Помоги проекту - поделись книгой:
Тициан. Динарий кесаря
Одним из источников вдохновения для Крамского послужила картина Тициана «Динарий кесаря». Эту картину любил и Достоевский. Анна Григорьевна вспоминает: «Федор Михайлович выше всего в живописи ставил произведения Рафаэля и высшим его произведением признавал “Сикстинскую Мадонну”. Чрезвычайно высоко ценил талант Тициана, в особенности его знаменитую картину “Христос с монетой”, и подолгу стоял, не отводя глаз от этого гениального изображения Спасителя». На нем «лицо Христа выражает удивительную кротость, величие, страдание». Имеется в виду картина «Динарий кесаря».
Как предполагают некоторые исследователи, в 1867 году Достоевский видел в Москве картину «Се Человек», которую тогда считали произведением Дюрера. Эта картина висела в храме в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», напротив которого находился дом Куманиных, где Достоевский часто бывал. После революции картина была из храма перенесена в Пушкинский музей, где хранится по сей день. Автором ее считается голландский живописец первой половины XVI века Ян Мостарт. На картине Христос, бледный, в терновом венце, изображен со связанными впереди руками; Его рот приоткрыт, глаза полузакрыты, из правого глаза вытекает крупная слеза. Предположительно, именно эту картину описывает в романе «Идиот» князь Мышкин, когда говорит: «Нарисуйте эшафот так, чтобы видна была ясно и близко одна только последняя ступень; преступник ступил на нее: голова, лицо бледное как бумага, священник протягивает крест, тот с жадностию протягивает свои синие губы, и глядит, и – все знает. Крест и голова – вот картина, лицо священника, палача, его двух служителей и несколько голов и глаз снизу».
Я. Мостарт. «Се Человек». XVI в.
Глубокое и сильное впечатление на писателя произвела картина Гольбейна «Мертвый Христос», которую он увидел в Базеле в том же 1867 году. О ней в «Письмах русского путешественника» упоминает Карамзин: «В Христе, снятом со креста, не видно ничего божественного, но как умерший человек изображен Он весьма естественно. По преданию рассказывают, что Гольбейн писал Его с одного утопшего жида».
Вспоминает Анна Григорьевна: «По дороге в Женеву мы остановились на сутки в Базеле, с целью в тамошнем музее посмотреть картину, о которой муж от кого-то слышал. Эта картина, принадлежавшая кисти Ганса Гольбейна, изображает Иисуса Христа, вынесшего нечеловеческие истязания, уже снятого со креста и предавшегося тлению. Вспухшее лицо Его покрыто кровавыми ранами, и вид Его ужасен. Картина произвела на Федора Михайловича подавляющее впечатление, и он остановился перед нею как бы пораженный. Я же не в силах была смотреть на картину: слишком уж тяжелое было впечатление… и я ушла в другие залы. Когда минут через пятнадцать— двадцать я вернулась, то нашла, что Федор Михайлович продолжает стоять перед картиной как прикованный. В его взволнованном лице было то как бы испуганное выражение, которое мне не раз случалось замечать в первые минуты приступа эпилепсии. Я потихоньку взяла мужа под руку, увела в другую залу и усадила на скамью, с минуты на минуту ожидая наступления припадка. К счастию, этого не случилось: Федор Михайлович понемногу успокоился и, уходя из музея, настоял на том, чтобы еще раз зайти посмотреть столь поразившую его картину».
Г. Гольбейн. Мертвый Христос в гробу
В романе «Идиот» эта картина занимает очень важное место. Сначала князь Мышкин порывается рассказать о том, как видел ее в Швейцарии. Потом он видит копию этой картины в петербургской квартире Рогожина и говорит с удивлением: «Да это… это копия с Ганса Гольбейна… Я эту картину за границей видел и забыть не могу». Прямо перед картиной происходит диалог Мышкина и Рогожина о вере в Бога:
Наконец, об этой же картине рассказывает Ипполит, являющийся своеобразным двойником и Достоевского, и Мышкина: «На картине этой изображен Христос, только что снятый со креста. Мне кажется, живописцы обыкновенно повадились изображать Христа и на кресте, и снятого со креста, все еще с оттенком необыкновенной красоты в лице; эту красоту они ищут сохранить ему даже при самых страшных муках. В картине же Рогожина о красоте и слова нет; это в полном виде труп человека, вынесшего бесконечные муки еще до креста, раны, истязания, битье от стражи, битье от народа, когда Он нес на Себе крест и упал под крестом, и наконец крестную муку в продолжение шести часов».
Распятие. Фрагмент иконы XV в.
Почему Достоевского интересуют все эти подробности? Почему в таких деталях он описывает не только саму картину, но и евангельский сюжет, послуживший для нее источником вдохновения? Достоевский был хорошо знаком с богословской литературой, в которой подчеркивалась Божественная природа Христа. Он хорошо знал традицию иконописного изображения Распятия. На православных иконах Распятия Христос представлен не страдающим, а уже умершим. При этом лик Его выражает спокойствие, тело благообразно, лишь следы от ран на руках и ногах и от раны в боку деликатно и тонко прописываются художником. Человеческий аспект страданий Христа, мука Его агонии, следы на теле от бичевания и ударов – все это как бы остается за кадром.
Достоевский искал подход к реальному, живому Христу. Подобно Крамскому, он говорил о Христе как о близком человеке. И его очень интересовали те подробности жизни и смерти Христа, которые ни в Евангелии не раскрыты подробно, ни на иконах не изображаются. Мало кто в его времена знал об ужасающих деталях казни Иисуса Христа, о том, каким было бичевание в Римской империи, какие нечеловеческие муки испытывал всякий распятый. Достоевский хотел проникнуть в подробности этой истории, жадно хватался за любые источники, будь то книга Ренана или полотно Гольбейна.
Ф. де Шампань. Христос в терновом венце. XVII в.
При этом Достоевский прекрасно знал учение Церкви о Христе и выделял в этом учении один конкретный аспект. Он отражен в словах Ипполита: «Я знаю, что Христианская Церковь установила еще в первые века, что Христос страдал не образно, а действительно, и что и тело Его, стало быть, было подчинено на кресте закону природы вполне и совершенно». Будучи Богочеловеком, Христос страдал на кресте как человек, и Божественная природа Христа не делала эти страдания менее мучительными.
Описывая картину Гольбейна, Ипполит задается вопросами: «Если такой точно труп… видели все ученики Его, Его главные будущие апостолы, видели женщины, ходившие за Ним и стоявшие у креста, все веровавшие в Него и обожавшие Его, то каким образом могли они поверить, смотря на такой труп, что этот Мученик воскреснет?.. Если так ужасна смерть и так сильны законы природы, то как же одолеть их? Как одолеть их, когда не победил их теперь даже Тот, Который побеждал и природу при жизни Своей, Которому она подчинялась, Который воскликнул: “Талифа куми”, – и девица встала, “Лазарь, гряди вон”, – и вышел умерший?»
Вновь мы слышим о воскресении Лазаря – центральном евангельском сюжете из романа «Преступление и наказание». Но упоминание о нем нанизывается на целую серию вопросов, которые в течение всей жизни ставил перед собой Достоевский. Бытие Божие, Богочеловечество Христа, бессмертие человека, вечная жизнь за гробом – ни один из этих аспектов христианского вероучения не был для Достоевского простой и несомненной данностью. Его ум, еще в молодости зараженный нигилистическими, рационалистическими и атеистическими идеями, нуждался в постоянном подтверждении истинности христианских догматов. Вот почему диалоги его героев нередко вращаются вокруг них.
Ответы на эти вопросы Достоевский искал через всматривание в человеческий лик Христа, вслушивание в Его слова. Вспомним «символ веры» Достоевского, сформулированный им по выходе из каторги: «Верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной». Любовь ко Христу как Личности была важнее для него, чем любое философское учение, и ради личной встречи с живым Христом он готов был отказаться от любой философской или богословской «истины».
Христос для Достоевского – это «великий и конечный идеал развития всего человечества», «отражение Бога на земле». Всматриваясь в Божественный лик Христа, Достоевский через Него не только открывал для себя Бога. Явление Христа стало и наивысшим откровением Бога о человеке, о смысле его бытия, о его предназначении и конечной судьбе.
Вот почему Достоевскому чужд тот гуманизм, который объявляет «мерой всех вещей» человека. Для него мера всех вещей – Богочеловек Иисус Христос. Пройдя в молодости через искушение атеистического гуманизма, через увлечение теориями европейских социалистов, Достоевский пришел к вере во Христа. Эта вера дорого обошлась ему. В последней записной тетради имеются такие слова: «Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла».
Достоевский и Толстой
Живое, трепетное отношение к личности Христа в сочетании с твердой верой в Него как Богочеловека – вот то, что отличает Достоевского от многих других русских писателей, особенно от Толстого.
О двух гигантах русской литературы много написано, их часто сравнивали друг с другом. Даже образом жизни они резко отличались. Толстой был русским барином, никогда не нуждался в деньгах, пытался слиться с народом через ношение холщовой рубахи, мужицких штанов и кирзовых сапог, но внутренне оставался частью своего барского мира, который и нашел всестороннее отражение в его романах. Достоевский четыре года прожил на самом дне, стал плотью от плоти народных «низов», познал изнутри мир преступников и грабителей; выйдя на свободу, он всю жизнь нуждался в деньгах, должен был много писать, даже когда не хотел, поскольку платили ему за каждый печатный лист.
В религиозном отношении Толстой и Достоевский тоже были антиподами. Будучи воспитан в православной вере, Толстой в какой-то момент отошел от нее. О своем духовном пути Толстой говорит в «Исповеди»: «Я был крещен и воспитан в православной христианской вере. Меня учили ей и с детства, и во все время моего отрочества и юности. Но когда я 18-ти лет вышел со второго курса университета, я не верил уже ни во что из того, чему меня учили». В 27 лет Толстой впервые задумывается о создании собственной религии: «Нынче я причащался. Вчера разговор о божественном и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта – основание новой религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство, но дающей блаженство на земле».
В «Исповеди» Толстой откровенно рассказывает о том образе жизни, бездумном и безнравственном, который он вел в молодости, и о духовном кризисе, поразившем его в пятидесятилетнем возрасте. Этот кризис едва не довел его до самоубийства. В поисках выхода Толстой погрузился в чтение философской и религиозной литературы, попытался даже вернуться в Церковь, впервые после долгого перерыва исповедовался и причастился.
И. Репин. Портрет Л. Н. Толстого
Однако Причастие не оказало на Толстого обновляющего и животворящего действия. Напротив, оно оставило в душе писателя тяжелый след. В «Исповеди» он пишет: «Никогда не забуду мучительного чувства, испытанного мною в тот день, когда я причащался в первый раз после многих лет… Когда я подошел к царским дверям и священник заставил меня повторить то, что я верю, что то, что я буду глотать, есть истинное Тело и Кровь, меня резнуло по сердцу; это мало что фальшивая нота, это – жестокое требование кого-то такого, который, очевидно, никогда и не знал, что такое вера… Я смирился, проглотил эту Кровь и Тело без кощунственного чувства, с желанием поверить, но удар уже был нанесен. И, зная вперед, что ожидает меня, я уже не мог идти в другой раз».
Возвращение Толстого к Православию было кратковременным и поверхностным. В христианстве он воспринял только нравственную сторону, вся же мистическая сторона, включая таинства, осталась для него чуждой. Мировоззрение Толстого характеризовал крайний рационализм, и именно этот рационализм не позволил ему воспринять христианство во всей полноте. После долгих и мучительных поисков, так и не закончившихся встречей с личным Богом, с Богом живым, Толстой пришел к воплощению своей юношеской мечты – созданию своей собственной религии, которая основывалась на вере в Бога как безличное начало, руководящее человеческой нравственностью.
Более того, толстовский Бог – это производное от нравственности, а не наоборот. Не Бог создает человека, а человек в своей душе создает некоего бога: «Если есть какой-нибудь Бог, то только тот, которого я знаю в себе, как самого себя, а также и во всем живом. Говорят: нет материи, вещества. Нет, она есть, но она только то, посредством чего Бог не есть ничто, не есть не живой, но живой Бог, посредством чего Он живет во мне и во всем… Надо помнить, что моя душа не есть что-то – как говорят – божественное, а есть Сам Бог. Как только я Бог, сознаю себя, так нет ни зла, ни смерти, ничего, кроме радости». Отрицая бытие личного Бога, Толстой отрицал и опыт молитвы, считая молитву ненужным и бессмысленным действием.
Религия Толстого, сочетавшая в себе отдельные элементы христианства, буддизма и ислама, граничила с пантеизмом. В Иисусе Христе Толстой не признавал воплотившегося Бога, считая Его лишь одним из выдающихся учителей нравственности, наряду с Буддой, Магометом и Конфуцием.
Если Толстого в христианстве интересовала прежде всего мораль, то для Достоевского главным в христианстве был Христос. Догмат Боговоплощения, учение о том, что Бог стал Человеком, Слово стало плотью, – вот сердцевина христианства по Достоевскому: «Не мораль Христова, не учение Христа спасет мир, а именно вера в то, что Слово плоть бысть… что идеал был во плоти, а стало быть, не невозможен и достижим всему человечеству… Христос и приходил затем, чтобы человечество узнало, что знания, природа духа человеческого может явиться в таком небесном блеске, в самом деле и во плоти, а не то что в одной только мечте и в идеале, что это естественно и возможно. Этим и земля оправдана. Последователи Христа, обоготворившие эту просиявшую плоть, засвидетельствовали в жесточайших муках, какое счастье носить в себе эту плоть, подражать совершенству этого Образа и веровать в Него во плоти… Тут именно все дело, что Слово в самом деле плоть бысть. В этом вся вера и все утешение человечества».
Поиск истины увел Толстого от Церкви, а Достоевского вернул в Церковь. Говоря о том, что ему «лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной», Достоевский помнил евангельские слова Христа: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин. 14:6). Истина в христианстве – не отвлеченное философское понятие. Истина – это Сам Христос, Единородный Сын Божий, Бог и Человек в одном Лице.
И Толстой, и Достоевский всю жизнь читали Евангелие. Но вычитали они из него совершенно разные вещи. Толстого привлекало учение Христа, в частности Его слова о непротивлении злу силой. Он выступал против службы в армии, был апологетом абсолютного и безоговорочного пацифизма. Толстой отрицал Божественную природу Христа и вслед за немецкими и французскими рационалистами XIX века создавал свою «религию в пределах только разума». Не владея по-настоящему греческим языком, он даже сделал свой собственный «перевод» Евангелия, представлявший собой кощунственную пародию на него. Все чудеса Христа в этом «переводе» были либо вообще выброшены, либо перетолкованы в рационалистическом духе. Толстой отрицал основные догматы христианства, вырастающие из евангельской истории Христа: о Его рождении от Девы, о том, что Он совершал исцеления и воскрешал мертвых, о Его собственном воскресении из мертвых.
А. Рублёв. Апостол Павел. Икона, 1410-е гг.
Достоевского, напротив, привлекали рассказы о чудесах Христа, и тема воскресения из мертвых была для него центральной. Эта тема была главной и в первохристианской проповеди. Апостол Павел писал христианам Коринфа: «Если нет воскресения мертвых, то и Христос не воскрес; а если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1 Кор. 15:13–14). Для Достоевского воскресение Христа – предмет веры, а воскресение мертвых – предмет надежды и упования.
Без воскресения мертвых и без будущей жизни обессмысливается для Достоевского жизнь земная: «Вся история как человечества, так, отчасти, и каждого отдельно, есть только развитие, борьба, стремление и достижение этой цели… Итак, человек есть на земле существо только развивающееся, следовательно, не оконченное, а переходное. Но достигать такой великой цели, по моему рассуждению, совершенно бессмысленно, если при достижении цели все угасает и исчезает, то есть если не будет жизни у человека и по достижении цели. Следственно, есть будущая, райская жизнь».
Такова диалектика Достоевского. Он как бы в обратном порядке воспроизводит мысль апостола Павла: если Христос не воскрес, то нет воскресения мертвых. А если нет воскресения мертвых, то обессмысливается жизнь. Если же земная жизнь есть подготовка к вечности, тогда задача человека – освободиться от своего «я», уподобиться Христу в самоотверженной любви к ближнему.
Мышкин и женщины
В романе «Идиот» загадку князя Мышкина стараются разгадать все окружающие его люди. Каждый из них хочет понять, что это за человек, откуда он мог взяться, какие у него жизненные цели и почему они так сильно отличаются от общепринятых. Он же разгадывает личности окружающих людей. И прежде всего Настасьи Филипповны.
Среди женских образов, созданных Достоевским, этот – один из самых противоречивых. Сначала Мышкин влюбляется в ее портрет, на котором «была изображена действительно необыкновенной красоты женщина… в черном шелковом платье, чрезвычайно простого и изящного фасона; волосы, по-видимому темно-русые, были убраны просто, по-домашнему; глаза темные, глубокие, лоб задумчивый; выражение лица страстное и как бы высокомерное. Она была несколько худа лицом, может быть, и бледна». Потом князь встречается с ней, и между ними завязываются странные отношения, которые трудно назвать «романом», поскольку любовь к ней князя Мышкина – это, по выражению Мережковского, «чистейшим огнем пламенеющая христианская жалость, бесконечное самопожертвование; он любит ее только в духе, только для нее, а не для себя, против себя, потому что чувствует, что погибнет с нею, может быть, и ее не спасет».
Л. Вележева в роли Настасьи Филипповны. Сериал «Идиот», 2003 г.
Настасья Филипповна живет в постоянной внутренней раздвоенности: она то считает себя падшей женщиной, то оправдывает себя. В конце концов, она сама перестает понимать, где ее истинное «я»: «вся ее внутренняя жизнь… сводится к исканию себя и своего нерасколотого голоса за этими двумя вселившимися в нее голосами» (М. Бахтин). Только князь Мышкин, натура цельная и нераздвоенная, прозревает ее сокровенную глубину.
Достоевский помещает своего героя между двумя женщинами – Настасьей Филипповной и Аглаей. А Настасью Филипповну помещает между двумя мужчинами – Рогожиным и Мышкиным. «И вакханка, “бесноватая” Настасья Филипповна… любит Идиота так же, как девственница Аглая; они соперничают из-за него… Комический Дон Кихот превращается в трагического Дон Жуана… так что могучий самец, сладострастный паук Рогожин, перед этим, как будто бесполым серафимом чувствует себя жалким соперником в глазах женщин: они окружают “идиота”, больного, юродивого; они следуют за ним, служат ему, готовы умереть за него…» (Д. Мережковский).
Деньги
В своем романе Достоевский развивает еще одну глубоко христианскую тему: невозможность совместить счастье с погоней за деньгами. Достоевский познал эту невозможность на собственном опыте, когда заразился страстью к рулетке. «Когда идти на рулетку было не с чем и неоткуда было достать денег, Федор Михайлович начинал рыдать, становился передо мной на колени, умолял меня простить его за то, что он мучает меня своими поступками… – вспоминает Анна Григорьевна. – Вначале мне представлялось странным, как это Федор Михайлович, с таким мужеством перенесший в своей жизни столько страданий (заключение в крепости, эшафот, ссылку, смерть любимого брата, жены), не имеет силы воли, чтобы сдержать себя и не рисковать последним талером. Но скоро я поняла, что это не простая слабость, а всепоглощающая страсть, стихия, против которой даже твердый характер бороться не может».
Деньги играют важную роль в романах Достоевского. В «Преступлении и наказании» он описал бедного студента, решившегося на убийство старухи, дабы осчастливить других деньгами. Герой романа «Игрок» одержим страстью к игре на деньги. А в «Подростке» Достоевский опишет молодого человека, одержимого идеей «стать Ротшильдом».
В «Идиоте» не играют в рулетку, не убивают из-за денег, не пытаются стать Ротшильдами. Но ключевые персонажи находятся во власти денег. Настасья Филипповна получает от своего опекуна и растлителя Тоцкого 75 тысяч рублей, благодаря чему становится завидной партией: к ней сватается Гаврила Ардалионович Иволгин. Но Рогожин предлагает ей сначала 18, потом 40, а затем и 100 тысяч за то, чтобы она вышла за него, а от Иволгина предлагает откупиться тремя тысячами. С пачкой денег, завернутых в «Биржевые ведомости» и туго перевязанных бечевкой, Рогожин заявляется к Настасье Филипповне: в пачке сто тысяч. Тут выясняется, что князь Мышкин по завещанию недавно умершей тетки должен получить полтора миллиона рублей, а то и больше. Внимание всех собравшихся временно переключается на него: не его ли выберет теперь Настасья Филипповна. «Опоздал, Рогожин! Убирай свою пачку, я за князя замуж выхожу и сама богаче тебя!» – кричит Настасья Филипповна. Потом бросает пачку в огонь и предлагает Иволгину достать ее оттуда. Он падает в обморок. Тогда она каминными щипцами достает полуобгоревшую пачку из огня и бросает возле его тела со словами: «Вся пачка его!» А сама уезжает с Рогожиным.
Игра в рулетку. Гравюра XIX в.
К героям этой сцены писатель как бы приклеивает этикетки с конкретными суммами. По этим этикеткам они оценивают друг друга, как товар на рынке. И только два человека оказываются вне власти денег: Настасья Филипповна и князь Мышкин. Она – потому что знает, что ее ждет гибель с Рогожиным, и она бросается в бездну очертя голову. Он – потому что для него деньги ничего не значат. Он смотрит не на этикетку, приклеенную к человеку, а на самого человека. И любит человека той жертвенной христианской любовью, которая лишена плотской страсти и несовместима с корыстным расчетом.
Трагедия «идиота»
Трагедия «идиота» заключается в том, что он хочет жить по своим правилам в мире, где живут по иным правилам. Но в этом же заключалась земная трагедия Иисуса Христа: Он пришел со Своими нравственными нормами в мир, где давно уже жили по иным законам. По человеческим меркам Его проповедь на земле кончилась полной неудачей: Он был осужден и умер страшной, мучительной смертью. Воскреснув из мертвых и вознесшись на Небеса, Он ушел туда, откуда пришел.
Князь Мышкин приехал из далекой Швейцарии, где вел жизнь идиота в клинике доктора Шнейдера, и вернулся туда же. Потеряв рассудок после убийства Рогожиным Настасьи Филипповны, он возвращается в то царство, откуда пришел. Шнейдер при упоминании о своем пациенте «все более и более хмурится и качает головой; он намекает на совершенное повреждение умственных органов; он не говорит еще утвердительно о неизлечимости, но позволяет себе самые грустные намеки». Читатель понимает, что князь покинул этот мир безвозвратно.
Несколько раз в романе повторяется мысль о том, что «мир спасет красота». Достоевский показывает разные виды красоты. Есть «ослепляющая» красота Настасьи Филипповны: люди видят только внешнюю эффектную оболочку, а князь Мышкин при первом же взгляде на ее портрет прозревает красоту поруганную и оплеванную. «В этом лице… страдания много», – говорит он. И есть внутренняя красота самого князя Мышкина, прячущаяся за его внешней слабостью, беззащитностью, за его идиотизмом и безумием. В романе он – жертва двух красивых женщин, которые не могут его поделить, растаскивают, разрывают на части. И жертва собственной неспособности стать частью того безобразного мира, в котором никто не может явить подлинную духовную красоту.
Е. Миронов в роли князя Мышкина. Сериал "Идиот", 2003 г.
«Идиот» – это роман-притча с глубоким религиозным подтекстом. Завершая его, Достоевский уже думает о новом «огромном» романе под названием «Атеизм». Главный герой – «русский человек нашего общества», который «теряет веру в Бога… Потеря веры в Бога действует на него колоссально… Он шныряет по новым поколениям, по атеистам, по славянам и европейцам, по русским изуверам и пустынножителям, по священникам; сильно, между прочим, попадается на крючок иезуиту, пропагатору, поляку; спускается от него в глубину хлыстовщины – и под конец обретает и Христа и русскую землю, русского Христа и русского Бога». Чтобы создать такой роман, пишет Достоевский, «мне нужно прочесть чуть не целую библиотеку атеистов, католиков и православных». Времени на чтение «целой библиотеки» у Достоевского не было, а потому и роман не был написан.
Следующий грандиозный замысел – роман «Житие великого грешника». «Этот роман, – пишет Достоевский, – все упование мое и вся надежда моей жизни… Чтоб писать этот роман, мне надо бы быть в России. Например, вторая половина моей первой повести происходит в монастыре. Мне надобно не только видеть (видел много), но и пожить в монастыре». Об основной идее романа Достоевский говорит так: «Главный вопрос… тот самый, которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, – существование Божие. Герой в продолжение жизни – то атеист, то верующий, то фанатик и сектатор, то опять атеист». Но и этот роман не будет написан.
Грандиозные замыслы Достоевского, вырастающие из романа «Идиот», будут воплощены по частям в следующих романах «великого пятикнижия» – «Бесы», «Подросток» и «Братья Карамазовы». Свое Евангелие в пяти главах он пишет для того, чтобы читатели вместе с ним «обрели русского Христа и русского Бога».
Глава 3. Демоны русской революции
У Достоевского была огромная, страстная и беззаветная любовь к Пушкину. Познакомившись с его творчеством в детстве, он пронес восхищение Пушкиным через всю жизнь. «Пушкин, по обширности и глубине своего русского гения, до сих пор есть как солнце над всем нашим русским интеллигентным мировоззрением», – писал он.
Свои чувства к Пушкину он с особой силой выразил в речи, произнесенной в июне 1880 года в Москве по случаю открытия памятника великому поэту. Этот памятник первоначально стоял не там, где теперь, а на противоположной стороне Тверской улицы, в начале Тверского бульвара. А там, где сейчас стоит Пушкин, стояла колокольня Страстного монастыря. Монастырь был разрушен до основания в 1937 году, и в 1950-м Пушкин переехал на место снесенной колокольни.
Открытие памятника в 1880-м сопровождалось торжественными собраниями, на которых выдающиеся деятели культуры и науки воздавали должное национальному гению. 7–8 июня в Дворянском собрании выступали литераторы, в том числе Тургенев, Достоевский и Иван Аксаков.
Поделиться книгой: