а лишь только копировали). Изобретение первой крекинговой установки стало возможным еще и потому, что Шухов одновременно занимался исследованиями и в области водотрубных котлов. Вот почему он предложил именно такую конструкцию, с применением прямых или изогнутых спиралью труб. Одновременно с изобретением крекинга Шухов, со свойственной ему универсальностью мышления, вплотную занимается паровыми котлами.
ИМПОРТОЗАМЕЩЕНИЕ ПО ШУХОВУ
СИМОНОВА СЛОБОДА
В романе Максима Горького «Дело Артамоновых» бывшие крепостные открывают в городе Дремове ткацкую фабрику. «Фабрика — это не хлеб сеять, не картошку садить. Это — задача. А у тебя что в башке?» — твердит своей жене глава семейства Петр Артамонов. Ни одна фабрика или мануфактура не обходились в пореформенной России без паровых котлов, которые не только отапливали помещения, но и обеспечивали необходимый производственный цикл. Котлы были мозгом производства, выражаясь простонародным языком — его «башкой».
Расширяя дело, Артамонов покупает для фабрики новый паровой котел — «красное тупое чудовище, похожее на безголового быка», от которого в итоге и погибает, придавленный его мощью. Котел этот наверняка был не системы Шухова, ибо его котлы обладали весомым преимуществом — не было надобности доставлять их в полностью собранном виде, и выглядели они отнюдь не тупыми быкообразными чудовищами. Как и все другие изобретения Владимира Григорьевича, его котлы обладали даже некоторым изяществом, бросающимся в глаза и людям непосвященным. Относительная легкость, дешевизна, простота формы соответствовали кажущейся (только на первый взгляд!) простоте содержания, выступавшей на самом деле закономерным итогом работы шуховского интеллекта. Котлы Шухова легко монтировались, их составные части можно было привозить отдельно, будь то барабаны или грязевики, а собирались уже на месте. Вот почему драматическая сцена разгрузки котла с баржи в «Деле Артамоновых» заканчивается в романе пролетарского писателя так печально — не тот котел купили Артамоновы!
Что же касается водотрубных котлов Шухова, то к 1913 году котельным заводом Бари в Симоновой слободе их было произведено свыше пяти тысяч, причем самых разнообразных по мощности и объему. И где только не стояли котлы Шухова — на открывшейся в 1908 году Московской окружной железной дороге, в Императорском московском университете, в Елисеевском магазине на Тверской улице, на Трехгорной мануфактуре и других промышленных предприятиях Москвы и России, а также в больницах и госпиталях. Шухов согрел своими котлами всю империю, получив высокую оценку на Всероссийской промышленной и художественной выставке 1896 года. Узнали о его изобретениях и в Европе, удостоив автора почетного диплома Всемирной выставки в Париже в 1900 году и золотой медали{88}.
А начиналось все как обычно, можно сказать, буднично. Контора Бари закупала в Америке (а где же еще!) и устанавливала на отечественных предприятиях котлы фирмы «Бабкок — Вилькокс». Это очень известная марка, образцы которой можно до сих пор встретить в исправном состоянии на территории бывшего Советского Союза. Как сообщала «Военная энциклопедия», выходившая в 1911–1915 годах, это была «система водотрубных котлов, прототипом которой служит котел, построенный в 1856 г. Стефенсом Вилькоксом. Выпущенные на рынок в 1867 г. котлы системы Бабкок — Вилькокс завоевали себе прочное место в Англии, и до настоящего времени им отдается предпочтение перед другими системами в английском и американском военных флотах. Судовые котлы этой системы изготовляются многими заводами Англии, Америки и Западной Европы, а береговые их типы — также и некоторыми русскими заводами. Попытка применить котлы Бабкок — Вилькокс в русском военном флоте сделана в последнее время, с постановкой котлов этой системы на заградитель «Волга», построенный в 1905 г. СПб. Адмиралтейским заводом».
Шухов, досконально изучив конструкцию американских котлов, пришел к выводу, что они обладают рядом существенных недостатков, не позволяющих повысить их теплопередачу. Владимир Григорьевич не стал заниматься их усовершенствованием, а предложил свою оригинальную конструкцию, основанную на точном расчете, позволяющем определить любой объем. Принципиальное отличие своего изобретения он объяснял так: «…своеобразная комбинация трубчатых батарей с цилиндрическими барабанами, а также употребление для этих котлов взамен обыкновенной обмуровки особой обкладки или одежды топки, состоящей из трубчатых, наполненных водой стенок и характеризующейся расположением труб, и своеобразное фланцевое соединение для концевых коробок трубчатых батарей»{89}.
Иными словами, в горизонтальном водотрубном шу-ховском котле имелись батареи, составленные из двадцати восьми трубок диаметром 76 х 70 миллиметров. В одном ряду — по две батареи, а таких рядов, расположенных друг под другом, в зависимости от мощности котла могло быть установлено и один, и два, и пять. Батареи соединялись по трубам с верхними барабанами, находящимися в горизонтальном положении. Цилиндрическая форма элементов котла и отсутствие плоскостных стенок позволяли достичь меньшего числа скреплений, что повышало прочность всей конструкции, предотвращая образование накипи — извечной проблемы. Тонкая сталь, из которой изготавливались составные части агрегата, обеспечивала завидную дешевизну шуховских котлов, рассчитанных на давление от 13 до 16 атмосфер с поверхностью нагрева от 62,5 до 310 квадратных метров{90}.
Шуховские котлы отличались также и безопасностью в использовании. Взрывы котлов были не таким уж редким явлением, особенно в Америке, где в погоне за снижением себестоимости шли на экономию металла, выражавшуюся в чрезмерном утончении стенок котла. Друг Шухова Петр Худяков отмечал, что еще в 1875 году в Америке взорвалось 139 котлов, что привело к гибели 191 человека и инвалидности 267 человек. Невысокое качество котлов приводило к большим жертвам особенно на паровозах и судах. Так, в 1876 году в результате взрыва на британском броненосце «Тандерер» погибли 46 человек во главе с капитаном.
29 октября 1890 года изобретатель подал заявку на патент своих водотрубных котлов, который был получен 27 июня 1896 года. Шесть лет, потраченных на получение патента, отражают в том числе и косность российской системы защиты авторского права. Ни один свой патент Шухов не ждал так долго. Неповоротливость Российской империи в этом вопросе поразительна и во многом отражает причины отставания страны в научно-техническом развитии, когда все самое передовое почему-то привозилось из-за бугра. Да и преобладание столь огромного числа иностранных имен среди промышленников, инженеров, которых мы уже не раз встречали на страницах этой книги, разве не находится в этой же причинно-следственной связи?
Есть повод немного отвлечься и рассказать об этом. Испокон веку судьба многих самородков в России не завидна. Да взять хотя бы знаменитого летуна, что осмелился на деревянных крыльях собственного изготовления прыгнуть с Распятской колокольни. Было это при Иване Грозном. Про дерзкого изобретателя известно, что он был «смерд Никита, боярского сына Лупатова холоп». Казалось бы — талантливого человека надо поддержать и морально, и материально. Но царь-кровопийца решил по-иному: «Человек не птица — крыльев не имать, а коли кто выдумку бесовскую к рукам приставит, противу естества творит. И за сие содружество с нечистой силой отрубить выдумщику голову. Тело бросить свиньям на съеденье, а выдумку после священные литургии огнем сжечь»{91}. Правда, в одной из советских кинокомедий описывается более жуткая казнь летуна: «Мы его на бочку с порохом посадили, пущай полетает!» Так или иначе, но насильственная смерть первого русского изобретателя крыльев, обмазанных воском и извалянных в гусином пуху, отбила на многие годы желание у других что-либо выдумывать.
А вообще, первый закон о патентах был подписан царем Александром I незадолго до начала Отечественной войны, 17 июня 1812 года, и обозначался как манифест «О привилегиях на разные изобретения и открытия в ремеслах и художествах». В нем указывалось, что «Привилегия, на изобретения и открытия в художествах и ремеслах выдаваемая, есть свидетельство, удостоверяющее в том, что означенное в оной изобретение было в свое время предъявлено правительству, яко собственность, принадлежащая лицу в привилегии поименованному». Кроме того, впервые был введен в действие правовой механизм, согласно которому «при рассмотрении поданной просьбы о выдаче привилегии Министерство внутренних дел обязано предварительно справляться, не было ли уже выдаваемо привилегии на подобные открытия или изобретения; в случае же, если бы поступили прошения о даче привилегий на одно и то же открытие, то выдается привилегия тому, кто первый просил об оной, а последнему отказывается».
Поначалу привилегии выдавало Министерство внутренних дел, в составе которого имелся Департамент мануфактур и внутренней торговли, позже эта функция перешла к Министерству финансов. Велся специальный свод привилегий, где каждое выданное свидетельство шло под своим персональным номером. Символично, что одна из первых привилегий была получена в 1813 году американским гражданином Робертом Фултоном «на устроение и употребление в России изобретенного им водоходного судна, приводимого в движение парами», иным словами, парохода. Кстати, в самой Америке до 1790 года правом выдачи патентов обладали губернаторы штатов, затем был принят федеральный патентный закон.
Манифест устанавливал сроки выдачи привилегий изобретения как собственно отечественного происхождения, так и ввозимых из-за рубежа: три, пять и десять лет. Соответственно увеличивался и размер уплачиваемой пошлины — 300, 500 и 1500 рублей. Привилегия регистрировалась после рассмотрения вопроса в Государственном совете без проверки существа изобретения, то есть была довольно забюрократизированной. Новизну изобретения можно было оспорить в судебном порядке. Обязательной считалась официальная публикация описания изобретения, благодаря чему научное сообщество узнавало о развитии исследовательской мысли, это имело важное значение и для промышленников, рискнувших внедрить у себя новшество.
С годами принимались новые нормативные акты, а механизм регистрации изобретения лишь усложнялся, еще больше времени стало уходить на предварительное исследование изобретений, всякого рода согласования, ввели запрет владельцу привилегии переуступать ее акционерным обществам. Интересно, что не регистрировались заявки тех изобретателей, кто претендовал на «незначительные открытия, изобретения и усовершенствования, показывающие единственно остроту или изобретательность ума», а их идеи «могли обратиться во вред обществу или государственным доходам»{92} и пр. Пример лесковского Левши в этом смысле вполне показателен. Порой изобретателю могли отказать в патенте, обосновав это нецелесообразностью. А сам патент давался чиновниками словно милость Божья: дали — и скажи спасибо!
Любопытно, что все активнее в качестве объектов охраны авторского права на изобретение стали подаваться промышленные образцы. В соответствии с «Положением о праве собственности на фабричные рисунки и модели» от 1864 года давалось авторское право на срок до десяти лет владельцу рисунка или модели, которое направлялось в промышленное производство. Это касается, например, форсунки, производимой конторой Бари, которую Шухов так и не запатентовал по молодости лет, а мог бы. И тогда бы на всех выпускавшихся по этому образцу форсунках стояло бы его имя — такое условие должны были выполнять производители. За нарушение авторских прав предусматривался штраф.
Лишь с 1870 года был введен упрощенный порядок регистрации заявок, когда хватало одной подписи министра финансов. А все промышленная революция виновата, изобретателей, будь они неладны, стало все больше, и работы ленивым чиновникам прибавилось. Наконец, в том самом 1896 году, когда Шухов запатентовал водотрубный паровой котел, увидело свет «Положение о привилегиях на изобретения и усовершенствования». Оно конкретизировало процесс регистрации изобретений, требование представления описания которого стало обязательным, как и необходимость указания его отличительных особенностей. Правилом стала экспертиза изобретений на новизну, и непосредственное отношение его к промышленности (научные открытия, химические вещества, лекарства не патентовались). Срок предоставления исключительного права был определен в 15 лет. Выдавало привилегии Министерство торговли и промышленности. Привилегия стала такой же собственностью, как и земля, недвижимость. Ее можно было продавать другим, выдавать лицензию, передать по наследству. Но если в течение пяти лет после регистрации изобретение не воплощалось, патент аннулировался.
Нередко рассмотрение заявок на изобретения необоснованно замедлялось, вследствие чего первенство России в том или ином важнейшем изобретении утрачивалось, ибо в то же самое время в той же Америке другой изобретатель также подавал свой патент, а там это регистрировалось гораздо быстрее. Случай с изобретателями радио — лишнее тому подтверждение. Вроде как считается, радио изобрел русский Попов, а зарегистрировал патент первым итальянец Маркони. И таких примеров немало. И все же статистика неумолима и печальна: за все более чем вековое действие патентного права в царской России, с 1812 по 1917 год, было зарегистрировано 36 079 изобретений, из которых 29 730 привилегий (82,4 процента) было получено иностранцами, а всего лишь 6349 (17,6 процента) — российскими изобретателями. Это явно указывает на предпочтения российских чиновников. Затягивание регистрации патента было весьма выгодно промышленным лобби, завозившим в Россию всякого рода технику, да те же самые котлы. Коррупция и мздоимство родились не сегодня, предприимчивые заокеанские воротилы иногда не без труда, но все же находили дорогу в высокие кабинеты. Роль изобретателя была в России незавидной.
А ведь как отрывает время у изобретателя необходимость доказывать свое первенство, бегать по кабинетам, что-то доказывать черствым людям с оловянными глазами и большими карманами! Не только время, но и нервы, силы. И Шухов это прекрасно осознавал, не всегда уделяя должное внимание правовым вопросам. Тем не менее со своими котлами он проявил необходимую щепетильность. Уже через два года после подачи заявки на горизонтальный водотрубный котел Шухов заявляет свое новое изобретение — вертикальный котел, отличающийся тем, что цилиндрический барабан в нем установлен вертикально. Рабочее давление этого котла было рассчитано на 8 атмосфер с поверхностью нагрева от 10 до 35 квадратных метров{93}.
Приведенные параметры котла были чрезвычайно важны для специалистов, а для всех, не имеющих инженерного образования, можно было лишь сказать, что вертикальные водотрубные котлы Шухова много лет стояли в спальных железнодорожных вагонах, и уже становилось ясно, какую пользу приносили они не только заводам и фабрикам, но и людям. Компактные вертикальные котлы Шухова были очень удобны в эксплуатации и применялись также на насосных станциях, водокачках и т. п. Привилегия на новый котел Шухова № 15435 была получена одновременно с патентом на горизонтальный котел — 27 июня 1896 года — и позволила, выражаясь современным языком, перейти к импортозамещению в этой отрасли промышленности в России. А страна получила возможность избавиться от многолетней зависимости в иностранных котлах, которые были, во-первых, не такими уж хорошими, во-вторых, требовали повышенных затрат на техническое обслуживание, не считая запчастей. Высокую оценку дала и фирма «Бабкок — Вилькокс», приславшая своего инженера в Россию для ознакомления с котлами Шухова, безоговорочно признав успехи русского изобретателя и его явные преимущества в котлостроении: как они просты и экономичны в использовании! Им впору было самим заказывать в конторе Бари котлы, как и прочим конкурентам{94}.
После изготовления первого горизонтального котла в 1890 году заказы на шуховские котлы стали поступать постоянно, соответственно, рос и объем работы конторы, о чем красноречиво свидетельствуют цифры: 1891 год — 30 котлов, 1892-й — 55 горизонтальных и 26 вертикальных котлов, 1893-й — 79 горизонтальных и 62 вертикальных котла. Такой динамики удалось достичь благодаря, как и в случае с резервуарами, стандартизации деталей, вдобавок серьезно снижающей затраты при условии массового производства. Бари получал прибыль, Шухов проценты, а еще в подарок от своего хозяина — золотые часы и памятный значок с надписью «100 000 квадратных футов — котлы Шухова», что обозначало достижение фирмой первого масштабного показателя — общей площади поверхности всех выпущенных котлов в 100 тысяч квадратных футов{95}.
Бари решил, что пора расширять производство и открыть собственный завод, для чего была арендована земля в Симоновой слободе, близ древнего русского монастыря, принадлежавшая Павлу Павловичу фон Дервизу, сыну железнодорожного короля России Павла Григорьевича фон Дервиза (Санкт-Петербургский завод фирмы расположится на четвертой версте Николаевской железной дороги). Официально три десятины арендованной земли относились к пятому стану Нагатинской волости Московского уезда, а в народе это место получило известность как Тюфелева роща. Причина столь странного названия до сих пор неизвестна. Скорее всего, оно происходит от славянского «тухоль», то есть затхлость. Эту версию подтверждают и названия местных озер — Постылое, Черное и Болотное. Так что место Бари выбрал неплохое с точки зрения его дальнейшего развития как промзоны, куда вслед за ним устремились и другие предприниматели. Котельный завод Бари стал одним из первых в Тюфелевой роще, за ним вскоре потянулись и другие предприятия — кожевенные, механические, химические. Завод Бари предназначался для производства не только котлов и резервуаров, но и прочей клепаной продукции, а еще медной отливки.
Шухов проектировал этот завод, состоявший на первых порах из большого одноэтажного здания, подведенного под крышу к февралю 1894 года, а заработало предприятие весной 1895 года. Проект вышел очень необычным и новаторским… «А. В. Бари понимал, что нужно отпускать средства на предварительную проверку идеи. Так, на территории завода конторы были построены первый цех с подвесным шатровым покрытием и первая гиперболоидная башня»{96}, — отмечал он. Завод в Симоновой слободе превратится для Шухова в своего рода опытную площадку для опробования своих изобретений. На этом испытательном полигоне в Симоновой слободе действительно в 1894 году под руководством главного инженера будет сооружен прообраз той самой шуховской башни, а также висячее сетчатое покрытие над сборочным цехом диаметром 40 метров — прототип знаменитой ротонды, что предстанет перед восхищенной публикой на Нижегородской выставке 1896 года. А в 1897 году Шухов здесь же будет работать над сетчатым покрытием совершенно нового типа — двоякой кривизны, в результате появится необычная крыша над мостовым корпусом котельного завода. К сожалению, к сегодняшнему времени все эти постройки утрачены.
Шухов в проекте предусмотрел не только производственные помещения, но и цехи для изготовления котлов (горизонтальных и вертикальных), кузницу, электроподстанцию, но и столовую, заводскую контору, больницу, купальню, душевые, прачечную и т. д. И оригинальный проект, и совершенная организация производства на заводе Бари поставила его в число передовых. Уже в 1896 году в Симонову слободу заявился журналист Б. Б. Глинский, посвятивший заводу подробный очерк:
«Мне удалось побывать на одном заводе, где введен совершенно новый строй рабочей жизни. Завод этот (котельный) — инженера А. В. Бари. Я не стану по недостатку места описывать оригинальной постройки этого завода, с его крышей в виде опрокинутой воронки широкого диаметра, еще не оцененной нашими инженерами, не стану описывать и, так сказать, лагерного, подвижного способа работать во всевозможных углах России фирмы почтенного инженера. Остановлюсь лишь на рабочем режиме, установленном энергичным хозяином. Рабочий день на заводе г. Бари измеряется всего лишь десятичасовой работой, причем это сокращение рабочего времени не имеет никакого влияния на размер заработной платы: она выше платы на остальных фабриках на 10 %. Система штрафного наказания совершенно здесь изгнана, а увольнения рабочих практикуются только в исключительных случаях. Рабочие получают в день от завода совершенно бесплатно по 6 кусков сахару на человека и чай 2 раза в день, без всякого ограничения порции, а также обед, состоящий из двух блюд: 1) супа с мясом и 2) каши с салом, причем хлеба можно потреблять вволю.
Я явился на завод экспромтом с одним из своих товарищей по работе исследования торгово-промышленной Москвы и регистрации фабрик и застал рабочих за обедом. Представьте себе длинный деревянный барак (к сожалению, несколько темноватый), где за столами, разделенные на десятки, с своими десятскими во главе, сидят тихо, чинно целых 700 человек. Ложки быстро мелькают в воздухе. И проголодавшиеся на тяжелом труде рабочие вволю насыщаются вкусным, здоровым и бесплатным обедом. Не думайте, чтоб их порции супа (при мне была картофельная мясная похлебка и каша) были на немецкий манер аккуратно развешаны и определены. Нет — хочет десяток еще есть, десятский берет опорожненную миску, идет к буфетной стойке, и фельдшер, наблюдающий за кухнею, наливает новую: кушайте, мол, братцы, на здоровье, набирайте сил — они нужны заводу.
Не думайте, говорил мне при свидании А. В. Бари, чтоб мною руководили какие-нибудь филантропические затеи. Я кормлю рабочих за свой счет потому, что мне это выгодно. Их еда (9—10 коп. на человека в день) меня не разорит, а, напротив, даст прибыль на количестве и качестве работ. Я экономизирую здоровье, время, расположение духа рабочих и тем выиграю только в барышах. Подумайте только: русский рабочий, существовавший доселе впроголодь и кормившийся разной мерзостью, вдруг получает вволю хлеба, мясной суп, кашу и излюбленный им чай, — подумайте только, каков отсюда должен быть подъем его духа, его самочувствие, и вы поймете, почему он работает у меня самым добросовестным образом и почему случаи увольнения с моего завода редки. Здесь не возникнет вопроса о стачках, и я решительно не знаю, как отбояриться от предложения рабочих рук. Большинство моих рабочих живут у меня годами, а есть и такие, которые всецело принадлежат заводу уже десять-двенадцать лет и которые успели, благодаря существованию сберегательной кассы, скопить себе тысячный капитальчик.
Действительно, подъезжая к заводу, вы уже издалека видите большой аншлаг, оповещающий о существовании сберегательной кассы государственного банка при заводе г. Бари. Еженедельно, по субботам, сюда приезжает чиновник ко времени расчета и принимает от рабочих сбережения, пока те еще не перешагнули порога конторы и не успели насладиться прелестью соседних кабаков.
