Избранник

— Да-а…

Стук.

— И мат.

Послышался вздох.

— Ну, обыграл старика.

Я услышал, что Сым тяжело встает на ноги.

— Доброй ночи, Сым.

— Нам здесь не до сна. Надо охранять пленника.

— А, что он совершил?

— Не могу сказать, Гань. Даже тебе не могу. Это тайна Императора. Скоро сам все узнаешь.

— Я готов служить Императору.

— Да? Ты гость. И не в моих правилах взваливать на гостей обязанности. С тобой останутся двое охранников. Их дело бодрствовать, а ты отдыхай.

— Угу. Я прослежу, чтоб не заснули.

Раздались шаги. Прошуршала перегородка. Снова шорох и снова шаги. Шорох. Тишина.

Я полулежал у стены, ловя каждый звук. Ну, хоть намек на звук! Спать я не хотел и не собирался.

Зашла луна, и комната погрузилась во тьму. Я начинал терять надежду.

Время от времени дремал. Голова падала на грудь, и я видел перед собой картины одну ярче другой. Детство, цветущие сливы, дом отца, экзамен. Но тут же снова просыпался.

Шорох! Но, нет. Это не перегородка. Что-то другое. Прислонился ухом к стене. Треск разрываемой бумаги. Острие меча вышло из стены прямо перед моим носом и поползло вверх. Я отпрянул.

— Не бойтесь, молодой господин, это я, — тихий-тихий шепот.

Надо мной, там, где минуту назад была картина с птицами стоял мой верный Гань Хао.

— Руку, Мэй, осторожно.

Я перешагнул через нижнюю фанерную часть стены и оказался в соседней комнате. На полу лежали двое воинов, и два больших темных пятна расплывались под ними. Я понял, что это кровь.

— Быстрее, молодой господин. Пока не опомнились остальные.

— Сейчас, только возьму меч, — и я вытянул клинок из-за пояса у одного из мертвецов.

Мы выбежали из дома, и Гань потянул меня вверх в горы.

Стало холодно. Близился рассвет, а мы все шли и шли, продираясь через лес. Я стиснул зубы и молчал.

Взошло солнце, миновал полдень, а Гань так и не сказал ни слова. Только к вечеру, когда я уже падал с ног, мы наконец остановились и мой спаситель решился разжечь костер. Нарыл каких-то корешков рядом на склоне и положил запекать в угли. Сел у костра и только тогда спросил:

— Ну, что ты натворил?

У меня было время придумать ответ.

— Я влюбился в наложницу Императора, и мы решили бежать. Но на нас донесли.

— Эх, молодость! Когда успел-то? Ты же сидел за свитками!

— Любовь — это, как взмах крыльев бабочки.

Гань поморщился.

— Угу, быстро. Другой девицы не нашел?

Я вздохнул.

— Не больно-то это соответствует сыновней почтительности.

Выпороть бы тебя! Жаль не мне решать — господину. Экзамен завалил?

— Сдал. Стихотворение признали лучшим.

Ну, не удержался от хвастовства.

— И теперь все кобыле в задницу?

«Пилишь — пили,» — думал я. Отец бы тоже пилил. Но я не могу сказать тебе правду. Тогда ты не будешь ругать, не за что. Ты поднимешься на ноги, отойдешь на три шага и сделаешь три земных поклона. А потом возьмешь меня за ручку и отведешь обратно. Ведь так? Одно дело освободить нашкодившего мальчишку и совсем другое — лишить умирающего государя его шэньди. Это прямая измена. Преданность Императору превыше преданности господину, и ты об этом знаешь. Ты слишком честен, Гань, чтобы поступить иначе.

— И куда бежать собираешься? В Когуре, в Пекче, или, может быть, в Царство Ямато?

— Хоть в Индию! Хоть в Страну Кратос! Лишь бы подальше.

— Хм… — Гань выкатил из костра запеченный корень. Дал мне. — В Страну Кратос — это интересная мысль.

Утром ни свет, ни заря Гань разбудил меня.

— Поднимайся, молодой господин. За нами погоня.

Я не слышал никакой погони, но поднялся на ноги и отряхнул одежду. Мне нечасто приходилось спать на голой земле, но выдержав государственный экзамен, я полагал, что выдержу все. Здесь прохладно, зато горный воздух, а не духота кельи экзаменующегося, впрочем, не исключающая холода.

— В горы, Мэй, вверх! Как они нас нашли?

Утренний ветер донес людские голоса и конский топот. Пока далеко внизу.

Мы миновали перевал и начали спускаться. Вдруг Гань остановился. Прислушался и резко повернул вправо. Мы снова карабкались вверх.

Солнце высоко поднялось над горизонтом и играло на пожелтевших листьях и блеклой траве. Стало теплее.

Гань Хао вынул меч и пошел медленнее. Выразительно посмотрел на меня. Я тоже достал клинок.

— Осторожно, Мэй, — прошептал он. — Будь начеку.

Тишина. Ничего не происходило. Только шуршала трава под ногами, и Гань был весь, как натянутая струна саньсяня[6].

Впереди, в просветах между деревьями показались густые заросли кустарника. Гань резко взял вправо к светлой бамбуковой роще. Кивнул мне. Бросился бегом.

Мы не успели. Сколько их было? Не знаю. Человек десять. Отлично вооруженные императорские воины бросились на нас из зарослей.

«Слежение должно быть слабым, а обнаружение сильным,» — вспомнил я цитату из трактата по стратегии. Гань знал его много лучше меня, и один из нападавших сразу оказался на острие меча.

Мне всегда было далеко до Ганя в искусстве боя, но научил же он меня хоть чему-то! Я оборонялся, довольно удачно отбивая удары, но никак не мог достать клинком ни одного из нападавших. Да что! Кисть и бумага всегда подчинялись мне с большей охотой, чем меч.

И тут я понял. Мои враги делали все, чтобы выбить у меня оружие, но старательно избегали наносить удары. Еще бы! Как можно поранить священное тело шэньди! Если бы не это, я не продержался бы и минуты. А выбить клинок — попробуйте! Рука у меня твердая, хоть, может быть, и не очень искусная. Похоже мне надо защищать Ганя, а не Ганю меня.

«Стратегия учит смотреть по сторонам, не перемещая глаз».

Никогда не умел. Я был так занят своими противниками, что совершенно не представлял, что делает мой вассал. Только слышал топот ног, редкие удары клинка о клинок, воинственные крики и стоны (не знаю чьи).

Я приоткрылся, пропуская клинок врага, и увидел ужас в его глазах и то, как отчаянно он пытается удержать руку. Поворот. Шаг. Меч прошел в ногте от моей груди, разорвав одежду. И тогда я ударил. Первый!

Неплохая тактика. Займемся вторым. Я сменил позицию и краем глаза увидел Ганя. Он расправился со своими врагами и спешил мне на помощь.

Ну? Двое против четверых — уже не так безнадежно, как двое против десятка.

Почему Гань так бледен? Он ранен. Одежда в крови. Но только ли это?

Послышался звон оружия и топот множества ног. Словно в костре, трещали сучья. Со всех сторон. Но это было где-то на границе сознания. Пока мы пытались собрать в кучу наших противников, нанизать «рыбу на нить».

За деревьями мелькали одежды. Шелк халатов, кожа доспехов. Сколько? Уже неважно. Вполне достаточно, чтобы раздавить двух сопротивляющихся безумцев, даже если им помогает сам бог войны Хатиман.

Наши враги внезапно отступили, слившись с остальным войском. Мы остались одни в центре круга воинства, ощетинившегося копьями и поднявшего луки. Я опустил меч.

Солдаты слегка расступились, пропуская вперед дородного воина. Круглая бочка, туго затянутая в доспех. Я не сразу узнал Сыма Тай-ши.

Он не смотрел на меня.

— Гань Хао, ты помог бежать шэньди.

Гань повернулся ко мне. Жесткий взгляд, почти вещественный, как шест в поединках монахов. Я отступил на шаг. Наверное, кивнул. Не помню. Меня схватили сразу несколько воинов. Вывернули руки. Меч упал на землю.

Гань Хао больше не интересовался мною. Он в упор смотрел на Сыма.

— Почему ты мне не сказал?

— Не мог. У меня был приказ. Я не знал, что шэньди — сын твоего господина. Отдай мне меч.

Гань покачал головой. Вложил длинный меч в ножны и бросил их на землю перед собой.

— Скоро возьмешь. А короткий мне еще понадобится.

Сым кивнул.

Гань Хао опустился на колени, развязал пояс и раздвинул полы ханьфу[7] на животе, подоткнул края под колени. Обтер кровь врагов с меча-спутника.

Я сразу понял, что он собирается последовать обычаю восточных варваров, что теперь так распространен. И Сым не будет ему мешать.

— Мой долг перед государем и мой долг перед господином пришли в противоречие, — проговорил Гань Хао. — Я не могу его разрешить. Мои чувства и мои этические принципы взаимно исключают друг друга.

Воины почтительно ждали.

Гань поклонился, обернул краем одежды меч у рукояти и вонзил его себе в живот. Провел вверх, по диагонали, и склонил голову.

Я рванулся вперед, но меня удержали.

Сым Тай-ши шагнул к своему другу, поднял меч и отрубил ему голову.

Потом обернулся ко мне.

— Это твоя вина, шэньди. Твой вассал пытался спасти тебя от твоего предназначения, и ты позволил ему ввязаться в это заранее обреченное на провал предприятие. Ты привел его к гибели. Думаю, Император побрезгует тобой. Ты не достоин служить ему как шэньди. Но то ему решать. Нам приказано готовить тебя.

Он кивнул человеку в длинных малиновых одеждах ученого лекаря. Тот развязал свою суму и вынул золотой сосуд и чашу. Только золото может касаться священного тела шэньди.

Подошел ко мне, налил на дно чаши темной густой жидкости. Поднес к моим губам. Я понял, что это, и отшатнулся, насколько позволяли крепко державшие меня руки воинов.

Сым Тай-ши свирепо смотрел на меня.

— Пей, шэньди! Мы все равно сможем влить тебе это в рот. Но лучше, если ты выпьешь сам.

Все! Если объявленный шэньди пригубит напитка перевоплощения, он воистину станет шэньди. И ему не будет пути назад.

Но выхода не было. Они не позволят мне даже умереть! И я пригубил терпкого горьковатого напитка.

Тепло разлилось по жилам, и стало легче дышать. Волнение ушло. И отчаянье, словно растворилось в этой чаше. Я допил ее до дна. И почувствовал себя как-то по-другому, или другим. Мое предназначение больше не пугало меня.

Я посмотрел на Сыма Тай-ши и увидел в его глазах торжество. Но он тут же опустил взгляд, упал на колени и трижды коснулся лбом земли.

Поднялся на ноги и кивнул коренастому человеку в простой одежде.

— Несите!

Принесли цепи. Золотые. Надели мне их на руки и на ноги. Оказывается, золото весьма тяжелый металл!

И все воинство в полном составе пало на колени и трижды ударилось лбами о землю.

Меня посадили в паланкин. Теперь золотой. Рядом выстроились монахи в оранжевых рясах с курящимися палочками благовоний и колокольчиками.