Великая чума

Наталья Точильникова

Великая чума

Ее лицо заметал снег. Брови, когда-то черные, превратились в два тонких белых перышка и волосы подернулись инеем, как сединой.

— Марин!

Она лежала на горе других мертвецов, как все брошенная в подворотню. Хоронить не успевали. Даже дворян. Наследница замка Шинон уравнена с крестьянкой. Чуме безразлично.

Почему он не вернулся раньше! А, если бы и вернулся? Что бы он мог сделать? Чума не опасна для него, но не для нее.

Этьен осторожно провел рукой по ее щеке. Холодна. Снегурочка.

Лунный свет на его руке. Тонкое серебряное кольцо сверкнуло на пальце.

Там, за епископским дворцом, по замерзшей Сене, мела поземка и Нотр-Дам белел в лунном свете, как снежный замок. Воздух пропитан дымом, увы, не спасающим от чумы.

Этьен покидал Париж. Его путь лежал в деревеньку Баньё, что неподалеку от аббатства Сен-Жермен де Пре.

Невысокий холм был полностью покрыт снегом. И заснеженные деревья чернели на фоне рассвета, густого, как бордосское вино. Крыши под снегом. И ни одного дыма.

Литой крест у дороги. Как кружево. Первый луч солнца сквозь литье.

Церковь святого Эрмелана почти не отличалась от богатого деревенского дома. Та же двускатная крыша, стены из желтоватого песчаника, только маленькие узкие окна напоминают бойницы. Построена века два назад и среди многочисленных деревенских церквей выделяется только именем. Нотр-Дам де… Подставить название деревни. А здесь «Святой Эрмелан».

Этьен хорошо помнил это строительство. И священника отца Дидье.

Калитка в ограде не была заперта. Маленькое кладбище при церкви. Этьен прошел мимо надгробий к высокой дубовой двери.

Церковь жила. Не затхлый запах покинутого дома — дым свечей, и плавящегося воска.

Скромная обстановка. Беленые, не расписанные стены. Деревянная скульптура мадонны над чашей со святой водой.

Этьен преклонил колено и коснулся пола рукой.

Отец Дидье молился у алтаря. На звук шагов он обернулся. Пожилой человек с острым носом и глубоко посаженными глазами. Седина обрамляет тонзуру, неуклонно перерастающую в лысину.

— Этьен, рад тебя видеть, — немного устало, но без всякого удивления.

Священник поднялся на ноги. «Очень сдал за последний год,» — подумал Этьен. Отец Дидье вовсе не был аскетом. Снисходительно относился к грехам паствы и пил вино на деревенских свадьбах. Теперь перед ним стоял сухой выцветший старик.

— Пойдем в дом, Этьен. Что, постарел?

Гость не решился возражать, кивнул.

— Что вас мучает, святой отец? — спросил он, когда они уже сели за стол в домике священника.

— Теодицея, — усмехнулся тот.

— Святой усомнился в справедливости Божьей?

— Ну, какой я святой!

— Не отрицайте очевидного.

— Очевидного не существует. Господь дарует долгую жизнь. Но зачем? Может быть, только для того, чтобы нас испытывать? С чего вы взяли, что это признак святости?

— Не огорчайте меня, святой отец. Я пришел из города. Может быть, я принес чуму. Но только потому, что знал, что для святых она не опасна.

— Чума уже была здесь.

Его голос прозвучал глухо, как похоронный колокол.

— Мы одни в Баньё, эльф. Здесь больше никого нет.

— Что ж, значит некого бояться.

И он снял с пальца серебряное кольцо. Положил на стол рядом с кособокой бутылкой недорогого вина. И священник увидел его лицо. Слишком красивое. Слишком выдающее расу. Слишком большие, чуть раскосые глаза, слишком тонкий нос, слишком яркие светлые волосы. Эльфа не спутаешь с человеком, только если он не отводит глаза.

— Ты разлюбил людей, Этьен. Тебе надо исповедоваться.

Эльф усмехнулся.

— Мне ли? Мой дед принял крещение вместе с Хлодвигом, мой отец воевал с Шарлеманем, мой дядя был епископом и оставался католиком на катарском юге. Никто тогда не сомневался в его вере! Мы жили среди людей: лечили, строили храмы, сочиняли баллады, с мечом в руках защищали их государей. А теперь нас обвиняют в том, что мы вызвали чуму.

— Не один я мучаюсь теодицеей, — горько усмехнулся священник. — Чтобы оправдать Бога, легче всего обвинить кого-то другого.

— Но вы-то не верите?

— Во времена моей молодости считалось, что эльфы — это непадшее человечество. Я до сих пор в это верю. Хотя, судя по тому, как ты кичишься своими предками, вы заразились от нас духовными грехами. Дай Бог, чтоб не остальными.

— Духовными? Да! У меня тоже проблемы с теодицеей…

Священник внимательно посмотрел на него.

— Марин умерла…

— Я мечтал вас повенчать…

Стемнело. Священник зажег свечу. Запахло медом. Ветер запел за окном. Или не ветер?

— Этьен! — тихо-тихо, как вздох, как поступь снега.

— Слышишь?

Отец Дидье накинул плащ.

— Пойдем посмотрим.

Над заснеженными полями царила полная луна. А у подножия холма, словно в озере лунного света, двигались полупрозрачные фигуры. Тихая музыка, почти неотличимая от стона ветра. То ли с небес, то ли из адских глубин.

— Мертвые водят хороводы, — сказал священник. — Моя бывшая паства. И так каждую ночь. Я не смог вывести их к Свету, но и аду они не нужны. Бесы уводят грешников, ангелы — праведников. Только они остаются. Обычные люди. Они забыты.

— Этьен!

Хрупкая фигурка отделилась от остальных и поплыла к вершине холма. Она приближалась, и сквозь нее просвечивали ветви деревьев.

Улыбнулась белыми губами, откинула назад темные волосы в блестках снега… Или это было ночное небо?

— Я нашла тебя.

Этьен шагнул к ней, коснулся ее руки. Ладонью вверх, словно приглашал на танец. На ладони сверкнуло серебряное кольцо.

— Надень.

Девушка дотронулась до кольца, и ее рука стала непрозрачной и задержалась на его руке. Он помог ей надеть кольцо, и ветви деревьев исчезли за ее спиной. Она стояла на снегу. Почти настоящая.

— Что ты наделал! — прошептал священник.

Эльф отвел глаза, но руки девушки не отпустил.

— Святой отец, вы нас пустите?

Священник молча повернулся и зашагал к дому.

Он угрюмо сидел за бутылкой вина, пока смеющийся дух Марин де Шинон при помощи эльфа завешивал плащом угол комнаты.

Наконец он встал и сорвал плащ.

— Мы здесь только на ночь, — сказал Этьен. — А потом уйдем.

— Грешить уйдете?

— Так повенчайте нас.

— Венчают живых! Иди сюда, Этьен, садись.

Эльф сел за стол напротив старика, Марин осталась одна в глубине комнаты.

— Ты дал духу призрачную жизнь… Ну и что ты собираешься с ним делать?

— Жить.

— Не богохульствуй! То, что ты задумал, хуже кровосмешения.

— Быть может…

— Все равно рано или поздно тебе придется отпустить ее. Лишь кончится чума — и о ней вспомнят, ты не сможешь удержать ее.

— Мне бы все равно пришлось отпустить ее, просто это произойдет на тридцать лет раньше.

Священник молчал.

— Мы уйдем, — повторил Этьен.

— Никуда я вас не пущу. Я открою для… девушки комнату прислуги. Но ты туда не войдешь.

Наступила весна. Снег сошел, обнажив желтую прошлогоднюю траву. Потянулись к солнцу лиловые крокусы и белые подснежники.

Этьен несколько раз порывался уйти, но воля святого была сильнее, и они оставались. Чума шла на убыль и, наконец, они решились выбраться в город.

По улицам Ситэ шло карнавальное шествие, предводительствуемое смертью, скорее комичной, чем страшной. Она размахивала бутафорской косой и орала всем «Покайтесь!»

Отец Дидье преклонил колени и серьезно покаялся. Процессия была в восторге. Хохотали буржуа, переодетые чертями, и просто горожане в масках, не озаботившиеся пошивом более сложного карнавального костюма. Летели ввысь искры от факелов.

Отсмеялись, полетели дальше с визгом и криками.

Священник поднялся, отряхнул рясу.

— Стоит ли так искушать Господа, отче? — спросил Этьен.

— Какое это искушение по сравнению с великой чумой?

Откуда-то сверху послышался звон колокольцев. Там, над улицей, был натянут канат. По канату шел человек в яркой одежде фигляра. Все знали этого человека, его звали Жан Мизерабль. И уже три века, по праздникам и воскресеньям, и просто погожими вечерами он балансировал над городом на своем канате. До великой чумы подозревали, что он святой, ставший комедиантом из смирения, во время — что колдун, теперь же горожанам было все равно, кто он. Они просто любовались представлением. И Дух Марин во все глаза смотрел вверх, прижимаясь к плечу Этьена.

Эльф поглубже надвинул капюшон. Эти буржуа кажутся безобидными, но осторожность не помешает.

— Может быть, затем и нужна была великая чума, чтобы буржуа стал буржуа, а фигляр фигляром, — тихо проговорил священник. — Наверное мы чего-то не поняли в замысле божием, слишком увлекшись служением ему.

Этьен вспомнил толстых деревянных святых, только вышедших из-под резца мастера в новых храмах, и поморщился. Новый вкус ему не нравился.

— Вряд ли она была нужна.

Близилась полночь, и в толпе горожан появились новые фигуры. Легкие, полупрозрачные. Мертвые веселились вместе с живыми. Только никто их не видел, кроме эльфа и святого. Да еще духа мертвой девушки.

Нет, видел!

— Как ты сбежал с костра, Жан Мизерабль?

Один из призраков уставился на канатоходца, поднял с земли призрачный камень и запустил в него. Камень пролетел сквозь тело циркача, словно он был бесплотен, но Жан вскрикнул, пошатнулся и сорвался вниз. В последний момент поймал канат и повис на руке.

Этьен поднял голову на крик, и капюшон сполз с его головы.

Призрак повернулся к нему и расхохотался.

— И ты здесь, эльф? Колдун пришел посмотреть на колдуна!