Помоги проекту - поделись книгой:
— Знаете, я как пощупал ему пульс – а он холодный сам, и глаза такие, знаете, так я вспотел в момент, только таким холодным потом пробило, что ледяшками буквально вспотел – доверительно рассказывал водитель.
Ира сочувственно улыбнулась и впервые за все время, пожалуй, отчетливо подумала о том, что все это время гнала от себя. О том, что нет у Витьки будущего. Жизни человеческой у него тоже не будет. Будет тягостное, жалкое выживание, тяжеленная работа впроголодь и впустую. И если она к нему вернется – то и у нее все будет плохо. Как ни корячились на зачистках – а жратвы на зиму не собрали, разве что вонючий вискас поможет протянуть ближайшую зиму. Свинки – хорошее подспорье, только и их кормить нечем, не коровы они, травой сыты не будут.
Боеприпасов больше не стало, а продвигаться дальше по дорогам – будут поселки еще больше, зомби еще гуще. Там патронов не хватит точно. Значит еще одна—две деревушки – и все, придется дубинами работать. Или топорами. Витька толковал как—то , что по зиме зомбаки будут вялые, можно патроны экономить.
Положим зимой можно будет дубинами — топорами махать, ладно, хотя в избах с низкими потолками топором не размахнешься толком. А дальше что? А дальше – медленное угасание. И держится все на Витьке и на ней, Ирке. Вот сейчас она уехала – Витек дерьма ковшом хлебнет, Вера ему не помощь. И ведь не переубедишь балбеса, он все время любил повторять фразу какого—то напыщенного итальянца: «Лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме!» То—то этот тальянец не остался председателем колхоза в деревне, а дернул в императоры. Ирину не раз тянуло ляпнуть это в ответ на древнюю цитату, но сдерживалась, знала, что партнер обидится не на шутку...
— А я еще такой дурень был, что сначала уладил все по контрактам на круизы, все подписал. И пошел еще – представляете, какой идиот – все—таки коллегу проверить. Я же подумал, что он просто не в себе, напился сильно, бывало такое у наших, думал проспится и все будет в полном порядке. Пульс-то я не мастак щупать! Ну а холодный – так и такое бывает. Я же не знал тогда! Представить себе не мог!
А он из одеяла сумел выпутаться – а может его горничная выпустила и опять на меня попер. Вот тут я и испугался – вчера—то не разгядел в сумерках, что да как, а тут на свету – вот и глянул, а потом еще и пульс… А внизу тоже шум – с визгом. И ни одного таксиста! Я звоню домой – жена криком кричит, дескать в Москве что—то ужасное творится, страшно ей за детей. Ну, представляете мое положение?
Ирка заела сладкое вино бутербродиком и кивнула, думая о том времени, когда ее папка еще был нормальным крепким, веселым мужиком и часто по осени притаскивал «с рыбалки» гусей и уток. Те перед отлетом жрали в три горла, готовясь к тяжелому пути и накапливали в печени жир – как верблюд в горбе. И не знала она, что ест эту самую фуа—гру… тут правда вкус немного другой,навалено специй как из мешка, но основа—то та же…
— Я очень расстроился! Представляете – машину угнал! Увидел стоящую таратайку с водителем, подошел, спрашиваю его – а он возится и скулит. И глаза эти, как у коллеги! Как на меня нашло – я дверь открыл, выпустил его. Он – за мной. А я вокруг машины оббежал – и перед носом его дверь захлопнул. Они же медленные, пока не поедят. Ключи в замке были, двигатель работал, рванул с песнями.
— И проскочили? – спросила Ирина, чтоб все—таки поддерживать беседу не только многозначительными взглядами, улыбками и кивками.
— Километров пятнадцать! А потом бензин кончился. Видимо датчик в машине был неисправный. Я пока разобрался – чуть с ума не сошел. Стоит на половине бака индикатор и все тут. Однако, я немного одумался. Не дело так опрокидью кидаться – я же в гостинице все свое добро оставил. При себе только ай—под, да бумажник. Пока шел обратно – думал, что дальше делать.
— Во второй раз я уже приготовился как должно, все нужное собрал. Да, машину с водителем нанял, до Питера ехать. И недорого. Сравнительно конечно недорого. Вроде как из—за того, что еще двое попутчиков со мной поехали. Слушаете? – неожиданно спросил здоровяк – водитель.
Ирка утвердительно кивнула, продолжая прикидывать – каково Витеньке придется зимой, а особенно через год – другой. Получалось весьма кисло и чувства она испытывала двойственные – некое злорадство и жалость. Угонять машину он уже не хотела. Меньше всего из—за приторного винца и этой дурацкой фуа—гры. Меньше всего.
Просто некуда ее было угонять. Да и незачем. Биться за благосклонность невенчанного мужа может и стоило бы, будь они действительно единственными выжившими, ан выживших—то куда как больше. Кто—то и завалы на трассе расчистил и самолетами разведывал и вот – прет весьма мощная по нынешним временам колонна серьезной техники с серьезными дядьками…
— Я к сожалению поздновато сообразил с кем еду, они меня по голове ударили и стали душить. Удавка, знаете? Я из машины выскочить смог, но уже был не боец, после ударов ослаб, в глазах темнело. Запомнил только, что у одного из них – совсем мальчишки, школьника – была свернутая газетка. Вот он этой газеткой меня по голове и приложил. А в газетке вероятно была монтировка или кусок трубы. Мне здорово повезло – очнулся оттого, что мне кто—то уши трет. Я глаза открыл, никак не разгляжу, кто это. Потом с трудом сфокусировал – понял, что не зря меня по голове били, я спятил. Уши мне тер заправский японский ниндзя.
— Ниндзя? – переспросила Ирина, как раз посчитавшая, что свинки без самца потомства не дадут, значит все имеющимися с свинарнике и закончится. Разве что догадаются в лес на выпас пустить, надеясь приманить кабана. Интересно, вот собаки с волками иногда вяжутся, хотя куда чаще волки собаку просто едят. А вот как у свинок?
— Да—да! Настоящий ниндзя! В черном, одни глаза видны, за поясом самурайский меч, еще какой—то нож… И трет мне уши. Кое—как кровищу уняли. Текло сильно, даже на запах пришла пара мертвяков – видать не меня первого в этот местечко привезли, глухое там местечко было. Они тоже голые, как я. Думал, что точно не уйду, а этот ниндзя своим мечом им сначала руки, а потом и головы снес. Потом доволок меня до своего экипажа – еще более диковинного – представьте – два велосипеда собраны этаким катамараном четырехколесным и с багажником. Я кое—как усидел, но вез меня он.
— Ниндзя? – решила не слишком разнообразить свои вопросы Ира.
— Да он не ниндзя оказался. Обычный школьный учитель, решил глянуть чем это его выпускнички занимаются. Меня ведь десятиклассники отволтузили, как выяснилось. А сам он не японец, просто вот нравилось ему всякое японское и когда Ужас пришел, он таким образом от него и защитился. Как бы если на тебе героический костюм, то и тебе придется соответствовать и другие задумаются. К тому же его немножко сумасшедшим считали. А у нас в провинции сумасшедших слегка и побаиваются и почитают немного.
Я так думаю, что играя ниндзю, ему становилось жить проще. Приехали мы с ним в школу. Несколько дней я отлеживался. А он меня кормил – поил и мораль читал. Да я уже и сам понял, что вел себя как идиот, кинулся не подумав, не собравшись, безоружным. На это ниндзя—учитель особенно напирал.
— А дальше? – с интересом спросила Ирина. Повествование немного отвлекло от раздумий на тему как Витенька жить без нее.
— О, дальше было и смешно и грустно – оказалось, что под мои габариты у ниндзи нет одежды. Единственно что подошло – форма советского солдата – у них в школьном музее хранилась. Выдавали ее за военную, но там на штампе было, что пятидесятые годы выпуск. И сапоги, кирзовые. Представляете? Я такие в армии еще носил, так что привычно было. С оружием было сложнее – сначала с топором ходил, и даже пару раз пришлось применять. Но этим никого сейчас не удивишь.
Глава 4. Кронштадт. Навьи с той стороны Реки.
— Ну и как по—твоему дело провернется? – спрашиваю я Енота.
— Не берусь судить.
— Но ты же опытный человек?
— Да понимаешь, тут начинается малознакомая мне местность. Диверсионные действия – это не психология и коллективное бессознательное или там еще какой фрейдизм. Совсем иное. Арифметика и физкультура. И иногда алгебра. Загорцев так давно написал и совершенно прав в этом. По канонам невозможно вписать в прогноз акции разумного морфа и его бестию. Это все равно, как если бы мы применили боевого африканского слона и отделение медведей на велосипедах. Сработает блондинка как предполагается – нам и чесаться не понадобится. Пойдет нас драть – вообще все к черту. Так что не знаю. Ты запомни – твое дело — чуть что стало подозрительным – подай ключевое слово, мы твоим питомцам вынесем мозги в момент.
— Какое ключевое слово? – растерянно спрашиваю я.
— Такое, что нейтрально для окружающих, а для нужных людей имеет силу приказа. «Момент истины» — читал?
— Читал, еще в детстве.
— Тогда сам должен помнить. Сказал человек вроде нейтральное «не могу понять», а для сотрудников это означает «внимание!», а совсем мирное «будьте любезны» — вообще приказ «к бою!» Вот ты и придумай коротенькое нейтральное слово, не слишком употребляемое, да еще и постарайся, чтоб не забыть его по ходу дела. Понятно?
— Ну коротенькое зачем, понятно. Длинное могу не успеть договорить. Нейтральное – тоже ясно, чтоб не встревожить и так обозлившихся морфов. Забыть нельзя – тоже понятно. А с чего не слишком употребляемое?
Енот ухмыляется: «Зашел я к знакомым. А там у них песик такой нехилый. Мастино Наполитано порода называется. И совершенно индифферентный. Сели чай пить, этот лошадь рядом со мной уселся. Знакомец болтает о чем—то. Увлекся – не заткнуть. Тут вдруг песик, не говоря дурного слова, меня за локоть своей пастью – ням! Нет, не укусил, просто ВЗЯЛ. Такие знаешь зубастые тиски, не пошевелиться. Ощущения сильные, да. Знакомец сконфузился, песику значит: «Фу!».
Песик меня отпустил, сидит смотрит. Я интересуюсь – что это было? Знакомец сконфузился еще больше и говорит, что песик этот хорошо дрессированный и никого сам не обидит. Надо произнести ключевое слово, чтобы он или обезвредил – вот как меня, либо рвать стал в клочья. Говоришь, дескать, условное слово «короче» — песик сразу человека обездвиживает.
— И тебя песик второй раз – ням?
— Вот именно!Хозяин опять сконфузился, опять «фу», а я ему ласково и душевно: «Осел ты тупой с кирпичом вместо мозга и сиди молча, а то, кретин шерстистый, сейчас опять что такое ляпнешь и порвет меня твой песик. И не прощайся, а то кто тебя дурака знает, что там у тебя за ключевые слова!» В себя пришел уже когда домой добрался и больше к этому знакомцу ни ногой. Ясно все?
— Куда яснее…
Плещет водичка, греет солнце, мотор урчит.
Помолчав, Енот продолжает: «Конечно задача не из сложных. Наша бронекастетная маневренная группа слепила бы этих троих в момент. Но политика. К слову можно было бы и еще проще — американский беспилотный «Пидаратор» послать – птички этого разноцветного инженера до пяти кило могут груза тащить свободно, влепил такой птичкой в ветровое стекло машины – и всех дел. А пять кило тола от машины оставят фук. Но это начальству виднее.
Я не берусь спорить. Руководить людьми очень сложно. Как правило категорически знают как командовать фронтами и корпусами люди, которые не командовали в реале и батальоном. Чем ниже опыт управления живыми людьми — тем большая уверенность в своем знании, «как надо в мировом масштабе».
По моим наблюдениям самые матерые знатоки мировой политики и эксперты — подкаблучники, больше всего в жизни боящиеся своих жен и тещ. Потому критиковать – оно можно, но лучше воздержусь. Пока вроде Кронштадтское руководство действует грамотно, большей части населения на благо, не только елите, так что можно считать, что я и поддерживаю всецело. Раз нужно провести такую операцию – будем проводить.
Пока же приходится под внимательным взглядом Енота проверить еще раз – все ли я с собой взял, все ли в порядке и все ли исправно.
Да, все в порядке – и автомат с пистолетом, и запасной пистолетик и боезапас для всего этого и фальшфайера и фляга с водой и медикаменты в сумке и все остальное, включая фонарик. На кой черт фонарик не знаю, но спутник как заправский старшина проверяет мою готовность досконально.
Когда я убеждаюсь, что взял с собой все, что нужно, Енот неожиданно спрашивает про то, как кот по имени Лихо Одноглазое пережил праздник. Отвечаю, что в последний раз, когда я на него посмотрел, Котяро прополз еще 20 сантиметров к своей лежанке.
— Героическая личность – рассеянно констатирует хромой.
— Это да. А тебя что гребтит?
— Ты о чем?
— Задумчивый ты какой—то. Опять же обычно балаганишь, а тут серьезен как невеста на свадьбе.
— Скорее тогда уж на Тризне – хмуро улыбается Енот.
— Это ты о чем опять же? – тяну клещами ответ.
— Дружок у меня, молодой историк из Старой Ладоги, теорию свою рассказал было дело. По его мнению славян потому соседи так откровенно боятся, что обычаи у славян были серьезные. По его мнению молодые воины у славян проходили инициацию, становясь навьями и в таком качестве ходили, так сказать, «за речку» соседей резать.
— Погодь, погодь, навьи – это же восставшие из могил мертвецы? Вредоносные духи? От них еще обереги помогали?
— Не совсем так. Дружок считал, что молодому воину для опыта нужно повоевать на чужой земле и без пощады. Ну а там всякое может быть, поэтому по живым воинам справлялась всамделишная тризна, как по умершим. Что там ни произойдет – а дух воина будет уже в благости, не вернется мстить неупокоенным. Ну и вели они себя на войне как на войне, нравы тогда были простые.
— А при чем тут тогда руны и обереги? Опять же навьи невидимы вроде, хоть и на конях?
— Ха, соседи—то ведь тоже разные. И в родстве есть и торговые партнеры и всякое такое. Вот для того, чтоб свояков от чужаков отличать и вводилась система опознавательных знаков. Воин видит – ага, на избе руна, или оберег годный, значит – этих резать нельзя. Зато у них и коню корм можно взять и еду себе и в баньке помыться. Но – уважительно, у своих берешь. А те помнят – навью в глаза глядеть нельзя, чтоб потом случись что – честно сказать – в глаза не видал никого. Так что руны – обереги – это банально опознавательные знаки.
— Лихо. И что потом?
— А потом воины возвращались с добычей «из—за речки» и отмечалось их новое рождение и после этого они уже не навьями, а людьми – возвращались по домам.
— Ну в общем такое конкретно раньше не слыхал, хотя похожие свидетельства о воинах—волколаках у многих народов есть. Причем для своих такие воины олицетворяют добро, только чужим злы. Как у немцев – вервольфы. И даже вроде как Богу угодны. То есть хоть и тьмы приспешники, но не Дьявола слуги, наоборот. И вот это – тоже очень характерно – как ты говорил: три фазы.
— Это когда я такое говорил? – морщится Енот.
— Да только что – сначала выделение инициируемого из племени – в твоем рассказе тризна, потом собственно инициация в том виде, что предлагалась, а по окончании – возвращение в племя уже полноправным членом.
— Членом в племя? – скорее по обязанности неохотно хохмит собеседник.
— Ну да. Ровно та же структура, что у запорожцев, что у людей — крокодилов. Так что вписывается. К слову у тех же эсэсманов, что удрали в Аргентину та же структура. Или у наших бандосов, ставших олигархами и банкирами. И никаких проблем, проблемы у тех, кто не вписался обратно в общество.
— Вот—вот. Если вовремя «из—за речки» не вернешься, получается кисло. Знакомец мой, историк этот, толковал, что если кто не возвращался вовремя, то опоздавших могли и по—настоящему прихоронить. Такой «застрявший в навьях» уже своим становился опасен.
— А, ну это видал. Называется нынче вьетнамским синдромом, хотя и описано до Вьетнама и интернациональное, когда человек возвращается в мир, а война в нем остается. Очень дескать трудно возвращать из такого состояния, надо потратить сотни часов у психоаналитиков и вообще лечиться долго и упорно. По мне так чушь.
— Это потому, что ты не воевал – отвечает Енот.
— Да ничего подобного! – у наших солдат после Отечественной никаких синдромов не было.
— То—то бандитизма было выше крыши и еще черпачок.
— Ну, так мужчины на фронте, а всякая мразота голову подняла. Кот на крышу – мыши в пляс. Но мне кажется, что когда воин воюет на правильной войне и свою правоту понимает – то не будет у него синдромов. А вот когда вместо войны невнятное наведение конституционного порядка или еще лучше исполнение интернационального долга, да и нанесение демократии, к слову, тоже из того же новояза – да еще газеты пишут о тех кто оттуда вернулся как о кровавых монстрах и садистах, да еще и судят по законам мирного времени – вот тогда у вояк крыша—то и съезжает. И синдром цветет.
— Теоретик! Ты сам—то таких видал? Которые «за речкой застряли»?
— Видал. Даже уже в ходе Беды такое видал – проезжали мимо блокпоста, попросили паренька глянуть. Еще весной, да. Я им толковал, что не психиатр, да за десять минут ничерта не пойму, но Ильяс в их положение вошел, так что по приказу осмотрел, побеседовал.
— И что?
— Да ничего. Рефлексы немного снижены. Реакция слегка заторможена, неразговорчивый. Мне—то ребята с блокпоста наговорили, что совсем безбашенный отморозок, морфов гробит почем зря, сам их ищет, и по спасении штатских – тоже отличился, но явно съехал с рельсов. Не то смерти ищет, не то еще что.
— Чем дело кончилось?
— Ну, понятия не имею. Мы вообще—то там считай случайно были, так что так. Единичная визитация. Единственно, что точно могу сказать – у этого малого резко уменьшились потребности. То есть до самых минимальных – поспать в тепле, поесть еду.
— Попить водУ.
— Ага. Еда и патроны – весь диапазон желаний.
— А, ну тогда похоже. На войне—то поспать, да поесть – вся радость. А без патронов этим себя не побалуешь.
— Смотрю я на тебя, к слову сказать, Енотище, и кажется мне, что ты тоже не вполне «из—за речки» вернулся. Если снижение надобностей об этом толкует, то твоя аскетичная жизнь как—то параллели проводит – осторожно замечаю я.
— Разумеется – кивает спутник – меня никто не увольнял, не дембильнул. Мы с Ремером и остальными ребятами пропали без вести просто. Так что да, «за речкой».
Меня удивляет, что он спокойно согласился. Вроде как у него те кто за речкой застряли – не положительные персонажи получаются.
— И что смотришь? Как говорилось – цветы на мне не растут и узоров на мне нет? – ухмыляясь спрашивает хромой Енот.
— Ну, просто прикидываю, опасно ли плыть с берсерком в одной лодке. Их же вроде сами викинги опасались, нет? Не кинешься кусаться—то?
— Не боись. Я не берсерк. Ну может слегка отморозок, но спокойный и рассудительный. Так что наслаждайся плаванием… Денек сегодня славный, а попозже и дождик будет.
— Не пойму я все же, за что вас так слили, спокойных и рассудительных.
— Ремер дурень. Честный и порядочный, а сейчас такое не в чести. Вот капитан и стал сильно неудобен. А от таких избавляются. Ты про Ульмана слыхал? Та же ситуация.
— Погодь, это тот, которому приказали гражданских расстрелять, а потом судили раз шесть? И в чем там порядочность?
Енот смотрит на меня сожалеюще. Потом с физиономией учителя школы для умственно отсталых детей объясняет: «В Чечне все гражданские, да. И войны там нет. Сплошной миру—мир. И все они граждане Российской Федерации. Но при том постоянно и ментов стреляют и подрывы все время и по лесам эти гражданские почему—то с автоматами шастают, да и не только в Чечне, а и в Ингушетии и Дагестане уже тоже. Мирные крестьяне с гранатометами, фугасами и автоматами, профессионально обученные этими автоматами пользоваться. Такие крестьяне, что кроме калаша ничего больше из сельхозинвентаря в руках не держали.
Потому если бы тот же Ульман сунул трупам в карманы десяток патронов или пару гранат или изобразил что в него из окна машины мирные гранату кинули – совсем другой был бы коленкор, понимаешь? А он этого делать не захотел, вот начальство и осерчало. Всего делов. Ты к слову в курсе, что если видишь вооруженную банду в тамошних лесах, то надо встать и громко объявить: «Вооруженные силы Российской федерации! Стойте и предъявите документы!» И если ты это не сделал, то получается, что в ходе огневого контакта ты пришил не десяток бандитов—головорезов, а девятерых граждан Российской федерации и интуриста из Саудейской Оравы.
Вполне на пожизненное тянет. Ну а то, что на десяток мирных пастухов и крестьян, включая приехавшего нелегально в гости к ним саудита, девять калашей, десяток пистолетов, гранатомет и комплект боеприпасов, да и одеты все соответственно проживанию и войне в горах – так это мирные крестьяне случайно нашли склад бандитского оружия и снаряжения и шли сдавать, а надели на себя разгрузки с рожками и калашами просто чтоб нести было удобнее.
— Не знал. Шутишь ведь?
Физиономия Енота ясно говорит – что нет, не шутит.
— Так что – и говорят? Там же рожок можно высадить в говорящего.
— Не, полрожка, зачем зря патроны переводить. А говорить – а как же. Потому как убиенные в мирное время граждане – это прокуратура сразу интересуется. И конечно все говорят, предупреждают. Прокурор спрашивает: предупреждали по всей форме? Ему в ответ – а как же! Дважды даже. А потом уж только бабах. Ну прокурор и успокаивается, ясно же, что просто подвернулись опять туповатые и глухие бандосы. Если же какой Ремер так не скажет – то пойдет по уголовке, да.
— Чудны дела твои господи… А ты к слову как считаешь – их и впрямь, этих из ульмановской группы чеченцы перед судом похитили?
— Это вряд ли. Не те ребятки, не та выучка, да и у чечен стиль другой – им больше по вкусу демонстративные расправы. Им страх нагонять надо, жути до морозу.
— Ты вроде как не одобряешь.
— Не одобряю. Нормальная месть – когда дело сделано, а следов никаких. Не в театре, потому и сегодня от нас никаких следов на месте действия оставаться не должно. Только морфовы лапы. И еще раз напоминаю – если что – лучше перебдеть, чем недобдеть. Твоя единственная задачка – держать под контролем обоих морфов. Только это. И подать сигнал тревоги вовремя. Не опоздав.
— Это я запомнил. Я вообще сообразительный, с пятого раза точно запоминаю.
— Могу еще раз повторить. Роли все расписаны, все свое место знают. Если бы не прямое условие Мутабора – ты бы об этой акции скорее всего тоже бы не узнал. Так что скажи своему приятелю спасибо. Это он тебе удружил. А что у него на уме – не знает никто. Потому – держи нос по ветру и ухо востро. Мало ли парочка просто хочет свалить на свободу, как в американских фильмах.
— Думаешь могут?
— Не думаю, знаю. И самое малое нашу группу вдвое уменьшат, если захотят, а нам повезет. Хотя может быть и работа на нас им тоже придется по вкусу, на сектантов у твоего приятеля зубы чешутся и чем дальше, тем сильнее. Они ему пришлись по вкусу, да и злопамятный он, что твой слон.
Поделиться книгой: