Букелларий

Александр Чернобровкин

Букелларий

Семнадцатый роман (двадцать четвертая книга)

цикла «Вечный капитан»

1. Херсон Византийский

2. Морской лорд.

3. Морской лорд. Барон Беркет.

4. Морской лорд. Граф Сантаренский.

5. Князь Путивльский.

6. Князь Путивльский. Вечный капитан.

7. Каталонская компания.

8. Бриганты.

9. Бриганты. Сенешаль Ла-Рошели.

10. Морской волк.

11. Морские гезы.

12. Морские гёзы. Капер.

13. Казачий адмирал.

14. Флибустьер.

15. Флибустьер. Корсар.

16. Под британским флагом.

17. Рейдер.

18. Шумерский лугаль.

19. Народы моря.

20. Скиф-Эллин.

21. Перегрин.

22. Гезат.

23. Вечный воин.

24. БУКЕЛЛАРИЙ.

* * *

Глава 1

1

Когда лежишь на дне лодки и смотришь в чистое небо, оно кажется опрокинутым морем. Из-за этого появляется чувство абсолютной свободы, настолько приятное, что хочется заорать от восторга. В то же время я понимаю, что нет свободы на море, но нет ее и выше. Свободным может быть только тот, кто ничего не хочет и ничего не имеет. Первое желание или первый предмет делают нас рабами.

Мало того, что со мной в лодке куча самых разных предметов, так мне еще и хочется поскорее добраться до берега. Жду прилив, который отнесет нас в Жиронду — эстуарий рек Гаронна и Дордонь. Последний раз я навещал эти места, когда служил в римской армии. Если меня перекинуло вперед по времени, то это было много веков назад. С тех пор, вроде бы, ничего здесь не изменилось. По крайней мере, речная вода, втекающая в море, такая же мутная, бледно-коричневая.

Муть начинает постепенно отодвигаться выше по течению, заталкиваемая в эстуарий приливом. Вскоре лодка приближается к ней, а затем обгоняет. Рулю веслом, опустив лопасть с кормы. Я знаю, что эстуарий длиной километров семьдесят пять, а потом мне надо повернуть в правое русло и преодолеть еще километров двадцать пять до города Бордо. Перед отплытием я на всякий случай потолковал с карфагенским купцом, который знал атлантическое побережье Европы. Мало ли, что может случиться? Вдруг придется заходить в какой-нибудь порт? Купец рекомендовал Бордо, как город большой, тихий и уютный, с хорошей питьевой водой, которая подпадает по двум акведукам, построенным римлянами. В нем можно купить на продажу зерно, кожи и соленую и вяленую рыбу. Вино там было не ахти, хуже карфагенского, и не входило в перечень экспортных товаров.

Часов через пять, когда течение начало замедляться, я сел на весла. Греб еще часа два. Устав чертовски, свернул, как я подумал, в небольшой затончик, который оказался рукавом, омывающим небольшой островок. Когда понял это, вернулся к дальней от реки стороне острова, где, использую весло, как шест, протолкался через заросли высокого, метров пять, тростника к берегу, чтобы лодка не была видна, если кто-то решит прошвырнуться по протоку. Там неподалеку от кромки воды росли две старые ивы с широкими кронами. Под ближней разложил на траве и развесил на ветках свое барахлишко, чтобы подсохло, и занялся сбором всего, что можно использовать для костра: сухих веток и листьев, прошлогодних стволов тростника. За этим занятием услышал голоса на реке. Переговаривались не меньше трех человек.

Я кинулся к луку, натянул тетиву, которая немного подмокла в лодке и не успела еще высохнуть. Сойдет и такая. Не думаю, что по реке шляются воины в железных доспехах, а кожаные пробью запросто. Судя по голосам, людей разделяло несколько метров. Наверное, гребут на трех или более лодках. Когда проплывали мимо острова, обменялись мнением о вчерашнем шторме. Говорили на странной латыни с густой примесью германских слов. Скорее всего, это местные рыбаки, которые дождались отлива и отправились на лов в море, чтобы вернуться с приливом завтра под утро или вечером. Видимо, вчера из-за шторма сидели дома, иначе бы мы встретились в Жиронде.

Я решил не разводить костер до темноты, чтобы на дым не приперся кто-нибудь, благо ждать оставалось часа три. Не теряя время даром, изготовил два самолова на уток: почти у противоположного конца острова, неподалеку от основного русла реки, где течение было слабым, воткнул две палки, отломанные от ив, в дно на расстоянии метров пять друг от друга, привязал к ним по метру лески из китового уса с железными крючком на конце, на который был насажен кусочек хлебной корки, размокающей медленнее, чем мякиш. Хлеб плавал по воде. Надеюсь, рыбы не сожрут его до того, как на вечерней зорьке прилетят утки. Если, конечно, вообще решат ночевать именно там.

Вернувшись к ивам, занялся изготовлением ложа для сна — наломал зеленых стволов тростника и рогозы и уложил их рядом с тем местом, где предполагал развести костер, а сверху накидал сорванной травы. Вместо подушки использовал спасательный жилет, довольно тяжелый из-за золотых монет, спрятанных в двух кусках пробки, чтобы начинать не с нуля на новом месте. После чего перевернул вещи, которые сушились на траве. За этим занятием меня и застал шум крыльев, бьющихся о воду и хрипловатое кряканье утки.

На самолов попался довольно таки крупный селезень, килограмма на полтора. Голова и шея были зелеными, зоб — коричневый, а тело серо-коричневое. Птица металась из стороны в сторону, пытаясь сорваться с крючка. Метод лова, конечно, жестокий, но простой, не требующий больших физических и материальных затрат и результативный. Я прекратил мучения селезня, свернув ему шею, после чего перерезал ее, чтобы вытянуть крючок, который был почти в зобе.

Выпотрошив птицу, но не общипав, обмазал всю глиной и положил в неглубокую лунку на месте будущего костра, который развел, когда стемнело. На языках пламени немного обжарил насаженные на ветку кусочки хлеба и согнутые вдвое ломтики прошутто, захваченные с марсильяны. С дымком они шли лучше.

Тщательно пережевывая пищу, начал прикидывать, в какой исторический период меня занесло и чем в нем заняться? Судя по отсутствию татуировки, мне все еще нет двадцати с половиной лет. При этом у меня есть очень хорошие доспехи — шлем римского типа с длинной кольчужной бармицей, которая служит заодно и ожерельем; длиннорукавная кольчуга из маленьких тонких колец, более легкая, чем из больших и толстых, но такая же прочная; шоссы длиной ниже коленей из таких же колец; бригандина, изготовленная опытным карфагенским кузнецом из тонких листов железа и двух слоев кожи, снаружи толстой и жесткой, изнутри тонкой и мягкой; ламинарные оплечья, захваченные в бою с кочевниками; наручи и поножи — и золотые и серебряные монеты и драгоценные камни, которых должно хватить на покупку хорошего дома в городе, или поместья неподалеку от него, или строительство небольшого судна. Впрочем, подаваться в моряки не хочу, чтобы опять не переместиться в самый неподходящий момент. Разве что нужда заставит. Лучше поведу на берегу тусклую жизнь обывателя, если хватит терпения и если такое вообще будет возможно в эту эпоху.

Пришло на ум, что по мере научно-технического развития люди не становятся миролюбивее. Наверное, потому, что война — самый простой и надежный способ решить вопрос перенаселения планеты. Меняется только частота, продолжительность, кровавость и разрушительность. В мою предыдущую эпоху большие войны случались почти каждый год, но длились от силы несколько месяцев и жертвы исчислялись несколькими тысячами, а в двадцатом веке больших войн было всего две, но растянулись на годы и унесли миллионы жизней. Подозреваю, что в двадцать первом веке будет всего одна и трупов столько, что на следующую решатся только в двадцать третьем.

Вместе с темнотой появились комары. Их было очень много, из-за чего сразу вспомнились днепровские плавни. Костер, который разжег к тому времени, отпугивал большую часть кровососов, но все равно я постоянно шлепал себя по лицу, шее и кистям рук, размазывая насекомых. Дождавшись, когда комок из глины сверху превратился в твердый панцирь, перевернул его, накидал сверху оставшиеся сухие ветки и стебли, чтобы к утру дичь была готова, позавтракаю ей, после чего добавил зеленые стебли рогозы и траву, чтобы давали больше дыма и отгоняли комаров. Затем лег спасть рядом с клубами густого дыма, поднимавшегося медленно, потому что ветра не было совсем.

2

До Бордо я догреб, изрядно растерев руки, только во второй половине пятого дня. Километров за десять на левом берегу, который был выше разлива реки во время паводка и приливов, начали попадаться деревни. Аборигены смотрели на меня слишком внимательно, поэтому на всякий случай надел кольчугу и положил под руку шлем, меч, лук и колчан. Может быть, именно это и отпугнуло желающих поживиться. Судя по деревянным домам с крышами из тростника, туникам из шерстяной ткани на аборигенах и отсутствию у них обуви, переместился я не слишком далеко. Впрочем, крестьяне до середины девятнадцатого века, а может и дольше, не захватил тот период, будут жить в таких же домах и ходить босыми.

Город не совпадал с тем описанием, которое мне дал карфагенский купец. Вместо большого, тихого и уютного поселения передо мной была мощная крепость с каменными стенами высотой метров десять со стороны суши и метров семь со стороны реки и сорока шестью башнями метра на три-пять выше, две из которых защищали гавань, огражденную деревянной стеной с воротами, рассчитанными на проход неширокой галеры. Оба акведука отсутствовали. Судя по крупным блокам в крепостных стенах, продолжили служить горожанам в другом месте и в другой ипостаси.

Я приткнулся к берегу ниже города. Там уже были десятка три лодок: с одной большой выгружали мешки с мукой, с двух других — дневной улов рыбы, а остальные, отработав день, отдыхали, вытащенные на сушу и оставленные без весел. За ними присматривал сидевший на вытащенном на берег топляке и ухватившийся двумя руками, рясно покрытыми пигментными пятнами, за клюку, упертую в землю, старик с длинными седыми волосами, свисающими из-под шерстяного колпака, хотя день был жаркий, и длинной, библейской, седой бородой, кривой внизу слева, будто кто-то выкусил там клок. Шерстяная туника на нем была желтоватая от старости и с двумя латками на подоле, а может, и еще где. Босые ноги были так черны, что казалось, что на них носки. Старик уставился на меня так, будто увидел материализовавшуюся нечисть.

Я вытянул лодку на берег, выложил на траву котомку с барахлом, спасательный жилет, оружие и доспехи, после чего вынул весла из металлических уключин, а последние из подуключин и начал соображать, как унести сразу всё? Но сперва надо было узнать, куда нести, и договориться об охране лодки. Хотя не думаю, что ее украдут, слишком приметная.

— Где ближний постоялый двор для приличных людей? — обратился я к старику на латыни.

— А ты кто будешь? — задал он встречный вопрос на том же языке, но с акцентом, который я наблюдал у германцев, долго прослуживших в римской армии.

— Плыл из Константинополя по делу… тебе не обязательно знать, куда… и попал в шторм. Корабль начал тонуть. Пока я свои вещи собирал, все уже спустились в баркас и удрали. Мне осталась только эта лодочка. Ох, и страха в ней натерпелся! — на ходу придумал я.

— Да, говорят шторм был знатный, такие летом редко случаются! — радостно поддержал он, точно и сам сумел спастись.

— Они не приплывали сюда? — поинтересовался я. — Хотел бы кое с кем по душам потолковать!

— Каждый день здесь сижу, никого чужих не видел, кроме тебя, — сообщил он и в свою очередь спросил: — И что собираешься делать?

— Как что?! — наигранно удивился я. — Домой добираться.

— Из твоих краев к нам купцы не приплывают, — проинформировал старик.

— Если бы даже и приплывали, я теперь в море ни за что! По суше поеду с купеческими караваном, — сказал я.

— Говорят, на дорогах шалят сильно, — поделился он.

— Мне сражаться не в первой, — заявил я.

— Оно и видно, доспех у тебя богатый, — согласился старик.

— А с лодкой что будешь делать? — вмешался один из рыбаков — степенный белобрысый мужик с длинными жилистыми руками, покрытыми длинными светлыми волосинами, который говорил на латыни с таким же «германским» акцентом.

— Продам, — ответил я.

— За сколько? — спросил он.

— А ты сколько дашь? — ответил я вопросом на вопрос.

Такая манера вести разговор обычно сбивала германцев, задумывались ненадолго, но не рыбака.

— Пару денариев, — ответил он.

— Только в уключинах железа денария на три, — сообщил я.

— Да, интересные они, первый раз такие вижу, — произнес он.

На его лодке уключины были из двух изогнутых, деревянных колышков, вбитых в планширь.

— Хорошо, дам пять денариев, — продолжил он.

Я не стал торговаться дальше. Мне что пять денария, что десять — не большая разница. В благодарность за уступку рыбак проводил меня до постоялого двора, расположенного неподалеку от главных городских ворот, и донес мои бригандину и шлем после чего отправился домой за деньгами. Весла с уключинами он оставил двум своим сыновьям, которые понесли их, вместе с уловом, сложенным в большую корзину, сразу домой через ближние городские ворот.

От главных отходила римская дорога, которую, видимо, постоянно ремонтировали, потому что находилась в приличном состоянии. Метров двести по обе стороны ее шел пустырь с под корень объеденной травой, который, как догадываюсь, используют еще и во время ярмарок, а затем шли постоялые дворы и обычные дома, образуя что-то типа слободки. Рыбак привел меня в ближний и самый большой постоялый двор, который ничем не отличался от тех, что я видел в обеих Римских империях и не только в них. Они появились с тех пор, как города обзавелись крепостными стенами и начали закрывать ворота на ночь, а припозднившимся состоятельным людям надо было где-то переночевать. Беднота спит на улице. Когда развитие артиллерии сделает крепостные стены ненужными, постоялые дворы превратятся в гостиницы. И хозяин был похож на римлянина — черноволосый, носатый, улыбчивый.

— Знатный воин желает остановиться в моем заведении? — первым делом спросил он. — Ты сделал правильный выбор! Мое заведение — лучшее в городе!

— Да, — ответил я. — Пробуду здесь несколько дней, пока не куплю коня и еще кое-что.

— Я предоставлю тебе самую лучшую комнату! — тут же пообещал он.

— Если ты решил, что лесть поможет обобрать меня, то сильно ошибся, — сказал я. — Мне нужна просто хорошая комната за разумную цену. Или я завтра переберусь в другое место.

— Как скажешь! — продолжая улыбаться, но уже без былого задора, продолжил хозяин постоялого двора. — У меня есть такая комната. Она стоит два нуммия за ночь или денарий за неделю. Питание за дополнительную плату. Моя жена очень хорошо готовит!

Поскольку я понятия не имел о денежной системе, действующей в Бордо, которая явно не совпадала ни с западно-римской, где денарий когда-то равнялся десяти ассам, позже шестнадцати, а потом и вовсе вышел из употребления, ни с восточно-римской, где вместо него была силиква, и желания прямо сейчас ходить и узнавать, то согласился. Дольше недели я вряд ли проторчу здесь, поэтому денег за лодку должно хватить на постой и еду.

Комната была на втором этаже. Чтобы попасть в нее, надо было пройти через большой зал, на одной половине которого, возле двери, ведущей на кухню, стояли дубовые три стола и по паре лавок возле каждого, а на другой был невысокий деревянный помост, застеленный соломой, покрытой рогожами, и предназначенный для не совсем богатых, готовых переночевать там вповалку с другими такими же. Рядом с кухней была и крутая деревянная лестница, ведущая на второй этаж, где находились шесть комнат: первая была большего размера, хозяйская, с окном, выходящим во двор и закрытым деревянными жалюзи, большой кроватью у стены справа от входа и двумя маленькими, детскими, слева, и пятью комнатами поменьше. Я попросил расположенную в самом конце полутемного коридора, свет в который попадал только из хозяйской комнаты. Не хочу слушать чужую семейную жизнь, особенно крики детей, которые сейчас отсутствовали, наверное, гоняли по окрестным полям и лугам. В комнате тоже было окно, закрытое жалюзи, кровать, рассчитанная на семейную пару, и низкая табуретка с отверстием в центре, под которое, как пообещал хозяин, рабыня вечером принесет и поставит глиняный кувшин с водой — нынешний вариант туалета. Если есть рабы, значит, я не слишком далеко переместился.

— Вещи не украдут? — спросил я, складывая свое барахло на пол под окном.

— Не украдут, я присматриваю, — заверил хозяин.

После чего мы спустились в зал, где хозяйка по имени Меик, страшненькая, коротконогая и жопастая, накормила меня бобами, тушеными со свининой. Хлеб был из муки грубого помола, смесь пшеничной и ячменной. Вино подала белое, слишком кислое, но холодное, прямо из погреба, что немного сгладило его недостатки. С красным вином в этих краях пока проблематично. Так будет еще несколько веков. Какой век сейчас, ни хозяин постоялого двора, ни его жена не знали. Они даже понятия не имели, сколько им лет. «Еще не старые».

Пока я в охотку уплетал бобы, женщина так же охотно выслушала мою байку про чудесное спасение, а потом ответила на мои вопросы. Впрочем, на многие ответа у нее не было. Как и у ее мужа Ульриха, который постоянно выходил во двор ненадолго, что-то там делал, видимо, а возвратившись, вставлял в разговор свои ржавые три копейки, то есть нуммии.

От хозяев я узнал, что считают себя франками, живущими в королевстве Аквитания, которое простирается от океана на западе до Бургундского королевства на востоке и от левого берега реки Луары на севере до Вандальского моря на юге. Как я догадался, Вандальское море — это Средиземное. У моих бывших сограждан прямо таки феноменальная способность влипать в историю, правда, на этот раз ненадолго по историческим меркам. Правит королевством Эд (местный вариант германского имени Одо) по кличке Большой, потому что высокого роста. Он младший сын герцога Лупа, недавно умершего. Старший брат Губерт не захотел быть правителем, подался в епископы. В данный момент Аквитания ни с кем не воюет, что было для меня прискорбной новостью, потому что в мирное время воины не нужны. Столица была в Тулузе. Что ж, поедем туда. Может, пока доберусь, и война начнется.

Когда я заканчивал трапезу, пришел рыбак с платой за лодку. Денарии оказались раз в пять меньше тех, что были в Римской республике, и на треть меньше восточно-римской силиквы из моей предыдущей эпохи. Знал бы, запросил бы за лодку все десять. Монеты не походили на римские. Только на аверсе одной была голова человека в профиль, причем без надписи, кто это, а на реверсе — крест. На остальных на реверсе тоже был крест, причем разного вида, а на аверсе какие-то закорючки, из-за чего напомнили мне монеты кельтов. Три были из двух половинок. Как мне объяснили, так легче расплачиваться, потому что сдача не всегда есть. С монетами сейчас напряг, мало кому нужны, рулит бартер. При этом почти в каждом крупном городе есть свой монетный двор, в том числе и в Бордо, но штампуют монеты только перед ярмаркой, которая будет в конце лета, и чтобы заплатить налоги правителю Эду в начале зимы.

До захода солнца было еще пара часов. Идти сейчас в город не имело смысла. К тому же, устал сильно. Я перенес все дела на завтра, пошел в свою комнату. Рабыня — сухая старуха с очень смуглой кожей, наверное, берберка — принесла миску с водой и полотенце, чтобы я умылся перед сном, а потом поставила под стульчак большой глиняный кувшин с широким горлом и ручкой сбоку, напоминающий повзрослевший детский горшок. Я запер дверь изнутри на деревянный засов, ходящий в деревянных петлях, разделся и лег. Подушка и матрац оказались удивительно мягкими, будто заполнены птичьим пухом. Не удержался, посмотрел, что внутри. Оказалось, пух с рогозы.

В детстве это растение проходило у меня и моих корешей под названием камыш. В конце лета мы срывали мягкие темно-коричневые качалочки, напоминающие кубинские сигары, поджигали их и изображали курильщиков. «Сигара» тлела долго, издавая специфичный запах. Повзрослев, я узнал истинное название растения, а во время путешествий по эпохам — насколько оно ценное. Корневища собирали осенью, сушили, перетирали в муку и добавляли в пшеничную или ячменную, чтобы испечь хлеб. Молодые цветоносные побеги едят вареными. По вкусу напоминают спаржу. Но больше мне нравились они маринованными в уксусе и добавленными в салаты. Из листьев делают корзины, циновки, грубые ткани (рогожи), веревки. Не говоря уже о том, что это неплохое топливо. В днепровских плавнях оно было чуть ли не основным вместе с настоящим камышом и тростником.

Воспоминания вернули меня в те времена, когда был казаком, потом в двадцатый век, когда заходил в Днепр на судне «река-море», потом вспомнил учебу в мореходке. Стало грустно, тоскливо. Не то, чтобы я захотел вернуться в СССР, а просто юность всегда кажется самым прекрасным временем жизни, даже если провел ее в тюрьме. Первая юность. Следующие уже не так притягательны.

Глава 2

3

Перед городскими воротами стоял караул из семи воинов, облаченных в кожаные доспехи и вооруженных короткими копьями и полуспатами. Их овальные щиты, на которых на черном фоне нарисован белый кит, были прислонены к крепостной стене. Завидев меня, стражники тихо обменялись фразами. Наверняка уже знают, кто я такой и почему здесь оказался. В таких небольших городках все знают друг друга, как минимум, в лицо, а новости распространяются быстрее скорости света.

Я поздоровался с ними, выслушал ответные приветствия, произнесенные вразнобой, после чего спросил, показав три стрелы, которые нес:

— Где найти мастера, чтобы сделал еще несколько таких?

— Повернешь налево, дойдешь до каменного дома, в стене которого крест вырезан. Там начинается улица оружейников, — ответил стражник с давно не бритой, рыжей щетиной.

В Карфагене, не говоря уже о Константинополе, на каждый вид оружия была отдельная улица мастерских, а то и две-три. Если все помещаются на одной улице, значит, спрос невелик. Как следствие, мастера будут не ахти.

Вход в город был тоннельного типа шириной метра три и высотой от силы два с половиной. Судя по сухим травинкам, застрявшим в верхнем своде арочного типа, хорошо нагруженный воз с сеном протискивался с трудом. В тоннеле было темновато и воняло сыростью. Примерно посередине он делал резкий, градусов на шестьдесят, поворот вправо, чтобы атакующим пришлось выбирать: закрываться щитом или, плюнув на защиту, атаковать мечом? Внутри возле ворот стояли еще семь охранников — для такого маленького города большое количество. Значит, жизнь здесь спокойной не назовешь. Я поздоровался и с ними и повернул налево.