Великие психологи

Наконец еще одной концепцией, повлиявшей на взгляды Альфреда Адлера, стал холизм Яна Смэтса — философа, политического деятеля, одного из создателей Лиги Наций. Адлер и Смэтс некоторое время переписывались, обмениваясь идеями, и Адлер даже помогал издавать работы Смэтса в Европе. С точки зрения холизма целое — всегда нечто большее, чем совокупность его составляющих, и для того чтобы понять отдельное, нужно познать единое. Как говорил Адлер: «Есть логика головы, есть логика сердца, а есть более глубокая логика целого»[52].

Научное знание было для Адлера ключом к пониманию реальности. Хотя он не отрицал значимости для человека религии, отмечая, что «идея Бога — самая просвещенная мысль, которая появилась у человечества», всё же он видел в Боге не некую всемогущую личность, а идею, порожденную самим человеком. При этом Адлер критически относился к недоказуемым теориям, таким как спиритизм или астрология, считая их виновными в том, что они снимают с людей личную ответственность за совершенные поступки и перекладывают ее на какие-то внешние силы. Однажды хозяйка дома, где остановился Адлер, обратилась к нему со словами: «Профессор Адлер, я предполагаю, что вы — один из тех людей, которые не верят в призраков. Что бы вы мне ответили, если бы я сказала, что неоднократно видела их в этом самом доме?» «Я скажу, что вы ошибаетесь, — ответил Адлер, улыбаясь, — со мной такое бывало очень часто, но только не в отношении привидений»[53]. Адлер рассказал произошедший с ним случай, чтобы объяснить людям эффект подобных представлений: «Однажды я сам пострадал от телепатии. Я проснулся в то самое время, когда тонул «Титаник». Сон, приснившийся мне, оказался очень ярким, мне показалось, что корабль тонет посреди океана. Я был в шоке, когда на следующий день узнал, что корабль действительно затонул; но я смог убедиться, что сон не был случайностью, так как я очень беспокоился из-за того, что примерно в это время единственный экземпляр моей книги «Нервный характер» был на пути в Америку. Я не сделал копию этой книги, что было для меня правилом, и если бы корабль утонул, я потерял бы труд многих лет. Книга в итоге была не на «Титанике», и я вскоре получил известие, что она благополучно доставлена в Америку. Если вы тщательно изучите случаи телепатии, то обнаружите, что за ними стоит некое беспокойство. Как и любые другие неправдоподобные теории, телепатия создает великолепное алиби для людей, не желающих контролировать свои поступки»[54].

Первым медицинским случаем, который Адлер рассматривал как начало своей психиатрической практики, стал прием одной из кузин, жаловавшейся на сильную и постоянную головную боль. «Но никто так, как вы, не страдает из-за одной головной боли, — отметил психолог. — Вы уверены, что всё в порядке с вашей семейной жизнью?» Женщина была крайне рассержена подобным вопросом и покинула Адлера в негодовании. Правда, через месяц она развелась со своим мужем.

После разрыва с Фрейдом вокруг Адлера начала складываться самостоятельная психологическая школа. Заседания единомышленников проходили в венских кафе, которые стали для Адлера не просто частью повседневной жизни европейца, но его аудиториями — местами дискуссий и лекций. Подобная традиция многим казалась несерьезной, но тем не менее адлерианцы хранили ее многие годы. Уже став знаменитым, Адлер, возвращаясь из очередного лекционного турне, приходил в венское кафе, где его ждала толпа поклонников, желавших послушать мэтра. Как отмечает одна из исследовательниц его биографии, Филис Ботом, «ум Адлера полностью подходил для атмосферы кафе. Он ненавидел любые ограничения или социальные рамки, и здесь он мог наслаждаться полной свободой слова и действия»[55].

Подобное отношение Адлера к заседаниям в кафе, конечно же, объяснялось тем, что он любил компании, душой которых был всегда. Юмор же был непременным спутником не только всех мероприятий, в которых он участвовал, но и адлерианской терапии. Один из его знакомых, завсегдатай подобных посиделок в кафе, как-то сказал: «Я мало что знаю о психологической концепции Адлера, но я точно не знаю никого, кто лучше шутит»[56].

Развивая свои взгляды, Адлер опубликовал серию книг и статей, среди которых выделялась работа под названием «О нервном характере» (1912). В этом исследовании ученый раскрывает взаимосвязь между неврозом и неумением человека нормально жить в обществе. Ощущение беспомощности, неполноценности, возникшее зачастую на основе органических проблем, ведет к тому, что ребенок ищет безопасности и различными способами уклоняется от окружающего его социального мира в мышлении, желаниях, действиях. Но, с другой стороны, Адлер добавляет, что чувство неполноценности может появиться у ребенка в силу социальных факторов. Невротическое детство — это детство, где нет уверенности ребенка в собственных силах. Чтобы преодолеть неуверенность в себе, ребенок начинает проявлять агрессию в отношении окружающего его мира.

«Ясно, что такого рода психика, находящаяся в особом напряжении в целях возвышения личности (не говоря уже об однозначных невротических симптомах), обнаруживается благодаря некоему очевидному затруднению при включении в общество, в профессию и в любовь. Ощущение этой слабой точки настолько овладевает нервозным человеком, что он, напрягая все силы, создает защищающую надстройку, сам не замечая этого. Его чувствительность обостряется, он учится обращать внимание на связи, которые от других людей ускользают, он увеличивает свою осторожность, начинает предчувствовать все возможные последствия в начале какого-то дела или события, он пытается дальше слышать, дальше видеть, становится мелочным, ненасытным, бережливым, старается расширить границы своего влияния и власти всё дальше во времени и пространстве — и теряет при этом объективность и душевный покой, которым человек прежде всего обязан своим психическим здоровьем и способностью к действию. Всё больше поднимается в нем недоверие к себе и другим; его зависть, злобный нрав, агрессивные и жестокие склонности берут верх во всём — они должны создать ему перевес относительно его окружения. Или же он пытается приковать, завоевать других посредством усиленного послушания, подчинения и смирения, которые нередко вырождаются в мазохистские черты, следовательно, и то и другое — и повышенная активность, и преувеличенная пассивность — есть трюки, которые вводятся исходя из фиктивной цели возвышения к власти, «желания высшего бытия», в силу «мужского протеста». Посредством усиленной фиксации на какой-либо жизненной проблеме (независимость, осторожность, чистоплотность и т. д.) он нарушает связь с жизнью и оказывается вне полезной сферы деятельности, где мы и застаем трудновоспитуемых, невротиков, преступников, самоубийц, извращенцев и проституток»[57].

Неуверенность в себе заставляет ребенка, а потом и взрослого человека ориентироваться не на настоящее, а на неизвестное будущее, которое он может представлять неким идеальным образом и которое никогда не воплотится в жизнь. Он по-прежнему будет искать превосходства над другими — в зарплате, в уровне жизни, в качестве и количестве одежды, уровне морали и прочем. Погоня за превосходством над остальными создает для невротика чрезмерную нагрузку, в которой он ощущает себя «героем и мучеником» одновременно. «Эгоизм нервозных людей, их зависть, жадность, часто ими осознаваемая, их тенденция девальвировать людей и обстоятельства проистекают из их чувства неуверенности и предназначены защищать, управлять, стимулировать и позволить себе возгордиться. Поскольку эти люди с головой погружены в фантазии и живут будущим, то неудивительна и их рассеянность.

Перемена настроения зависит от игры их воображения, которое то перебирает мучительные воспоминания, то взвивается до небес в ожидании триумфа, аналогично колебаниям и сомнениям невротика, которые служат лучшим средством уклониться от принятия решения. Выдающуюся роль при этом играют его чувствительность и пессимизм»[58].

В 1914 году Адлер вместе с коллегами начал издавать собственный «Журнал индивидуальной психологии», что фактически знаменовало появление нового направления. Американская исследовательница Ева Дрейкурс-Фергюсон пишет: «Назвав свое учение индивидуальной психологией, он стремился подчеркнуть именно целостность личности, в то время как другие, особенно Фрейд, настаивали на том, что личность состоит из частей, находящихся между собой в состоянии внутренней борьбы. По Адлеру, личность не может состоять из нескольких частей, она как единое целое вступает в отношения с внешним миром»[59].

Однако академическая карьера Адлера не складывалась. Еще в 1912 году он подал заявление с просьбой принять его на должность приват-доцента в Венском университете, представив свою работу «О нервном характере» и еще ряд публикаций на суд академической комиссии профессоров. Ответ был получен спустя три года, и он был отрицательным. Адлера раскритиковали за недостаточную доказательную и экспериментальную базу исследований, охарактеризовав его выводы как «спекулятивные», а сами работы назвав «остроумными» и не более. По всей вероятности, Адлеру досталось от профессоров и за его политические взгляды, которые он не скрывал, и за его психоаналитическое прошлое. В буржуазных академических кругах идеи Маркса и Фрейда считались опаснее чумы, от них нужно было, конечно же, защищать общество.

Для Адлера отказ был серьезным ударом, но трагедией не стал. У него и без того хватало проблем. В Европе уже второй год шла Первая мировая война, которая оказала на Адлера сильное влияние. Один из коллег, общавшийся с ним в это время, отмечал: «Адлер произвел на меня впечатление угрюмого, придирчивого человека, порой сварливого, порой мрачного. Он был полон амбиций, постоянно спорил, доказывая приоритет своих идей. Однако встретив его через много лет, я заметил, что успех сделал его добрее»[60].

Его супруга Раиса, отправившаяся незадолго до войны в Россию вместе с детьми в гости к родственникам, с началом боевых действий была вынуждена оставаться на родине. А так как Австро-Венгрия и Российская империя оказались в этом конфликте по разные стороны окопов, то воссоединение семьи Адлер оказалось нелегким делом. Раисе с детьми с большим трудом удалось вернуться в Вену через Швецию и Германию.

Самого Альфреда Адлера мобилизовали в 1916 году в армию в качестве военного врача, сначала в госпиталь в Земмеринге, а позднее в гарнизонный госпиталь в Кракове, где он запомнился коллегам своей лекцией о военных неврозах. Последним пунктом его армейской службы стал госпиталь в Швейцарии, куда он сопровождал раненых.

Австро-Венгрия потерпела поражение в той войне и перестала существовать. Вена утратила статус мирового культурного и экономического центра. На смену ему пришли запустение, голод, эпидемии и разруха. В эти годы Адлер вновь обратился к политике, не скрывая своих социалистических взглядов.

Пришедшие к власти социал-демократы начали строить новое общество и новое государство — Австрийскую республику. Зашла речь и о создании новой системы образования, важную роль в которой предполагалось отдать Альфреду Адлеру. В 1920—1930-е годы он инициировал открытие специализированных классов и учебных заведений для детей с признаками невроза или асоциального поведения. Вместе со своими учениками Адлер начал вести курсы для учителей по психологической работе с трудными детьми. Практически сразу ему стала очевидна необходимость консультировать и их родителей. Эти консультации проводились еженедельно и абсолютно бесплатно. Проблемы ребенка обсуждались коллективно — родителями, психологами, учителями. Адлер считал подобную групповую работу чрезвычайно важной, так как ребенок видел, как много людей заботятся о нем и его будущем, и это вселяло в него чувство уверенности в том, что он сможет преодолеть имеющиеся проблемы. Лишь в самых крайних случаях детей направляли в специализированные лечебные учреждения.

Положительный школьный опыт применения индивидуальной терапии привел к ее распространению в венской системе детских садов. При них появились специальные группы, в которых воспитание строилось на принципах индивидуальной психологии. Главной целью воспитания становилось формирование у детей чувства общности, включающего солидарность и взаимопомощь, в позитивную силу которого так верил Альфред Адлер.

Наконец, в Вене была открыта экспериментальная школа, процесс обучения и воспитания в которой полностью был построен на принципах адлерианской психологии. Классы этой школы, состоявшие из тридцати — сорока человек, делились на рабочие группы по пять — семь учеников, в которых обсуждались различные проблемы. Единство учащихся поддерживалось их совместной деятельностью и взаимопомощью (когда дети помогали друг другу в тех предметах, в которых они лучше разбирались). В практику экспериментальной школы вводились специальные «разговорные часы». Одно из посещений подобного мероприятия самим Адлером описала Филис Ботом: «Это было последнее мероприятие в классе четырнадцатилетних мальчиков, которые должны были покинуть школу и выйти во взрослый мир на следующей неделе. Около пятидесяти мальчишек выбрали в качестве темы для обсуждения «Смысл жизни». <…> Адлер тихо сидел в углу большого класса, внимательно слушая дискуссию. Это были мальчики, сформированные его теориями, обучавшиеся храбрости и сотрудничеству, мальчишки, которые учились использовать социальный интерес, а не эгоизм, для достижения жизненных целей. <…> Для Адлера это был совершенно новый и необычный опыт, так как прежде он никогда не видел, чтобы дети были настолько проникнуты его взглядами. Их душевное состояние определялось его духовным началом, их нетерпеливые голоса исходили из его сердца. <…> Здесь сидел создатель, и эта группа счастливых, мужественных мальчиков была его творением». «Он никогда не говорил мне об этом случае впоследствии, — рассказал Р. автору, — я ему тоже. Но у меня было чувство, что это был один из самых счастливых часов в его жизни, и я знаю, что это точно был самый счастливый час для меня»[61].

Послевоенное время, обремененное экономическими проблемами и крахом прежней системы ценностей, не способствовало поддержке новых идей, тем более в такой сфере, как образование, которая даже в лучшие годы империи не считалась приоритетной статьей расходов бюджета. Но любые кризисы проходят только благодаря энтузиастам, продолжающим просто делать свое дело вопреки обстоятельствам. Именно такими были Адлер и его последователи. Несмотря на распространенную повсеместно нищету, появившиеся в 1919 году адлерианские центры по работе с трудными детьми распространились по Вене очень быстро. Это стало возможно благодаря настоящим педагогам-подвижникам. Со временем, когда экономическая ситуация в Австрии стабилизировалась, влияние адлерианской педагогики не только на австрийскую, но и на международную систему образования значительно возросло. Учителя из разных стран стремились в Вену, чтобы познакомиться с методами Адлера.

Его активная педагогическая деятельность, развитие и популяризация идей индивидуальной психологии не оставляли времени на политику. Адлер сильно разочаровался в этой сфере, которая казалась ему производной от образования и науки. Он теперь сторонился какой-либо идеологии или политической принадлежности, стремясь объединять людей и помогать им вне зависимости от их убеждений. В общем, быть настоящим врачом, в полном смысле этого слова. Некоторых его поклонников подобная аполитичная позиция не устраивала, и они объявляли индивидуальную психологию «марксистской дисциплиной», что, конечно же, не имело никакого отношения к действительности. В какой-то мере такие экстравагантные интерпретации концепции Адлера возникали в силу того, что, много путешествуя по миру, занимаясь популяризацией своих идей, он не уделял должного внимания более тщательной подготовке последователей. Это приводило к появлению весьма разных, порой специфических представлений об индивидуальной психологии, ее методах и целях.

Для разъяснения своих идей, которые Адлер не всегда доступно излагал в своих работах, он всё больше времени проводил в просветительских поездках. Чаще всего посещал США. Приехав впервые в Америку, Адлер столкнулся с вполне обычными трудностями, среди которых главной оказался языковой барьер. Он был прекрасным лектором, но здесь был ограничен в общении. Изучение иностранных языков не являлось его сильной стороной. Зато он был настойчив в стремлении реализовать цели, которые перед собой ставил. В итоге Адлер выучил новый язык, хотя и говорил с характерным австрийским акцентом.

Даже в первый приезд Адлера в Америку его встречали ученики, последователи, соратники. Лекции Адлера не рекламировались, но тем не менее были популярны. В дальнейшем США стали для него той страной, в которой он мог свободно развивать свои идеи, в то время когда они подвергались преследованию на родине.

В 1927 году семья Адлер переехала в новый дом в Салманнсдорфе — деревне, располагавшейся на северо-западной окраине Вены. Возможно, это место чем-то напоминало Адлеру детство — дом был окружен садом, а неподалеку были река и лес. Однако психолог постоянно находился в разъездах, поэтому Салманнсдорф так и не стал его настоящим пристанищем. Зато его поклонники и друзья регулярно наведывались в этот дом. Обычно там собирались по выходным 15–20 человек за чайным столом, особенно когда семья Адлер была в полном составе. Случалось, количество гостей достигало пятидесяти человек. Многим хотелось увидеть основоположника индивидуальной психологии и пообщаться с ним. После того как к власти пришли нацисты, дом в Салманнсдорфе был оставлен, а позднее продан. Сам Адлер так больше никогда и не обрел дома, о котором он так мечтал.

Даже в пору своей славы Адлер вел образ жизни среднестатистического буржуа, ничем не выделяясь среди окружающих. Один из его бывших соседей вспоминал: «В нем не было ничего заметного. Адлер был скромным человеком и не производил особого впечатления. Его можно было принять за портного. Хотя у него был загородный дом, он не был похож на обладателя большого состояния. Его жена была нормальной, приличной хозяйкой. В доме была только одна служанка. Хотя он много путешествовал и принимал многих посетителей, я не представлял себе, что это такой известный человек, пока в его честь как-то не была организована грандиозная церемония». Доктор Юджин Минковский, посетивший Адлера в Вене, нашел его простым и обаятельным человеком, который «совсем не изображал из себя великого учителя»[62].

В 1927 году вышла, пожалуй, одна из главных работ психолога — «Понять природу человека». В этой книге он не только подробно, но и очень логично, в сравнении со своими предыдущими трудами, изложил формировавшуюся в течение нескольких лет концепцию личности. В отличие от Адлера-лектора Адлер-писатель был не столь успешен. Он предпочитал выступления перед аудиторией написанию книг, а практическую деятельность теоретическим размышлениям. Стремясь к тому, чтобы его концепция была понятна как можно более широкому кругу людей, психиатр нередко излагал мысли на бумаге настолько упрощенно, что они казались поверхностными и местами даже банальными. Однако в работе «Понимание природы человека» Адлеру удалось преодолеть литературные недостатки.

Адлер пишет, что каждый человек имеет в жизни определенную цель. Эта цель начинает формироваться в первые месяцы жизни ребенка под влиянием среды, в которой он растет. Она становится тем фундаментом, который формирует в дальнейшем отношение ребенка к окружающему миру, к удачам и неудачам, которые будут с ним случаться. Впоследствии цель может представляться человеку чем-то постоянным либо, наоборот, подверженным изменению, но именно она определяет всю его жизнь, те способы самовыражения, которые он применяет для ее достижения.

Большинство людей не осознают, в чем же состоит цель, которую они для себя сформулировали. Психолог, с точки зрения Адлера, должен помочь человеку понять ее, проанализировав те значимые действия, которые тот совершал в жизни, выстроив между ними некоторую логическую взаимосвязь. В качестве примера подобного определения цели жизни Адлер приводил историю одного из своих пациентов: «Тридцатилетний мужчина чрезвычайно агрессивного характера, сумевший добиться успеха и признания, несмотря на трудное детство, пришел к терапевту в состоянии глубокой депрессии с жалобами, что у него пропало желание работать и даже жить. Как он объяснил, вскоре он должен обручиться, но смотрит на будущее с крайним беспокойством. Его мучает ревность, и он готов уже расторгнуть помолвку. Факты, приводимые им в объяснение своей ревности, не очень убедительны, и поскольку молодая особа, о которой идет речь, ни в чем не виновата, необходимо выяснить причину его очевидного к ней недоверия. Он принадлежит к тем индивидуумам, которые сближаются с другим человеком, чувствуют к нему влечение, но сразу же начинают относиться агрессивно, чем разрушают тот самый контакт, который им хотелось установить.

Теперь построим график стиля жизни описанного выше человека, взяв одно событие его жизни и пытаясь связать его с его нынешними установками. В соответствии с нашей обычной практикой мы просим его рассказать о первом воспоминании детства, хотя нам известно, что проверить достоверность этого воспоминания с объективной точки зрения не всегда возможно. Он вспоминает, что был на рынке с матерью и младшим братом. Рынок был забит толпой, и мать взяла его на руки, но потом решила, что ей следует нести на руках того ребенка, который поменьше, поставила его на землю и взяла младшего брата, а нашего пациента толкали в толпе, и он чувствовал себя совершенно растерянным. Тогда ему было четыре года от роду. В этом воспоминании можно заметить нечто уже услышанное нами в описании его нынешнего душевного расстройства: он не уверен, что ему оказывают предпочтение, и не в силах вынести мысли, что кто-то другой может занять его место. Стоило нам указать нашему пациенту на эту аналогию, как он, изумившись, тут же увидел ее и сам»[63].

Действия, которые совершает человек для достижения своей цели, Адлер обозначил термином «стиль жизни». Сформировавшись к пяти годам, он в дальнейшем не меняется. Важнейшей составляющей жизненного стиля является схема апперцепции — определенная модель восприятия и интерпретации человеком получаемой информации об окружающей реальности. Особенностью схемы апперцепции является то, что она усиливает саму себя. Например, если в ее основе лежит страх, то человек будет обращать внимание только на опасность вокруг себя, даже безобидные ситуации заведомо будут рассматриваться им как угрожающие. Подобное отношение будет способствовать лишь усилению искажения схемы апперцепции, как бы подтверждая ее.

Окружающее ребенка общество, цивилизация в целом со своими представлениями о ценностях и нормах играют ключевую роль в формировании целевой установки личности. Именно общество определяет те правила, с которыми ребенок вступает в конфликт в поисках исполнения своих желаний, что может дать ему чувство безопасности. Ребенок требует большего уровня безопасности, чем ему необходимо, и в итоге в его психическом развитии появляется новая особенность — склонность к доминированию и превосходству. По аналогии со взрослыми ему хочется быть лучше своих соперников, так как это обеспечит ему уверенность, безопасность и будет означать достижение той цели, которую он себе представил. Но окружающий мир не собирается удовлетворять все пожелания ребенка. Столкновение со сложностями и первыми проблемами может повлечь за собой кардинально противоположную реакцию детей. Те, кому удастся справиться с трудностями, сформируют «оптимистическое отношение к жизни, когда ребенок уверен, что способен разрешить любые проблемы, возникающие у него на пути. В этих условиях он вырастет человеком, убежденным, что жизненные труды ему по плечу. В этом случае мы видим, что у ребенка развивается мужество, открытость, откровенность, ответственность, трудолюбие и тому подобное. Противоположность этому — развитие пессимизма. Представьте себе, какова может быть цель у ребенка, не уверенного, сможет ли он разрешить свои проблемы! Каким пугающим должен казаться мир такому ребенку! Здесь мы видим робость, погруженность в себя, недоверчивость и другие черты, с помощью которых слабый человек старается защитить себя. Его цель окажется вне его досягаемости и вдали от того переднего края, на котором идут главные сражения жизни»[64].

Несовершенство восприятия и мышления ребенка, в силу возраста не способного оценить уровень опасности, исходящий от мира, может привести к тому, что простая ситуация, в которой нет ничего особенного, может быть воспринята ребенком как угроза. Если подобное отношение к проблемам закрепится, то ребенок всегда будет воспринимать весь окружающий мир как враждебный. Ситуация может усугубиться, если родительское воспитание маленького человека не будет корректировать детское мировосприятие или, что еще пагубнее, станет поддерживать подобное негативное отношение к действительности.

В том случае, если «естественная нежность и ласка родителей по отношению к детям проявляются недостаточно… <…> ребенок становится настолько черствым, что оказывается не способен распознать любовь и дать ей надлежащее применение, поскольку его инстинкт нежности так и не сумел развиться. Нелегко научить ребенка, выросшего в семье, где нет любви или не принято ее выражать внешне, выказывать нежность к кому бы то ни было. Его жизненной позицией станет эскапизм, бегство от любви и привязанности. То же самое может произойти, если неразумные родители, учителя или другие взрослые приучают детей считать, будто любовь и нежность якобы неприличны, смешны или немужественны. Например, многим детям внушают, что нежность — это слабость. Подобный эскапизм особенно выражен у тех детей, которые часто были мишенью для насмешек. Такие дети испытывают неподдельный страх перед внешним проявлением эмоций, так как боятся, что их желание показать свою любовь к другим смешно. Они борются с естественной нежностью, как если бы это было орудие порабощения или деградации личности.

Воспитание, которому присуща чрезмерная нежность, так же вредно, как и воспитание без всякой нежности. Избалованного ребенка преследуют не меньшие проблемы, чем нелюбимого. У избалованного ребенка развивается неумеренная и ненасытная жажда любви, а в результате он привязывается к кому-нибудь и не желает отвязаться. Основываясь на неправильно истолкованном личном опыте, ребенок настолько преувеличивает ценность любви, что делает вывод, будто бы его любовь налагает на окружающих взрослых определенные обязанности. Добиться этого нетрудно — ребенок говорит родителям: «Я вас люблю, а значит, вы должны сделать то-то и то-то». В семейном кругу подобные нормы поведения довольно распространены. Стоит ребенку распознать у других такую склонность, и он начинает усиленно демонстрировать свои чувства, чтобы поставить их в большую зависимость от своего расположения.

Нужно постоянно следить, не начал ли ребенок относиться к одному из членов семьи с подобной чрезмерной привязанностью и нежностью. Не подлежит сомнению, что такое воспитание вредно повлияет на будущее ребенка. Теперь он посвятит всю жизнь борьбе за то, чтобы любыми средствами завоевать расположение окружающих. Чтобы добиться этого, он не побрезгует никакими средствами, имеющимися в его распоряжении. Он станет пытаться подчинить себе соперника — брата или сестру — или начнет ябедничать на них. Такой ребенок может даже подговаривать своих братьев на дурные поступки с тем, чтобы одному купаться в любви и нежности своих родителей. Чтобы привлечь к себе внимание взрослых, он подвергает их давлению социальных факторов. Он может облениться или начать плохо себя вести с единственной целью — вынудить родителей посвящать себе больше времени. Он также может стать образцовым ребенком, чтобы получить в награду за это внимание других»[65].

Подобные проблемы в воспитании ведут к социальной изоляции ребенка, неразвитости у него так называемого «социального чувства», которое играет ключевую роль в развитии характера. У ребенка усиливается ощущение неполноценности, в принципе характерное для детей, превращающееся в комплекс неполноценности. Если у ребенка складывается представление о сильной неполноценности, в нем будет формироваться патологическая склонность к власти и превосходству над другими, а не желание быть с ними наравне. Эти люди в дальнейшем никогда не будут удовлетворены собой, своим положением в обществе, зато будут стремиться доминировать над другими, чаще всего эгоистично обустраиваясь в обществе. Подобная позиция, естественно, не устраивает их окружение — очень сложно строить отношения с высокомерным человеком, который оскорбляет и унижает всех вокруг. Люди будут стараться как можно меньше общаться с ним или вообще избегать контактов. Это приведет к социальной изоляции и будет еще больше утверждать человека с комплексом неполноценности во мнении, что мир плох и агрессивен, но, кроме того, что он прав в своем негативном отношении к нему.

Порочный круг замкнется, и разорвать его будет очень непросто.

В книге «Наука жить» (1930) Альфред Адлер приводил примеры комплекса превосходства, которые на первый взгляд не показывают патологического стремления к власти: «Похожую симптоматику мы наблюдаем у невротических личностей. Например, они страдают бессонницей, а на следующий день им недостает сил, чтобы справиться с требованиями дела, которым они занимаются. Им кажется, что из-за бессонницы у них нельзя требовать безупречной работы, так как они не в состоянии справиться с тем, что могли бы исполнить. Они жалуются: «Вот если бы я выспался, я бы вам показал!» Нечто подобное происходит с депрессивными личностями, которых мучает чувство тревоги. Тревога делает их тиранами. Фактически они используют свою тревогу, чтобы управлять другими: с ними постоянно кто-нибудь должен находиться, их нужно сопровождать повсюду, куда бы они ни направлялись, и так далее. Близкие вынуждены строить свою жизнь, подчиняясь требованиям депрессивного человека. Депрессивные и больные люди всегда являются центром внимания в семье.

Таким образом, комплекс неполноценности является источником их силы. Они беспрестанно жалуются, что чувствуют слабость, теряют в весе, и прочее, но, несмотря на это, они сильнее всех остальных. Они подавляют здоровых людей — факт, который не должен нас удивлять, так как в нашей культуре болезнь может давать определенную силу и власть»[66].

В последующих работах комплексу неполноценности, приводящему к патологическому стремлению превосходства над другими людьми, Адлер противопоставлял социальное чувство (социальный интерес) — врожденный инстинкт, заставляющий людей отказываться от собственной выгоды в пользу окружающих и общества как такового. Несмотря на то что социальное чувство является природной особенностью каждого человека, оно не проявляется автоматически, но требует развития посредством воспитания. Важнейшее место в этом процессе играет мать. Она должна развить в ребенке навыки общения с окружающими, умение устанавливать дружеские отношения. В идеале мать должна демонстрировать ребенку заботу, интерес, любовь не только к близким, но и посторонним людям. В противном случае, будь то влияние эгоизма матери или ее безразличие, у ребенка не формируется навык сотрудничества с окружающими или даже возникает страх в отношении их. Вторым по значимости для развития социального чувства ребенка, безусловно, является отец. Он, так же как и мать, должен демонстрировать социальный интерес и, кроме того, воспринимать детей равными себе. Отец, что, нужно признаться, бывает крайне редко, не должен проявлять эмоциональное безразличие и авторитаризм в общении с детьми.

Важнейшими для развития социального чувства являются отношения между родителями. Только счастливый, гармоничный брак может стать для детей примером и одновременно источником социального интереса. В противном случае дети перестают уважать родителей, считают модель их неудавшейся совместной жизни нормой, распространенной в обществе. Сквозь подобный негативный опыт они и смотрят на мир впоследствии.

Итог первых лет жизни не так уж вариативен — либо ребенок становится эгоистом, либо человеком, который больше заботится о других, чем о себе, видя в этом смысл жизни.

Еще одной проблемой, о которой пишет Адлер, является вопрос очередности происхождения детей и влияния порядка их появления на свет на дальнейшее формирование мировосприятия. Адлер характеризовал младшего ребенка в семье как особенного. Такое отношение к нему формируется у родителей в силу, казалось бы, простого и закономерного факта: младший — последний и самый беспомощный ребенок, которому требуется бóльшая поддержка и забота, как считают его родители, начиная опекать его сверх меры. Такая ситуация может по-разному повлиять на малыша. Одного она заставит доказывать, что всё в жизни он может сделать самостоятельно, поэтому он постоянно стремится быть лучше всех, и именно таким образом младший ребенок может стать самым талантливым членом семьи. Другой, у которого сформировалось представление, что он никогда не превзойдет старших братьев и сестер, становится трусом и постоянно ищет возможность избежать проблем.

Старший ребенок в семье является полной противоположностью младшего. Он расценивается родителями как помощник, с определенного момента как взрослый. Со временем он становится своеобразным хранителем порядка и законности, для начала в рамках семьи. Старшие дети высоко ценят власть — стремятся обладать ею сами, но также с уважением и почтением относятся к тем, кто уже ее получил.

Средние дети всегда борются за превосходство со старшими. Их угнетает тот факт, что кто-то из детей выше их и уже наделен некой властью от родителей. Между ними идет борьба за лидерство, которая для одного закончится победой, а для другого поражением. Проигравший даже может получить нервное расстройство в силу неспособности справиться со сложившейся ситуацией, главной причиной которого станет неверное представление о том, что родители им пренебрегают.

В особенном положении находится единственный ребенок в семье. С точки зрения Адлера, он непременно усвоит какие-либо неправильные взгляды на жизнь. Его родители не имеют альтернативы и всё внимание, заботу, опеку сосредоточивают на нем одном. Став баловнем, этот ребенок не умеет справляться с трудностями и чаще всего ищет поддержки у окружающих в решении собственных проблем.

В своей работе Адлер также приводил классификацию личностей — по их реакции на жизненные проблемы: «Во-первых, есть оптимисты. Это индивидуумы, развитие характера которых в общем и целом шло по прямой линии. Они встречают все трудности мужественно и не принимают их чересчур всерьез. Они всегда сохраняют веру в себя, а относиться к жизни весело — для них дело сравнительно легкое. Они не требуют от жизни чересчур многого, поскольку у них правильная самооценка и они не считают себя обойденными или ни на что не способными. Поэтому переносить жизненные бури им легче, нежели тем, кому трудности служат лишь очередным оправданием веры в собственную слабость и никчемность. В самых трудных ситуациях оптимисты сохраняют спокойствие и уверенность в том, что ошибки всегда удастся исправить.

Оптимистов сразу можно узнать по манере поведения. Они ничего не боятся, говорят откровенно и свободно и не отличаются ни чрезмерной скромностью, ни чрезмерной сдержанностью. Если бы нас попросили нарисовать портрет оптимиста, мы бы изобразили его с распростертыми объятиями, готовым встретить ими любого себе подобного. <…>

Совершенно иным типом являются пессимисты. Они представляют для педагогов наибольшие проблемы. Это индивидуумы, у которых в результате пережитого и увиденного в детстве сформировался «комплекс неполноценности». Испытанные ими трудности внушили им представление о том, что жизнь — штука нелегкая. Они всегда видят в жизни прежде всего темную сторону из-за своей пессимистической философии, возникшей на почве неправильного воспитания в детстве. Они гораздо лучше оптимистов осведомлены о трудностях жизни и легко падают духом. Их терзает чувство неуверенности в себе, и они всё время ищут посторонней поддержки. Во всём их поведении всегда чувствуется крик о помощи, поскольку они не в силах жить самостоятельно. В детстве они постоянно плачут и зовут маму. Этот крик «Мама!» иногда можно услышать от них даже в старости.

Гипертрофированная осторожность людей этого типа проявляется в их привычной манере держаться, робкой и боязливой. Пессимисты всегда зациклены на бедах и опасностях, которые, возможно, ожидают их за следующим поворотом. Само собой разумеется, пессимисты плохо спят. Кстати, сон является отличным критерием развития человека, так как расстройства сна — это признак повышенной тревожности и ощущения неуверенности в себе. Такие люди будто всё время находятся настороже, чтобы защититься от подстерегающих повсюду угроз. Как мало радости доставляет им жизнь, и как плохо они ее понимают! Индивидуум, который не может хорошо спать, тем самым демонстрирует порочную житейскую философию. Если бы его умозаключения были верны, если бы жизнь и в самом деле была такой мукой, как он считает, тогда он бы вообще не посмел заснуть! Будучи склонен истолковывать все естественные явления жизни в отрицательном смысле, пессимист тем самым демонстрирует лишь свою неприспособленность к жизни. На самом деле ничто не препятствует тому, чтобы он крепко спал. Мы можем заподозрить ту же самую склонность к пессимизму у индивидуума, который постоянно занят проверкой замков и всё время боится грабителей. Пессимиста можно узнать даже по позе во время сна. Пессимисты зачастую сворачиваются в как можно более плотный клубок или спят, натянув на голову одеяло.

Людей можно также разделить на агрессивных и обороняющихся. Для агрессивных, атакующих людей характерны резкие движения. Люди агрессивного типа, когда они храбры, превращают мужество в безрассудство, чтобы показать миру, как они бесстрашны, — и таким образом демонстрируют глубоко укоренившееся в них чувство неуверенности в себе. Если они встревожены, они пытаются подавить в себе страх. Их усилия выглядеть «непреклонными» доходят до смешного. Иные изо всех сил стараются подавить в себе любые ростки нежности и мягкосердечности, поскольку такие чувства им кажутся признаками слабости. <…>

«Оборонцы» — это те, кому повсюду чудится угроза. Они постоянно настороже. Они компенсируют свое чувство неуверенности в себе не агрессией, а беспокойством, осторожностью и трусостью. Мы можем с уверенностью сказать, что люди не становятся «оборонцами» иначе, как после безуспешной попытки усвоить себе только что описанную нами агрессивную социальную установку. Человек обороняющегося типа быстро приходит в уныние от неудач и неприятностей и легко обращается в бегство. Иногда таким людям удается скрыть свой провал, делая вид, будто отступление — это полезная работа.

Поэтому, погружаясь в воспоминания и фантазии, они просто пытаются уйти от реальности, которая им угрожает. Некоторые, еще не утратившие окончательно инициативу, могут даже совершить что-то полезное для общества. К этому типу принадлежат многие художники, которые уходят от реальности и строят для себя безбрежный мир из фантазий и идеалов. Однако они являются исключением из правила, так как обычно индивидуумы этого типа капитулируют перед трудностями и терпят поражение за поражением. Они боятся всего и вся, с течением времени становятся всё более недоверчивыми и не ожидают от мира ничего, кроме враждебности»[67].

Семьи, в которых растут дети, могли и должны были бы корректировать и направлять их развитие, однако, как замечает Адлер, родители в подавляющем большинстве случаев не являются ни хорошими педагогами, ни хорошими психологами. Формирующееся у детей представление о том, что они должны превосходить всех остальных, основывается на тех примерах, которые дети видят в семье. В большинстве случаев ребенок наблюдает авторитаризм, который, естественно, не способствует формированию установки взаимоуважения и взаимного доверия, а значит, препятствует развитию так необходимого для гармоничной личности социального чувства. По мере взросления ребенок не только принимает идею, что побеждает сильнейший, но становится тщеславным и властолюбивым. Взрослея, он начинает проявлять агрессию в отношении окружающего мира и родителей.

Значимость семьи в воспитании безусловна, но не менее важны взаимоотношения матери и ребенка. Адлер пишет, что всегда, когда эти отношения неудовлетворительны, у ребенка обнаруживаются социальные дефекты. Наиболее распространены два вида материнских ошибок в воспитании: «В первом случае мать не выполняет надлежащим образом свою материнскую роль, а ее ребенку не удается сформировать у себя какого-либо социального чувства. Этот дефект очень значителен и влечет за собой много неприятных последствий. Ребенок вырастает иностранцем в незнакомой стране. Если мы хотим помочь такому ребенку, то нам не остается ничего, кроме как сыграть ту роль, которую должна была сыграть его мать и которая по какой-то причине выпала из его развития. Это единственный способ, если можно так выразиться, сделать из него подобное нам человеческое существо.

Вторая ошибка, вероятно, более распространена. Мать действительно является матерью; однако она играет свою роль настолько преувеличенно и эмфатически, что ребенок не способен развить в себе какого-либо социального чувства, не относящегося к его матери. Эта мать позволяет любви, развившейся у ребенка, быть обращенной только на нее. Можно сказать, что такого ребенка интересует лишь его мать, а остальной мир для него не существует. Не стоит и говорить, что у этого ребенка отсутствует основа для социального развития»[68].

Единственным учреждением, которое должно исправить родительские ошибки, допущенные при воспитании ребенка, является школа, где должна отсутствовать какая бы то ни было конфронтация с ребенком, где он воспринимается как субъект обучения и воспитания, как личность, равная учителю. Однако современная школа, как отмечал Адлер, не в состоянии это выполнить, так как в ней нет учителей, способных распознавать психологические проблемы в развитии детей и преодолевать их должным образом, без авторитарного навязывания собственной «истины».

Сохранилось не так много информации о том, как именно Адлер проводил психотерапевтические сеансы. Тем не менее если сравнивать терапию Адлера и Фрейда, то первое, на что стоит обратить внимание, — позиция терапевта и пациента. Образ психоаналитического сеанса широко распространен в массовой культуре. Лежащий на кушетке пациент, рассказывающий о своих снах или потоке бессвязных мыслей и образов, проносящихся у него в голове, сидящий за ним терапевт, фиксирующий всё, о чем говорит человек, чтобы связать в дальнейшем это единым смыслом и проанализировать, — вот что представляется, когда мы слышим «психоаналитический сеанс». Адлер и его ученики практиковали иной взгляд на взаимоотношения пациента и врача. Врач и пациент сидели друг перед другом как равные партнеры. Фрейд и его последователи — скорее сторонние наблюдатели, отмечающие всё то, что происходит в человеке. Адлер и его ученики — активные соучастники процесса терапии. Сами сеансы у Адлера были значительно короче и реже, чем у Фрейда. И конечно же, для адлерианцев второстепенным фактом был вопрос возможности пациента оплатить консультации — сказывались социалистические взгляды Адлера на необходимость помощи нуждающимся.

Терапевт, беседуя с пациентом о раннем детстве, снах, имеющихся проблемах, с помощью уточняющих вопросов устанавливал цель и стиль жизни человека. Адлер объяснял пациенту противоречивость его цели и вытекающего из нее стиля жизни. Но только когда человек осознавал искаженное видение жизненных ориентиров и моделей поведения, желал их изменить, терапевт мог переходить к следующей фазе работы с клиентом, помогая ему сформировать новую цель жизни и стиль поведения: «Все мои усилия направлены на повышение социального интереса пациента. Я знаю, что истинная причина этого заболевания заключается в низкой способности к согласованному взаимодействию с другими, и я хочу, чтобы пациент понял это. Как только он начнет общаться и сотрудничать с другими на равной основе, он излечен»[69].

По большому счету терапевт играет для пациента роль матери или отца, которые не смогли или не захотели научить его правильному отношению к окружающим людям и себе самому, и в этом аспекте терапевт является скорее учителем или воспитателем. Но, как подчеркивал Адлер, «реальные изменения в состоянии пациента могут быть достигнуты только его собственным трудом… На лечение и выздоровление всегда следует смотреть не как на успех консультанта, но как на успех пациента. Консультант может только указать на ошибки, пациент сам должен выбрать правильную жизнь»[70].

С точки зрения Адлера, «невроз — это естественное, логическое развитие индивидуума, сравнительно неактивного, эгоцентрически стремящегося к превосходству и поэтому имеющего задержку в развитии социального интереса, что мы наблюдаем постоянно при наиболее пассивных, изнеженных стилях жизни»[71]. То есть невротик — это человек, который действует в неправильном направлении для решения проблем: с особым рвением и напряжением всех своих сил он движется к превосходству над окружающими. Одновременно с этим невротик желает, чтобы все его проблемы решали другие, то есть хочет зависеть от людей.

Под влиянием физических страданий, отверженности или, наоборот, чрезмерной опеки в раннем детстве дети теряют чувство уверенности в себе, становятся тревожными и начинают формировать стратегии психологической защиты, для того чтобы справиться с этой тревогой, а фактически с чувством неполноценности. В результате у них складывается невротический стиль жизни, определяющий в дальнейшем всю взрослую жизнь. Невротики ощущают себя крайне неуверенно, они видят в окружающих людях только недругов или врагов, с которыми постоянно необходимо бороться и которых следует бояться.

Но человек не может прожить в полной изоляции от общества, и невротики, как все, контактируют с людьми, в том числе в важнейших сферах — любви, работе, дружбе. В абсолютном большинстве случаев эти отношения терпят крах или являются ущербными. Чтобы защитить самооценку, невротики всегда объясняют свои неудачи внешними обстоятельствами, на которые они не могут повлиять, или действиями людей, которые чаще всего характеризуются ими как «плохие», «завистливые», «глупые» и прочее. Только сами невротики всегда правы, всегда логичны, всегда лучше, чем остальные.

По мнению Адлера, невроз является результатом неправильного воспитания ребенка. В отличие от того же Фрейда, который практически не уделял внимания проблемам воспитания и образования, Адлер очень рано осознал значимость этого процесса в жизни человека и обращал на него внимание в течение всей жизни. Именно в правильном воспитании и образовании он видел возможность предотвратить невротическое развитие, асоциальное поведение и даже психозы.

У Адлера было много известных пациентов, однако в силу того, что обращение к психиатру, не важно, по какому вопросу, повсеместно расценивалось как проявление серьезного заболевания, люди старались скрывать свои консультации у известного австрийского врача. Тем не менее о некоторых пациентах Адлера нам известно. Так, к нему за помощью обращались психиатры Вацлава Нижинского — известного российского танцовщика и хореографа, которому был поставлен диагноз «шизофрения». Адлеру удалось преуспеть в его лечении, однако улучшения оказались кратковременными. У психиатра не хватало свободного времени, чтобы постоянно находиться при танцовщике и заниматься его лечением. Как позднее говорил сам Адлер, «если бы у меня было достаточно времени, возможно, я бы ему помог».

Еще одним необычным профессиональным интересом Адлера был мир преступников, которому он посвятил значительное время, исследовав сотни случаев правонарушений. В результате Адлер пришел к выводу, что, в отличие от того же невротика, преступник является врагом общества и сложностей в его лечении гораздо больше. У преступников формируется собственная логика, абсолютно непонятная и неприемлемая для нормального человека: «Как-то я спросил убийцу, за что он убил человека, и он мне ответил: «Мне нужны были его брюки, но он бы мне их не отдал». Это казалось ему абсолютно серьезным основанием для убийства»[72]. Адлер также пришел к выводу, что за редким исключением существует связь между уровнем преступности и уровнем образования — чем менее образован человек, тем большая вероятность, что он станет преступником. Психиатр считал, что больше шансов на исправление поведения имеют воры, обладающие в целом более высоким интеллектуальным уровнем по сравнению с остальными преступными группами. Тех же правонарушителей, которые, как, например, вымогатели, нападали на людей ночью, с оружием в руках, он считал обычными трусами, а они, по мнению психиатра, гораздо сложнее поддаются перевоспитанию.

Тюрьмы Адлер считал «университетами» для молодых преступников, в которых они обучались своему «мастерству». Поэтому заключение вкупе с жестокостью наказания и надзора за узниками являются худшими средствами перевоспитания, так как они уменьшают и без того минимальный социальный интерес преступников. Только такая форма обращения, которая дает человеку, преступившему закон, чувство полноценности, должна развиваться и поддерживаться государством. Например, заключенные должны иметь возможность зарабатывать хотя бы какие-то деньги, чтобы после освобождения обустроиться в обществе.

На протяжении многих лет садовником у Адлера работал бывший заключенный, отбывший восьмилетний срок за разбойное нападение. После освобождения он получил список людей, которые могли бы оказать ему помощь в социализации. Он написал двадцати из них, но ответил лишь один — Альфред Адлер: «Дорогой мой, я думаю, что Вы могли бы помочь в моей работе». К письму прилагался домашний адрес психиатра. Адлер только что купил виллу в Салманнсдорфе и предложил своему новому знакомому, который любил цветы, стать его садовником. В самом начале их сотрудничества произошел случай, ставший переломным в ходе терапии (правда, о том, что с ним проводят терапию, бывший узник вряд ли знал). Адлер отправил нового садовника на рынок за тростником для сада. Но тот вернулся с бóльшим количеством растений, чем предполагалось, что могло означать лишь одно — кражу. Адлер, сразу понявший, что произошло, сказал своему подопечному: «Вы сделали замечательный выбор, но когда вы понесете этот тростник назад, — здесь он отобрал в сторону то количество, которое было украдено, — вы можете сказать, что решили купить на десять штук больше. А я дам вам денег, чтобы купить оставшийся тростник». Садовник выполнил всё, о чем говорил Адлер, никак не прокомментировав его слова. С тех пор ничего подобного не повторялось. Эксперимент доверия человеку продолжался восемь лет, вплоть до эмиграции Альфреда Адлера из Австрии.

Адлер всё больше времени проводил в США, лишь в летние месяцы он жил в Вене или разъезжал с лекциями по Европе. В 1930 году ему было присуждено звание почетного гражданина австрийской столицы. Правда, на церемонии вручения награды произошел неприятный казус — мэр города в приветственной речи отметил, что Адлер является достойным учеником Фрейда. Надо ли говорить, что это в очередной раз сильно разозлило основателя индивидуальной психологии.

В 1934 году в Австрии была запрещена социал-демократическая партия, а наступление пронацистских сил заставляло Адлера задуматься о будущем семьи и научной школы. Спасение обеих он видел в переезде в Соединенные Штаты Америки. Однако супруга и дочь перебрались к нему, лишь когда стало известно о тяжелой болезни психолога. Увидев их у своей постели, Адлер сказал: «Вот прибыли две мои гордости, чтобы заботиться обо мне. Теперь вы увидите, как быстро я поправлюсь». И действительно, он скоро пошел на поправку, победив болезнь.

Летом 1937 года Адлер отправился в очередную лекционную поездку в Европу, на сей раз в Англию. По дороге на Туманный Альбион он прочел лекцию в Гааге, после которой почувствовал боли в сердце. Обследовавший его врач рекомендовал отдых и лечение, но уже на следующий день Адлер отправился в Англию. Утром 28 мая 1937 года ему стало плохо на улице Абердина, и по дороге в больницу он скончался от сердечной недостаточности. Через несколько дней в присутствии членов семьи тело Альфреда Адлера перевезли в Эдинбург, где кремировали. Прах выдающегося австрийского психолога был возвращен на родину только в 2011 году.

Концепция Адлера стала основой для целого ряда психологических теорий. Например, его взгляды явились важнейшей предпосылкой экзистенциальной и гуманистической психологии. Некоторые исследователи считают, что именно Адлер положил начало изучению психосоматических проблем, исследование которых так популярно в наши дни. Тем не менее Адлер долго не получал того признания, которое он заслужил. Историк психологии Генри Элленбергер писал: «Непросто найти другого автора, у которого так много заимствовали, не воздавая ему при этом никакой благодарности, как Альфред Адлер. Его учение стало… местом, куда каждый может прийти и утащить всё, что ему заблагорассудится, без малейших угрызений совести. Какой-нибудь автор будет скрупулезно называть источники цитат, но почему-то ему это и в голову не приходит, если источник — индивидуальная психология, как будто Адлером не было создано ничего оригинального»[73].

Альберт Эллис, основатель рационально-эмотивной терапии, весьма емко и точно охарактеризовал вклад Адлера в развитие психологии: «Альфред Адлер, возможно, даже более, чем Фрейд, является настоящим отцом современной психотерапии. Доказательства: он основал эгопсихологию, которую фрейдисты только недавно вновь открыли; он был одним из первых гуманистических психологов… он подчеркивал целостность, стремление к цели и чрезвычайную важность личных ценностей для мышления, эмоционального развития и деятельности человека. Он правильно понял, что сексуальные побуждения и сексуальное поведение, хотя и играют большую роль в человеческих делах, есть, скорее, результат, чем причина несексуальных мыслей человека. Сейчас сложно найти кого-либо из ведущих психотерапевтов, кто в том или ином смысле не был бы обязан очень многим индивидуальной психологии Альфреда Адлера»[74].

Глава III

ЭРИХ ФРОММ

(1900–1980)

Как-то раз на собрании мудрецов — толкователей Торы один из них в одиночестве противостоял всем остальным. Он по-своему толковал один из разделов Святого Закона, другие же мудрецы давили на него, требуя изменить свое мнение. Но мудрец, несмотря на давление, знал, что он прав и что Бог на его стороне. В конце концов старый раввин обратился к Богу:

— Боже, я знаю, что я прав, так пусть в доказательство моей правоты все реки потекут вверх по горам!

И в тот же миг все реки потекли вспять. Однако на его противников это совершенно не произвело впечатления.

Бедный раввин снова взмолился:

— Боже, если ты признаёшь мою правоту, пусть тогда все деревья склонятся к земле.

Так и случилось, в тот же миг деревья склонились к земле. Но остальные раввины как были при своем мнении, так при нем и остались.

И снова раздалась мольба раввина:

— Боже, чтобы доказать им мою правоту, пусть покосятся стены в этом здании.

И стены покосились. Но тут раздался голос главного раввина:

— Не ваше дело вмешиваться в спор мудрых людей! — крикнул он стенам, и те выпрямились. Однако из уважения к раввину, который в одиночку отстаивал свою правоту, выпрямились не до конца.

Наконец с неба раздался Голос:

— Чего вы спорите? Если вам сказано, делайте так-то и так, значит, делайте так-то и так!

Но даже Голос с неба не переубедил главного раввина.

— Ты дал нам Тору, — сказал он, — но толковать ее — наше дело!

* * *

Когда 23 марта 1900 года в семье Фромм родился мальчик, которого назвали Эрих, стороннему человеку могло показаться, что судьба уготовила ему только один путь — раввина. Основания для этого предположения были более чем весомые. Прадед по отцовской линии — Зелигман Бэр Бамбергер, или, как его прозвали, «Вюрцбургский рабби», являлся непререкаемым авторитетом в вопросах толкования Торы. В первой половине XIX века он был ярым сторонником ортодоксального иудаизма, выступая против любых попыток реформации и проникновения светских начал в церковь. Среди учеников Зелигмана Бамбергера был и его будущий зять, дед нашего героя — Зелигман Пинхас Фромм, который со временем возглавил иудейскую общину Франкфурта.

Двоюродный дед Эриха Фромма по материнской линии — Даян Людвиг Краузе — являлся известным талмудистом в Познани. Кроме того, он был человеком с отменным чувством юмора, о чем свидетельствует хотя бы его ответ на один из вопросов, который ему задал маленький Эрих: «Однажды я спросил его, зная, что он меня любит: «Дядя, как ты думаешь, кем я стану?» — Я надеялся, что он скажет что-то хорошее. Он сказал — «Старым евреем!» И Эрих Фромм добавляет: «Это был вполне типичный еврейский ответ, выражающий неприятие всякого тщеславия»[75].

Отец Эриха Нафтали Фромм тоже мечтал стать раввином. Но судьба, как известно, человеческие мечты учитывает далеко не всегда. С Нафтали она обошлась совсем нехорошо — он стал торговцем вином, чем был очень недоволен. Правда, веры в Бога не оставил, будучи активным членом местной иудейской общины, неукоснительно отмечал все праздники и соблюдал обряды. Нафтали даже посвятил себя делу сохранения еврейских традиций, приняв участие в 1919 году в создании Ложи Германа Когена[76], президентом которой он впоследствии стал.

Мать Эриха Роза Краузе также была ортодоксальной иудейкой. Она происходила из семьи фабриканта Морица Краузе, рано умершего и оставившего свое предприятие — сигаретную фабрику — супруге и детям, которые так и не справились с ведением бизнеса. Плачевная финансовая ситуация подтолкнула Розу к поспешному браку (когда мать и отец Эриха Фромма поженились, Нафтали было 31 год, а Розе 24), основанному скорее на желании не быть обузой матери, чем на любви. Но как позднее напишет в своей всемирно известной работе «Искусство любить» их сын: «Едва ли существует поле деятельности или занятие, которые бы сулили столь огромные надежды и ожидания и тем не менее так регулярно приводили к фиаско, как любовь»[77]. Это был несчастливый брак, приносивший страдания всем, и в первую очередь маленькому Эриху.

Своего отца Фромм характеризовал как «крайне невротичного, чем-то постоянно одержимого и беспокоящегося человека». Собственную тревогу он проецировал на сына. «Я страдал из-за патологического волнения отца, который потрясал меня своим беспокойством и в то же время не давал никаких советов и не оказывал никакого положительного влияния на мое образование»[78], — писал Фромм. По мере взросления сына Нафтали опекал его всё больше. Эрих вспоминал день, когда он сдавал докторский экзамен в Гейдельбергском университете: «Отец, перенесший на меня свои комплексы неполноценности, приехал в Гейдельберг потому, что боялся, что я провалюсь и совершу самоубийство»[79]. Но подобные размышления и психологический анализ стали возможны спустя десятилетия, а тогда, в раннем детстве, Эрих стремился подражать отцу во всём.

Отношения с матерью также носили отпечаток негативного влияния на ребенка. Понимая, что ее брак по расчету не удался, Роза всячески стремилась отделить себя и своего сына от фамилии Фромм. «Моя мать, — писал Эрих, — была очень сильно привязана к своей семье и любила меня в той мере, в какой я был Краузе, — это ее девичья фамилия. И всё хорошее во мне для нее было типично для Краузе, а всё плохое — для Фроммов»[80]. Мать, точно так же как и отец, боролась за ребенка, пытаясь воспитать его «под себя». Видимо, жалея, что не родилась девочка, Роза поначалу даже одевала маленького Эриха в девчачью одежду, отращивала ему длинные волосы. Она желала, чтобы он стал пианистом, несмотря на то, что мальчик больше любил скрипку.

Неудовлетворенность жизнью привела Розу к депрессии — она часто плакала, была в подавленном настроении и становилась вновь веселой и жизнерадостной лишь тогда, когда оказывалась в кругу своих родственников. Не понимая в полной мере, что происходит между родителями, но чувствуя, что мать страдает из-за отношений с отцом, маленький Эрих ощущал свою вину перед ней и желание ее защищать.

Разлад в семье всегда заставляет ребенка искать способ сбежать от неурядиц. Эриху повезло, так как он нашел поддержку у своего дяди, известного адвоката Эммануила Фромма, который познакомил мальчика с новым для него миром — произведениями Гёте, Шиллера, Бетховена. Эммануил Фромм обнаружил у Эриха музыкальный слух и всячески старался развивать этот талант в ребенке. Второй его родственник, уже упоминавшийся выше Людвиг Краузе, также оказал на него серьезное влияние. Он открыл для Эриха иудаизм, одну из главных вероучительных книг — Талмуд и поведал историю легендарного прадеда Зелигмана Бамбергера. Мальчик проводил целые дни за чтением ветхозаветных текстов. Особенно его впечатляли книги пророков Исайи, Амоса, Осии. В итоге, как и многие предки до него, Эрих Фромм решил посвятить свою жизнь изучению священных текстов и стать раввином.

Описывая детство и юность Эриха Фромма, нельзя не упомянуть и еще об одном человеке — Оскаре Зусмане. Когда Эриху было 12 лет, его отец нанял Оскара помощником для ведения бизнеса. В течение нескольких лет он жил в доме Фроммов, и у него сложились особые отношения с Эрихом, который с благодарностью вспоминал о нем как о «честном и храбром человеке». Именно Зусман впервые познакомил мальчика со взглядами классиков социализма, в частности с идеями Карла Маркса. Но влияние этих дискуссий скажется на мировоззрении Эриха Фромма позднее, а пока он всеми помыслами был обращен к иудаизму.

Первым его наставником, никак не связанным с семьей, стал глава франкфуртской еврейской общины раввин Нехемия Нобель. Прекрасно образованный, он вместе с тем сохранял связь с традициями, интересуясь иудейской мистикой. Эрих Фромм оказался в числе целой группы еврейских интеллектуалов, сформировавшейся в то время вокруг франкфуртского раввина. Кого в этом кружке только не было! Франц Розенцвейг — будущий создатель «Свободного еврейского дома учения» — центра по исследованию и распространению еврейского образа жизни в современном обществе. Мартин Бубер — в будущем известный мыслитель-экзистенциалист, автор концепции «Я-Ты» — диалога равных, вместе с Розенцвейгом создатель перевода на немецкий язык Танаха — еврейского Священного Писания, собиратель хасидских легенд. Лео Левенталь — будущий известный социолог, изучавший массмедиа и популярную западную литературу. Зигфрид Кракауэр — в дальнейшем выдающийся теоретик кинематографа, ученый, занимавшийся исследованием влияния СМИ на общественное сознание. Все эти и другие известные впоследствии люди общались друг с другом в кружке Нехемии Нобеля. Юный Эрих Фромм был под впечатлением от проповедей последнего и не единожды оставался после службы, чтобы прогуляться с равви и обсудить его проповеди. Когда в 1922 году Нобель внезапно скончался, это стало серьезным ударом для всех его последователей и друзей. В некрологе, написанном Фроммом, отмечалось, что «Нобель жил так, как учил, и учил лишь так, как жил. Он учил, что любовь связывает людей вместе, и его ученики понимали это, так как он сам любил их»[81].

В 1918 году Фромм сдал выпускной экзамен в школе и, послушав совета дяди Эммануила, решил стать юристом. Поступив на юридический факультет Франкфуртского университета, он отучился всего несколько семестров. Молодой человек практически сразу же понял, что совершил ошибку в своем выборе. Юриспруденция была ему чужда, а вот религия по-прежнему казалась смыслом жизни. Он даже планировал поехать изучать Талмуд в Литву, но родители были категорически против. И максимум, которого он смог от них добиться, — это разрешение учиться в Гейдельбергском университете. Туда Фромм вновь перевелся на юридический факультет, правда, слушал и курсы по средневековой немецкой истории и литературе, теории общественных движений и истории психологии, а также впервые познакомился с буддизмом.

В этот «экспериментальный» семестр в Гейдельберге он слушал и лекции социолога Альфреда Вебера — брата всемирно известного Макса Вебера. Хотя Альфред Вебер не являлся специалистом по иудаизму, он согласился руководить диссертацией Фромма по социологии «Иудейский закон: вклад в исследование иудаизма диаспоры». В результате изучения различных групп диаспоры — караитов, реформистского иудаизма и хасидов — Фромм пришел к выводу, что только последние были «идеальной группой», объединявшей основные еврейские традиции. Среди главных ценностей группы были идеи общности, радости жизни и искренности в общении, которые противопоставлялись индивидуализму и накоплению прибыли. Альфред Вебер был в восторге от текста диссертации, а когда защита состоялась и Фромм получил высокую оценку, социолог предложил юноше продолжить академическую карьеру в университете. Но Фромм отказался, сославшись на то, что подобная деятельность ограничила бы его религиозный поиск.