Помоги проекту - поделись книгой:
Русский характер — это не только «маленький человек» Акакий Акакиевич, но и «большой человек» — древний князь, гордо бросающий «Иду на вы», победитель Мамая Дмитрий Донской, казачий атаман Ермак, императрица — Екатерина Великая, Суворов — имя им легион. Рачительный хозяин Хорь у И. С. Тургенева в «Записках охотника» — тоже типично русский человек. Как же совмещалось в русской душе роевое начало «с личностным»? Вот так и совмещалось. В русском национальном характере совмещаются противоположности. И непрерывно переходят друг в друга. Конечно, и у других народов можно найти подобные противоположности. Но только в России так наглядно «тезис оборачивается антитезисом»17.
Бросаться из крайности в крайность — типично русская черта: от бунта к покорности, от пассивности к героизму, от созидания к разрушению, от расчетливости к расточительству (от «купца» к «ухарю») и наоборот. Можно говорить о максимализме русского характера. «Подлинно, — писал Н. А. Бердяев, — есть в русском духе устремленность к крайнему и предельному»18.
Об антиномизме и максимализме русского характера, о взаимном превращении крайних противоположностей забывать нельзя. Тем более что наши недоброжелатели, акцентируя порой внимание на одной стороне дела, делают вид, что другой не существует. Искажение выдают за истину.
Органическое единство общего и единичного нашло выражение в понятии
Собор — это церковь. В храм Божий приходят все вместе, следуют общему ритуалу, но каждый остается самим собой, возносит к Превышнему свою персональную молитву, держит ответ перед ним за свои поступки, ожидая воздаяния. Другое значение слова «собор» — собрание, церковный съезд; немецкий эквивалент —
Н. Лосский был убежден в непереводимости термина. «Слово «соборность», — писал он, — уже принято в немецкой и англо-американской литературе. Содружество
В православных кругах придерживаются традиционной точки зрения: «Соборность — краеугольное понятие нашего времени, живущего под знаком двух полярно противоположных систем: абсолютного индивидуализма и абсолютного коллективизма»23.
Соборность — слияние индивидуального и социального. Это общее, которое включает в себя богатство особенного и единичного, о чем писал Гегель, встречая подчас непонимание, поскольку оставался в сфере абстрактного мышления. Да, именно немцы поставили проблему неформального общего (ведь это и есть суть соборности) как реальность абстрактной мысли. До Гегеля эта проблема занимала Шеллинга, которому принадлежит идея системы категорий: понятие становится конкретным в философской системе, где каждая категория занимает строгое место и связь с целым позволяет определить понятие. А начало, как всегда, — у Канта. Я имею в виду знаменитый параграф 77 «Критики способности суждения», где речь идет о недостаточности средств формальной логики. Силами рассудка нельзя постичь органическое целое. В обычной логике частное отличается от всеобщего случайными признаками, а в организме эта связь необходима. Поэтому, утверждал Кант, можно представить себе «другой рассудок», который не дискурсивен, а интуитивен, который необходимо ведет к связи частей.
Такова была давняя мысль Канта. Еще в 1772 году в письме к М. Герцу (это письмо за девять лет до «Критики чистого разума» было первой заявкой на этот труд) Кант противопоставляет обычный, дискурсивный рассудок интуитивному, божественному, которому известны прообразы вещей. «Однако наш рассудок со своими представлениями не есть причина предметов (кроме тех случаев, когда в области морали речь идет о добрых целях)»24. Очень важную оговорку делает Кант!
Русская мысль перевела разговор в область этики и религии, подала соборность как интуитивную очевидность, веками воспитанную православием в народе. Хомяков писал: «…В вопросах веры нет различия между ученым и невеждой, церковником и мирянином, мужчиной и женщиной, государем и подданным, рабовладельцем и рабом, где, когда это нужно, по усмотрению Божию, отрок получает дар ведения, младенцу дается слово премудрости, ересь ученого епископа опровергается безграмотным пастухом, дабы все было едино в свободном единстве живой веры, которое есть проявление Духа Божия. Таков догмат, лежащий в глубине идеи собора»25. По мысли Хомякова, соборное единство есть «единство свободное и органическое, живое которого есть Божественная благодать взаимной любви». Я цитирую Хомякова по блестящей работе С. С. Хоружего «Хомяков и принцип соборности», которую настоятельно рекомендую читателю26.
Историк русского богословия Г. Флоровский, признавая заслуги Хомякова, называет если не источник его вдохновения, то во всяком случае конгениального ему немецкого автора. Это тюбингенский теолог Иоганн Адам Мелер (Moehler). Откроем его работу «Единство церкви, или принцип католицизма» (1825). Читаем: «Католический принцип, объединяя всех верующих в единство, не устраняет при этом отдельной индивидуальности, ибо каждый индивид продолжает существовать в качестве живого члена церковной общины. Отдельная жизнь как таковая имеет свои особенности, которые не должны исчезнуть; воистину целое перестанет существовать, если пропадут особенности отдельных индивидов, из которых оно складывается. Именно благодаря множеству особенностей индивида, благодаря их свободному и непринужденному развитию, возникает организм, «цветущий и плодоносящий»27.
Мелер был учеником Шеллинга и Гегеля, их диалектику он применил для критики протестантизма, перекладывающего на индивида все дела веры. Православные мыслители были убеждены в том, что католицизм, критикуя протестантизм, не устоял перед противоположным соблазном и построил строго регламентированное христианство. Вот мнение Бердяева о соборности как православной добродетели: «Соборность противоположна и католической авторитарности и протестантскому индивидуализму, она означает коммюнитарность, не знающую внешнего над собой авторитета, но не знающую и индивидуалистического уединения и замкнутости»28. В другом месте Бердяев противопоставляет соборность коммунистической сборности, коллективизму, где подавляется личность в ущерб навязанной извне «общей воле».
Насколько соборность укоренена в жизни? Вячеслав Иванов, поэт и философ, рассматривает соборность как идеальную величину. «Соборность — задание, а не данность, она никогда еще не осуществлялась на земле всецело и прочно, и ее также нельзя найти здесь или там, как Бога». По мнению Иванова, рассматривающего феномен соборности, «нет ни типического явления в жизни, прямо и всецело ему соответствующего, ни равного ему по содержанию логического понятия. Смысл соборности — такое же задание для теоретической мысли, как и осуществление соборности для творчества жизненных форм»29.
Можно подумать, что Иванов не был знаком с работой С. Трубецкого «О природе человеческого сознания», где понятие соборности раскрывало суть поставленной проблемы. Трубецкой исходил из Канта, определившего познавательные формы как трансцендентальные. Он упрекнул Канта за то, что тот не провел достаточного различия между трансцендентальным и субъективным. Трансцендентальное, по Трубецкому, соборно. Во всех актах теоретического и этического характера мы держим внутри себя собор со всеми. И вот его вывод: «Сознание не может быть ни безличным, ни единоличным, ибо оно более чем лично, будучи соборным»30.
Упреки С. Трубецкого основательны и справедливы только в отношении неокантианства. Сам Кант знал различие между субъективным и трансцендентальным; он ввел понятие трансцендентального, чтобы возвысить знание над субъективностью. В гносеологическом плане русская соборность означает то же, что и немецкая трансцендентальность.
Но главное — практический, социальный аспект. Анализ соборности в этом плане содержит работа С. Франка «Духовные основы общества», к которой мы еще вернемся: сегодня она особенно актуальна. После краха фашизма и социализма порой слышишь, что любая общность плоха, уродует человека, ведет к насилию, если не физическому, то духовному. Не буду ссылаться на ученые трактаты, назову популярный «воспитательный» фильм для молодежи «Волна». Это не искусство и не хроника, это публицистика: в американской школе учитель проводит эксперимент — для учеников создается некое сообщество «Волна», где есть своя иерархия, дисциплина, ритуал. Ребятам это нравится, но учитель объясняет им, что таков путь к Гитлеру. Идея фильма: любая общность ведет к тоталитаризму, только индивидуальность самоценна.
Сегодня из США приходят и иные идеи: «Нынешняя критика политического либерализма приходит из Америки, возвращая в Западную Европу понятие об общности. Новая коммунитаристическая критика либерализма во многих отношениях более убедительна, чем прежняя, ориентированная на противостояние (доброй) общности (дурному) обществу. Ее острие направлено как против тоталитаризма, так и против либерализма»31. Процитированная немецкая работа посвящена полемике с коммунитаризмом (не путать с коммунизмом) — учением об общности. Коммунитаризм — последнее, можно сказать, постсовременное слово американской социальной мысли.
Постсовременность — возврат к достижениям прошлых эпох. Наши мудрые соотечественники еще в прошлом веке пришли к выводу: существуют различные виды общности, есть ложная, но может быть и подлинная. Тяга к общности — не стадный инстинкт. Будущее человечества — в высокой общности, где личность полностью раскрывает себя. Идея соборности решает эту проблему, проблему космической эпохи. Человечество начинает со стадности, затем преодолевает ее и рождает более высокую общность. Индивидуализм способствует выходу из стадности, но сам он — не высший плод культуры.
Что касается ложной общности, то этот вид социальной организации может представлять собой опасность для человечества. Сюда относятся связи, основанные на представлениях о национальной исключительности («раса господ», «избранный народ»), преступные организации (мафия), организации с тайными целями (масонские ложи), политические партии «нового типа», куда трудно было войти, а еще труднее выйти (КПСС, НСДАП и др.). Все эти общности построены по иерархическому принципу, открывают бездну преимуществ для «своих» и направлены на подавление «иных». Соборность отличается от этих видов общности своей открытостью, общедоступностью и человечностью. Будущее принадлежит соборности.
Хомяков говорил, что спасать надо не человека, а человечество. Вл. Соловьев отвергал индивидуализм. Идею личного спасения он называл «средневековым миросозерцанием», делом прошлого. Спасаться надо не отдельными делами, а одним, общим делом человечества. «Философия общего дела» — это уже наименование учения космиста Николая Федорова. В русском космизме идея соборности обрела деятельные черты. Абстрактные призывы Соловьева к добру воплотились здесь в конкретную программу: человечество должно объединиться против извечного врага смерти, вернуть к жизни ушедшие поколения, для размещения и прокормления которых надо освоить космос.
Павел Флоренский, поясняя идею соборности, берет для сравнения русскую песню. Она гетерофонична, то есть допускает полную свободу голосов при сохранении гармонического единства, в ней нет раз навсегда неизменных партий, при каждом из повторений напева появляются новые варианты как у запевалы, так и у хора. Последний нередко вступает не в том месте, как ранее, а то и вовсе не умолкает во время запева. Единство достигается внутренним взаимопониманием, каждый более или менее импровизирует, но тем не разлагает целого, — напротив, связывает прочней, ибо общее дело вяжется каждым исполнителем — многократно и многообразно. Суммируя некоторые идеи труда «У водораздела мысли», Флоренский писал: «Живя, мы соборуемся сами с собой — и в пространстве, и во времени, как целостный организм, собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих — по закону тождества — элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр. и пр. Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир»32. Соборность — категория всемирного единения. О соборном единении различных народов мечтал Николай Лосский.
В философском плане понятие соборности тесно связано с древней диалектической категорией всеединства, означающего взаимное проникновение, тождественность частей и целого. Сохраняя свое многообразие, эти части едины друг с другом и со своим целым вплоть до полного совпадения, но и сохранения своей неповторимости. Эта идея возникла у досократиков, а через средневековую схоластику и возрожденческий пантеизм влилась в немецкую классику. Шеллинг называл свое учение философией всеединства. Не ссылаясь на Шеллинга, Вл. Соловьев положил идею всеединства (в разных аспектах) в основу своего мировоззрения. У последователей Соловьева эта идея получила широкое распространение.
Составная часть русской идеи — эсхатология. Помимо евангельских корней она впитала в себя и немецкую их трактовку. Кант (в своем маленьком шедевре «Конец всего сущего») мог позволить себе иронию над апокалипсисом: развитие беспредельно, считал он. Но уже у Шеллинга идея конца истории приобретает более строгий, «позитивный» смысл: бесконечный прогресс опасен, пора остановиться. Русская эсхатология активна и оптимистична. Русские видели в последней книге Евангелия предупреждение человечеству: катастрофа наступит, если люди не предотвратят ее, последнее в их силах. Русская эсхатология гуманистична, она предполагает не уничтожение, а преображение человечества. Здесь уместно вспомнить о «сверхчеловеке» Ницше. Для Соловьева и Федорова сверхчеловек — это будущий человек, который преодолеет свою главную беду — подчинение смерти и встанет на один уровень с Богом.
Каков облик будущего «сверхчеловека», победителя смерти? Федоров высказывает гипотезу, поражающую воображение: будущее человечество он видит «всеединым существом». При сохранении личности! Это будут особые узы, связывающие людей. Федоров находит их в образе Троицы, где Бог един и выступает в трех ипостасях. Так и человечество — по образу и подобию Бога станет бессмертным, единым, многоликим. Мировое всеединство при сохранении индивидуальности — такова космическая соборность Федорова, его идеал. Бердяев согласен с тем, что космическое предназначение человека играет в «русской идее» главную роль.
К какому выводу мы пришли? Повторим: русская идея — это предчувствие общей беды и мысль о всеобщем спасении. Она родилась в России, но опиралась на западную, прежде всего немецкую философскую культуру. Ее источники: русский исторический опыт, православная религия, немецкая диалектика. Русская идея имела целью объединить человечество в высокую общность, преобразовать в фактор космического развития. Сегодня русская идея (порой — под другими именами) возрождается, наполняя особым смыслом наше потускневшее автомобильно-электронное бытие.
Остается ответить на вопрос: почему идея объединения и спасения человечества называется русской? Случайно ли, что она родилась именно в нашей стране, или существует глубинная связь между перечисленным комплексом идей и жизнью русского народа? Постараемся обосновать последнее. Не надо напоминать о наших просторах, о разноплеменности русского народа. Есть и еще нечто существенное, на что обратил внимание В. В. Розанов в своей крайне важной для нашей темы статье «Возле «русской идеи»…». Это — общая тягостная ситуация русской жизни. Народ, живущий в смирении и терпении, не может не тянуться к мечте о всеобщем братстве. Вот побудительные причины «для всякого народа в унижении»33 мечтать о лучшей доле не только для себя, но и для всех. Розанов цитирует одного из героев Достоевского: «Истинный Вечный Бог избрал убогий народ наш, за его терпение и смирение, за его невидность и неблистанье, в союз с Собою: и этим народом он покорит весь мир своей истине…»
По горькой иронии судьбы народ, выносивший идею всеобщего братства, был вовлечен в кровавый катаклизм, в котором вместо обетованного рая на земле и спасения он оказался ограбленным, раздавленным и поставленным на грань уничтожения. Сегодня русская идея прежде всего звучит как призыв к национальному возрождению и сохранению материального и духовного достояния России. Русская идея актуальна сегодня как никогда, ведь человечество (а не только Россия) подошло к краю бездны. Вот почему омерзительны все сегодняшние попытки представить русских в своей идее как народ рабов и одновременно агрессоров.
Мне могут сказать, что русская идея не содержит ничего нового, это только повторение того, чему учит нас Евангелие. Согласен. Но должен снова напомнить, что постсовременное мышление актуализирует прошлое на более убедительном уровне. Русская идея — это составная общечеловеческой христианской идеи, изложенная в терминах современной диалектики. В ней сформулирована цель. Не средства. Но великая цель. Это уже много.
Примечания
3 См.: Русская идея: новая и российская государственность: проблемы, направления, перспективы//Новый мир. 1993. № 1. С. 9.
11 Там же. С. 41.
16 Житие протопопа Аввакума. Иркутск, 1979. С. 166.
18 Там же. С. 54.
20 Еврейская газета. 1991. 12 марта.
24 Кант — Герцу, 21 февраля 1772 года //
31 Gemeinschaft und Gerechtigkeit / Brumlik M., Brunkhorst H. (Hrsg.) Frankfurt/M., 1993. S. 10.
УТОЧНЕНИЕ ПОНЯТИЙ: КУЛЬТУРА,
ЦЕННОСТИ, СМЫСЛ ЖИЗНИ
Что такое культура? Если отвлечься от бытового словоупотребления, при котором культура отождествляется с воспитанием и образованностью («культурность»), и специфического смысла, который вкладывает в термин, например, «биология» («культура холеры»), то возникают следующие значения. В самом широком смысле «культура» — это все, созданное рукой и духом человека, «вторая природа», противостоящая первозданной натуре — совокупный продукт и способ его производства. Такое понимание культуры допустимо. Это, в частности, этнографический и археологический аспект проблемы. Мы говорим «культура скифов» и изучаем ее по тем остаткам, которые находят при раскопках.
Но человек может делать свое дело хорошо, а может — из рук вон плохо. Поле, заросшее сорняками, — дело рук человеческих, но разве это культура? Только хорошо сделанное дело можно назвать культурой. Мы говорим о культуре производства, имея в виду высокий профессионализм. Таково социологическое рассмотрение культуры.
Тут, однако, возникает новое возражение: можно технически безупречно, на высоком профессиональном уровне творить зло. Практика сталинских и гитлеровских концлагерей, со знанием дела организованное уничтожение людей, разве это культура? «Как в плоскости культуры, — вопрошал Флоренский, — отличить церковь от кабака или американскую машину для выламывания замков от заповеди «Не укради» — тоже достояния культуры? Великий покаянный канон Андрея Критского от произведений маркиза де Сада?»1 Поэтому необходимо внести еще одно уточнение: культура служит благу человека, его духовному здоровью в первую очередь. Культура в этом смысле толкуется предельно узко и наиболее содержательно — как деятельность, отмеченная для человека знаком плюс, освященная идеалом. Культура не создается в одночасье решением руководящих инстанций или митингующей толпы. Творец культуры — народ, его вековечная история. Таково философское понимание культуры как системы ценностей. Русские мыслители именно так трактовали культуру.
Ценности — это высшие стимулы человеческого поведения, утверждение в мире чисто человеческого начала. Животное ест, спит, нуждается в тепле. Человек «жив не хлебом единым», ему нужно нечто возвышающее, просветляющее мысли и чувства. Такое просветление, очищение («катарсис») дают ценности.
Философы еще в древности говорили о трех сферах, в которых реализуется активность человека — истина, добро, красота. Истина — результат познавательной, добро — практической, красота — художественной деятельности. В дальнейшем стало ясно, что красота не исчерпывает проблемы катарсиса, творчества ценностей — у Канта появляется понятие «способность суждения», которое охватывает как эстетическую, так и более широкую культуроформирующую способность. Маркс упоминает о «практически-духовно-религиозно-художественном» освоении мира. Проблема привлекла внимание русского религиозного мыслителя Павла Флоренского. В работе «Философия культа» рассматриваемый нами третий вид деятельности он назвал сакральным (священным), или литургическим (богослужебным). Действительно, наиболее чистую, полную, устойчивую, наиболее древнюю систему ценностей дает религия. В русской философии религия — одна из главных проблем.
Религия — исторический феномен. Первая форма веры — магия, колдовство. Строго говоря, это не религия. Религия — вера в сверхъестественное, а магическое (мифологическое) мышление до этого еще не доросло. В обиходной речи «миф» — это выдумка. Не так в философии. Здесь под мифом понимают особую форму мысли, наиболее простую, наиболее всеобщую, присущую человеку на всех ступенях его развития — и на первоначальной, и на нынешней. Миф — это яркий образ (рассказ и изображение), который воспринимается как сама реальность. Когда древний грек говорил, что солнце — это бог Гелиос, то он был убежден: живое существо на огненной колеснице движется по небосклону, и строил соответствующим образом свое поведение — возносил молитвы, совершал жертвоприношения и т. д. По Лосеву, «миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность»2.
В первобытном мифологическом мышлении восприятие, переживание и волевой импульс слиты воедино (этнологи сравнивают это с поведением толпы в зрительном зале при крике «Пожар!»). У современного человека подобные психологические акты в достаточной мере дифференцированы, миф — состояние души, их объединяющее. Миф — это аффект, ставший поступком. В мифе откладываются первые крупицы знания, но в целом это не познавательная, а поведенческая модель, образ не мира, а действия. Как форма знания миф абсолютно устарел, как побуждение к действию он сохраняет свое значение.
Содержание мифа может быть высоким, гуманистическим, но может быть и низким, враждебным человеку. С развитием культуры миф очеловечивается, возводится на более высокую ступень, но возможна и регрессия. И разрушение мифа не приводит к торжеству его антипода — рациональности: один миф лишь уступает место другому. На смену фашистскому «мифу XX столетия» пришли новые формы массового, по сути мифологического сознания. Культ потребления — один из них. Культ демократии — другой, науки и технического прогресса — третий, культ моды — четвертый. Сейчас эти мифы господствуют у нас, вытеснив миф классовой борьбы и построения коммунизма.
Миф лежит за пределами размышления. Это бессознательная форма мысли. В этом плане миф сродни музыке, это как бы среднее между музыкальным произведением и связной речью. О бессознательном знали древние. Этой проблемой занимался Лейбниц, затем Кант. «На великой карте нашей жизни, — утверждал он, — освещены только немногие пункты»3. В полном мраке сознания может идти такой процесс, как художественное творчество. Представьте себе, пишет Кант, музыканта, импровизирующего на органе и одновременно разговаривающего с человеком, стоящим подле него: одно ошибочное движение, одна неверно взятая нота, и гармония разрушена. Но это не происходит, хотя играющий не знает, что он сделает в следующий момент, а сыграв пьесу, не в состоянии записать ее нотными знаками.
Миф — это чудо, которое, однако, принадлежит порядку вещей; повторим: здесь нет различия между естественным и сверхъестественным, существует только одна, абсолютная реальность. Немецкий философ Э. Кассирер, изучавший мифологическое мышление, писал: «Колдун, появляющийся в маске бога или демона, не только подражает богу или демону, но и принимает их природу, превращается в них, сливается с ними. Здесь нет никакого изображения, представительства, нет и представления, ничто не «подразумевается» кроме того, что действительно осуществляется. Когда в ходе развития мифологического мировоззрения такое разделение наступает, появляется специфически религиозное сознание»4.
Первая форма собственно религии — вера в духов, обожествление окружающей природы — предметов и животных (анимизм и фетишизм). П. Флоренский, который был великолепным знатоком русского фольклора, нашел удивительно точные и поэтичные слова для рассказа об остатках такого рода представлений в душе дореволюционного русского крестьянина: «Послушайте, как крестьянин разговаривает со скотиною, с деревом, с вещью, со всей природою: он ласкает, просит, умоляет, ругает, проклинает, беседует с нею, возмущается ею и, порою, ненавидит. Он живет с природою в тесном союзе, борется с нею и смиряется перед нею. Какая-нибудь былинка — не просто былинка, но что-то безмерно более значительное — особый мир. И мир этот глядит на другие миры глубокими завораживающими очами»5. Мифологическое слияние с природой дополняется здесь убеждением в том, что за видимым миром встает мир иной, мир таинственных духов.
Следующей ступенью в развитии религиозных верований служит вера в богов — высших существ, похожих на человека, но отличающихся от него могуществом и бессмертием. Они олицетворяют собой все силы окружающей природы и осуществляют высшее руководство человеческой деятельностью. Очень важен был следующий шаг — переход от политеизма к монотеизму (единобожию). Затем религиозный культ выходит за пределы одного народа, возникают мировые религии. Таковых три — буддизм, христианство, ислам. Для знакомства с русской культурой необходимо знание сути христианства.
Оставляя в стороне вопрос о происхождении Христа и его посмертной судьбе, даже самый завзятый атеист, если он мало-мальски образован, не может не признать, что с этим именем связан величайший переворот в истории культуры. Не случайно год рождения Христа именуют началом «нашей эры». Две тысячи лет назад человечество потряс этический взрыв, аналогичный «Большому взрыву», создавшему нашу Вселенную. Возникла Вселенная Духа.
До этого существовали различные виды нравственности, отныне появилась единая для всех абсолютная мораль. Нравственность и мораль в широком смысле тождественны, в узком — различные понятия. Нравственность может быть и в шайке разбойников: это принципы жизни, нравы и нормы группового поведения безотносительно к тому, хороши они или дурны. Мораль — безусловное служение добру. Этические принципы, провозглашенные в Новом Завете, являются альфой и омегой первой и единственной системы морали.
Долгие годы нам в Советской России внушали, что добро это вроде выгоды: для пользы дела можно лгать и убивать, граница между злом и добром относительна, злое в одном отношении — доброе в другом, морально то, что служит коммунизму. Павел Флоренский ядовито назвал это «этическим монизмом» и решительно отверг его.
«Этическому монизму» (то есть взгляду, что добро и зло едины суть) марксистской философии и ее «метафизическому дуализму» (то есть резкому противопоставлению духа и материи, пустопорожней болтовне, что первично, а что вторично) Флоренский противопоставил «этический дуализм» и «метафизический монизм», то есть непримиримую конфронтацию добра и зла при признании принципа универсального всеединства, неразрывной связи двух искусственно разделенных субстанций.
Христианство — религия добра, религия любви. Уже в Ветхом Завете было сказано: «…люби ближнего, как самого себя»6. Но заповедь эта распространяется лишь «на сынов народа твоего». Иисус в Нагорной проповеди, поясняя библейские заповеди, формулирует более общий принцип: «…сказано, люби ближнего своего и ненавидь врага твоего. А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас, молитесь за обижающих вас»7. Звучит парадоксально. Но парадокс заостряет мысль, в данном случае мысль о том, что принцип любви надо распространять не только на «своих». Христианство уравняло «своих» и «чужих», для него нет «ни эллина, ни иудея».
И еще одна особенность христианства: оно требует не только поклонения Богу, а активного вторжения в жизнь во имя исполнения Божьей воли. «Вера без дел мертва»8. Веру оживляет моральное поведение. Такая постановка вопроса открывает возможность существования внеконфессиональной христианской этики, когда самоценным становится моральное деяние.
Герой Л. Толстого отец Сергий ищет святости, изнуряет себя постом и молитвами, учиняет себе членовредительство, чтобы не поддаться соблазну, и в конце концов терпит крах. А святость-то рядом: чтобы достичь ее, не надо бежать от людей, надо жить с ними и, не задумываясь об этом, делать добро. Толстой, возможно, хотел отвергнуть идею старчества, отшельничества. Но высказал другое: если у тебя нет сил для духовного подвига, займись мирскими делами, здесь тоже есть возможность проявить свою духовность и ценностное отношение к окружающему миру.
Помимо сакральных существуют и чисто практические ценности. Мы знаем евангельскую мудрость: не хлебом единым жив человек. Но без хлеба живому не обойтись, одной духовной пищей не проживешь. Поэтому — кто не работает, тот не ест. Это тоже сказано в Евангелии. Производительный и общеполезный труд — высокая добродетель и ценность. Иной относится к труду бездуховно и хищнически, но прав тот, кто любуется результатами труда, радуется им. Культура — это не только профессионализм в труде, но и любовь к труду.
Труд облегчают знания. Поэтому в науке также следует видеть ценность. Но не в любой: знание не ради знания, и уж тем более не ради зла, а ради человека — вовлекает науку в сферу ценностных отношений. Как видим, практика и теория не противостоят ценностной сфере, тесно связаны с ней, получают от нее благородное назначение как дополнительный импульс.
Величайшая практическая ценность — любовь. Это радостное переживание, украшение жизни и поэзии. Но не только. Это суть и сила человеческого бытия. Христианство возвело любовь в божественный принцип; русская религиозная мысль обращена не столько к мысли, сколько к «сердцу», к просветляющей, воодушевляющей человека эмоции. Это философия любви. Смысл любви — «рождение нового человека» (Вл. Соловьев). Это надлежит понимать как в переносном смысле (преображение человека), так и в прямом — появление на свет ребенка. Брак — таинство: отношения между мужчиной и женщиной, как бы ни вторгались в них наука и просвещение, остаются тайной, недоступной для посторонних.
Далее, народ. Семья — ячейка народной жизни. Каждый народ, как и человек, — неповторимая индивидуальность, имеет право на существование, достоин уважения, имеет право на свою культуру. Каждый народ должен знать не только свою культуру, но и то, что создали другие народы. Есть мировая культура создания рода человеческого. Человечество — это тоже неповторимая индивидуальность, величайшая ценность и тайна бытия.
Индивид — представитель вида. Личность есть нечто большее. Индивид, осознавший свою индивидуальность и свою принадлежность к обществу, реализовавший и то и другое, становится личностью.
В античную эпоху человек «не чувствовал себя личностью» (Лосев). Личный выбор между добром и злом, личное воздаяние — достижение христианской культуры. Раб божий — свободный человек: все дело в том, как понимать свободу. Ее не следует путать с произволом: что хочу, то и ворочу. Свобода — это добровольное и сознательное следование моральным заповедям, выполнение долга по зову души, по велению сердца.
«Каждому по потребности» — заманчивый утопический лозунг, предназначенный для того, чтобы обеспечить коммунистам широкую поддержку. Утопичность лозунга состоит в том, что насильственным перераспределением богатств в результате революции всеобщего изобилия добиться нельзя: богатств не хватит; с неизбежностью возникает всеобщее равенство в нищете. И рождается новая элита («Кто был ничем, тот станет всем»): бывший люмпен захватывает блага жизни, недоступные другим. Революция держится насилием, шагает в ногу с уголовщиной, воспитывает неуважение к закону, приучает к праздности.
«От каждого по способностям». В этом лозунге ничего принципиально нового нет: человек всегда трудился в меру своего желания и своих способностей. Способности еще более индивидуальны, чем потребности, важно угадать их, развить, применить. Способности — возможность творчества, а жизнь человека во всех ее достойных проявлениях — творческий процесс9. Творить — значит не только писать книги, делать научные открытия, конструировать новые машины. Творчество жизни — трудиться, рожать детей, воспитывать — то же творчество, в силу своей массовости, не бросающееся в глаза, но именно поэтому наиболее ответственное, служащее фундаментом всему остальному.
Есть афоризм: жить значит умирать; каждый неумолимо идет к своему концу, обессмертить себя можно только в своих детях, добрых делах, созданной культуре. Давно подмечено, что есть два способа умирания, сиречь жизни — тление и горение. Тлеть, коптить небо — удел бездуховности, сильный духом выбирает горение, но и гореть можно по-разному. Иной, сгорая, сжигает с собой и других, готов сжечь все человечество. Другой думает о себе подобных, пытается согреть их своим теплом, осветить им дорогу. Вот почему в понятие личности входит еще персональная, не перелагаемая на других ответственность.
Каждый в ответе за себя и за других тоже. Ответственность заставляет делать выбор между добром и злом, рождает духовные потребности и ограничивает материальные, кладет разумные границы потреблению, не дает ему превратиться в культ. (Избыток потребления — варварство, чванливость этим — дикость, культура — в мере.)
Ответственность не дает индивиду стать индивидуалистом, эгоистом, эгоцентриком. «Личность предполагает существование других личностей и общение личностей»10. Ответственность делает человека членом семьи, религиозной общины, сыном своего народа, человечества.
Те ценности, которые мы рассматривали до сих пор (сакральные и практические), обладают одним общим свойством: они безусловны. Объект ценностного отношения представляется наделенным чем-то жизненно важным — сверхъестественной силой, необычайной привлекательностью, что ставит человека в зависимое отношение, заставляет добиваться обладания объектом или подчиняться ему. Критическая оценка сведена здесь до минимума.
Эстетические ценности предполагают свободный взгляд на предмет, наличие определенной дистанции между объектом и субъектом, бескорыстное любование предметом, радость игры с ним. Термин «игра» (введенный в эстетику Кантом) берется здесь в самом широком смысле — не как способ развлечения, а как способ деятельности.
Игровое поведение требует увлеченности и состязательности. Тот, кто скучает, не стремится улучшить достигнутое, портит игру. Состязаться можно и с самим собой, достичь определенного результата, а затем стремиться превзойти его. Это не знающее предела стремление заставляет человека напрягать свои силы в спорте, научном поиске, художественном творчестве, труде. Работать «играючи» — значит превосходно делать свое дело. В этом смысле прав Ф. Шиллер, утверждающий: «…человек играет только тогда, когда он в полном значении слова человек, и он бывает человеком лишь тогда, когда играет»11.
Игра — воплощение свободы. Но не произвола! В любой игре заданы определенные правила, суть игры в их виртуозном исполнении. Играющий свободно, по собственной воле принимает заданную программу и отдает свои силы лучшему ее воплощению. Игра — школа общительности, социальности, воспитания человека как нравственного, соборного существа.
И еще один существенный компонент высокой игры — воображение. Это относится к той разновидности игры, в которой воспроизводится действительность. Воображение не дает слиться с объектом подражания и позволяет сохранить по отношению к нему определенную дистанцию. Дети играют в войну, они увлечены, верят, что «это так», что происходит бой, но в то же время знают, что это «не так», здесь никого не убьют. Игра содержит в себе противоречие: играющий все время пребывает в двух сферах — действительной и условной. Забыть о двойственном характере ситуации значит испортить игру.
В искусстве мы сталкиваемся с той же двуплановостью. Даже в том случае, когда художник стремится к максимальному правдоподобию, реципиент (зритель или читатель) ни на секунду не забывает, что перед ним условный мир. Никто не бросится на помощь Дездемоне, хотя сцена ее гибели может исторгнуть подлинные слезы. Наслаждение искусством — соучастие в «игре». Эстетические ценности — «игровые».
Поделиться книгой: