Книга о Пути жизни (Дао-Дэ цзин). С комментариями и объяснениями

Глава 43

Самое мягкое в мире одолеет самое твердое. Невещественное войдет в то, что не имеет пустот. Так можно знать, что недеяние благотворно. Учение без слов, благо недеяния В мире способны понять немногие.

Мы напрасно думаем, что миром правит тяжесть. Массивные небоскребы рождены невесомой мыслью. Быть свободным – значит воспарять над грубой материальностью мира, отвлекаться от всякой «данности». И чем отвлеченнее наши понятия, тем мы свободнее. Предел же отвлечения и свободы – немысленное, невещественное, неделанное. Чтобы достичь этого состояния, нужно до предела уступить, смягчить свой дух, повысить его чувствительность. Это равнозначно способности проницать духом всю бездну мироздания, ни на чем не застревая, или, говоря еще проще, быть мастером духовной сообщительности. В одном стихотворении У. Йетса нарисован точный образ истинного мастера сообщительности, который, конечно же, является непревзойденным стратегом, неприметным (вследствие своей великой уступчивости) триумфатором мира. Это Цезарь, проводящий в бдении ночь накануне решающей битвы с Помпеем: «Его взгляд направлен на ничто / Его рука под его головой, / Как длинноногая муха на поверхности потока / Его ум мчится по-над молчанием». Вот так куются победы в этом мире. И главное условие победы – безграничная мягкость, т. е. чувствительность сознания, позволяющая уловить смычку мгновения и вечности и, как молния, пребывать в собственном отсутствии. А молния и есть подлинная сила и власть. Реальность же Великого Пути у Лао-цзы есть «предельно тонкое» различие, в котором уже ничего не различается и потому все сходится. Предел развертывания Пути – схождение «наибольшего» и «наименьшего»: вот почему Путь все «проницает» и все «одолеет». Согласно классической формуле, «Путь так велик, что не имеет ничего вовне себя, и так мал, что не имеет ничего внутри себя». Даосское же «учение без слов» – это единственно возможный способ сообщить о чистой сообщительности, – одновременно сущности и пределе коммуникации – лежащей в основе всякого общения, всякой встречи. Ведь человек не может без Пути, потому что он на самом деле живет сообщительностью. Мудрость предстает молчанием потому, что в ней нет ни формальной доктрины, ни внешнего воздействия, ни технического проекта, всегда имеющего целью господство над миром. «Бессловесное учение» Лао-цзы – это только артикуляция актуального опыта, который всегда есть превращение, чистая текучесть. Оно учит, собственно, не предметному знанию, а пребыванию в абсолютной всевременности существования.

Глава 44

Слава или жизнь – что дороже? Жизнь или богатство – что важнее? Иметь или потерять – что неприятнее? Вот почему кто сильно любит, тот многого лишится, А кто много накопил, тот понесет большой ущерб. Если знаешь, как быть довольным, не изведаешь позора. Если знаешь, где остановиться, избегнешь опасности И сможешь жить долго.

В жизни рано или поздно приходится делать свой выбор, и выбирать (или не выбирать) в конце концов приходится самого себя. Этот самый насущный, подлинно судьбийный выбор тоже предполагает известный расчет, но только превосходящий обычные человеческие понятия. Он оперирует с реальными величинами – вроде предложенной Паскалем «ставки на бесконечность». Истинно доволен может быть только тот, кто выбирает все. Впрочем, в пользу правильного выбора говорит даже обыкновенная житейская мудрость: когда мы увеличиваем наше богатство, приобретаем славу или даже делаем нашу жизнь более комфортабельной, мы в действительности ничего не прибавляем к тому, что мы есть. Потеря этих мнимых приобретений на самом деле не болезненна для нас. Осознание этой простой истины уже позволяет понять, что мы всегда имеем достаточно, и нам нечего искать во внешнем мире. А дальше начинается внутреннее восхождение – наш настоящий Путь, где поиск важнее цели, сердечнее доверие – формальной истины, а внутренняя удовлетворенность – удовольствий плоти. Для Лао-цзы, впрочем, никакого героизма здесь нет. Это единственный здравый, безоговорочно полезный выбор в жизни.

Глава 45

В великом свершении как будто есть что-то незаконченное, А польза его беспредельна. В великом изобилии как будто чего-то не хватает, А польза его неистощима. Великая прямота не дает ходить прямо. Великое искусство не дает сделать искусно. Великое красноречие не дает сказать красиво. Быстрые движения одолеют холод, Но покой одолеет жару. Кто чист и покоен, тот сможет выправить мир.

Жить по меркам и понятиям безликой публичности – тяжкий и неблагодарный труд. Культивировать в себе качества и способности угодные толпе и приносящие известность – труд вдвойне тяжелый и неблагодарный. Ничто не утомляет так, как лицемерие. Лао-цзы, подобно Христу, предлагает жить, не обременяя себя заботами о завтрашнем дне или воспоминаниями о дне минувшем. Он предлагает жить настоящим, т. е. непреходящей открытостью несотворенной открытости Небес. Ну, а если уж заниматься собой, то разумнее всего отыскивать в себе великие таланты – те, которые хороши для меня самого и по этой причине… хороши для всех, даже если их польза не имеет вещественного выражения. Все гениальное излучает детскую чистоту и свежесть чувств. Такова же даосская работа по взращиванию в себе «всеобъемлющего совершенства» (название данной главы в даосской традиции). Эти «великие таланты» кажутся в свете ничтожными – неустранима пропасть между живым опытом и мертвенной публичностью. Но они реальны и делают людей по-настоящему счастливыми. Поэтому великое и малое для Лао-цзы неразделимы. «Весь мир – в моих руках, вся тьма превращений – во мне самом», – замечает современный даосский наставник Цао Синьи, разъясняя смысл этой главы. Стать самим собой можно, только отказавшись от всего своего. Лао-цзы исподволь, но твердо наставляет быть стойким и идти своим путем в этом мире. Он предлагает оценить наши свершения по их… незавершенности! Поистине, всякое свершение сталкивает с чем-то вовек неосуществимым, и сам человек ценен не тем, что он уже сделал, а тем, что он еще не совершил! Незавершенность – понятие на самом деле положительное. Выявляемая по мере того, как меркнут и рассеиваются призрачные ценности света, она становится главным условием общности людей за пределами всех общественных форм. Людей в действительности связывает то, чего нет. Все пройдет, а это – останется.

Глава 46

Когда в мире есть Путь, Верховых лошадей отводят унавоживать поля. Когда в мире нет Пути, Боевых коней растят на дальних заставах. Нет большего преступления, чем потакать вожделению. Нет больше беды, чем не знать, что имеешь довольно. Нет большего порока, чем страсть к обладанию. Будь доволен тем, что имеешь довольно, – вот неизбывное довольство.

От природы человеку неведомо чувство неполноценности, и ему не свойственно иметь заведомо неутолимые и нереализуемые желания. Мы изначально самодостаточны и довольны просто… своим довольством. Пребывая в покое, мы способны возвращаться к полноте жизни в нас, как младенец припадает к материнской груди. Вожделеем же мы только то, что навязывает нам наше субъективное, взращенное – а лучше сказать, исковерканное – социальными условностями, отчужденное от внутреннего самоощущения и потому насквозь призрачное «я». И поэтому мы тревожимся только из-за своей… тревоги. Мы желаем своим желанием. Наш химерический двойник, которого лепит из нас наше социализированное «я», как раз и подвержен влиянию анонимной публичности с ее понятиями авторитета, власти, славы, благополучия, «достойной жизни» и т. п. Как всякий раб, он тщательно скрывает свое безволие за маской личного достоинства и разумности. Когда он завладевает нашим сознанием, наша жизнь превращается в бесконечную, со временем становящуюся все более яростной погоню за вещами, без которых вполне можно обойтись. Разумеется, всегда найдутся охотники эксплуатировать этот самый распространенный вид духовного недуга, логическим следствием которого, как предостерегает Лао-цзы, является бессмысленное человекоубийство на войне. Но каждый человек способен в любой момент остановить эту безумную гонку. Для этого ему достаточно вспомнить, что он рожден быть не рабом, а хозяином самого себя. Он должен просто предоставить себе быть самим собой. Желание своего желания обрывается единственным и притом симметричным этому безумию способом: удовлетворенностью своим довольством. «Быть довольным своей удовлетворенностью» звучит как «самому по себе быть самим собой», самому дать себе свободу быть. На самом деле нет ничего более естественного.

Глава 47

Не выходи со двора, если хочешь познать мир. Не гляди в окно, если хочешь узреть путь небес. Ибо чем дальше уходишь, тем меньше узнаешь. Вот почему премудрый человек Никуда не выходит, а все знает, Ни на что не смотрит, а все понимает, Ничего не предпринимает, а все свершает.

Тот, кто «выходит в мир», теряет себя. Тот, кто живет бытийственностью бытия, не имеет нужды куда-то идти. Он всегда «у себя дома». Он держится вездесущей центрированности жизни. Не будучи ни к чему привязанным, он живет в родной среде.

Идти своим путем – значит всегда быть «здесь и сейчас». Правда нашей жизни – это актуальность, чистая временность, проницающее все прошлое и будущее, раскрывающая все события в их единовременности. Вот почему мудрость не есть какое-то особое знание. Это просто знание, слившееся с жизнью. Она не добывается произвольным усилием мысли, а, подобно плоду, вызревает во времени. У мудрости – свои сроки: существуя во времени, она проявляется только в конкретных обстоятельствах, но хранит в себе бесконечно долгий путь сердца. Она есть только открытость открытости бытия и потому предоставляет всему свободу быть. Неважно кем и как. Сама в себе укорененная, воплощающая органическую полноту существования, мудрость есть не что иное, как добродетель и чистая, совершенно безыскусная радость жизни, довольство своим довольством. Отворачиваться от радости ради знания всеобщих, но никому не интересных истин есть глупость, граничащая с безумием.

Глава 48

Тот, кто учится, каждый день приобретает. Тот, кто претворяет Путь, каждый день теряет. Потеряй и еще потеряй – так дойдешь до недеяния. Ничего не будешь делать – и все будет делаться. Завладеет миром тот, кто никогда не занимается делами, А тот, кто занимается делами, никогда не завладеет миром.

Лао-цзы находит все новые слова для того, чтобы как можно отчетливее противопоставить истинную мудрость суетному многознайству света. Обратим внимание, что здесь противопоставляется «учащийся» и «действующий». Учащийся потому и является учеником, что обязан давать себе отчет в том, что именно он знает, а лучший критерий для этого – практическая эффективность знания. Полезное и даже нужное занятие, но в меру. Ибо ученики – всегда немного близорукие инженеры. Они распахивают целину, перекрывают плотинами реки, а потом оказываются без продовольствия и воды. Но еще страшнее нравственные последствия твердолобого ученичества. Ибо учение воспитывает не только восприимчивость, но и железную волю. Чрезмерно усердный ученик, для кого самооправдание стало глубоко укоренившейся привычкой, усваивает замашки диктатора. Недоучка опаснее неуча. Рано или поздно ученик должен стать учителем и обрести свободу не доказывать свою правоту, даже не знать. Ибо есть истины, которых доказательства оскорбляют. Долг ученика – схватывать. Привилегия учителя – с царственной щедростью все оставлять. В сущности, учитель потому и соответствует своему званию, что лучше ученика знает ограниченность своего знания. Теряя предметность знания, каковая лишь ограничивает и сковывает нас, а стало быть, избыточна в нашей жизни, мы погружаемся в бездну покоя и в конце концов приходим к единственно подлинному и – единому. В эпоху танской династии император попросил даоса Сыма Чэнчжэня вычислить его гороскоп, на что даосский наставник ответил цитатой из рассматриваемого здесь изречения: «Тот, кто посвящает себя Пути, – каждый день теряет, – ответил он. – Теряя и теряя, мы доходим до единицы. Какой же прок в счете?» Разумеется, позднейшие комментаторы усмотрели в загадочном совете Лао-цзы «потерять и еще потерять» и более глубокий смысл: они поставили его в один ряд с известной формулой «сокрой и еще сокрой» и истолковали его как описание пути нравственного совершенствования. В таком случае становится понятной и концовка главы: это не дань «мистическому практицизму» царедворца-отшельника, а результат непроизвольного овладения миром того, кто все потерял и теперь способен все вместить в себя. Усилие (самое непроизвольное и потому равнозначное некоему сверхусилию) само-потери с какой-то абсолютной неизбежностью делает мудреца властителем Поднебесной. Но оставим ученическую психологию и не будем зацикливаться на власти и политике. «Оставление» – непременное условие раскрытия человеческих талантов и доброго сотрудничества людей. Оно и есть основа сердечной сообщительности и, следовательно, всякого общества.

Нужно ли в таком случае отказаться от техники и от цивилизации вообще? Дело не в технике, а в нашем отношении к ней. Технические средства не представляют угрозы человеку, пока он сохраняет центрированность духа. Сами даосы часто видят свой идеал в мастеровых людях, виртуозах своего ремесла, способных в самозабвенном порыве творчества слиться со своим материалом, «забыть себя и мир». Человек Пути делает небесную работу вне противостояния субъекта и объекта, и эта работа удостоверяет подлинно живое единение людей в незавершенности наших свершений. Сообщительность людских сердец постигается по ту сторону формального знания и даже вопреки ему.

Глава 49

Премудрый постоянством жив и не имеет своего ума. Душа народа – вот его душа. Добрых принимай как добрых. Недобрых тоже принимай как добрых. Вот совершенство добра. Снискавшим доверие доверяй, Не снискавшим доверия тоже доверяй. Вот совершенство доверия. Премудрый человек, царствуя в мире, Все вмещает и ради мира замутняет свой ум. Вот люди: все напрягают зрение и слух, А он их привечает как детей.

В первых двух строках этой главы очень важное в китайской мысли понятие «сердечного разума» проделывает головокружительный слалом. Но за видимыми парадоксами Лао-цзы стоит, как всегда, очень простая, но и глубоко продуманная мудрость. Сначала разоблачаются предрассудки, порожденные нашим главным врагом – себялюбием. Для каждого человека в свете, тем более ученого и наделенного властью, главное достоинство – иметь собственное мнение. Еще почетнее – упрямо держаться за «свое» мнение, даже если оно явно ошибочно, совсем не оригинально и причиняет вред другим. Люди редко замечают, что их мнения, которыми они так дорожат, в действительности внушены им извне. Идиосинкразия индивидов и ослепленность толпы – явления одного порядка, одно порождает и питает другое. Еще реже люди сознают, что, отказавшись от своих предрассудков, они не только сняли бы с себя тяжкое бремя, но и открыли бы в себе источник абсолютного добра, не зависящего от частных мнений. Жить нужно не мнением, – общим или частным – а актуальностью опыта, предваряющей мнение. Ищущий добра должен не думать, а не-думать. Ибо искать нужно не какое-то «измененное состояние сознания», а живой и конкретной сообщительности с людьми, которая способна изменить их отношение к миру, открыть им новые горизонты жизни. Человечное в человеке только и держится этим чувством глубинного родства и близости. Оно требует, конечно, жертвенной любви, которая у Лао-цзы совершенно несентиментальна, поскольку, во-первых, покоится на ясной нравственной удовлетворенности и, во-вторых, носит даже стратегический характер, дает власть над миром (не ради власти, конечно, а ради пользы миру).

Вот он, секрет мудрости Лао-цзы: безусловная, совершенно безыскусная открытость миру. Это мудрость Пути: она предвосхищает грядущее, дает всему случиться и свершиться. Она требует неистощимой веры, что и отличает мудрого от обыкновенных людей. Ведь обыкновенные люди ищут для себя защиты в неверии. Неверующему легко жить. Напротив, вера налагает ответственность, а вера абсолютная требует принятия и абсолютной ответственности, и абсолютной справедливости: Бог равно посылает дождь на поля грешников и праведников.

Попробуем выразить это прозрение более философским языком. Недостижимая для индивидуальной рефлексии первичная интуиция «предвечного» бытия совпадает с равно непостижимой стихией народного духа, народного «мы», отчетливо ощущаемого, но исчезающего, как только мы хотим вывести его на «свет разума». Современная философия знает о существовании этого прикровенного «мы». Отец феноменологии Э. Гуссерль замечал: «Община людей обладает сознанием и даже самосознанием в полном смысле слова. У нее есть воля к самооформлению». Но гораздо раньше изощренной феноменологии ее знали все люди на земле, которые пели народные песни и рассказывали старинные предания. Ибо народ – живой организм, имеющий свою память и даже свои мечты. Для Лао-цзы природа сознания – самопревращение. Мудрый ловит, вмещает в свое сознание сам акт преображения, «переплавки» индивидуальных мнений и чувств в необъективируемое, но каждому внятное сознание народного бытия. И дает этому сознанию жить и расти, удерживая его в «безымянной цельности», не позволяя самовлюбленным политикам говорить от его имени.

Итак, в глубине изначальной интуиции бытия личное и народное сознание преемственны в акте преодоления себя, перехода в «иное»; они существуют под знаком забытья, вмещают в себя свое инобытие. Оттого же истина Лао-цзы подобна материнской утробе: будучи пустой, она вбирает в себя весь мир, ничего не подавляя, не ущемляя, но, напротив, взращивая все сущее, давая всему быть. В ней вещи «раскрываются» в полноте бытия. Но она существует лишь постольку, поскольку «замутняется», скрывает себя. Народная душа живет и питает нас, когда она не видна; она отдает себя нам. Так и отдельные люди живы не изошренностью ума, а бескорыстием любви, которая не гордится собой как раз потому, что она – любовь. А общество живо и едино не формальными истинами, методично вбиваемыми в головы работниками «образовательного фронта», а спонтанной, непосредственной, совершенно реальной сообщительностью сердец. Но должен быть кто-то, не может не быть того, кто сознает эту нравственную дистанцию, эту сердечную глубину сознания и благодаря такому постижению может быть незримым властелином или, лучше сказать, подлинным лидером света. По Лао-цзы, эта спонтанная способность и делает человека человеком и притом высшим мудрецом. Другими словами, для Лао-цзы мудр тот, кто позволяет свершаться этой сообщительности и вызревать неизъяснимому, но всем внятному этосу общества. Скажем еще резче: бесподобнее всех тот, кто со всеми сообщителен. Вспомним, что этот мудрец «один возвышается над всем» даже в окружении прекрасных дворцов и пейзажей. Нам всегда хорошо в этой родной, но всегда свежей, зовущей к сотворчеству, свободной игре жизненных сил и вместе с тем иерархически выстроенной среде. Нам всегда легко в этой атмосфере по-детски непосредственного радушия. Только так мы можем достичь цели, завещанной Лао-цзы: «прожить сполна свою жизнь». Слово «сполна» означает здесь: «переживать всю полноту свойств жизни».

У Лао-цзы термин «сердце-ум-душа» указывает не на мысли и чувства в собственном смысле, а, скорее, на безусловную искренность, открытость отношения к миру. Он обозначает не что, а как. Мудрый всех считает добрыми и всему доверяет. Он подобен людям не тем, что чувствует и думает, как они, а тем, что способен переживать все с детской непосредственностью, полной искренностью. Он человечнее всех именно безукоризненной естественностью своих чувств. Начальная же строка главы очень ярко иллюстрирует тот феномен смещения или скольжения смысла, который характеризует стиль даосского канона и указывает на природу реальности как непрерывного превращения: слово «сердце» употреблено в ней, по крайней мере, в трех, а, согласно принятому здесь варианту, даже четырех смыслах. Оно обозначает и первичное, дорефлективное самосознание, и сознание индивидуальное, и «народный дух», и чувствительность мудрого к всеединству народной жизни. Одно и то же сердце может быть органом и взаимной отчужденности, и взаимного радушия.

Глава 50

Выходишь в жизнь – входи в смерть. Дорог жизни – три из десяти, Дорог смерти – три из десяти. А тех, кто в жизни жаждет жить и оттого влечется к смерти, тоже три из десяти. Почему так? Все из-за жажды в жизни быть живым. Известно: кто постиг мудрость сбереженья жизни, В пути не встретит тигра или носорога, В сраженье избежит разящего клинка. В нем носорогу некуда воткнуть свой рог, Тигру некуда вцепиться острыми когтями, Воину некуда вонзить свой меч. Почему так? Потому что смерти негде поселиться в нем.

В жизни, помимо всех ее мимолетных удовольствий, есть одна неизбывная радость – радость переживания безграничности возможностей, открытых человеку. Принять эту свободу, быть кем угодно и означает жить воистину, «быть живым в жизни». И, однако же, такой выбор, в своем роде единственный и окончательный, предполагает и приятие смерти.

Человеческая свобода сводит воедино жизнь и смерть – здесь таится исток трагического мироощущения на Западе. Современное «общество спектакля» подтверждает эту истину с особенной убедительностью. Чем более яркой и разнообразной предстает жизнь в сегодняшней индустрии развлечений с ее компьютерными эффектами и мрачными фантасмагориями, тем сильнее отсвечивает она бледным маревом смерти. «Образ жизни» в современном медиапространстве следовало бы назвать, скорее, образом смерти. Попробуем отвлечься от присущего западному мировосприятию трагизма, и мы получим исходную точку рассуждений Лао-цзы: мудрый не ведает опасностей не потому, что дорожит своей жизнью, а потому, что уже вобрал в себя смерть, ибо не имеет своего «я», сам в себе отсутствует. На вопрос апостола: «Смерть, где твое жало?» Лао-цзы мог бы дать краткий и точный ответ: в себялюбивом «я». Мы смертны в той мере, в какой привязаны к своей жизни.

Согласно традиции, эта глава, во многом загадочная, почти фантастическая, учит самой простой вещи: «ценить жизнь». Но для даосов уважение к жизни равнозначно забвению жизни. Справедливость этого тезиса проверить легко хотя бы методом от противоположного. Разве разглагольствования о ценности жизни не оборачиваются сплошь и рядом чудовищным пренебрежением к этой же самой жизни?

Глава 51

Путь рождает их, Совершенство взращивает, Вещество придает им формы, сила вещей приводит к завершению: Вот почему все вещи почитают Путь и ценят Совершенство. Путь почитают и Совершенство ценят не по приказу: Так всегда происходит само собой, Посему Путь рождает их, Совершенство взращивает, Они вынашивают их и вскармливают их, Дают им вырасти, дают им созреть, Пестуют их, оберегают их. Все рождает и ничем не обладает. Всему поспешествует, а не ищет в том опоры, Всех старше, а ничем не повелевает: Вот что зовется сокровенным Совершенством.

В глубине туманных и часто парадоксальных речений Лао-цзы таится безмятежный покой, проистекающий из непоколебимого и радостного доверия к самому источнику жизни. В сущности, вся глава есть плод спокойного и любовного наблюдения над жизнью «как она есть». А жизнь такова, что в ней все рождается и растет как бы само собой, не требуя особого внимания. И когда что-то или кто-то умирает, жизнь так же равнодушно идет дальше. Теперь вглядимся пристальнее: все вещи от рождения несут на себе печать полноты бытия. Путь «сбережения центрированности» не только не подчиняет жизнь неким идеальным моделям или законам, но, напротив, предоставляет свободу выражения каждому существу. Не имея «объективной» нормы, он, в сущности, и не действует сам, а как бы предоставляет всему сущему пространство жизненного роста, свободу быть тем, чем оно может – и не может не быть. Путь – это все вмещающая в себя, пустотная в своем неисчерпаемом изобилии плерома бытия. Ему противостоят не универсальные идеи и отвлеченные понятия, а совершенно конкретные свойства мгновения и места. Мир – бесконечно сложная паутина обстоятельств, служащая средой для выявления всех свойств жизни. В нем каждая вещь несет в себе свой «утонченный принцип», некое внутреннее совершенство, которое не существует вне сообщительности с бесчисленным множеством других качеств. Пустотная цельность и чистое, беспредметное качество, лишенный предметности внутренний образ тела и его столь же пустотные декорум, тень подобны двум значимым отсутствиям, которые освобождают друг другу место, взаимно определяют и удостоверяют друг друга.

Со-небытийность – вот способ существования Пути. Вещи в мире едины не по своему тождеству, а, напротив, по своему различию. Но именно поэтому все сущее «само по себе» вовлекается во всеобщий Путь, который, как «сокровенное совершенство», совершенство совершенств, одаривает милостью целый мир, водворяет все сущее на свое место, никак не проявляя себя, ни к чему не имея пристрастия. А потому жизнь каждого существа совершенно самоценна и свята. Мир для Лао-цзы – «священный сосуд». А люди без принуждения примут власть того, кто достоин быть государем, ибо он живет «одной жизнью» с народом, хотя и не имеет намерения облагодетельствовать человечество. И слава Богу, ибо дорога в ад известно чем вымощена. В конце концов, если Путь позволяет всему быть тем, что оно есть, для чего переживать за судьбы мироздания? Всякие хлопоты – лишние, они ничего не добавят к затаенной участливости просветленного сердца.

Глава 52

В мире есть начало, Можно считать его Матерью вселенной. Тот, кто постигает мать, чтобы знать ее дитя, И познает дитя, чтобы держаться за мать, До конца дней не потерпит ущерба. Завали свои дыры, затвори свои ворота – До конца жизни не будешь знать забот. Раскрой свои дыры, займи себя делами – До конца жизни не будет отдохновения. Прозреть мельчайшее зовется просветленностью. Держаться мягкости зовется силой. Воспользуйся свечением, чтобы вернуться к светочу. Так сумеешь избегнуть беды: Вот что значит сподобиться постоянству.

В мире, который дан нам в словах, образах и понятиях – а по-другому представлять мир мы и не можем – Путь присутствует лишь как акт сокрытия, движения инволюции, ухода в глубину, «возвращения к истоку». Путь не имеет своих «проявлений» и тем более своей истории. Да, у всякого существования есть своя причина, но для взгляда со стороны она есть нечто предельно неопределенное. Каждый должен искать истину в себе – во внутренней, «вечно отсутствующей», чисто символической глубине опыта, которая несводима к какой-либо «данности», но и не противостоит ей как отдельная сущность. Мудрый умеет соотносить внешние обстоятельства с внутренней полнотой бытия и поэтому не подвергает себя риску. Он «смиряет свой свет»; от света физического восприятия восходит к внутренней просветленности духа. Отношения между внутренним светом и его внешними отсветом подобны отношению матери и ребенка, который, выйдя из материнского чрева, стал самостоятельным, но в известном и даже, скорее, наглядно буквальном смысле, являет собой продолжение материнского тела. Наша мать всегда с нами, но к ней можно только вернуться. Мудрость и состоит в знании того, что все явленное есть дитя своей матери. Дитя происходит от матери, но и мать бесконечно уступает себя ребенку и не имеет самостоятельного бытия. Одно преемственно другому в самоуступлении и в нем сокровенно продолжается. В даосской традиции боевых искусств, в частности, принято возводить нормативные позы и движения, имевшие боевое применение, к их общему истоку – так называемой «материнской фигуре», знаку онтологического состояния. Открытие несказанной глубины «материнства» в жизненном опыте не дает знания и связанной с ним пользы. Вернее, оно приносит только одну пользу: оно дает ясную, как день, уверенность в причастности к подлинному в жизни, каковым может быть только вечнопреемственность в метаморфозах. Это равнозначно пределу духовной чувствительности или сердечного бодрствования как умению различать «мельчайшее», «утонченнейшее» в жизненном опыте – пустоту немыслимо короткой дистанции, вездесущее различие, которым держится все изобилие жизни. Речь идет и о прозрении грани между внутренним светом и внешним отсветом. Мудрый вмещает в себя мир, ясно сознавая свою непричастность к нему.

Глава 53

Имей мы хоть толику знания, то, идя Путем, Боялись бы только сбиться с него. Великий Путь так ровен, так широк, Но людям нравятся кружные тропы. Палаты царские так чисто прибраны, Поля же заросли бурьяном, житницы пусты. Носят узорные шелка, на поясе мечи, Вкусно едят, дома набиты добром. Распутство! Распутство! А вовсе не Путь!

Мудрость приносит довольство. Но жажда чувственного удовольствия губит мудрость, потому что она делает человека бесчувственным к тому, что происходит вокруг него. Вот главный урок для моралистов: неотступное, лишенное всякого пафоса блюдение своей духовной чистоты само по себе способно сделать человека более нравственным, чем самые громкие речи в защиту добродетели. «Для чистого все чисто», ибо он в своей душевной искренности открыт миру и тем… спасается! Чувствительность чистого духа дарит нам живую связь с миром, в которой пребывает вечноживая событийность. И, конечно, не позволяет смотреть на мир хищным взглядом. В литературе древнего Китая едва ли отыщется еще один образец столь же страстного и искреннего обличения аморальности тех, кто использует свою власть в корыстных целях. Людям свойственно отходить от всеобщего ровного пути, потому что они руководствуются субъективным, корыстным расчетом. Но и мириться с этим нельзя. Пафос опрощения у Лао-цзы проистекает не из рациональных соображений и даже не из желания научить людей быть добрее и лучше, а из глубоко вошедшего в сердце, совершенно органичного неприятия всякого излишества и фальши. Только тот, кто умеет довольствоваться необходимым, в полном смысле нравственен. Необходимо же человеку только одно: быть в Пути. Все прочее – излишество, которое развращает и влечет к гибели.

Глава 54

Того, кто хорошо стоит, нельзя столкнуть. Тот, кто хорошо хранит, ничего не потеряет. Того потомки не перестанут чтить вовек. У того, кто это пестует в себе, совершенство будет подлинным. У того, кто это пестует в семье, совершенство будет преизобильным. У того, кто это пестует в селении, совершенство будет вечным. У того, кто это пестует в царстве, совершенство будет безбрежным. У того, кто это пестует в мире, совершенство будет всеобъемлющим. А потому в человеке прозревай всех людей. В семье прозревай все семьи, В селении прозревай все селения. В царстве прозревай все царства. В мире прозревай все, что есть мир. Откуда я знаю, что мир так устроен? Благодаря этому.

Все мы почти инстинктивно ищем незыблемую опору в нашей жизни. Многие одержимы стремлением обеспечить свою безопасность, для чего всеми способами накапливают богатства, строят себе дома-крепости и даже, будучи президентом государства, принимают закон о своей пожизненной неподсудности. Еще при жизни они покупают себе место на престижных кладбищах, заказывают помпезные памятники. Удается ли им приобрести прочное основание в жизни и благодарную память потомков? Конечно, нет. Их деньги растаскивают, их дома переходят в чужие руки, их памятники стоят заброшенными. А все потому, что они жили только для себя.

«Совершенствование узрения» – так определена тема этой главы в даосской традиции. Узрения чего? Ответ не приходит сразу, хотя угадывается мгновенно: совершенствуя свое духовное видение, мы прозреваем свое совершенство. Звучит почти как тавтология, но в ней есть глубокий смысл. Начальные афоризмы главы хорошо демонстрируют «утонченность» писательской стратегии даосского патриарха. Они исходят из здравого смысла и житейской мудрости, полагающей, что величие человека отмерено его посмертной славой и благодарностью потомков. Переходя к рефлексии, мы понимаем, что речь идет не о предметах физического мира, ибо любой из них можно столкнуть или перенести при наличии точки опоры и достаточной массы. Потом мы догадываемся, что абсолютное укоренение не означает укорененности, а абсолютно надежное хранение не требует замков и сейфов. Как раз наоборот: только тот, кто оставит себя, приобретет не только себя, но и весь мир и, следовательно, пребудет вечно.

Вообще-то мудрец Лао-цзы видит мир в момент его творения, когда все еще только начинает начинаться… Когда еще нет ни письма, т. е. установленных смыслов, ни дорог, ни законов, ни даже привычек. В таком случае люди могут жить только чистой актуальностью происходящего и, значит, вольно наслаждаться жизнью. Вот тут-то выясняется, что люди имеют самую прочную опору в жизни и самую тесную связь между собой и даже разными поколениями именно тогда, когда не имеют ни образов прошлого, ни «видов на будущее». Что же связывает здесь людей? Не что иное, как единичность начала, взаимная открытость конечных существ в зиянии бытия как самоотсутствия. Всего прочнее люди связаны как раз тем, чего у них нет. Вот так мудрый обретает одну «незыблемую опору», одну меру познания вещей в мире, каковая есть чистая сообщительность всего сущего, всеобщее самоуподобление в «таковости» бытия. Мы говорим: «зазрение совести». Прекрасное выражение. Этическая точка зрения и есть такое запредельное зрение, зрение из-за горизонтов видимого. Оно требует метанойи, превосхождения ума. Давая всему быть тем, что оно (не)есть, мудрый сам не перестает быть в мире и быть (не)собой. Есть истина жизни, в которой все люди равноценны и достойны друг друга. Даосское «недеяние» – подлинное условие реального, т. е. живого, непосредственного общения. Не будем забывать, что именно ритуальная практика, преемствование опыта в поколениях – опыта родового самоосознания в конечном счете! – были главным источником вдохновения и стимулом духовного совершенствования для основоположников китайской традиции. Последовательное расширение предмета знания от своего жизненного опыта до жизни мировой на этом пути самоосознания напоминает процесс совершенствования мудрого, описанный в конфуцианском каноне «Великое Учение», отчего некоторые исследователи усматривают здесь влияние конфуцианской мысли. Правда, в конфуцианстве различные ступени предполагают и разные перспективы видения мира, тогда как Лао-цзы говорит об универсальной этической мере, и это, конечно, «таковость» бытия. Эта абсолютная мера морали сама по себе… безмерна. Назвать ее можно только безликим словом это, которое у даосского автора служит ничего в сущности не обозначающим знаком предельной конкретности. Таков ответ Лао-цзы на главный вопрос этики, произнесенный Гельдерлином: «Есть ли мера на Земле?» Лао-цзы – оптимист. Он считает, что можно быть нравственным и не формулируя свои нормы, свою меру нравственности. Для него все решает искреннее доверие к жизни.

Глава 55

Тот, кто хранит в себе глубину совершенства, Подобен новорожденному младенцу: Ни скорпионы, ни осы, ни змеи его не ужалят, Хищные птицы и дикие звери его не схватят. Его кости мягки, мышцы нежны, а хватка крепка, О соитии полов не знает, а мужская сила в нем есть – Ибо семя в нем пребывает сполна. Целый день кричит, а не хрипнет – Ибо согласие в нем не имеет изъяна. Полнота согласия означает «быть в постоянстве». Знать постоянство – значит «стоять в свете». Кто хочет прибавить к жизни, тот навлечет несчастье. Кто умом напрягает силы жизни, тот надорвется. А кто кичится своей силой, быстро ослабеет. Вот что значит «противиться Пути». А кто противится Пути, долго не живет.

Вновь перед нами тема совпадения внешнего и внутреннего, духовного и материального в просветленном (не)видении. А путь к такому совпадению – полное духовное расслабление, высвобождающее внутреннюю мощь жизни и, как говорил Ницше, «великий разум» тела. Простейший пример: глаз закрывается перед соринкой прежде, чем сознание ее заметит. А дух, искушенный в расслаблении, еще и методически воспитывает чувствительность тела. Как гласит афоризм учителей тайцзицюань, «сначала в сознании, потом в теле». Расслабление, по Лао-цзы, вскармливает «полноту согласия жизненной энергии», в которой мы реально сопричастны мировой гармонии Пути. Все это означает, что мы все узнаем, когда отказываемся от знания. А поучительным примером для такого «переворота ума» может служить младенец – воплощенное незнание. Реакции и рефлексы новорожденного совершенно непроизвольны и свободны от диктата самосознания. Младенец не отделяет себя от мира и свободен от бремени собственного «я». Даже его крик не несет в себе негативных эмоций – он лишь свидетельствует о естественной потребности. Отсутствие рефлексии устраняет все преграды для свободного и гармоничного проистечения жизненной силы, как предопределено природой. Такая свобода раскрывает во всей полноте врожденный «разум жизни»: младенец способен «понимать» свою мать, даже не имея никакого понимания о мире. Именно младенец есть самый человечный человек, ибо он способен всегда быть самим собой, ничего о себе не зная, не имея в себе ничего «слишком человеческого». Слова французского философа Ж.-Ф. Лиотара читаются как комментарий к этому речению Лао-цзы: «Лишенный речи, не умеющий стоять прямо, не имеющий устойчивых интересов и неспособный вычислять свою выгоду младенец воистину человечен, потому что он огорчает глашатаев и предвещает все возможное». Но это еще не все. Младенец – образец необыкновенной цельности духа. Вот тут выясняется, что люди устают не потому, что много двигаются, говорят или думают, а вследствие постоянной раздвоенности своего сознания. Нет более тяжкого бремени, чем бремя человеческого лицемерия, потому что его невозможно сбросить волевым усилием. Только сон, освобождающий душу и тело от борьбы воли и чувства, – и прежде всего внутренней борьбы с самим собой! – приносит настоящий отдых. Поэтому к жизни, утверждает Лао-цзы, нельзя ничего «прибавить», ее можно только освободить. Не пытайтесь воздействовать на жизнь, не ищите «настоящей» жизни. Можете быть уверены: результат будет обратным ожидаемому. Тот, кто хочет привнести в мир гармонию, должен сначала сам стать гармоничным. Это значит: научиться уступать и в конечном счете – отсутствовать в себе, постоянно изменяться даже по отношению к самому себе. Напротив, тот, кто стремится силой овладеть жизнью, с неожиданной для себя быстротой лишится сил, ведь он хочет найти им и всей своей жизни какое-то самовольное и, значит, неестественное применение. К разговорам про героическое действие нельзя не относиться с подозрением. Это чаще всего или подростковая фантазия, или соблазн от расчетливого интригана. Вывод прост: не слушай других, но живи даже не «своим умом», а своим животом в смысле: средоточием своей жизни.

Глава 56

Знающий не говорит, Говорящий не знает. Завали дыры, Затвори ворота, Затупи острые края, Развяжи узлы, Смири сияние, Уподобься праху. Вот что зовется «сокровенным подобием». Посему нельзя его обрести и быть ему родным; Нельзя его обрести и быть ему далеким. Нельзя его обрести и ему угодить; Нельзя его обрести и ему навредить. Нельзя его обрести и его возвеличить, Нельзя его обрести и его унизить. Вот чем оно ценно в мире.

Лао-цзы любит скрывать свою мудрость за чередой парадоксов, смахивающих на литературную игру, но иногда он откровенно изрекает оглушительную правду: если хотеть что-то понять в этой жизни, закройте глаза и заткните уши, устранитесь из мира до полной неприметности и, следовательно, наполните мир собой, станьте миром сами. Вот лучший способ обеспечить свою безопасность. Как это сделать? Очень просто: отбросить все лишнее, вернуться к истоку существования. Перестаньте быть кем-то, чтобы открыть себе все возможности, все жизненные пути. Станьте как новорожденный младенец, который не имеет своего разума, зато чуток к бессознательному разуму самой жизни. Теперь Лао-цзы добавляет новый штрих: мудрый «не говорит» или, лучше сказать, он потому и мудр, что умеет говорить, не говоря, или попросту не-говорить. Будем помнить, что для Лао-цзы речь есть прежде всего приказ. В действительности знаменитая максима даосского патриарха означает лишь то, что слово мудрого, облекаясь в плоть письмен и звуков, тотчас освобождается от своего общепонятного значения, как бы рассеивается и тает, выявляя неисповедимую глубину осмысленной речи. В этом состоит утонченность его речи. Слово Пути есть пустота – смысл как самое зияние бытия. В нем все развеивается. Поистине, осмысленная речь есть среда «благорастворения воздухов». Как часто отмечали китайские комментаторы, эта речь обнаруживается там, где «и говорение, и молчание исчерпывают себя». Если верить Клоделю, подчеркивавшему безличный характер китайского письма, то надо признать, что классическая китайская словесность отлично усвоила наставления Лао-цзы (или Лао-цзы отлично усвоил природу китайского письменного текста). Мудрый с большой радостью «погребает себя в миру», ибо не просто отдается мощи жизни, но именно раскрывает ее, дает ей путь.

Глава 57

Государством управляй прямо, На войне применяй хитрость. Посредством же бездействия завладевай Поднебесной. Отчего мне известно, что это так? Вот отчего: Чем больше в мире запретов, тем люди беднее. Чем больше народ соображает, тем больше в царстве смуты. Чем больше в народе мастерства и сноровки, тем больше безделиц. Чем больше в стране законов и указов, тем больше разбойников. Посему премудрые люди говорили: Я не действую, а люди сами становятся лучше, Я привержен покою, а люди сами себя выправляют, Я не вмешиваюсь в дела, а люди сами богатеют, Я не имею желаний, а люди сами привержены простоте.

Человеческая деятельность всегда включает в себя как нормативные, предписанные правилами или обычаями действия, так и действия неординарные, новаторские, не освященные авторитетом традиции, но эффективные. В кругу своих людей лучше следовать принятым нормам, в противоборстве с врагом допустимо и даже необходимо применять хитрость и обман. Притом честность неизбежно порождает хитрость. Но мудрость Лао-цзы – это действие «в свете всеединства сущего», своего рода «тотальная практика», которая превосходит противопоставление правила и новаторства и вообще несводима к тому или иному предметному действию. Ее принцип – предоставить каждому пространство его жизненного произрастания, позволить всему сущему претворить себя. Еще короче: не делать, а быть. Эта «бытийная» и потому неизбывная, вечносущая деятельность не имеет ни субъекта, ни объекта; она есть непроизвольный процесс, неконтролируемое свершение, всеобщая соотнесенность и чистая сообщительность, в которой все передается, но никто никому ничего не передает. Даосская традиция утверждает, что мудрость «безделья» взращивается долгими годами медитации.

Глава 58

Когда власть беспечна, Народ благоденствует. Когда власть придирчива, Страна в запустении. Беда – вот где счастья опора, Счастье – вот источник беды. Кто знает, где их предел? Нет ничего навек «правильного». Правильное станет неправильным, Доброе станет худым, И люди пребывают в заблуждении с давних пор. Вот почему премудрый человек Непреклонен, а ничего не задевает, Отточен, а никого не ранит, Прям, а не идет напролом, Ярко сияет, а никого не слепит.

В круговороте событий нет такой позиции, которая открывала бы единственно правильный взгляд на мир. Значит ли это, что в жизни нет ничего достоверного? Людские мнения, как легко убедиться, не обязаны соответствовать действительности. Но в вечной карусели жизни есть какое-то подспудное течение, некий сокровенный исток вещей – то, что делает правильное воистину правильным. Такую правду как раз невозможно предъявить всем в виде объективной и доказательной истины. Видимая неразумность может оказаться глубочайшей мудростью, а с виду убедительное мнение – хорошо замаскированным предрассудком. Есть прямота более глубокая и действенная, чем внешняя честность. Чуждый условностям благочестия, мудрец внушает миру благоговение перед праведностью, потому что его совершенство пронизывает всю толщу жизни и служит не ему лично, а всем людям, ведь он сумел изжить в себе свое корыстное «я». Он держится внутреннего средоточия круговорота бытия и каждое мгновение возвращается, и притом непроизвольно, к правде своей жизни. В наследовании Неизбывному мудрый покоен, доволен и непринужденно радушен. Восприимчивый к незапамятной древности, он способен жить забытым будущим и предвосхищать явления мира. Оттого же он не отделяет смерть от жизни: он принимает величие того и другого. Он несгибаемо тверд в своей позиции, но ему внятно все, и он с каждым умеет быть вместе. А теперь поставим рядом с ним более привычную нам фигуру моралиста-администратора, который мечтает насадить (по-другому он не умеет) в обществе добрые нравы и преданность государству. Можно не сомневаться, что результат будет прямо противоположен ожидаемому. Одна истина в мире не знает исключений: невозможно насильно сделать человека свободным и добрым. И чем настойчивее власти внедряют в общество добродетели, тем слабее общественная мораль. Чем больше в государстве законов, тем больше в нем преступлений. Государство просто неспособно воспитать в людях мораль. Не тот инструмент, не та сила. Мертвое не может повелевать живым. Бесполезно бороться со злом законами, потому что законы всегда можно обойти. На то они и законы.

Итак, серьезная мудрость Лао-цзы оборачивается веселыми парадоксами политики: результат действий правительства никогда не совпадет с поставленными целями, а сплошь и рядом оказывается прямо противоположным желаемому. Одного этого достаточно для того, чтобы учредить в государстве «недеяние»… если бы только это было можно сделать законодательным путем!

Глава 59

В управлении людьми и служении Небу Нет ничего лучше, чем быть бережливым. Кто умеет беречь, тот первым изготовится. Изготовиться первым означает копить Совершенство. Кто умеет копить Совершенство, тот все превзойдет. Кто все превзойдет, явит всем беспредельность. Кто живет беспредельным, достоин царством владеть. А кто владеет матерью царства, тот будет жить долго. Вот что такое «глубокий корень, прочная основа», Это Путь вечной жизни и долгого взгляда.

Наблюдения над трудом земледельца подарили Лао-цзы один из самых самобытных, емких и глубоких образов его книги: образ сбережения жизни ради ее роста и продолжения. Подобно тому, как бережливое отношение крестьянина к семенам и посевам, приносит богатый урожай, бережное отношение к собственным жизненным силам, непрерывное бодрствование духа – начало всякой морали, но также высший плод любой религии – вознаграждается долгой и счастливой жизнью.

Этот целиком рифмованный пассаж, уже по форме своей предстающий как бы образом одного неистощимого духовного порыва, сообщает о непрерывном накоплении добродетели, т. е. духовном постоянстве мудрого, которое устремлено к всеединству бытия и потому не имеет пределов. Для идущего Великим Путем вся жизнь – как один день: она пронизана одним чувством, одним стремлением, одним дыханием, одним безотчетным, но вечно памятуемым и потому вечно предвосхищаемым порывом. Этим постоянством «длинной воли» вырабатывается наш характер, наша неповторимая индивидуальность, даже наш облик и манеры. В нем – вся наша цельность и ценность, проистекающие из толщи самой жизни. Да, жизнь вырастает из нее самой: это факт не только биологии, но и духовного опыта. А корень жизни в нас – наша всеобщность «сокровенного подобия». Первостепенное значение для нас имеют наши связи и отношения с другими людьми, а лучшим в себе мы обязаны дружбе и любви. До того, как стать «индивидом», мы уже вовлекаемся в стихию всеобщей сообщительности. Мудрый живет ею и бережет ее, ведь она – питательная среда нашей духовности. Такого человека следует назвать мудрым потому, что способность выделывать, выращивать себя посредством общения с миром нельзя приобрести в один присест простым усилием воли – ее надо накапливать по капле, день ото дня, одновременно теряя – тоже по капле – свою себялюбие и гордыню. Накопление без накопления – вот имя для постижения вечнопреемственного, извечно возобновляемого в нашей душе. Такое возделывание себя в самом деле подобно хозяйствованию на земле: труд тяжелый, а плоды его появляются нескоро и часто скудны. Но только такой труд доподлинно соединяет людей, только благодаря ему человек может приобрести истинный авторитет. В этом всеобщем «сбережении» («сбережение Пути» – традиционное название главы) больше всего нужно остерегаться отождествления своего дела с каким бы то ни было предметным занятием. Жить «бережно» означает не скопидомство, а способность не иметь ничего лишнего, сберегать одно истинносущее, т. е. открываться бездне самоотсутствия в себе. Вспомним одно из предыдущих изречений Лао-цзы: тот, кто хорошо стоит, живет не сам в себе, а в благочестии своих потомков и более того: в изобилии родовой жизни. Оттого же он обретает способность предвосхищения событий. Вот подвижничество, благодаря которому мы прикасаемся к вечности и преображаем тяжелый земной труд в небесную радость «недеяния». Благодаря ему мы приобретаем всеобщее уважение, потому что, живя доподлинно вместе с другими, открываем для всех перспективы творческих метаморфоз и сами благодаря другим людям этим перспективам открываемся.

Глава 60

Управлять большим царством – все равно, что варить мелкую рыбку. Если мир упорядочивать посредством Пути, Злые духи лишатся власти над душами. Не то, чтобы в них не было духовной силы, Но их сила не сможет больше вредить людям. И не только их сила не будет вредить людям, Но и премудрый человек не будет вредить им. Коль эти оба не будут причинять вред, Их совершенства сойдутся и в себе упокоятся.

Чем больше мы стараемся свести разнообразие жизни к одному всеобщему порядку, чем настойчивее ищем формальное единство вещей, тем более чуждым и враждебным кажется нам окружающий мир. Мы хотим быть в безопасности и точно знать, кто мы такие, а ради этого отворачиваемся от всего непонятного и странного в нашей душе только для того, чтобы в конце этого пути к разумной жизни обнаружить, что мы окружены сонмом устрашающих призраков. Верно заметил Честертон: «Безумен не тот, кто лишился разума, а тот, кто лишился всего кроме разума». Безумие и бесовщина таятся внутри самоуверенно-благодушной рациональности. Странно, но факт: разумность, такая понятная в частностях, в масштабах целого создает нечто совершенно неудопонимаемое и даже чудовищное. Но как раз поэтому нет ничего удивительного в том, что современная цивилизация – этот настоящий триумф технико-административного разума – выпустила на свет полчища демонических сил, преследующих и даже, можно сказать, терроризирующих «цивилизованное человечество», питающих его многочисленные фобии. В таком обличье возвращается к людям действительность их психики, изгнанная в область неразумного и запретного «иного». Лао-цзы напоминает – и его напоминание более чем когда-либо уместно сегодня – о том, что подлинное единство бытия есть полнота разнообразия. Хороший политик должен прежде всего уметь, как врач, не навредить. Его мудрость заключена в его мягкости. Он умеет примирять людей и демонов – демонов их сознания – посредством великого смирения и деликатной уступчивости, которые составляют два измерения – внутреннее и внешнее – «сбережения сущего». Предоставляя свободу естественному течению событий и не позволяя вмешиваться в него другим, он дает всему быть и тем самым, как ни странно, указывает каждой вещи ее действительное место. Поистине, мы становимся теми, кто мы есть, лишь находясь в гармонии – по сути, неизмеримой – с другими. Не будет счастья там, где люди неспособны увидеть в другом человеке брата и сподвижника. В своей несоизмеримости с другими мы живем одновременно сами по себе и вместе с миром. Счастье дается, и притом полной мерой, или всем, или никому. Всеобщая же мера добродетели есть умиротворенность и смирение, оно же жизнь в мире с миром. И кто сможет, да и просто будет пытаться тогда отличить небесное от земного, ангельское от человеческого?

Глава 61

Большое царство – как низина, куда стремятся воды: Средостение мира, Сокровенная Родительница мира. Самка всегда одолеет самца покоем, и, покоясь, пребывает внизу. Посему большое царство возьмет малое, если будет ниже него, Малое царство все получит от большого, когда поместит себя ниже его. Вот так себя ставят ниже, чтобы взять, И, стоя ниже, все получают. Большое царство хочет только объединить и пестовать других, Малое царство хочет только примкнуть к другим и им послужить. Чтобы те и другие смогли получить то, что хотят, Большому царству подобает быть внизу.

Глава примечательна очень убедительным, органичным согласованием понятий из области природного мира, метафизики и дипломатии: стремление воды вниз и к состоянию равновесия соответствует способности самки доминировать в любовных отношениях, находясь ниже него (речь может идти одновременно о любовном соитии и совместной жизни), а подобное сцепление в свою очередь соответствует природе Великого Пути и может служить основой межгосударственных отношений. Несомненно, в этой главе мы встречаем отклик на политическую обстановку в конце царствования Чжоу – эпоху обострившегося соперничества между отдельными царствами, что сопровождалось поглощением более слабых и мелких уделов их могущественными соседями. От такого мыслителя-отшельника как Лао-цзы менее всего можно было бы ожидать интереса к дипломатии. И тем не менее патриарх даосизма выступает в качестве автора оригинальной и потенциально очень эффективной концепции дипломатии, согласно которой суверенитет государства обеспечивается его способностью к адекватному взаимодействию с другими государствами. Позиция Лао-цзы предлагает преобразить жестокий мир Realpolitik, где государства оцениваются исключительно по их силе, в состояние «вечного мира». Для этого нужно воспользоваться только естественной потребностью человека в сообщительности, которая, помимо прочего, предстает игрой, игровым отношением к действительности. Дипломатия и сама носит характер игры: она основывается на взаимном обмене жестами уважения. Лао-цзы предлагает сделать этот обмен реальным, подкрепив его и тем, что сегодня называют символическим капиталом социальности и, собственно, материальными ресурсами. Таково значение политики и прежде всего в ее межгосударственном измерении.

Самоумаление, проповедуемое в данном фрагменте, есть необходимое условие человеческого общежития, нравственно ценной жизни. Оно составляет сущность социальных ритуалов. Хотя исповедуемый Лао-цзы принцип отношений между силами разной величины действует единым для всех случаев способом – церемониальной учтивостью, избеганием конфронтации, его реальная подоплека может быть разной. Большому царству он позволяет «брать» самому, а маленькому – «получать от других», пользуясь их расположением. Для этого есть только одно и притом совершенно реалистическое условие: политика должна определяться существующей иерархией сил. Если, согласно Лао-цзы, бытие есть событие и в конечном счете сама событийность вещей, а жизнь, по своей сути, – это чистая сообщительность, причем то и другое обладает осью возрастания качества или различными ступенями совершенства, то даже союзы государств, как и союзы людей, вполне естественны и служат интересам как сильных, так и слабых партнеров. Обратим внимание, что Лао-цзы предлагает способ приведения межгосударственных отношений к некоему устойчивому равновесию, к всеобъемлющей гармонии, определяющей «экологическую нишу» каждого существа (государства). Здесь снова становится ощутимой соматическая и даже биологическая подоплека его рассуждений. Не удивительно, что в собственно даосской традиции данная глава толковалась как руководство по взращиванию эликсира вечной жизни: «течение вод вниз» отождествлялось с собиранием жизненной энергии в нижнем Киноварном Поле, взаимная конвертация дружбы и силы между большими и малыми царствами соотносилось с отдельными моментами циркуляции жизненной энергии в организме и т. д.

Глава 62

Путь для всех вместилище царское. Добрым – сокровищница, недобрым – убежище. Красивое слово можно продать. Славный поступок заслужит похвалу. Если кто-то недобр – зачем его отвергать? Посему, когда восходит Сын Неба или жалуют Трех Князей, Не подносите им жезлы из яшмы, четверки коней. Лучше, покой блюдя, вручите им этот Путь. Древние ценили этот Путь – что же он такое? Разве не сказано: «Кто ищет с ним, тот обрящет, Кто провинился, тот, имея его, уцелеет»? Вот почему его ценили в мире.

Хотя эта глава выглядит несколько невнятной, и ее текст, возможно, испорчен, некоторые важные мотивы извлечь из нее нетрудно. Лао-цзы в очередной раз утверждает, что Путь и без долгих объяснений интимно внятен и понятен каждому, ибо он есть точка притяжения всего сущего, тайное упование всех людей. Этот путь – царский и потому способный облагодетельствовать каждого человека. Для стяжавших духовное разумение он – подлинное богатство их жизни, а безрассудным он приносит как бы чудесное спасение. А все потому, что он и есть внутренняя разумность жизни, которая никогда не оставляет даже самого злого и заблудшего человека. Поэтому его нельзя не чтить, как чтут общего предка рода, и, как общий предок, он вмещает в себя жизнь всех его членов или, точнее, дарует им эту жизнь, ибо предваряет, предвосхищает все на свете. Он любезен каждому, потому что в нем мы живем вместе, не будучи связаны правилами и обязательствами. Недаром в китайской традиции прозрение сравнивается с тем, как мы «встречаем отца на людной улице: нет нужды спрашивать других, не обознались ли мы». Поистине, даже самый отъявленный злодей имеет родителей, которые не перестанут любить его. Выраженный в слове или воплощенный в поступке, Великий Путь без уговоров и посулов привлекает к себе весь мир. Обретаемый даром, он несравненно более ценен, чем дорогостоящие регалии и церемонии, удостоверяющие власть, ибо он делает мудрого правителем всех, даже самых недостойных людей, позволяет каждому быть на своем месте и никого не отвергает.

Итак, наследующий истине жизни не отвернется даже от негодяя, и тот же негодяй, как бы ни упивался он своим злодейством, не сможет отойти от всеобщности Пути (в оригинале оба этих суждения блестяще высказаны одной фразой). Лао-цзы – великий проповедник абсолютного добра: он говорит о любви, которая присутствует даже там, где царит рознь и ненависть. И поступает так Лао-цзы не потому, что он «верит в человека» и претендует на звание великого гуманиста. Освобожденное проистечение событий само все искупляет, в нем даже все чрезмерное и ошибочное не несет наказания, а только «удерживается» в полноте своего бытия. Зато отсутствие мести гасит ненависть.

Глава 63

Действуй, ничего не делая. Занимайся без занятости. Ищи вкус в том, что вкуса не имеет. Находи большое в маленьком и многое в малом. На зло отвечай доблестью. Готовься к трудностям, пока легко, Предвидь великое в крошечном. Все трудное в мире происходит из легкого, Все великое в мире происходит из крошечного. Посему премудрый человек никогда не стремится к величию – И оттого может стать великим. Кто легко дает клятвы, не стяжает доверия. Кто многое считает легким, будет иметь много трудностей. Вот почему премудрый человек все считает трудным – И вовек не ведает трудностей.

Гений Лао-цзы всего ярче раскрывается в тех пассажах, где его речь каскадом эффектных, дразнящих афоризмов внушает присутствие чего-то в высшей степени обыденного, безыскусного, непритязательного. Самое простое как раз более всего баснословно. Парадоксальные суждения Лао-цзы уводят в неприметное, недостижимо-глубокое течение жизни, но в конце концов рассеиваются в пустоте жизненной безмятежности. Вот, поистине, глашатай великой мудрости, которая настолько полезна и важна нам каждое мгновение жизни, что ее невозможно применить в каком-либо отдельном деле! Не беда: грубость земных дел побеждается тонкостью человеческого разумения. Претворяющий Путь, конечно, не бездельничает. Он всегда действует и трудится, не имея дел и не обременяя себя трудом. Он практикует чистую работу, не оставляющую следов. Его труд есть бодрствование духа, и поэтому он всегда начеку и даже «изготавливается прежде других», ибо видит мельчайшие семена событий, познает явления прежде, чем они обретут внешнюю форму, предвосхищает… весь мир. Его добродетель покоряет мир не силой жертвенности и тем более принуждением, а просто потому, что, слившаяся с первозданной мощью самой жизни, она предупреждает всякое насилие, рассеивает агрессивность до того, как она станет осознанной силой.

Люди в мире почитают все «великое» и презирают все «ничтожное». Великий парадоксалист Лао-цзы не упускает случая посмеяться над тщетой людских притязаний на роль разного рода «деятелей» – притязаний, которые, кажется, не имеют под собой никакой почвы, кроме умственной лени. Но он предлагает не «переоценивать ценности», а превзойти их или, точнее сказать, вникнуть в них, вернуться к их истоку: тот, кто умеет видеть великое в малом, развивает в себе ту необыкновенную духовную чувствительность, то «упреждающее понимание», ту цельность сознания, без которых не может быть и «бережного», можно даже сказать, нежного отношения к бытию. Храня всеобъемлющее беспристрастие и покой сердца, а потому не имея узнаваемых свойств, своего ограниченного мнения, мудрый доходит до постижения изначальных, непостижимо малых завязей вещей и… становится ни на кого не похожим, никому не понятным господином мира. Так он обеспечивает свою безопасность в мире именно потому, что способен ответить на зло, т. е. агрессию, насилие, даже прежде, чем они проявятся. Вместо сентиментальной жертвенности перед нами, скорее, стратегический расчет, но расчет, движимый любовью и пониманием.

Мудрец Лао-цзы вовсе не примитивен: его «пресное» присутствие знаменует на самом деле предчувствие, обещание всякого аромата. Гурман бежит от крепких запахов, а меломан – от громких звуков. Наибольшее удовольствие доставляют предельно-тонкие, недоступные профану ощущения. Оберегая неизмеримое, мудрый следует безмерности любви и не высчитывает меры своего отношения к миру, не имеет критериев для оценки поступков. Внутреннее совершенство – вот его единственная, и абсолютная, этическая мера. Это мера работы, врабатывания, скрупулезного вникания в состав своего опыта. Мудрый умеет проследить генеалогию чувств и представлений. Он присутствует при рождении мира и знает, как завязывается и развертывается цепь явлений.

Наследование как прослеживание: работа удержания силы жизни, делающая существование в мире подлинно радостным. Лао-цзы не был бы китайским патриархом, если бы не прославлял добродетель труда в его высшей форме: как внутреннего, вечно незавершенного погружения сознания в себя. А результат этой Одиссеи – опознание в каждом мгновении существования, в каждом превращении бытия единства всего сущего. Найти смысл – значит смысл потерять, забыть все различия людских понятий ради одной вездесущей исключительности.

Глава 64

Что покоится, то легко удержать. Что еще не проявилось, то легко обойти. Что хрупко, то легко разбить. Что мелко, то легко рассеять. Действуй там, где еще ничего не видно. Наводи порядок там, где еще нет расстройства. Дерево толщиной в обхват вырастает из крошечного ростка. Башня в девять этажей поднимается от горсти земли. Путь в тысячу ли начинается под ногами. Тот, кто хочет исправить это, разрушит его. Тот, кто держится за это, потеряет его. Вот почему премудрый человек не исправляет и ничего не разрушает, Ни за что не держится – и ничего не теряет. Когда успех уже близок, люди часто теряют все. Кто в конце так же осмотрителен, как в начале, не будет знать неудачи. Посему премудрый человек желает нежелания и не ценит редкие в мире товары. Он учится не быть ученым и возвращает к тому, что люди упустили. Он во всех вещах поспешествует тому, что таково само по себе, – и ничего не делает.

Эта глава, как подсказывают археологические находки, складывалась в течение долгого времени и в ее традиционном виде действительно представляет собой как бы маленькую симфонию, чья внутренняя законченность создается переплетением очень разных мотивов. В ней получает новое развитие тема «упреждающего понимания», главенствующая в нескольких предыдущих главах. Всегда полезно не спешить, развивать в себе оптику внутреннего взгляда, «увидеть малое как большое» и вникнуть в исток того, что происходит в самом себе, расширившимся до размеров мира. Такова практическая, и всем понятная, сторона мудрости Лао-цзы. Это вглядывание во «множество чудес» бытия, в саму жизненность жизни воспитывает особенную чувствительность духа, извечно бодрствующее или, точнее, непрестанно пробуждающееся сознание, каковое есть именно предельная полнота опыта, «жизнь преизобильная».

В этой внутренней просветленности сознания – секрет творческого потенциала духа. За видимым «неделанием», «незнанием», «отсутствием желаний» подвижника Пути таятся и особое действие, и особое знание, и первозданное, не испорченное субъективностью Желание (Чжуан-цзы говорил в этой связи об «одухотворенном желании»). Речь идет об особом усилии, даже, можно сказать, сверхусилии, которое в традиции определяется как «удержание мельчайшего». Мудрый не просто стоит на пороге бытия, но смыкается с миром, неопределенно, но прочно соотносится с ним в этом вечно нарождающемся начале. Он поступает так из соображений скорее практических. Ибо правильно начать и, следовательно, направить ход событий и предвосхитить грядущее – значит обеспечить успех дела. «Хорошее начало полдела откачало». Дорога длиной в десять тысяч верст действительно начинается под ногами, но еще важнее понять, что она, по сути, там же и завершается. Один правильный шаг стоит всех странствий. Одно безупречное движение души выправляет целый мир.

Наш духовный путь состоит не в чем ином, как в возвращении к простейшему и мельчайшему: «Царство Божие внутри нас». Ошеломляющая истина Лао-цзы заключается в том, что всякое видимое, конечное, т. е. ограниченное, действие – это всегда ошибка, промах, и долг ответственного мыслителя – вернуться к началу всех деяний, претворить в себе, даже воплотить собой архетипический жест, держаться прототипа всех движений и наследовать ему (едва ли «схватить» его). В этом прадвижении, действенном недействии мы настолько же едины с другими, насколько отличны от них. Истинно моральная позиция. И ее мудрый «накапливает бережно». Он наращивает опыт для того, чтобы прийти к «последней простоте» вещей и понять, что вся мудрость мира – это только одна мысль, одно чувство, одно движение. Нужно прожить жизнь – не физически, конечно, а именно в реально-символическом смысле, – чтобы понять: вся вечность сходится в одном мгновении.

Наше подлинное богатство – пустота, вмещающая в себя нашу жизнь. Оттого же истинное творчество более всего чуждо торопливости и не позволяет смешивать желаемое с действительным. Все свершается «само собой», но благодаря творческому самовозрастанию духа. Вот почему «премудрый человек» Лао-цзы оказывается порукой всего сущего и даже исправления людских заблуждений. Ни за что не держась, он ничего не теряет в этом мире. А потому им держится решительно все в мире, хотя он отсутствует в любой точке пространства и в любой момент времени. Странный, но бесспорно объективный факт совершенно в парадоксальном духе даосской мудрости: опережает, «изготавливается прежде других» как раз тот, кто торопится меньше всех. Но мудрый не просто возвращается к истоку всего происходящего в мире, но и позволяет всему спонтанно «выправиться» и «идти своим чередом».

В целом глава является прекрасной иллюстрацией идеи символической матрицы существования, предвосхищающей все сущее. Тот, кто постиг этот исток жизни – эту абсолютную «таковость» бытия, – способен жить в сообщительности со всем сущим в мире, то есть, как говорит Лао-цзы: «Соотноситься с тем, что таково само по себе в других». Чем больше мы отличаемся друг от друга, тем больше мы друг другу подобны. Поэтому мы можем дать другим свободу, именно будучи вместе с ними, живя с ними наравне: еще одно важное определение совершенства добродетели по Лао-цзы. Таковость как чистое событие всегда неотвратимо грядет, предвосхищается с бесспорной, оглушительной несомненностью. Но оно также есть нечто свершающееся и уже свершившееся, всегда уходящее. Событие дается нам, говоря языком даосской традиции, как собственная голова и хвост, альфа и омега. Вот почему надо быть особенно тщательным в завершении всякого дела.

Глава 65

В древности претворявшие Путь, Не желали с его помощью просветить людей, А применяли его так, чтобы сделать людей простодушными. Ибо людьми трудно управлять из-за их многознайства. А потому, кто знанием управляет царством, тот вор царства. А кто незнанием управляет царством, тот благодетель царства. Кто знает эти две истины, тот для всех образец. Всегда знать образец называется «сокровенным совершенством». Сокровенное совершенство так глубоко! Простирается так далеко! Милует всех движением вспять, И так достигает Великого Пособления.

Великие умы всегда неудобны для толпы. Их безукоризненная приверженность истине пугает посредственность. Не каждый решится так твердо настаивать на том, что человечество не сможет жить счастливо до тех пор, пока не перестанет искать опору в своем инструментальном разуме и не поймет, что изощренность ума только уводит нас от истины, поскольку равнозначна забвению того, что «бытийствует в бытии». Мудрец в высшем смысле простодушен. Он позволяет сознанию вернуться к началу всякого существования, к первозданной полноте бытия и этим оказывает великую милость всему сущему. Он учит открывать нашу совместность с другими людьми как раз в том, чем не владеет никто. Разделяя с миром это «необладание», он восстанавливает в себе «чистое совершенство» (тема данной главы, согласно традиции). Чистота исцеляет: это аскетическое лекарство возвращает людям, если они решатся его принять, радость цельной жизни духа. Жизнь в Великом Пособлении не знает утрат. Она всегда приносит успех, потому что дает возможность схватить начало явлений и превзойти раздвоенность воли. В даосской гимнастике Тайцзицюань этим словом обозначается умение следовать «глубинному импульсу» поединка, предупреждать физические движения таким образом, чтобы без видимого усилия владеть стратегическим преимуществом, действовать гладко и заставлять противника все время ошибаться.

Тот, кто постиг мудрость всеобщего «пособления», безотчетно воспроизводит символическую матрицу мира, «держит великий образ». Это означает, помимо прочего, что мы на самом деле сообщаемся по своему незнанию и не можем договориться об условиях нашего общения. Общественный договор, о котором мечтал Руссо, есть не более, чем фикция. Не потому, что он плох сам по себе: просто он никому по-настоящему не интересен. А трогает людские сердца как раз то, о чем нельзя договориться. Не надо себя обманывать: незнание для власти – что вода для рыбы. Политика – искусство не столько возможного, сколько неведомого. Но успешная политика всегда выявляет нечто интимно-внятное. Такое незнание не имеет ничего общего с темнотой и дикостью. Бодрствующее сердце (никогда не частное, всегда родовое, всеобщее) дает Пути свершиться, как мать позволяет ребенку родиться. Жизнь в Пути – это духовная синергия, сотрудничество душ. В нем есть, конечно, рефлексивное начало, некое первозданное, доиндивидуальное сознание самой жизни. Лао-цзы, знающий, что грань между добрым и недобрым нестираема, все же обращается к людям с проповедью, хотя и «бессловесной». Имеющий сердце да услышит.

Глава 66

Реки и моря потому могут быть господином всем горным ручьям, Что они находятся ниже всего. Вот так они могут властвовать над всеми ручьями. Посему, премудрый человек, желая быть над людьми, Должен в речах своих быть ниже них. А, желая быть прежде людей, Должен в поступках своих быть позади них. Вот почему премудрый человек стоит над людьми, а людям не тяжело. Он стоит впереди всех, а людям нет ущерба. Вот почему весь свет восхваляет его без пресыщения. Он ни с кем не соперничает, и потому мир не может соперничать с ним.

Простая истина для каждого руководителя: не выказывать свое тщеславие, не демонстрировать свое превосходство над окружающими и тем более не унижать их даже безобидным с виду апломбом, ибо так неминуемо оттолкнешь людей от себя. Амбиции начальника – тяжкое бремя для его подчиненных. Мудрый руководитель ничего не навязывает, а просто устраняет преграды для естественного, а значит, радушного и творческого общения в коллективе. Но это означает также, что он должен уметь быть всегда другим и хотеть того, о чем ни толпа людей, ни каждый человек в отдельности даже не догадывается. По видимости уступая, он оказывается и выше, и впереди всех. Он во всяком случае живет не для себя, кем бы он себя ни считал. Напомним: мудрый всегда мыслит и думает «наоборот». Поскольку он реально, а не на словах живет «для человечества», он делает свое дело неприметно для других. Ведь он делает не так, как хочет (ведь он «хочет не хотеть»!), а как нужно на самом деле, как нельзя не делать, поступает не по правилам, а правильно. Такое действие даже не отличается от естественного хода вещей. Но благодаря своему духовному бодрствованию, он способен всегда опережать других и возвращаться к началу всякого события. Поэтому он всегда успевает, имеет успех. Его отказ от соперничества – не скромность или робость, тем более не поза, а состояние внутреннего бдения, равнозначное забвению всего внешнего и предметного, но вовлекающее в сообщительность человеческих сердец. Не иметь своего частного взгляда, своего корыстного «я» – значит быть безбрежным, все вмещать в себя, подобно океану. Еще один самобытный и очень удачный образ Лао-цзы. Океан не только вбирает в себя все потоки (читай: все устремления) мира, но и, собирая в себе энергию мироздания, определяет мировую «погоду», весь ход мировых событий. Он, подобно самке в любовных отношениях, в своем величественном покое приводит к согласию жизненные силы, «устраивает отношения» и обеспечивает продолжение жизни. Уподобиться океану и значит жить в истине, т. е.: не принуждать, а бодрствовать, проницать действительность «вечносущим взглядом». Итак, мудрый дает всем жить так, как им живется, и поэтому способен сплотить людей, не навязывая им отвлеченных принципов и правил общежития.

Глава 67

Все говорят, что мой Путь велик, да как будто ни на что не годен. Да, велик – и оттого как будто ни на что не годен! Будь он на всякое годен, давно бы измельчал. Три сокровища я бережно храню в себе: Первое – любовь, Второе – бережливость, Третье – нежелание быть первым в мире. Благодаря любви я могу быть отважен. Благодаря бережливости, я могу быть щедр. Благодаря нежеланию быть первым, я могу главенствовать в мире. А быть отважным, презрев любовь, Быть щедрым, забыв бережливость, Быть впереди, не умея быть позади, – Это верная гибель. Ибо любовь приносит победу тому, кто нападает, И оберегает того, кто защищается. Кому Небо желает помочь, Того окружает любовью, словно прочной стеной.

Мудрость не вмещается в мнения света, великая истина так часто кажется обывателям чем-то невероятным, «несусветным». Не каждому дано понять, что нет ничего более фантастического, чем глубочайшая правда человека. Даос – именно странный, сторонний человек. Но им держится мир. Почему? Потому что поклонник Великого Пути достаточно безумен, чтобы мир любить. Да, без безуминки нельзя жить по-настоящему. Поступки, идущие от ума и субъективных чувств, безжизненны и с какой-то неотвратимой фатальностью делают человека несчастным. У всех мыслей и действий должен быть общий корень, который делает и красивым, и успешным всякий поступок, пусть даже по виду очень странный и неразумный. Чтобы открыть в себе этот корень, нужно отречься от себялюбия и научиться любить. Любовь – двигатель праведного Пути, мать удачи и счастья. Лао-цзы – великий проповедник абсолютной любви, не знающей градаций симпатии и влияния обстоятельств, и, в сущности, лишенной сентиментальности. Это любовь, счастливо слитая со справедливостью. Самое же примечательное заключается в том, что отказ от себялюбия делает человека подлинно уникальным и притом «великим» в том смысле, что он основан на приверженности абсолютной мере нравственности. Любовь позволяет отказаться от соперничества и принять каждого в полноте его жизненных свойств. И, как мудро замечает Лао-цзы, настоящая любовь как раз и требует высшего мужества. Та же любовь, как особенно подчеркивает даосский патриарх, является подлинным основанием общественности. В ней и благодаря ей происходит все лучшее, что мы переживаем и совершаем в этой жизни. Лао-цзы говорит об обществе любви, которое, как ласковая мать, позволяет нам развивать и совершенствовать наши таланты.

Глава 68

Умеющий воевать не воинствен. Умеющий сражаться не дает волю гневу. Умеющий побеждать не выходит на бой. Умеющий управлять, ставит себя ниже других. Вот что значит совершенство миролюбия. Вот что значит уметь быть с людьми. Вот что значит сподобиться Небу, вершина древности!