Помоги проекту - поделись книгой:
— Это сделаем! — сказал Архип Хромков и, повернувшись к деду Фишке, подал ему воронёный, отливающий синеватым блеском револьвер.
Дед Фишка принял его, осмотрел и, подняв полы зипуна, засунул за гашник[16] своих шаровар.[17]
— Не взорвётся? — засмеялся Антон Топилкин.
Дед Фишка усмехнулся:
— Сбережём как-нибудь, Антон Иваныч.
— Себя береги, дядя, — сказал Матвей и поднялся.
Вместе с дедом Фишкой Матвей дошёл до лошадей, стоявших в осиннике. Ездовой — чубатый, красивый парень с Ломовицких хуторов — подвёл осёдланную гнедую кобылицу. Матвей помог старику взобраться на неё.
Торопливо подошёл Архип Хромков. Провожать деда Фишку он решил сам.
Покачиваясь на лошади, дед Фишка оглянулся, крикнул:
— Днём завтра жди, Матюша! А может, и к утречку управлюсь.
Матвей махнул рукой, опустил голову, пробормотал:
— Гляди там лучше…
Дед Фишка не расслышал его слов, но заулыбался, согретый вниманием и доверием племянника.
— Но-но, родимая! — весело крикнул старик.
У Матвея кольнуло сердце. Дед Фишка был ему дорог, и не раз уже командир партизан зарекался давать ему опасные поручения. Правда, это было не так легко. Неугомонный старик не терпел безделья, да часто и заменить его, как в этом случае, было некем.
Вечерело. Ветер раздул тучи, и серое небо подёрнулось лёгкой голубизной. Выпавший ночью мягкий снежок за день растаял, и земля вновь лежала пепельно-тёмная, обнажённая и неживая. Архип с дедом Фишкой распрощался у черёмушников верстах в пяти от Сергева. Дальше дед Фишка направился пешком. Черёмушниками он вышел на луга и тропкой, по которой ходили на реку рыбаки, подошёл к селу.
Хозяйка постоялого двора встретила деда Фишку как старого знакомого. В просторной избе по-прежнему было чисто и пусто.
— А, это пимокат! — воскликнула старуха, зажигая тряпичный фитилёк, опущенный в баночку с каким-то жиром.
— Я, хозяюшка, я. Опять у тебя заночевать придётся, — проговорил дед Фишка.
— Милости просим, места у меня много, — пропела старуха и, присаживаясь к столу, спросила: — Не ложилось, видно, в Жировой-то?
«Ишь какая памятливая!» — отметил про себя старик, а вслух сказал:
— Сама, хозяюшка, знаешь, в какие времена живём! У другого и есть шерсть, а бережёт до других дней. Каждый ведь так судит: сегодня, дескать, окатаю, а завтра отберут.
Хозяйка, вздохнув, проговорила:
— Чего там! Времена тяжкие…
Дед Фишка думал, что старуха примется сейчас рассказывать сергевские новости, но она замолчала и, поднимаясь, спросила:
— Чай будешь пить? Самовар поставлю.
Надеясь кое-что выведать у хозяйки, дед Фишка поспешно согласился.
Самовар старуха ставила долго. Дед Фишка сидел молча в переднем углу и думал:
«Если так пойдёт, ничего я от неё не узнаю. К кому бы ещё заглянуть?»
Когда самовар вскипел, он помог старухе поставить его на стол и вытряхнул из карманов сухари.
Но старуха раздобрилась, отодвинула их и принесла полковриги свежего хлеба и чашку с огурцами.
За чаем разговор оживился.
— Жил тут народишко раньше неплохо, милый, — рассказывала хозяйка. — А теперь всё пошло прахом. Можно сказать, один у нас справный есть житель — Степан Иваныч Зимовской, лавочник наш, и он же староста… У этого чего-чего только нет! Люди, видишь, разоряются, а он нынче себе второй домик на бугру построил. Живёт припеваючи! В одном доме сам живёт, а в другом солдаты теперь на постое. Казна ему и за это платит. У счастливого, милый, и петух несётся.
— Неужель под солдатами целый дом? Гребёт деньгу! — воскликнул дед Фишка настораживаясь.
— А как же, милый, их тут десятка два. Да все охальники: пьянствуют да распутничают.
Разговор принял задушевный характер, и дед Фишка с удовлетворением подумал:
«Не зря вечер перекоротаю».
Вдруг за окном раздалось фырканье коней, погромыхивание телег и говор людей.
Старуха вскочила, кинулась к окнам. Дед Фишка выхлебнул из блюдца чай, быстро перевернул чашку вверх дном и вылез из-за стола. Стараясь не выдать хозяйке своего волнения, посматривая на дверь, он сказал:
— Может, постояльцы, хозяюшка?
Не отрываясь от окна, старуха ответила:
— Пронеси господь таких постояльцев.
— Кто там? — обеспокоенно спросил дед Фишка, берясь за шапку.
Старуха не успела ответить. На крыльце послышался топоток, смех, дверь раскрылась, и в избу ввалилось десятка полтора солдат с винтовками, с мешками за спиной.
— Здорово, хозяин! Примай на фатеру!
Дед Фишка, поняв, что его приняли за хозяина, отложил шапку в сторону и, переглянувшись с хозяйкой, сказал:
— Раздевайтесь, самовар на столе горячий.
— Славно! С дороги не вредно чайку попить, — проговорил один солдат.
И с говором, смехом солдаты принялись в суматохе раздеваться. Хозяйка подошла к деду Фишке, встала с ним рядом и прошептала:
— Ты не уходи, пимокат. Будь за хозяина, а то оберут они меня, разбойники.
Дед Фишка кивнул головой. Уходить с постоялого двора он сейчас и не собирался. Приглядевшись к солдатам, он решил, что опасности для него пока нет никакой.
«Разговорюсь с ними, узнаю кое-что, а ночью поднимусь — да и был таков. Парочку винтовок бы ещё у них прихватить. Ну, да это как подвернётся, а то и три можно унести», — думал дед Фишка.
Солдаты разделись и сели за стол.
— Как, ребятушки, дорога-то? — спросил дед Фишка, обращаясь сразу ко всем.
— Дорога, дед, хуже не придумаешь. Пока ехали из Волчьих Нор, все кишки повытрясло, — ответил один солдат, с белыми полосками на погонах.
Дед Фишка, взглянув на него, понял, что он и есть старший. При упоминании о Волчьих Норах у старика заныло в груди.
«Как-то там Агаша и Анна с Максимкой да Маришкой поживают?» — подумал он, и быстрые, зоркие глаза его на миг затуманились.
— Что поделаешь! Дело казённое, служба, — рассудительно проговорил дед Фишка, чтобы не упускать повод для разговора, и, потоптавшись, спросил: — Ну, а к нам-то, ребятушки, надолго?
— А уж про это, дед, нашему брату не говорят, — недружелюбно сказал солдат с полосками на погонах.
Разговор оборвался. Дед Фишка, опустившись на скамейку возле широкой деревянной кровати, стал рассматривать оружие, составленное в углу. Тут были винтовки, пулемёт, продолговатые мешочки и ленты с патронами. Солдаты пили чай, стучали своими кружками, разговаривали. Дед Фишка прислушивался, стараясь понять цель приезда солдат в Сергево, и вскоре он узнал это.
— А жировские не приехали? — спросил один солдат другого.
— Подъедут! Сказывали, что даже в город гонца за подмогой послали. Разве мы их одни осилим? Говорят, их до пяти тысяч в тайге укрывается, — ответил другой солдат и, склонившись к товарищу, сказал тому что-то на ухо.
Дед Фишка про себя усмехнулся, подумал:
«Малюй, малюй! У страха глаза велики».
Увлечённый разговорами солдат, он сидел молча, в уме повторяя всё то, что нужно было запомнить и передать Матвею.
Когда один из солдат начал с бахвальством вспоминать, как они в Волчьих Норах громили домишко партизанского вожака Матвея Строгова и выпороли его мать и жену, дед Фишка встал и, весь дрожа, стискивая кулаки, направился к двери. Но в это время на крыльце послышался топот, и старик поспешил вернуться на прежнее место — на скамейку у кровати.
С беспокойным ожиданием он смотрел теперь на дверь. Она распахнулась широко, с визгом, и в избу вошли высокий поручик, хорошо известный волченорским погорельцам, совсем ещё молодой, безусый, с бабьим лицом прапорщик и по-прежнему испитой, с клочком волос вместо бороды, Степан Иванович Зимовской.
Солдаты вскочили, а дед Фишка притиснулся к стенке.
«Вот и влопался!» — сказал он себе, и горькая досада стиснула его сердце.
Не слушая рапорта, который отдавал старший из солдат поручику, он подумал:
«Ну, держись, Финоген Данилыч! Чему быть, того не миновать».
Ощутив от этой мысли спокойствие, он улыбнулся, видя, как Зимовской семенит возле офицеров.
Наконец солдаты сели, и Зимовской увидел деда Фишку. Зимовской испуганно передёрнулся, нетвёрдо сказал:
— Отцы-святители! С кем встретился!
Дед Фишка засмеялся и, потряхивая головой, проговорил:
— С чего это, Степан Иваныч, тебя родимец-то бьёт?
Зимовской сделал два шага, с ехидцей бросил:
— Отгулял, выходит?
Дед Фишка наклонил голову, взглянул на Зимовского из-под бровей, сказал:
— Радуешься?
Зимовской приосанился и, обращаясь к солдатам, спросил:
— Где вы его, братцы, захватили? Перелётная птица!
Солдаты и офицеры, не понимая, что произошло, с недоумением смотрели на старика и Зимовского.
— Тут он был. Мы поняли, что это хозяин постоялого двора, — проговорил солдат с полосками на погонах.
Зимовской звонко, по-бабьи, засмеялся и, изогнувшись к поручику, сказал:
— Это тот самый, ваше благородие, который из церкви удрал. Опять шарится! Ишь куда не побоялся прийти!
— Приятная встреча! — мрачно бросил поручик и, приблизившись к прапорщику, что-то тихо сказал ему.
— Родной дядюшка партизанского командира, — подсказал Зимовской, преданно заглядывая в холодные, неподвижные глаза поручика.
Деда Фишку затрясло. Неужели ему так и не удастся отомстить этому подлому человеку, убийце, грабителю?
Вздрогнув от мысли, которая вдруг осенила его, дед Фишка брезгливо поморщился, опустил глаза, чтоб не видеть Зимовского. Потом он выпрямился, со злостью взглянув на своего заклятого врага, крикнул:
— Получай, варнак, за всё! — и, выхватив револьвер, с ожесточением всадил в Зимовского несколько пуль подряд.
Зимовской взмахнул руками, охнул, приседая, полуобернулся и грохнулся замертво на пол.
Деда Фишку схватили и, вывёртывая ему руки, поволокли на улицу. На крыльце его ударили прикладом в спину, и он кубарем скатился по ступенькам. Внизу его подхватили под руки и, перетащив через грязную улицу, втолкнули в холодный и тёмный амбар.
Придя в себя, дед Фишка услышал рядом с собой стоны и тяжёлый, надрывный кашель.
Сколько тут находилось людей и что это были за люди, разглядеть было невозможно — всё скрывала тьма.
Дед Фишка нащупал бревенчатую стену амбара и привалился спиной к ней. Всё тело болело, и сознание то вспыхивало на мгновение, то вновь гасло. Так, в полузабытьи, без дум, изредка, лишь моментами, вспоминая, что свершилось, он дождался утра.
Проникший в щели амбара дневной свет несколько рассеял мглу, и, приподняв голову, старик осмотрелся. По всему амбару вповалку лежали люди, сжавшиеся, скорчившиеся — одни от боли, другие от холода.
Некоторые из них лежали тихо, неподвижно, и дед Фишка позавидовал им: для этих было всё кончено. Смерть не пугала теперь старика. И, может быть, потому, что она была не страшнее той короткой жизни, которую ещё предстояло прожить ему.
Поделиться книгой: