Тайны Балтийской Атлантиды

«На море, на Окияне, на острове Буяне, стоит дуб ни наг ни одет, под тем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно черное, на том руне лежит змея Гарафена. Ты, змея Гарафена, возьми свое жало от раба божьего (такого-то), отбери от него недуги. А вы, змеи и змеицы, ужи и ужицы, медяницы и сараницы — бегите прочь от раба божьего (такого-то) по сей век, по сей час. Слово мое крепко!»

Заговор от зубной боли и лихорадки

«За синим морем, за морем Хвалынским[77], посреди Окиян-моря лежит остров Буян, на том острове Буяне стоит дуб, под дубом живут седьмерицею семь старцев, ни скованных, ни связанных. Приходил к ним старец, приводил к ним тьму тем черных муриев. Возьмите вы, старцы, по три железных рожна, колите, рубите черных мурьев на семьдесят семь частей! А будь мой заговор долог и крепок. Кто его нарушит, того черные мурьи съедят. Слово мое крепко!»

Заговор на отогнание черных муравьев

«На море, на Окияне, на острове на Буяне, лежит доска, на той доске лежит тоска. Бей, тоска, в тело белое рабы Божьей (такой-то), в ее сердце ретивое, в ее печень черную, чтоб она тосковала всякий день, всякий час, всякую минуту, по полдням, по полночам. Ела бы не заела, спала бы не заспала, а все тосковала бы, чтобы я был ей лучше чужого молодца, лучше отца родного, лучше родной матери, лучше роду-племени. Замыкаю свой заговор семьюдесятью семью замками, семьюдесятью семью цепями, бросаю ключи в Окиян-море, под бел-горюч камень Алатырь»

Заговор молодца на любовь красной девицы

«На море, на Окияне, на острове на Буяне, стоит железный сундук, а в том железном сундуке лежат ножи булатные. Подите вы, ножи булатные, к такому и сякому вору, рубите его тело, колите его сердце, чтобы он, вор, воротил покражу (такого-то), чтобы не утаил ни синя пороха, а выдал все сполна. Будь он, вор, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю!»

Заговор на украденную вещь

Со времени принятия славянами христианства в заговоры, изначально явно связанные с «островом Буяном» и, несомненно, сохранявшие в своей основе прежний, исконный, языческий характер, были, как это ни парадоксально, привнесены новые, христианские элементы:

«Под восточной стороной есть окиан-синее-море, на том окияне на синем море лежит бело-латырь-камень, на том бело-латыре-камне стоит святая золотая церковь, во той золотой церкви стоит свят золот престол, на том злате престоле сидит сам Господь Исус Христос, Михаил-архангел, Гавриил-архангел…»

Заговорное слово

Ветер по морю гуляет и кораблик подгоняет…

Заметим, как бы «в скобках», что «белый горючий (горящий)» камень АЛАТЫРЬ (или, в «усеченном» позднейшими сказителями, виде — «латырь») представляет собой, скорее всего, не олицетворение горы Триглав (возможно, связанной с культом Триглава-Триголуса), а прямое указание на АЛТАРЬ языческого бога руян-ранов СВЕТОвита-СВЯТОвита, на котором, в пламени горящего на нем «вечного», неугасимого огня, сжигались жрецами Арконского храма приносимые богу жертвы (в том числе, как уважаемый читатель помнит — человеческие).

Хотя порой заговоры носили и достаточно шутливый характер, свидетельствуя о явном упадке благоговения славян перед своими прежними, языческими, «родноверческими» божествами, например:

«На море-окияне, на острове Буяне, стоит бык печеный, в заду — чеснок толченый. Быка режь, в зад макай, да ешь»…

Впрочем, шутки в сторону! Вспомним лучше, оставив фольклор фольклористам, «наше все» — Александра Сергеевича Пушкина:

Ветер по морю гуляет И кораблик подгоняет. Он бежит себе в волнах На раздутых парусах Мимо ОСТРОВА БУЯНА (выделено нами — В. А.) В царство грозного Салтана.

«Сказка о царе Салтане»

Следовательно, богатый, процветающий торговый град царевича Гвидона, сына грозного царя Салтана, располагался не где-нибудь, а на острове Буяне=Руяне=Руге=Рюене=Рюгене!

Как тут в очередной раз не вспомнить вирши нашего старого знакомого — мекленбургского рыцаря-версификатора Эрнста фон Кирхберг о сказочной Винете:

«Процветал Винета-град. Всяк, в нем живший, был богат. Шла торговля круглый год. Множество гостей-господ Было греческих там, прусских И полянских[78], да и русских».

Да-да, прямо так и написано, черным по белому:

Es weren Krichin Ruszin Beheime Polenen Pruszin.

Так, может быть, именно священный град Аркона на Руяне послужил истинным прообразом сказочной Винеты, хоть и был этот прообраз искажен впоследствии, в ходе обычного для мифотворчества «плетения словес», до неузнаваемости? Не могла ли в таком случае гавань Арконы находиться в расположенной неподалеку Витте — жемчужине Рюгена — в чьем названии слышится как бы отзвук имени Святовита (отождествляемого многими впоследствии с христианским святым Виттом), и которую немало «виртуозов пера», не чуждых тщеславия и своеобразно понимаемого ими «местного патриотизма», так любило ассоциировать с лучезарной Винетой?.. Но нет, негоже нам, людям XXI столетия, чрезмерно искажать, в угоду собственной силе воображения и «из любви к искусству», описания, оставленные потомству Адамом Бременским — слишком уж огромного размера дистанция от Витты до устья Одры-Одера! Да и не был священный град Аркона никогда «богат товарами всех северных народов» (сельдь — другое дело!).

Всемогущий бог, которому приносили жертвы (или «жрали», если использовать выражение благочестивых христианских летописцев Древней Руси) не менее благочестивые (хотя — и на свой, языческий, или, если угодно — «родноверческий» манер) жители Юмны, возможно, внешне походил на Свантевита. Ибо многоглавость и многоликость была характерным отличием многих божеств, почитаемых в прибрежных областях Южной Балтики, населенных северо-западными славянами. Не говоря уже о почитаемом в Щетине трехголовом Триголусе-Триглаве, и о четырехголовом Святовите, в Коренице (ныне — Гарце, у Саксона — Карентии) на острове Рюген поклонялись пятиликому Пернуту (у Саксона — «Поренуцию» — возможно, не случайно ведь упоминаемому в народных заговорах об «острове Буяне» богу-громовнику Перуну[79]?) и пятиглавому Поревиту. Описывает Саксон также разгром данами «со товарищи» святилища руянского бога Ругиевидса (Ругевита), уподобляемого датским хронистом «Марсу» (то есть — богу войны) и имевшего не три, не четыре и не пять, а целых семь голов!

«Перед их (датских и поморянских крестоносцев — В. А.) взорами предстал сделанный из дуба идол, которого [местные жители] называли Ругиевидс и который представлял из себя во всех отношениях весьма отвратительное и одновременно смехотворное зрелище (…) у его головы было семь похожих на человеческие лиц, причем все они имели одно общее темя. Еще же его создатель сделал так, что сбоку на поясе у этого истукана висело семь настоящих мечей в ножнах, тогда как обнаженный восьмой [меч] он держал в своей правой руке. Этот меч был так основательно прикреплен к его сжатой в кулак ладони железными гвоздями, что его невозможно было вытащить, не отрубив саму руку. И вот, когда она была отсечена, это все же произошло. Своими размерами этот идол намного превосходил [все то, что природа отвела для] человека… Ничто в его изображении не радовало глаз, а вырезанные на дереве черты лица [и вовсе] вселяли отвращение своей грубостью и уродливостью (хотя своим славянским почитателям он, надо полагать, уродливым отнюдь не казался — а впрочем, о вкусах не спорят — В. А.)».

Подобно всем своим прочим многоголовым собратьям, семиглавый Ругиевидс-Ругевит был, после своего ниспровержения, изрублен датско-поморянскими «крестоносцами» в щепки и использован для приготовления пищи. Для этого захватчикам пришлось усердно потрудиться — его размеры, как и размеры всех идолов руянских «склавов», были столь огромны, что данам «и иже с ними» пришлось разрушать стены руянских капищ, чтобы выволочь гигантские «болваны» из божниц наружу для их последующего уничтожения во славу Истинного Единого Триипостасного Бога…

Семь столетий спустя, печальная судьба поверженного воинами Вальдемара I семиголового идола ругиян вдохновила графа Алексея Константиновича Толстого на одну из его лучших исторических баллад — РУГЕВИТ.

1

Над древними подъемляся дубами, Он остров наш от недругов стерег; В войну и мир равно честимый нами, Он зорко вкруг глядел семью главами, Наш Ругевит, непобедимый бог.

2

Курился дым ему от благовоний, Его алтарь был зеленью обвит, И много раз на кучах вражьих броней У ног своих закланных видел доней Наш грозный бог, наш славный Ругевит.

3

В годину бурь, крушенья избегая, Шли корабли под сень его меча; Он для своих защита был святая, И ласточек доверчивая стая В его брадах гнездилась, щебеча.

4

И мнили мы: «Жрецы твердят недаром, Что если враг попрет его порог, Он оживет, и вспыхнет взор пожаром, И семь мечей подымет в гневе яром Наш Ругевит, наш оскорбленный бог».

5

Так мнили мы, — но роковая сила Уж обрекла нас участи иной; Мы помним день: заря едва всходила, Нежданные к нам близились ветрила, Могучий враг на Ругу шел войной.

6

То русского шел правнук Мономаха, Владимир шел в главе своих дружин, На ругичан он первый шел без страха, Король Владимир, правнук Мономаха, Варягов князь и доней властелин.

7

Мы помним бой, где мы не устояли, Где Яромир Владимиром разбит; Мы помним день, где наши боги пали, И затрещал под звоном вражьей стали, И рухнулся на землю Ругевит.

8

Четырнадцать волов, привычных к плугу, Дубовый вес стащить едва могли; Рога склонив, дымяся от натугу, Под свист бичей они его по лугу При громких криках доней волокли.

9

И, на него взошед, с крестом в деснице, Держась за свой вонзенный в бога меч, Епископ Свен, как вождь на колеснице, Так от ворот разрушенной божницы До волн морских себя заставил влечь.

10

И к берегу, рыдая, все бежали, Мужи и старцы, женщины с детьми; Был вой кругом. В неслыханной печали: «Встань, Ругевит! — мы вслед ему кричали, — Воспрянь, наш бог, и доней разгроми!»

11

Но он не встал. Где, об утес громадный Дробясь, кипит и пенится прибой, Он с крутизны низвергнут беспощадно; Всплеснув, валы его схватили жадно И унесли, крутя перед собой.

12

Так поплыл прочь от нашего он края И отомстить врагам своим не мог. Дивились мы, друг друга вопрошая: «Где ж мощь его? Где власть его святая? Наш Ругевит ужели был не бог?»

13

И, пробудясь от первого испугу, Мы не нашли былой к нему любви И разошлись в раздумии по лугу, Сказав: «Плыви, в беде не спасший Ругу, Дубовый бог! Плыви себе, плыви!»

В своей балладе (которую я так любил читать в детстве вслух с моими школьными друзьями Андреем Баталовым и Александром Шавердяном) граф Алексей Константинович Толстой, именующий «Владимиром» короля данов Вальдемара («Владимир» и «Вальдемар» — это, фактически, две формы одного и того же имени), и тактично умалчивающий об участии в разгроме славян-ругов, наряду с германцами-датчанами, и славян-поморян (хотя почтенный стихотворец был в своем творчестве отъявленным западником-норманистом, а никак не славянофилом, которые, по его мнению, «повернувшись к варягам спиной, лицом повернулись к обдорам»), допускает лишь одну неточность. У него деревянный идол языческого бога Ругевита не рубят в щепки, а сбрасывают в воду с берега. Что невольно заставляет вспомнить описанный в нашей, русской «Повести Временных Лет» поступок другого Владимира — Великого князя Киевского и Крестителя Руси по прозвищу Красное Солнышко — с низвергнутым им деревянным идолом другого языческого бога — Перуна.

«Придя в Киев, — читаем мы в „Повести Временных Лет“, — повелел Владимир кумиров ниспровергнуть: одних изрубить, а других огню предать. Перуна же повелел привязать к хвосту конскому и волочить его с Горы по Боричеву взвозу к Ручью, и приставил двенадцать мужей бить его жезлием (жезлами, то есть, попросту говоря — палками — В. А.). И это не потому, что дерево чувствовать может, но на поругание бесу, который обманывал людей в этом образе, — дабы принял он возмездие от людей. „Велик ты, Господи, и чудны дела твои!“. Вчера еще был чтим людьми, а сегодня поругаем. Когда же тащили Перуна по Ручью к Днепру, оплакивали его неверные люди, ибо не приняли еще святого крещения. И, притащив, бросили его в Днепр, и приставил Владимир [мужей], сказав: „Если где пристанет к берегу, отпихивайте его, пока не пройдет пороги, и только тогда оставьте его“. Они же исполнили то, что им повелели. И когда пустили его и прошел он пороги, выбросило его на отмель, и с той поры прослыло то место Перуня Рень (отмель — В. А.), как и зовется до сего дня».

Внимание автора «Повести Временных Лет» (долгое время таковым считался Нестор-летописец, но в наш скептический век, кажется, уже мало кто в это верит) привлекла, в первую очередь, аристократическая «верхняя» часть Киева — так называемая Гора, то есть киевская крепость («детинец»), где располагались княжеский терем-дворец и дворы знати. Потому и говорит он лишь о разрушении главного киевского святилища — «Перунова холма» с идолами Перуна, Хорса, Дажьбога и других языческих богов, почитаемых, в первую очередь, местной знатью — «нарочитыми людьми». От составителя же «Жития князя Владимира», не поленившегося заглянуть и на заселенный «простой чадью», то есть простонародьем — киевский Подол, читатель узнает, что и судьба «нижнего» киевского бога Белеса, или Волоса, пользовавшегося популярностью и в среде людей «ненарочитых», была — увы! — ничуть не лучшей:

«Войдя в Киев, повелел [Владимир] ниспровергнуть и избивать кумиров: одних иссечь, а других сжечь; Волоса же, которого именовали скотьим богом, повелел в Почайну реку бросить».

В древних русских летописях (в частности — Новгородской первой летописи) сохранились предания о свержении по велению князя Владимира Красное Солнышко идола Перуна не только в Киеве, но и в другом центре Древней Руси — Новгороде на Волхове:

«…Пришел к Новгороду архиепископ (в действительности — епископ — В. А.) Аким (Иоаким — В. А.) Корсунянин, и требища (святилища язычников, в которых совершались жертвоприношения — В. А.) разрушил, и Перуна посек, и повелел тащить его в Волхов. И, повязав его веревками, потащили его по калу (видимо, грязи, смешанной с навозом — В. А.), побивая палками. И повелел никому и нигде не принимать его». Новгородский летописец рассказывает о некоем «питьблянине» (жившем на реке Питьбе, впадающей в Волхов несколько ниже Новгорода), пришедшем рано утром на реку, собираясь везти горшки в Новгород на продажу, и увидевшем идол Перуна, приткнувшийся к берегу. «И отпихнул его питьблянин шестом, так сказав: „Ты, Перунище, досыта пил и ел, а ныне плыви прочь!“ И сгинул тот со свету».

Сценарий расправы христианских властителей с идолами «родноверческих» божеств, или, с христианской точки зрения — бесов — был, как видим, всюду прямо-таки удручающе одинаковым.

Кстати говоря, в балладе «Ругевит» графом Алексеем Константиновичем Толстым была допущена еще одна неточность (или, если угодно, «поэтическая вольность»): у него датский епископ Свен, в знак торжества победоносной христианской веры, становится на поверженного истукана и едет на нем, словно древнеримский триумфатор, до обрыва, откуда Ругевита сбрасывают в море. В действительности, данный, запоминающийся всякому вдумчивому читателю, эпизод произошел, согласно «Деяниям датчан», при ниспровержении статуи другого «злого духа склавов» — Поренуция (тащить которого к обрыву епископ заставил не быков, как у Алексея Константиновича, а людей — смирившихся с победой «данов» и их новой, христианской, веры побежденных ругиян из Кореницы):

«Статуя этого идола имела пять лиц, одно из которых располагалось на его груди, при этом левой рукой он касался лба, а правой держался за подбородок. Этот идол [также] пал под ударами топоров людей [понтифика]. Свено, желая еще сильнее унизить эти истуканы, решил надменно встать на одного из них, в то время как карентийцы тащили его за пределы своего города. Поступив таким образом, он добавил к весу их ноши еще и унижение, ибо теперь тех, кто тащил идола, когда они видели, как чужеземный епископ попирает ногами местных богов, чувство стыда терзало отнюдь не меньше, чем тяжесть [низверженных идолов]».

Как говорил святой Апостол Павел: «Ибо хотя и есть так называемые боги, или на небе, или на земле, так как есть много богов и господ много, — но у нас один Бог Отец, из Которого все, и мы для Него, и один Господь Иисус Христос, Которым все, и мы Им» (1Кор.8:5–6).

«Мы же на прежнее возвратимся», как выражались в аналогичных случаях древнерусские летописцы.

«Рог изобилия», по степени убывания жидкости в котором жрецы судили и делали предсказания о том, насколько щедрым будет урожай — был непременным атрибутом не только Святвита и прочих богов северо-западных славян, живших на острове Руге, но и кумиров славянских обитателей всех приморских областей Балтики. Этот символ плодородия держит, например, связываемое религиоведами со Святовитом изображение, высеченное на камне, вделанном в стену притвора Старой церкви немецкого местечка Альтенкирхен в северной части полуострова Виттов на острове Рюген, расположенного, как принято считать, на территории древней Арконы. При постройке этой церкви после окончательной победы христианства в 1185 году использовались камни от разрушенного «склавенского» замка Яромарсбург — бывшей резиденции князя руян-руянов Яромара-Яромира (как видно, к тому времени у северо-западных славян имелись не только деревянные фортификационные сооружения). Вероятно, именно этот «камень Свантевита» (нем. Свантевитштейн, или, в современном произношении — Свантевитштайн, Svantevitstein) был описан в XVI веке немецким хронистом Давидом Хитреусом в «Саксонской хронике»: «Изображение бога руянов, высеченное на камне, можно видеть в селе Альтенкирхен, в при творе храма; коренные жители острова называли его Святовитом, нынешние же Витольдом».

Святовит с «рогом изобилия», высеченный на камне

Камень с изображением Святовита (в горизонтальном положении) в христианской церкви на острове Рюген

Об этом же «камне Святовита» сообщает и написанная в XVII веке «Истории Каменской епархии»: «Отсюда злого бога Дьяволом и Чернобогом, то есть Черным богом[80], доброго же Белбогом, то есть Белым богом называли. Статую этого бога, высеченную в камне, можно поныне видеть на Руяне, на полуострове Виттов, в народе именуемую (…) Виттольд (Витт+ольд — В. А.), как бы „Древний Вит“. С большой головой, густой бородой он скорее выглядит чудовищем, чем вымышленным богом». Что тут скажешь? О вкусах не спорят…

Так называемый «Монах» в церкви Бергена-на-Рюгене

Так называемый «монах» из церкви другого городка — Бергена-на-Рюгене (средневекового Ругарда), тоже, скорей всего, держал в руке «рог изобилия», пока этот языческий атрибут не удалили — так, на всякий случай! — после окончательного утверждения на острове христианства богобоязненные каменотесы.

Невозмутимо и загадочно взирает на посетителей Волинского музея выставленная на всеобщее обозрение вытесанная не менее двенадцати веков тому назад четырехглавая деревянная статуэтка, также связываемая с культом Святовита, а возможно — олицетворяющая самого столь грозного и могущественного некогда бога северо-западных славян. В зависимости от освещения, миниатюрный идол (издали напоминающий дубинку рукояткой вверх) кажется посетителю музея улыбающимся, так что при виде его невольно забываешь о регулярных человеческих жертвоприношениях, требуемых в свое время кровожадным четырехликим богом (а точнее говоря — его жрецами, дополнительно укреплявшими с помощью этих жертвоприношений свою духовную и политическую власть над духовно окормляемым ими славянским социумом). В пользу достоверности приводимых христианскими хронистами сведений о культе священного коня, связанном с капищем четвероликого славянского «Януса в квадрате» свидетельствуют, между прочим, раскопанная археологами на территории Волинского святилища конюшня (в стойлах которой, возможно, содержались священные кони) и бронзовая (некогда покрытая позолотой) лошадка, покрытая по всему телу солярными, то есть солнечными, символами — вышеупомянутый так называемый «конь Святовита».

Четырехликий божок (Святовит?) из волинского музея

Вот мы с Вами и узнали, уважаемый читатель, как полагает автор настоящей книги, кое-что о жителях славного города Юмны — возможного прообраза таинственной Винеты, поглощенной, как и некогда — платоновская Атлантида, грозными волнами бушующего моря, об их хозяйственной деятельности, исторических обстоятельствах, условиях жизни и об их богах, на чью помощь и защиту они уповали в этой жизни. Не уместно ли будет теперь нам задаться вопросом, торговля какими именно товарами сделала их город «весьма оживленным местопребыванием варваров и греков» (используя выражение Адама Бременского из «Деяний архиепископов Гамбургской Церкви»)?

* * *

Несколько слов в порядке полемики с Иоганном Готфридом Гердером

Прославленный немецкий гуманист и просветитель второй половины XVIII века, не случайно названного «Веком Просвещения», Иоганн Готфрид Гердер описывал трагические и злополучные (для северо-западных славян) события в устье Одера-Одры, а также в большей или меньшей близости от него, хотя и в несколько идеализированной, с современной точки зрения, форме, но темнее менее, достаточно точно:

«Уже при Карле Великом начались эти завоевательные войны, направленные на порабощение (северо-западных славян В. А.), причиной которых, очевидно, служило приобретение торговых преимуществ, хотя в качестве повода к ним и использовалась христианская религия; ибо героическим франкам было, несомненно, выгодно порабощение трудолюбивой, усердной в земледелии и торговле, нации (…) Дело, начатое франками, завершили саксы (саксонцы — В. А.); славянское население целых провинций (здесь — завоеванных саксонцами земель — В. А.) истреблялось или же закрепощалось, а его земли разделялись между (немецкими — В. А.) епископами и (опять-таки немецкими — В. А.) знатными людьми. Их (славян — В. А.) торговлю на Балтийском море уничтожили нордические германцы (норманны — В. А.); печальный конец существованию их Винеты положили датчане, а их (северо-западных славян — В. А.) остатки в Германии напоминают то, что испанцы (в Америке — В. А.) сделали с перуанцами (индейцами — инками — В. А.)…Тем не менее, повсюду, в особенности же — в землях, в которых они (славяне — В. А.) еще пользуются некоторой свободой, они еще явно сохранили свой исконный облик. Сей народ стал несчастным оттого, что, вследствие своей любви к покою и к прилежному занятию домашним хозяйством, не смог создать прочных военных учреждений, хотя ему, оказывавшему ожесточенное сопротивление врагам, не занимать было личной отваги. Он был несчастным оттого, что оказался, среди населяющих землю народов, так близко к немцам…».

Враги северо-западных славян: монета «римского императора» и владыки франков Карла Великого

Несомненно, эти слова Гердера (уважительно назвавшего Винету, раположенную, по его мнению, на острове Рюген, «славянским Амстердамом»), проникнутые глубоким, неподдельным сочувствием к северо-западным славянам и их трудной судьбе, исполнены свойственного ему духа подлинного гуманизма. Хотя и следует, справедливости ради, заметить, что северо-западные славянеоказались в действительности достаточно боеспособными, чтобы обеспечить Польскому феодальному государству, зажатому между Киевской Русью и Франкской, впоследствии же — Восточно-Франкской и Германской державой, достаточно быстрый подъем и даже — взлет (не стоит забывать, что были времена, в которые граница Польши проходила в районе сегодняшней столицы Германии — города Берлина).

Жители Волвна-Волына, прообраза легендарной Винеты

К тому же нам с уважаемыми читателями — людям XXI столетия — негоже, подобно человеку XVIII века Гердеру (при всем нашем уважении к нему!), оперировать упрощенными понятиями, или категориями, вроде «франков», «славян» и «саксонцев», как если бы простая принадлежность к тем или иным народностям или же племенным союзам имела решающее значение для отношений господства и подчинения. Повсюду неотъемлемой частью человеческого существования были угнетение и сопротивление ему. От этих постоянных вызовов никому не дано было укрыться в (отнюдь не «тепличных» и не «идиллических») условиях мирка прилежного занятия домашним хозяйством. В те (как, впрочем, и в предшествующие, да и в последующие) времена, в основе всех военно-политических конфликтов лежали не столько этнические, сколько социальные противоречия. Как пример и доказательство сказанного можно привести хотя бы следующий исторический факт. Даже германский король (и в то же время — римско-германский император) был настолько лишен национальных предрассудков, что сочетался браком с дочерью князя славянского племени гевеллов, породив с ней сына, добившегося со временем высокого духовного звания архиепископа Кельнского. Нам известно прямо-таки бесчисленное множество случаев межэтнических браков между отпрысками польских и немецких, датских и ободритских, саксонских и сорбских[81] знатных родов…но ни одного сообщения о БРАЧНЫХ (а не просто любовных) союзах между отпрысками аристократических и крестьянских родов (независимо от их этнической принадлежности). Но это так, к слову…

Война, торговля и морской разбой

До сих пор не имеется совершенно убедительных объяснений того, каким образом на южном побережье Балтики еще в условиях родоплеменного строя могли возникнуть ранние городские поселения. Можно высказать предположение — конечно, не бесспорное! — что в тех местах, расположенных в весьма благоприятствовавших сельскохозяйственной и животноводческой деятельности, возникли центры экономической, политической и религиозной, или культовой, жизни. Там постоянно производимые излишки сельскохозяйственной продукции, в сочетании с ростом потребностей населения, способствовали выделению и развитию ремесел. Если же эти центры располагались к тому же в легко доступной местности, в местах пересечения традиционных, существовавших со времен глубокой древности, торговых путей (нередко функционировавших с начала Железного века и возникших вследствие естественных предпосылок, сложившихся в силу природных условий, что, вне всякого сомнения, прекрасно понимали и славянские переселенцы), избыточные продукты становились подвижными, стимулируя производство и обмен товаров. В условиях постоянного и непрерывного взаимодействия, данные обстоятельства способствовали консолидации производителей ремесленной продукции и преимущественно пользующейся плодами их труда, в силу своей платежеспособности, племенной аристократии, со своей стороны, предоставлявшей защиту и обеспечивавшей безопасность обслуживавшим ее потребности ремесленникам и купцам. Подобные и различные, не менее сложные, хотя и иного рода, процессы вероятно и привели к возникновению в дельте Одры-Одера ранних городских поселений, которым не хватало только правовой самостоятельности, собственного городского права, чтобы превратиться из протогородов в средневековые города в полном смысле этого слова.

Аналогичные процессы происходили, разумеется, и в других местах. Так, например, «Франкские анналы» упоминают процветавшую еще до 808 года метрополию ободритов Рерик (возможно — Велиград-Мехлин-Микулинбор-Мекленбург[82] близ Висмара), чьи купцы были захвачены в плен королем данов Гудфредом (Годфредом, Гудфридом, Гётриком, Гудрёдом) и поселеиы им в Хедебю-Хайтабу под Шлезвигом.

Главное отличие ранних городов, расположенных на Балтийском побережье, от расположенных внутри страны, заключалось в том, что они на протяжении долгого времени не искали покровительства верховной, всеобъемлющей централизованной власти с постоянной резиденцией. Хотя данное обстоятельство совсем не исключало их связанности с судьбами отдельных представителей племенной аристократии северо-западных. Так, например, Рерик пребывал под покровительством и защитой князя ободритов Траско, или Дражко — союзника франков, избравшего это поселение, после его разрушения, своей резиденцией и правившего оттуда вплоть до своего убийства пособниками Гётрика-Гудфреда в 809 году. Тем не менее, судьбы таких городов зависели не столько от князей, сколько от составлявших правящий слой, напоминающий патрициат торговых городов классического европейского Средневековья, землевладельцев, купцов и мореходов, правивших ими совместно с народным собранием — вечем. Поэтому их часто называли городами-республиками — привлекательными на первый взгляд, по форме правления, но не соответствующими больше духу времени, возможно, уже на ходящимися на самостоятельном пути к новому общественному строю, само существование которых было вызовом для феодальных держав. Иными словами: в них царила военная демократия, дофеодальная переходная ступень первобытного общества. Отличительными особенностями подобных социумов, предшествовавших, так сказать, «изобретению государства», но стоявших как бы на самом его пороге, были, в частности: «…обратное влияние имущественных различий на организацию управления посредством образования первых зародышей наследственной знати и царской власти; РАБСТВО (здесь и далее в цитате выделено нами — В. А.) сначала одних только ВОЕННОПЛЕННЫХ, но уже открывающее перспективу порабощения собственных соплеменников и даже членов своего рода; начавшееся уже вырождение древней войны племени против племени в систематический разбой на суше и на море в целях захвата скота, рабов и сокровищ, превращение этой войны в РЕГУЛЯРНЫЙ ПРОМЫСЕЛ, одним словом, восхваление и почитание богатства как высшего блага и злоупотребление древними родовыми порядками с целью оправдания насильственного грабежа богатств». (Фридрих Энгельс. «Происхождение семьи, частной собственности и государства»).

Жажда добычи объединяла военных вождей и их дружинников, жрецов и купцов, свободных земледельцев и знатных землевладельцев, создавая иногда своеобразные «химеры» в виде, например, жрецов, являвшихся одновременно и политиками: уже из ранних сообщений мы узнаем о служителях языческих божеств, от истолкования которыми направления движения священного коня зависели начало и направление военных походов. В то же время не ощущалось недостатка как в не гнушающихся заниматься торговлей воинах, так и в купцах, не гнушающихся заниматься разбоем, как на суше, так и на море.

Относя сказанное к легендарной Винете, можно смело утверждать: сохранению этого анахронизма весьма способствовало то обстоятельство, что в районе дельты Одры пересекались важные торговые пути. Вместе с рекой, он принимал поступавший через Моравские ворота из бассейна Дуная товаропоток, неся его дальше в Балтийское море. Здесь можно было с большой выгодой для себя служить посредником между экономически развитым районом Нижнего Рейна и балтскими племенами, а также Древней Русью. Дельта Одры образовывала важный узел в тогдашней сети мировой торговли, обеспечивая мусульманских эмиров Кордовы и Багдада как рабами-«сакалиба» для их лейб-гвардии, так и янтарными ожерельями для лебединых шей красавиц их гаремов (да и самими красавицами).

Возможно, кому-нибудь из уважаемых читателей покажется странным употребление автором настоящей книги выражения «мировая торговля» по отношению к реалиям столь давних времен, допуская, в лучшем случае выражение «трансконтинентальная торговля». Ему, возможно, ведомо, что некий иудей по имени Исаак привез властителю франков Карлу Великому в подарок от «царя персов Аарона» (как писал в «Жизни Карла Великого» его биограф Эйнхард, или Эгинхард), то есть от багдадского халифа Харуна ар-Рашида[83], белого слона со звучным именем (применить по отношению к слону слово «кличка» как-то язык не поворачивается!) Абуль Аббас. Однако просвещенному читателю не мешало бы вспомнить (а если он не помнит, то нам многогрешным не мешало бы ему напомнить) о куда более удивительном историческом факте. А именно — о том, что князь-креститель Польши — Мешко I в 985 году подарил римско-германскому императору…верблюда (которые, как известно, на территории Польши не водились даже в столь давние времена). Как и о том, что в дельте Одры археологами были обнаружены раковины из Индийского океана, остатки шелковых тканей их Китая или из Японии, сорго (или, как говорили в Средние века в христианской Европе — «мавританское просо») из Северной Африки. Что еще в 844 году сахиб ал-барид ва-л-хабар, то есть начальник почтового ведомства (а заодно, скорей всего — и службы внешней разведки) Арабского халифата, географ и историк со звучным именем Абуль Касим Убайдаллах ибн Абдаллах ибн Хордабдех — основоположник нового направления в арабской географии, описывавший торговые магистрали и проживавшие вдоль них народы, основываясь на современной ему, а не почерпнутой из книжной (преимущественно — античной, восходящей еще к Птолемею[84]) информации — подробно описал торговый путь, к его времени уже давно и прочно связавший мусульманскую Испанию с Восточной Азией? Правда, при всем при том автору настоящего правдивого повествования представляется необходимым сделать одну — и немаловажную! — оговорку! Хотя торговля уже тогда была мощным стимулом и двигателем прогресса, она была способна успешно выполнять данную функцию лишь там, где для этого была подготовлена почва, как в переносном, так и в самом буквальном смысле этого слова. Многие предположения относительно успеха или неуспеха посланцев и носителей якобы более высоких культур — «культуртрегеров» — не учитывают того обстоятельства, что их взгляды и навыки могли быть переняты представителями якобы менее высоких культур лишь в том случае, если уровень развития последних позволял им это сделать.

О хорошем состоянии славянской дорожной сети убедительно свидетельствуют многочисленные остатки мостов и гатей. Путешественники разъезжали по ним в повозках, запряженных лошадьми или волами, а также пешком, ведя в поводу вьючных животных (порою, судя по всему — даже ослов, а может быть — мулов или лошаков). Имеются свидетельства существования регулярно используемых путешественниками и купцами мест отдыха, судовых буксиров и даже таможенных застав, на которых дежурили стражники, взимавшие с проезжающих таможенный сбор, или, как говорили на Древней Руси — «мыто» (именно от «мыто» происходит наше современное слово «мытарства»). Так что нам с уважаемым читателем не стоит слишком задирать носы, взирая свысока из нашего, XXI века на уровень транспортного или, выражаясь современным языком, логистического обеспечения тогдашней торговли. Известны даже своего рода деревянные кузова-контейнеры, предназначенные для транспортировки грузов как посредством кораблей, так и посредством колесного транспорта. Часть из них сохранилась для наших дней, потому что путешествие перевозивших их купцов оказалось прерванным до прибытия в место назначения. Наряду с торговцами и их сопровождением (частью — пешим, частью — конным), среди странников встречались люди иных профессий и сословий. Например, бесстрашные христианские монахи, вроде того инока, о котором Гельмольд из Босау сообщает, что он, сопровождая саксонских купцов, прибыл в священный град славян Аркону, где едва не претерпел мученическую кончину от рук местных язычников. Или непоседливые и охваченные тягой к перемене мест, неугомонные странствующие ремесленники — вроде того, чей переносной дубовый короб (изготовленный в Х веке), полный кузнечных и ювелирных инструментов, был обнаружен при раскопках в Местемире на «готском острове» Готланд[85]…

Но обратим наши взоры на район устья Одры, уважаемый читатель. В той области одним из важнейших товаров было зерно, хлеб, жито. Еще в XIII веке в бывшем славянском поморском Щетине (ставшем к тому времени уже немецким померанским городом Штеттином) хлеб по старой памяти мерили и расфасовывали в мешки для отгрузки, используя норвежские единицы веса. Подобные прочно укоренившиеся привычки порой указывают на существование, в прошлом, отношений торгового товарообмена, подтверждаемое, в данном конкретном случае, находками при раскопках средневекового Щетина, многочисленных предметов скандинавского происхождения. Необходимой предпосылкой международной торговли любыми товарами массового потребления было, естественно, развитое судоходство, к которому мы с Вами, уважаемый читатель, не замедлим обратиться. Доподлинно не известно, перевозилось ли жито по морю только в расфасованном виде, в мешках и тюках, или также в виде сыпучего, или насыпного, груза. Однако обе эти формы транспортировки зернового хлеба требовали от грузоперевозчиков большой осмотрительности и принятия надлежащих мер предосторожности, ибо в противном случае груз впитывал бы воду из корабельных бортов — во всяком случае, необходимо было тщательно укрывать зерно шкурами, промасленными или пропитанными жиром.

Наш добрый старый дипломат, барышник и работорговец Ибрагим ибн Якуб — кто же еще?! — сообщает нам еще об одной отрасли торговли, повествуя об экспорте лошадей из владений князя северо-западных славян-ободритов Накона: «Его земля…изобилует лошадьми, и потому таковые вывозятся из нее». Судя, по всему, торговля не только лошадьми, но и скотом была достаточно оживленной, хотя и осуществлялась, в основном, по сухопутным торговым путям. Впрочем, документы, датируемые XIII веком, сообщают о торговле лошадьми на «готском» острове Готланд, подтверждая традиционную для юго-восточного побережья Балтики привилегию владельцев кораблей повсеместно пасти лошадей, находящихся у них на борту. Следовательно, перевозка лошадей (и, видимо, скота вообще) по морю давно уже была обычным явлением…

К числу продуктов сельскохозяйственного производства, наиболее часто менявших своих владельцев в результате дальних перевозок, принадлежали, вероятно, также вяленое мясо, солонина, шерсть и шерстяные ткани (в Волине-Волыне археологами были обнаружены фрагменты шерсти от овец пород, распространенных в Швеции и Фрисландии), шкуры, сукна, льняные ткани, растительное масло, мед, воск (пользовавшийся, как уже говорилось, постоянным спросом в христианских странах, как сырье для изготовления такой важной принадлежности церковного служения, как свечи), вино (ценимое не только как важнейший предмет христианской литургии). Многочисленные находки остатков керамических сосудов, изготовленных в гончарных мастерских северо-западных славян, на скандинавском побережье Балтики и в восточнославянских торговых центрах, включая Новгород и Старую Ладогу, побудило ученых к предположению, что они попали туда в качестве тары для меда и иных товаров. С учетом их количества, немецкий врач-патологоанатом Рудольф Вирхов (1821–1902), друг откопавшего легендарную Трою археолога-самоучки Генриха Шлимана, даже высказал в свое время мнение, что шведский торговый город Бирка на озере Меларен был основан и пребывал, с момента своего основания, под властью не норманнских викингов, а балтийских славян. Впоследствии гипотеза Вирхова была опровергнута, однако не подлежит сомнению факт того, что объем подобных находок и, возможно, тогдашнего торгового обмена, служил весьма благоприятной почвой для возникновения подобных предположений.

Весьма прибыльной была торговля еще одним видом товара, приобретаемым в ходе войн и грабительских набегов — «живым товаром», «двуногим скотом», или по-нашему, по-русски — «челядью» (в Древней Руси так и выражались — «ополониться челядью»). Возникновение и утверждение феодального строя стимулировались как плугом, так и мечом. Оно неизменно и повсеместно сопровождалось бесчисленными вооруженными конфликтами. Одним из результатов переменчивости военного счастья были военнопленные, продаваемые в рабство. О масштабах торговли «челядью» можно судить хотя бы из сообщения Гельмольда из Босау, согласно которому в 1168 году после всего лишь одного успешного военного похода славян-ободритов на датчан были выставлены на продажу семьсот плененных бодричами данов. Впрочем, торговлей людьми занимались не только северо-западные славяне. Памятуя о фрагменте, касающегося ПОРАБОЩЕНИЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ, цитированного нами выше хрестоматийного труда классика марксистской исторической науки Фридриха Энгельса, добавим, что тщательно штудировавший Фридриха Энгельса и Карла Маркса, их верный последователь и несгибаемый большевик из рядов ленинской «старой гвардии» товарищ Михаил Николаевич Покровский так и писал на с. 22–23 своей «Русской истории в самом сжатом очерке» о первых князьях Древней (или, по Марксу-Энгельсу — «готической», gotisch, «готиш», то есть буквально — «готской») Руси: «(первые новгородские и киевские князья — В. А.)…были рабовладельцами и работорговцами: захватывать рабов и торговать ими было промыслом первых властителей русской земли. Отсюда непрерывные войны между этими князьями, — войны, целью которых было „ополониться челядью“, т. е. захватить много рабов. Отсюда их сношения с Константинополем, где был главный тогда, ближайший к России, невольничий рынок. Об этом своем товаре, „челяди“, первые князья говорили совершенно открыто, не стесняясь: один из них, Святослав, хотел свою столицу перенести с Днепра на Дунай, потому что туда, к Дунаю, сходилось „всякое добро“, а среди этого „всякого добра“ была и „челядь“. Кроме этого на рынок шли и продукты лесного хозяйства — меха, мед и воск. Это все князья добывали „мирным путем“, собирая в виде дани со славянских племен, которые им удалось покорить. Но рабы были самым важным товаром, — о них больше всего говорится в договорах первых русских князей с греческими императорами.

Воины северо-западных славян