Приемный покой при заводе представляет собою образец порядка и чистоты, но что важнее всего — заболевшие рабочие сохраняют свою заработную плату в течение первой недели в полном размере, а потом в половинном. Этот остроумный и гуманный порядок повел к тому, что количество больных на заводе значительно сократилось: рабочему нечего перемогаться, и он прямо идет к доктору. Два-три дня полного отдыха на хорошей пище быстро восстанавливают железное здоровье русского мужика, и он спешит из скучной больничной комнаты снова к своему молоту и станку. Семьи умерших также не остаются на миру: завод принимает на себя заботу о них, и вдовы, в виде пожизненной пенсии, получают половину годичного заработка покойных мужей. Нечего и говорить, что европейски образованный инженер г. Бари сумел устроить на заводе усовершенствованные ретирады, дезинфицируемые паром, отличную вентиляцию и прекрасное освещение всех отделений завода. В текущем году г. Бари имеет в виду устроить для рабочих квасоварню и бесплатную баню.
Два часа, проведенные мною здесь, на заводе, на живописном берегу Москвы-реки, остаются лучшим воспоминанием моей московской поездки: я видел уголок, где русскому чернорабочему живется сытно и хорошо, где около него имеются интеллигентные люди, которые ценят его и как силу нравственную, и как великолепное живое орудие производства. Если бы пример г. Бари, основанный на практическом и умном расчете, нашел себе побольше подражаний… Но пока, увы! Такие, как г. Бари, более чем малочисленны…»{97}
Для снабжения своих рабочих свежими продуктами Бари организовал подсобное хозяйство при заводе, а одна из его дочерей утверждала, что в обед рабочие могли выпить и водочки из графина, что, конечно, звучит неожиданно, учитывая определенные требования техники безопасности. В то же время присутствие водки в рационе отражает всю тяжесть рабочего труда, недаром же тех, кто трудился на склепке стальных листов, называли «глухарями» — попробуй-ка десять часов подряд постучать молотком, тут любой оглохнет. Глухота даже служила своеобразной характеристикой — если плохо слышит, значит, хороший работник, его можно сразу без испытательного срока на завод брать.
«Глухари» происходили из Гороховецкого уезда Владимирской губернии. Их еще называли котельщики — таков был их профессиональный промысел, котлы они собирали по всей России, еще с середины XVIII века. С ними было довольно трудно разговаривать — только орать над ухом, тогда услышат. Но Шухов как-то умел находить с ними общий язык без крика. Он ведь ни на кого никогда не кричал, будь то дворник, прислуга или любимые дети. За это его рабочий народ шибко уважал. «Глухари» собирали и первый резервуар по проекту Шухова, и сетчатые башни, и все те его конструкции, для монтажа которых без клепки было не обойтись. Любопытно, что в Симоновой слободе «глухари» считались самыми опасными противниками при столкновениях стенка на стенку, ибо всегда брали с собой дюймовую заклепку, зажатую в руке. Удар кулаком, оснащенным таким «приспособлением», был весьма ощутимым. Среди потомков «глухарей» до сих пор ходит легенда, что они собирали не только башню Шухова, но и Эйфеля.
Тем не менее, действительно, рабочие Бари как сыр в масле катались, что совершенно не сравнимо с обстановкой на других московских предприятиях. Лев Толстой еще в трактате «Так что же нам делать?» жаловался: «Я живу среди фабрик. Каждое утро в 5 часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, дальше и дальше. Это значит, что началась работа женщин, детей, стариков. В 8 часов другой свисток — это полчаса передышки; в 12 третий — это час на обед, и в 8 четвертый — это шабаш. По странной случайности, кроме ближайшего ко мне пивного завода, все три фабрики, находящиеся около меня, производят только предметы, нужные для балов. На одной ближайшей фабрике делают только чулки, на другой — шелковые материи, на третьей — духи и помаду, первый свисток — в 5 часов утра — значит то, что люди, часто вповалку — мужчины и женщины, спавшие в сыром подвале, поднимаются в темноте и спешат идти в гудящий машинами корпус и размещаются за работой, которой конца и пользы для себя они не видят, и работают так, часто в жару, в духоте, в грязи с самыми короткими перерывами, час, два, три, 12 и больше часов подряд. Засыпают, и опять поднимаются, и опять и опять продолжают ту же бессмысленную для них работу, к которой они принуждены только нуждой. Так я ходил, смотрел на этих фабричных, пока они возились по улицам, часов до 11. Потом движение их стало затихать. И вот показались со всех сторон кареты, в карете дамы, закутанные в ротонды и оберегающие цветы и прически. Все, начиная от сбруи на лошадях, кареты, гуттаперчевых колес, сукна на кафтане кучера до чулок, башмаков, цветов, бархата, перчаток, духов, — все это сделано теми людьми, которые частью пьяные завалились на своих нарах в спальнях, частью в ночлежных домах. Вот мимо их во всем ихнем и на всем ихнем едут посетители бала, и им и в голову не приходит, что есть какая-нибудь связь между тем балом, на который они собираются, и этими пьяными, на которых строго кричат их кучера». Толстой уважал Бари и даже лично просил его взять обратно на завод прихворнувшего рабочего.
Темпы выпуска шуховских котлов росли с каждым годом: если к началу XX века завод выпустил 393 котла, то через десять лет — 4210 котлов. «Вестник общества технологов» в 1897 году информировал своих читателей, что котлы Шухова — это «наиболее распространенный в России тип водотрубных котлов». Неудивительно, что их пытались копировать, самый известный подобный случай отмечен в Японии, когда один инженер по фамилии Микки ничтоже сумняшеся содрал проект шуховского котла, выдав его за свое изобретение. Случалось такое и в других странах. Плохое копировать не будут.
Верный своим принципам, Шухов не останавливался в своих изысканиях, совершенствуя уже достигнутые результаты. В итоге появился проект вертикального водотрубного котла сдвоенной системы, осуществленный для керосинопровода Баку — Батум и установленный на его батумской станции.
Паровые котлы Шухова устанавливались и на локомобилях — передвижных универсальных энергетических установках, работающих на различных видах топлива: нефти, угле, дровах. Диапазон использования локомобилей позволял применять их на любых работах, начиная от водокачек, рудников, заводов… Как-то с Шуховым был такой случай. Шел он мимо строящегося Новоспасского моста и обратил внимание, что рабочие никак не могут пустить в работу локомобиль: и так, и сяк, ничего не помогает, не заводится, и всё тут. Шухов подошел и дал несколько профессиональных советов. И локомобиль сразу запыхтел.
Подойдя к полувековому рубежу своей жизни, Шухов обрел заслуженное признание как в научных, так и в промышленных кругах. Его имя стало нарицательным, рассматривая пожелтевшие рекламные листки конторы Бари более чем вековой давности, мы можем увидеть следующее: в верхней части изображен государственный герб (право ставить который на своей продукции контора получила в 1896 году), слова «Инженер А. В. Бари», далее название паровых котлов, а внизу упоминание «системы «Шухова»». Причем закавычена именно фамилия изобретателя, ставшая синонимом знака качества. И вот уже «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона», выходивший в 1890–1907 годах, сообщал о нем:
«Шухов (Владимир Григорьевич) — инженер-механик. Род. в 1854 г. Окончил курс в Императорском московском техническом училище (1876). Ш. изобрел особый тип форсунок и свою систему водотрубных паровых котлов. Ему же принадлежит составление формул расчета железных клепаных резервуаров. Напечатал: «Трубопроводы и применение их к нефтяной промышленности» (1895); «Насосы прямого действия — теоретические и практические данные для расчета их» (1897); «Стропила. Изыскание рациональных типов прямолинейных стропильных ферм и теория арочных ферм»».
Статья маленькая, но сколько за ней стоит вложенного труда, размышлений и открытий. Это была лишь часть его достижений, многое предстояло еще впереди…
РЕВНИВЫЙ, КАК ОТЕЛЛО…
Куда только не заносила судьба Владимира Григорьевича, не раз бывал он и в Воронеже, который, кстати, также был отмечен проявлениями его конструкторского гения: в 1916 году там была возведена водонапорная гиперболоидная башня по его проекту. Но этот город был дорог Шухову и по более веской причине, ибо еще в 1886 году он встретил здесь свою будущую супругу Анну Николаевну Мединцеву, дочь местного врача, служившего на железной дороге. Она выросла в большой дворянской семье Николая Миновича и Марии Алексеевны Мединцевых, где кроме нее было пятеро взрослых уже детей, два сына и три дочери. Большой, многодетной такая семья кажется нам сегодня, а в ту пору пять-шесть детей было частым случаем. Рожали женщины часто, почти каждые два года, и в дворянской среде, и в крестьянской. Не все младенцы выживали — детская смертность в стране была ох как высока, по статистике большей живучестью обладали почему-то девочки. И потому дочерей всегда было больше, чем сыновей, которых матери стремились по понятным причинам как можно крепче привязать к себе (отсюда и такая всепоглощающая любовь Веры Капитоновны к своему сыну). Достигнув совершеннолетия, девушки обретали все права невест, новая головная боль посещала их родителей: за кого бы выдать стольких дочерей?
Большие семьи жили обычно большими домами, когда за одним столом собиралось три-четыре поколения семьи. Это называлось патриархальной Россией. Такой же была и семья Мединцевых. Анне Мединцевой стукнуло 18 лет, ее мать происходила из рода Ахматовых, известных еще со времен Ивана Грозного. К этому же древнему роду принадлежала и поэтесса Анна Ахматова, что не устают подчеркивать потомки Шуховых.
Похоже, что близкое знакомство с Анной Мединцевой произошло почти в то же время, когда случился разрыв с Ольгой Книппер, что наложило свой отпечаток на скорость, с которой наступила кульминация знакомства. Определенную роль сыграло отсутствие рядом матери Веры Капитоновны, чуткий слух и зоркое око которой не могли уловить всего происходящего на черноземной Воронежской земле по объективной причине: до Москвы далеко!
«Яркая брюнетка с прекрасными зелеными глазами. Некоторая неправильность ее лица с лихвой искупалась внутренним огнем, которым она вся светилась. Это придавало девушке неотразимое обаяние, и она казалась всем очень красивой… При более близком знакомстве Владимир Григорьевич оценил ум Анны Николаевны и ее здоровую, спокойную уравновешенность — качество, которым не обладал никто из Шуховых. Роман развивался стремительно. Там же, в Воронеже, последовали взаимные признания, а в мае следующего года Владимир Григорьевич вместе с Анной Николаевной отправился в путешествие по Кавказу. Летом 1888 года они вдвоем посетили Боржом и Баку, после чего 35-летний инженер привез свою избранницу в Москву, где снял для нее квартиру в четыре комнаты на Новой Басманной улице, против церкви Петра и Павла, в доме, принадлежавшем известному фабриканту Бостанджогло. Но жениться на Анне Николаевне Владимир Григорьевич долгое время не мог. Препятствовала этому Вера Капитоновна, считавшая такую партию недостаточно «блестящей» для своего единственного сына. Она устраивала ему сцены, настраивала против Анны Николаевны дочерей, а сестер своих Владимир Григорьевич очень любил. Несколько лет он переживал мучительное раздвоение, вынужденный жить одной ногой в своей семье, порвать отношения с которой не мог, а с другой — у страстно любимой им женщины. То время Владимир Григорьевич вспоминал с ужасом и всегда с благодарностью говорил о родителях Анны Николаевны, сумевших понять ситуацию и поверить в искренность и серьезность его намерений»{98}, — пишет правнучка изобретателя, Елена Шухова.
Усадьба приучившего москвичей курить папиросы миллионера Бостанджогло (греческая фамилия!) сохранилась до наших дней и находится ныне по адресу Старая Басманная, дом 20, строение 1. Там и стали жить-поживать Анна Мединцева и Владимир Шухов. Прожили они в этом доме десять лет.
Итак, мать Шухова не давала своего благословения на брак — этак ее любимый сын мог всю жизнь прожить бобылем. В ту эпоху пойти против воли родителей было немыслимо, противоречило самому духу нравственных установок, на основе которых воспитывали дворянских детей, призванных всем своим существованием оправдывать провозглашенные идеалы, среди которых честь стояла на первом месте. Честность, порядочность, уважение к старшим — эти качества особенно культивировались в дворянских семьях. Не всегда, правда, эти идеалы достигались.
Тем не менее любовь зла. В случае, если родители не давали благословения, то влюбленные жили невенчанными, гражданским браком, пока, например, у них не рождался ребенок, появление которого способно было растопить любое сердце. И таких примеров можно привести немало из жизни российского дворянства. Взять хотя бы писателя Алексея Константиновича Толстого, влюбившегося в княжну Елену Мещерскую. У его властной матери (очень похожей на Веру Капитоновну), воспитавшей сына в повиновении и послушании, другие планы и взгляды. Она не дала своего благословения ни на этот брак, ни на все последующие. Лишь смерть матери дала возможность соединиться Толстому со своей очередной возлюбленной Софьей Миллер. Правда, обвенчались они не сразу — там еще был вредный муж, не дававший развода.
Не менее горькой была личная жизнь Николая Жуковского, жившего под диктовку своей матери Анны Николаевны, вникавшей во все аспекты жизни любимого сына, в том числе и научную деятельность. Она прожила 95 лет, а у Жуковского родились двое детей — от служанки. Официальной жены у него так и не было.
Так что Шухову еще повезло — их первенец появился на свет в 1892 году, дочь они назвали Ксенией. Вера Капитоновна тогда заметно подобрела, поняв, что лучше быть любимой и необходимой бабушкой, чем упертой матерью. После рождения дочери Владимир и Анна Шуховы 17 августа 1893 года наконец официально стали мужем и женой, — иными словами, первая дочь родилась не в браке. Венчание произошло в храме в Петровско-Разумовском на печальном фоне — в мае бросилась под поезд сестра Шухова Ольга. Так в семье Шуховых в августе появился почти двойной праздник — 16-го числа отмечался день рождения Владимира Григорьевича, а на следующий день — годовщина свадьбы.
Словно в благодарность за милостивое согласие и падение многолетней крепостной осады по обереганию своего сына от невыгодной и недостойной его партии, Владимир и Анна Шуховы в течение всего лишь шести лет наградили бабушку пятью внуками. За Ксенией в 1894 году последовал Сергей, еще через год Фавий, еще через год дочь Вера. Наконец, в 1898 году появился третий сын Володя. Столь редкое имя среднего сына — Фавий, он же Фабиан, еще раз подчеркивает то мудрое правило, существовавшее в русских семьях, когда детей называли в честь святого, именины которого приходятся на день рождения ребенка.
Для нас важно в приведенном выше рассказе правнучки весьма смелое упоминание про то, что никто из Шуховых не обладал «спокойной уравновешенностью». Читается словно родовое проклятие какое-то. Вскоре после того, как Анна Мединцева стала официальной супругой Шухова, она на себе испытала все тонкости отсутствия уравновешенности. Ее благоверный муж оказался редким ревнивцем. По воспоминаниям сына Сергея, «отец был очень вспыльчив, но отходчив. Гнев быстро вспыхивал в его душе, но так же быстро и стихал, и вот уже он снова ходил по комнатам добродушный и чем-то довольный. Жену свою он очень ревновал, хотя и без всякого повода с ее стороны. Впрочем, матерью часто увлекались: то друг и сотрудник отца Сергей Гаврилов, то молодой араб, подаривший ей фамильную драгоценность, передававшуюся в его семье из поколенья в поколенье. И хотя мать им, конечно, никак не отвечала, во время ссор отец ломал ее драгоценности, но затем раскаивался, просил прощения и покупал новые украшения»{99}. Добавим, что свидетелями сцен ревности становились малые дети, что вряд ли позитивно отражалось на их воспитании.
Черно-белые фотографии не передают красоты и изящества жены Шухова, но ведь в ту эпоху были другие стандарты привлекательности. Лицо ее довольно крупное, мощный нос, большие глаза. На одной из фотографий — селфи по-сегодняшнему, а тогда просто стереофотоснимке, выполненном при помощи автосъемки в 1910-х годах, мы видим благостные лица супругов Шуховых, но у Владимира Григорьевича все-таки немного лукавый взгляд… Тем не менее ревность его имела свои глубокие психологические причины, особенно учитывая то (если верить сыну), что супруга не давала поводов к этому. Но ведь и Наталья Николаевна Гончарова также поводов вроде бы не давала (так, легкий флирт с Дантесом), но кончилось все плохо…
Как говорил Яго, обращаясь к Отелло:
Кстати, Владимир Григорьевич звал свою супругу «Ягочка», странное прозвище, согласитесь. Ведь Яго — коварный обманщик, плетущий сети заговора против своего хозяина мавра Отелло. И хотя нередко игривое обращение к любимой супруге лишь отражает специфическое чувство юмора мужа, но в каждой шутке есть доля правды. Звал же Чехов свою (совсем не чужую Шухову) жену Книппершу и «замухрышкой», и «актрисулькой», и «милой моей собакой», а также «змеей» и «крокодилом души моей». В вопросе придумывания оригинальных эпитетов Антон Павлович мог дать Владимиру Григорьевичу фору, оно и понятно — писатель!
Александр Сергеевич Пушкин писал, что «главная трагедия Отелло не в том, что он ревнив, а в том, что он слишком доверчив!». Причиной ревности психологи называют неуверенность в своих силах. Есть даже такой термин — «синдром Отелло», обозначающий патологическую ревнивость, сопровождающуюся различными побочными явлениями, не украшающими семейную жизнь. Как правило, ревность побуждена комплексом неполноценности, имеющим корни в детских годах того, кто ревнует. Откуда это у Шухова — человека, живущего по распорядку, исполненного повышенной требовательности прежде всего к самому себе, а потом уж и к окружающим? Вероятно, причиной сему опять же главенствующая роль матери в семье, исказившая у подрастающего Володи представления о принятых на первый взгляд основах общения супругов. Не равноправное поведение мужа и жены, базирующееся на взаимоуважении, а подчинение одного другому, сравнимое с собственническим инстинктом. А вместо доверия к другу — подозрительность, мнительность, нескрываемое раздражение кажущимися неудачами супруга, которое в глазах совершенно постороннего наблюдателя выглядит банальным предлогом поскандалить и лишний раз унизить человека.
Володе Шухову как единственному сыну наверняка с детства внушали его особенность. Соответствующим было и его представление о собственной персоне. Но за внешней собранностью и сосредоточенностью (бросающейся в глаза на фотографиях), без которых он не мог бы заниматься любимым инженерным делом, скрываются ранимость и впечатлительность, повышенная чувствительность и тревожность к любым масштабным изменениям в судьбе. Шухов с таким трудом добивался своего личного счастья, сначала будучи вынужденным порвать с Книппер, затем жить без благословения с Мединцевой, что априори боялся, страшился потерять достигнутого благополучия. Все это вызвало у него что-то наподобие фобии — той же ревности. Свои переживания, будь он гуманитарием, Шухов мог бы доверить бумаге или холсту. Но он-то был не художником, не актером, а технарем до мозга и костей, а точнее сказать, технократом.
Вот почему такими странными нам кажутся воспоминания его сына о припадках необоснованной ревности. Как это на первый взгляд не похоже на Шухова, которого называли даже человеком-фабрикой — сравнение, прямо скажем, нелестное (он даже Лермонтова ценил за «способность к аналитическому мышлению»). Можно подумать, что у Шухова вместо сердца — паровой водотрубный котел. А он такой же живой человек, на чьих плечах лежит огромная ноша — талант, вынести которую всю жизнь дано далеко не каждому. И он сам это осознавал, потому и воспитал в себе завидное трудолюбие. Шухов не скрывал, что жизнь его отнюдь не легка. «Ты не знаешь, как это трудно, — говорил он своему внуку Феде, — надо думать, все время думать, днем и ночью, и все время придумывать новое, иначе тебя жизнь отбросит»{100}. Но отсюда же и весьма специфические требования к женщине, выбранной им в спутницы жизни раз и навсегда. Как мы знаем, Владимир Григорьевич не скрывал мнения, что женщина — своего рода прилагательное к мужчине, украшающее его жизнь. Он твердо решил, что его жена будет украшать только его. А тут что же — еще какой-то араб со своими фамильными ценностями, Гаврилов, с которым они съели не один пуд соли в Баку, и все туда же: оказывают Анне Николаевне свое расположение, внимание, в котором она же и виновата! Можно подумать, что сам Шухов не дарит ей драгоценностей. Да он даже усадьбу ей готов купить под Москвой, просто руки никак не дойдут: все работа да работа, резервуары, насосы, котлы… Лишь в 1916 году Шухов серьезно озаботится покупкой загородной недвижимости, но вскоре будет уже не до этого.
«Моя личная жизнь и жизнь и судьба конторы были одно целое», — признавался на склоне лет Владимир Григорьевич. Более того, работа, что очевидно, заслонила ему личную жизнь, а быть может, и заменила ее. Те принципы, которыми он руководствовался в своей инженерной деятельности, Шухов пытался применить, строя свою семью, свой большой дом. А напряжение умственных и физических сил в его работе было большим: «Риск при выполнении заказа исключался. Разрушение конструкции — это не только убытки конторы, но и потеря моего инженерного авторитета, потеря возможности самостоятельного творчества, а значит, конец творческой жизни»[4]{101}. Но жить без творчества он не мог, оно и составляло смысл существования изобретателя.
Все он сумел разложить по полочкам и на работе, и дома, как в буквальном, так и в переносном смысле. Мог взять с закрытыми глазами любую понадобившуюся вещь, книгу, журнал, тетрадь. Как пишет сын Сергей, «во всем у него царил безупречный порядок, во всем чувствовался его творческий дух. Все вещи клались отцом как-то особенно логично, и даже трудно передать ту последовательность и мудрость, с которой он давал место каждой из них»{102}. Скрупулезно все фиксируя и записывая в свои большие тетради мелким убористым почерком, он знал, где и что лежит (почерк, правда, весьма сложный, не очень разборчивый, что по отзывам архивистов препятствует окончательной расшифровке записей изобретателя). Но вот как просчитать верность супруги? Где найти такую универсальную формулу, применяемую во всех случаях жизни? Размышления одолевали Шухова и уж конечно мешали налаженному десятилетиями умственному изобретательскому труду.
Так любовь к жене у Шухова постепенно срослась с ревностью, родив причудливый и довольно распространенный у нас плод мичуринской агробиологии. Нездоровое представление о женской верности приводило к тому, что любые предпринимаемые супругой самостоятельные шаги означали для изобретателя путь к ее возможной измене. Не будем забывать и о разнице в возрасте, что также могло способствовать все чаще проявляющейся с годами подозрительности Шухова в отношении обожаемой Анны Николаевны.
Вот и убеждаемся мы еще раз, что быть супругой гения, гиганта мысли — дело непростое. Всю свою жизнь женщина полностью отдает мужу, в свою очередь, вынужденная подчинить мысли, слова, поступки служению его таланту. Он — главное, а она при нем. Так было и в брачном союзе Софьи Андреевны и Льва Николаевича Толстых. Правда, в этом известном случае жена еще и в буквальном смысле выполняла роль технического персонала, переписывая по пять раз на дню все, что сочинил автор «Войны и мира», руководила издательскими делами. Но жена Шухова не могла же чертить или считать в помощь супругу — это мужское дело. Кстати, Владимир Григорьевич так и считал — «женщина-инженер», что может быть нелепее?
Шухов в отношениях с женой был честен — в этом не возникает сомнений. Дворянская честь была главным мерилом его поступков. Он часто повторял: «С техникой нужно быть честным. За обман она жестоко мстит, разрушается, ломается и не только губит твое доброе имя, но может погубить и людей»{103}. И будучи честным с женой, он требовал от нее подобного. И в этом, кстати, тоже причина ревности.
Далеко не каждая женщина способна нести по жизни такой крест, как жизнь с гением. Вот и дочь инженера Вера на склоне лет признавалась: «Думаю, отец был глубоко несчастлив в личной жизни. Мама, Анна Николаевна, его не понимала, думаю, не могла понять и не хотела. Даже не догадывалась о необходимости «понимания». Они были как две параллельные плоскости. Я считаю, что когда одна из них — это несгибаемость очевидного таланта, щедрого, замечательного, то другая — «земная» трезвость и интересы «гнезда» — должна как бы прогнуться, подстроиться под первую. Да в этом и долг женщины… Впрочем, судить родителей — грех великий, тем более я не могу претендовать на совершенное знание отцовской натуры. Знаю точно: он не хотел ничего доказывать, спорить и потому больше молчал. Уходил в работу, пребывал в ней. Пообедав, поговорив с детьми, шел в кабинет и мог просидеть там ночь напролет, погруженный в свои чертежи, книги, в газеты и журналы. Быть может, одна из причин его феноменальных успехов и его продуктивности заключалась в том, что немалую часть душевной энергии, поневоле не растраченной, он направил в русло своей работы. Я, признаться, не верю, чтобы на одном вдохновении можно было сделать столько, сколько сделано отцом»{104}.
Одиночество — естественное состояние гения, ибо понять его до конца способен только человек, стоящий на одном с ним уровне интеллектуального и художественного развития. Иными словами, у гения должна быть и гениальная в своей сфере жена. Но кто же тогда будет обеспечивать крепкий домашний тыл, если исполненная такого же величия супруга днями напролет пропадает в своей лаборатории? Другое дело, что они вместе творят в этой лаборатории, а рядом бегают их дети, как супруги Пьер и Мария Кюри, лауреаты Нобелевской премии, причем жена — дважды. Так у них еще и дочь Ирен тоже эту премию получила.
Но вряд ли Шухов испытывал потребность в такой жене, как Складовская. Он был самодостаточен, самоотвержен и нуждался прежде всего в крепком семейном тыле. Не чувствуя такового, он нервничал, раздражался, ревновал. Отдушиной для него стали маленькие дети, много детей…
СКЕЛЕТ В ШКАФУ:
ТАК СКОЛЬКО ЖЕ ДЕТЕЙ
БЫЛО У ШУХОВА?
Начиная разговор о детях Шухова, было бы несправедливым не сказать о том, что тема эта еще в какой-то мере носит характер неразгаданной тайны за семью печатями (достаточно вспомнить, что дочь Ксения родилась еще до венчания супругов Шуховых, что уже обращает на себя внимание). Шутка ли: в разных источниках число детей и их происхождение трактуется по-разному. Так, в книге «Советские инженеры» говорится: «Семья постепенно росла — дочери Ксения и Вера, сыновья Владимир, Сергей, Фавий. Еще один сын умер в младенчестве»{105}. В другой публикации утверждается: «Репрессирован был и приемный сын В. Г. Шухова, человек, которому он дал образование, свою ласку и любовь»{106}.
А вот какие слова дочери Шухова Веры опубликованы в 1990 году: «Фавий… Сергей… другие мои братья… О Владимире говорить не буду — он умер совсем молодым, от туберкулеза, еще при жизни папы. Вот его внук, Федор, порадовал бы деда (если бы он дожил) своими инженерными успехами — стал главным конструктором на сложном производстве, лауреатом Ленинской, Государственной премий и премии Совета министров СССР»{107}. При этом она представлена как «одна из двух дочерей великого инженера, единственная из его
Дочь, как видим, говорит о минимум четырех братьях Шуховых (из его шестерых детей). В то же время упомянутый ею внук Федор Владимирович Шухов (1915 года рождения) никак не мог приходиться сыном скончавшемуся в 1919 году Владимиру Владимировичу Шухову (1898 года рождения), которому в 1915 году было всего 17 лет (хотя иногда дети появляются и в 16 лет, и раньше). Тогда чей же он внук, от какого сына Шухова?
Еще один Шухов — директор фонда «Шуховская башня» Владимир Федорович Шухов рассказывал в 2004 году в интервью ярославской областной газете «Северный край»: «У моего прадеда, Владимира Григорьевича, было пятеро детей. Если брать мою ветвь, то его сын Владимир Владимирович Шухов, мой дед, окончил Императорское московское техническое училище (надо сказать, все Шуховы, за исключением меня, после окончания высшего учебного заведения получали диплом с отличием) и служил по железнодорожной части. Последняя его должность до революции — начальник движения Московско-Киево-Варшавской железной дороги. После революции служил также по железнодорожному ведомству, но судьба у него печальная. Был репрессирован. Это очень большое было дело на железной дороге, по нему проходило порядка четырех тысяч человек»{108}.
Нет оснований не доверять ни одному из высказанных мнений, но что же это выходит — если сложить всех упомянутых детей, то получается, что у Шухова был целый детский сад: и свои, и приемные, и внебрачные. С дочерью Шухова Верой связаться (по понятным причинам) уже не удастся. Правнучка изобретателя Елена Максимовна Шухова утверждает, что у него было только пятеро детей, включая ее деда Сергея, и отстаивает свое исключительное право считаться единственной наследницей в четвертом поколении. У нее же хранится и семейный архив инженера.
А вот Владимир Федорович Шухов сообщил автору книги, что у изобретателя был еще один сын, родившийся до брака с Анной Мединцевой. Звали его так же, как и последнего сына — Владимир. Имя его матери неизвестно. Именно его сыном и является Федор (1915–1990), он также окончил Бауманский институт, стал конструктором, лауреатом Ленинской премии, посвятив свою жизнь созданию и серийному производству авиационных двигателей, от деда он унаследовал и способность много и плодотворно работать. В свою очередь, сын Федора — это и есть В. Ф. Шухов. В 1994 году в книге «Шухов. Искусство конструкции» была опубликована фотография дедушки Шухова с его внуком Федором.
Конечно, случай нетипичный — получается, что у изобретателя Шухова было два сына и оба по имени Владимир. Могло ли быть такое? И каким образом сын Владимир, родившийся до брака, унаследовал фамилию Шухова? Между тем русская история видела и не такое. Например, у князя и боярина Михаила Андреевича Голицына родилось два сына-тезки: Михаил Старший и Михаил Младший, а еще было две дочери — Мария Старшая и Мария Младшая. Но это было еще в XVII веке.
Тем не менее в собрании Российской государственной библиотеки автором найдено издание Владимира Владимировича Шухова «Московское пригородное движение и его перспективы в связи с общим развитием движения в Московском узле» 1924 года. Этот факт свидетельствует, что «внебрачный» Владимир Владимирович еще и писал книги. Вероятно, эта страница жизни изобретателя еще ждет своего изучения и исследования в архивах, правда, не Академии наук, а иной, «компетентной» организации.
А своих пятерых детей Анна Николаевна и Владимир Григорьевич, как и положено, воспитывали по дворянским канонам. Если в работе, инженерном и изобретательском труде Шухов исповедовал новаторство, то в семейной жизни предпочитал быть консерватором. Ксения и Вера, Сергей, Фавий и Владимир должны были помнить с детских лет, что они — ШУХОВЫ, и гордо носить эту фамилию. Традиции дворянского воспитания в патриархальной российской семье прежде всего внушали детям чувство собственного достоинства (обратной стороной которого являлась внешняя скромность). Как сказано в Библии, в Евангелии от Луки: «…И от всякого, кому дано много, много и потребуется, и кому много вверено, с того больше взыщут» (12:48). То есть родился дворянином — будь достоин этой высокой чести, своего рода кодексу, что ко многому обязывает. Не зря Юрий Лотман обозначил XIX столетие как век, когда важнее всего была честь, а в XX веке ее место заняла жизнь.
Соблюдение семейных устоев было залогом успешности дворянского воспитания. Из поколения в поколение передавался усвоенный еще бабушками и дедушками образ жизни дворянина, вобравший в себя все: и систему воспитания, и правила хорошего тона и поведения в быту, вплоть до того, в какой руке держать нож и вилку, как писать письма, когда снимать головной убор, как стучаться в кабинет отца, и манеру разговора со взрослыми, с прислугой, с друзьями (кстати, со всеми одинаково — без надменности и высокомерия). А еще ритуал поведения на балу, в салоне, в общественных местах. Что можно делать, а что нельзя ни в каком случае — прививаемые маленькому дворянину табу помогали ему различать, что этично, а что нет (а этика, напомним, понятие морально-нравственное). С быта, собственно, и начиналось постижение детьми окружающей их многосословной среды, которой отличалось российское общество.
Однажды, в далеком еще детстве усвоенная манера или правило этикета приобретали все признаки жизненного принципа. По крайней мере для Шухова это было так. «У него не было ни капли высокомерия, показного величия. Он сам обладал чувством собственного достоинства и старался воспитать его в других. Никогда никого не унижал и всегда в общении, независимо от того, какое положение занимал человек, держал себя просто, как с равным. Я никогда не слыхал, чтобы отец кому-то приказывал. Помню, что и с прислугой, и с дворником он был безукоризненно вежлив в обращении. Так же и с нами, детьми, всегда держался на равных… По любому вопросу он имел свою точку зрения и всегда находил мужество ее отстаивать. Отец был против всяческого преклонения перед кем-либо, говорил, что это чувство мешает правильно видеть и анализировать действительность. Он был очень строг к себе. Резко разделял любовь и уважение и именно это последнее считал прочной основой отношений»{109}, — вспоминал сын Сергей. Этим же принципам Шухов учил и своих детей.
Получив по наследству от своего отца Григория Петровича дворянство во всем его глубоком понимании, Шухов приумножил его, исповедуя джентльменство как образ жизни. Один из символов столь милой его сердцу Викторианской эпохи стал для него образцом для подражания. Эпоха давно завершилась, а джентльмен (от французского слова «благородный») Шухов не потерял ни капли своего мужского благородства, аристократизма, почтенности и уравновешенности. Вот почему прочие его сверстники не уставали удивляться галантности, проявляемой Шуховым по отношению к женщинам. Уже будучи стариком, он не позволял себе сидеть в присутствии представительниц прекрасного пола — посему близкие изобретателя предупреждали посещавших его дом женщин, дабы они экономили его время и здоровье. Шухову на девятом десятке лет было нелегко подолгу стоять, а сесть при женщине он не мог себе позволить. Такое поведение заставляло удивляться и тогда, и тем более сейчас.
Детей учили как нравственному, так и физическому соответствию дворянскому званию: быть честными, благородными, смелыми, сдержанными, скромными, сильными. Перечисленные личные качества должны были гармонично дополняться и высоким уровнем образования, хорошим знанием художественной культуры и высоким вкусом, позволявшим разбираться в произведениях всех видов искусств. Художественные наклонности развивали в детях нанятые гувернантки и учителя. Были они и в семье Шуховых. Начальное образование входило в обязанности именно гувернантки. А вот на одной из фотографий мы видим Анну Шухову в гостиной с ребятишками — дочери Ксения и Вера у рояля, а сыновья Сергей и Фавий лежат на ковре и что-то читают.
Столетие прошло — а дворянских детей по-прежнему сызмальства учили танцам, как маленького Сашу Пушкина возили в Благородное собрание к танцмейстеру Йогелю, научившему менуэтам всю Москву, так и для своих детей Шуховы специально пригласили педагога по танцам. Это считалось нормой — ребенок постигал грамоту чуть ли не одновременно с искусством танцев. Эстетическая причина столь горячей привязанности к танцевальному искусству стояла отнюдь не на первом месте. Выражение пускай даже переполняющих дворянина чувств должно было происходить сдержанно и корректно — вот почему после вспышек ревности Шухов всячески пытался загладить свою вину, ибо считал свое поведение неприличным. В детях воспитывали вежливость, корректность и в то же время уверенность и непринужденность, чему способствует достойное владение своим телом. Это умение, как ни странно, давали танцы, потому детей и учили хореографии. Умение танцевать имело и практическое значение — молодой дворянин, попав на бал, должен был его продемонстрировать. Бал был местом знакомств дворянской молодежи, своеобразным проявлением социальной идентификации дворянства. Танцы диктовались бальным ритуалом, танцующие пары могли общаться. Знакомая балерина Ольга Дмитриевна Морес обучала шуховских детей танцевальным азам. В итоге из всех детей склонность к балету очевиднее всего обнаружилась у дочери Веры.
Дворянское воспитание — непременно семейное, когда все происходит дома. Семья воспринимается как некий большой корабль, где необходимо подчинять свои поступки родителям, их воле, слушаться их, причем и во взрослом возрасте. Родители плохому не научат, им дети обязаны всем, что у них есть. Этим же обстоятельством была вызвана и определенная дистанция с детьми, которых укладывали спать няни, а не мама с папой. Самый старший член семьи непременно почитается, у Шуховых это была Вера Капитоновна, доживавшая свой век под одной крышей с внуками. Отношение к ней Владимира Григорьевича с молодости не изменилось ни на йоту. Это видели и дети, также почитавшие отца и внимательно слушавшие бабушку. «Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь», — вроде как детей воспитывали все подряд, но вырастали они все равно приличными людьми, ибо традиция — вещь серьезная.
Поделиться книгой: