Сонька Золотая Ручка - королева воров

Николай Надеждин

СОНЬКА

ЗОЛОТАЯ РУЧКА —

КОРОЛЕВА ВОРОВ

*

© Надеждин Н., 2011

© ООО «Феникс», оформление, 2012

ЛЕГЕНДАРНАЯ АВАНТЮРИСТКА

В 70-е годы XIX века в России возникла моментально набравшая популярность легенда о некой авантюристке по имени Сонька Золотая Ручка. Истории ее головокружительных приключений заполняли столичные и провинциальные газеты, были темой многочисленных рассказов и повестей. О Соньке говорили в народе — чаще всего с восхищением и нескрываемым одобрением ее поступков. О Соньке говорили в купеческой среде — опять же с восхищением и с некоторой тревогой. О Соньке говорили и в аристократических кругах — с удивлением и раздражением. У одних ее личность вызывала восторг, у других — страх. Одни считали Соньку едва ли ни «проводником» справедливости, русским «Робин Гудом в юбке», другие сетовали на катастрофическое падение нравов, из-за которых невозможно было доверять даже хрупкой беззащитной женщине.

Рассказы о криминальных «подвигах» Соньки будоражили и развлекали общественность — как сейчас будоражат сообщения о раскрытии хитроумного преступления и развлекают детективные романы. Эта женщина стала не просто популярной у газетчиков и читающей публики фигурой. Она стала настоящим социальным явлением, свидетельством подступающей эмансипации. Все, кто восхищался поступками Соньки, выделяли ее личностные качества — волю, силу характера, жесткость. И вместе с тем — сентиментальность, доброту к несчастным и слабым, способность к состраданию.

Как все это уживалось в Соньке Золотой Ручке? Ответ будет неожиданным — никак. Этой женщины — в том виде, в каком ее представляли современники, — не существовало. Сонька — такой же литературный герой, каким в десятые годы XX века был Арсен Люпен, «интеллигентный грабитель», «благородный разбойник», придуманный французским писателем Морисом Лебланом. Отличие состоит лишь в том, что у Соньки был реальный прототип. Или даже несколько прототипов. Кто именно — мы и попытаемся разобраться.

Реальная Сонька — Софья Ивановна (Шейндля-Сура Лейбовна) Соломониак-Блювштейн-Штендель — была лишь одной из знаменитых воровок, носивших легендарную кличку Золотая Ручка. Но, несомненно, именно ее криминальная деятельность и легла в основу бытующих вокруг образа Золотой Ручки мифов. Другим прототипом стала Ольга фон Штейн, о которой известно гораздо меньше, чем о Софье Блювштейн. Проделки одной часто приписывали другой, и наоборот. В результате легенды переплелись в причудливый клубок из правды и вымысла. Были и другие носительницы воровской клички Золотая Ручка. Всеобщая известность Софьи Блювштейн вызвала горячий интерес не только среди российских обывателей, но и у представителей криминальной среды. Образ Соньки часто эксплуатировался в воровском сообществе. Многочисленные Золотые Ручки возникали и в советские времена. Этим «титулом» именовались «воровки в законе», держательницы притонов, бесстрашные авантюристки, налетчицы, организаторши банд. Со временем «Золотая Ручка» превратилось в имя нарицательное, означавшее особый статус в воровском мире — статус профессионалки высшего класса, обладавшей беспредельными способностями и беспредельной же властью.

Но начиналось все с газетных репортажей о грабежах и хитрых комбинациях отважной и неуловимой Соньки. Эти заметки в полосе криминальных новостей, на которые обычно мало кто обращал внимание, постепенно стали едва ли ни основным содержанием популярных газет. Читатели покупали свежую газету, быстро просматривали содержание и сосредотачивались на пятой или шестой полосе, на которой размещалась криминальная хроника.

Почему так происходило? В чем причина интереса российской публики к рассказам о громких преступлениях? Вопрос можно поставить и шире — в чем причина криминализации русской городской культуры? Почему в советские годы на «фене» — воровском редуцированном языке — стала говорить российская интеллигенция? Почему в нашем современном языке бытуют такие словечки, как «капуста», «зелень», «бандерша», явно позаимствованные из воровского сленга? А слов-то этих немало — гораздо больше, чем кажется на первый взгляд.

Дело в самом устройстве российского государства. В том невероятном на взгляд европейца давлении, оказываемом государством на россиян. И речь даже не о крепостном праве, из-за которого простые жители сел и деревень не имели элементарных гражданских прав. Этих прав были лишены и представители сословий — разночинцы, городская интеллигенция, даже дворяне. Никто, к примеру, не мог покидать место постоянного проживания без разрешения властей (прописка придумана не советскими властями, она в России существовала всегда). Свободное перемещение по территории империи считалось преступлением бродяжничеством. А наказывалось бродяжничество очень жестоко — каторгой.

Стоит лишь задуматься над «Путешествием из Петербурга в Москву» Александра Николаевича Радищева. Поездка из одной столицы России в другую стала для Радищева целым событием, моментом переосмысления существовавших в то время (1790 год) порядков. А это означает, что подобные поездки были в то время чрезвычайной редкостью. И, надо полагать, не только из-за отсутствия дорог, но и по причине сложной системы разрешений и уведомлений начальства о намерениях того или иного подданного совершить дальнюю поездку. К своим деревням были прикреплены не только крестьяне, но и владельцы имений, обладавшие значительной, но все же ограниченной властью.

В причинах возникновения самого феномена Соньки Золотой Ручки мы попытаемся разобраться позже (но совершенно ясно, что главная причина возникновения еврейской преступности заключается в жестких ограничениях, предусмотренных чертой оседлости). А пока нас интересуют причины возникновения красочных легенд вокруг ее деяний.

К концу XIX века российская пресса вплотную приблизилась к читающей публике, ориентируясь на европейскую прессу. Для газетчиков основополагающей движущей силой стал коммерческий интерес. Благополучие печатного издания того времени зависело от двух моментов — лояльности властей, то есть соответствия газеты или журнала цензурным ограничениям, и тиража. Если первое обеспечивало беспроблемный регулярный выпуск периодического издания, то второе приносило реальные деньги. Чем больше у газеты подписчиков и покупателей, тем больше денег зарабатывает ее владелец и большие суммы тратит на содержание редакции.

Фигура Соньки вызывала огромный интерес, что отражалось на спросе на газеты. И газетчики тут же смекнули, что имеют дело с курицей, несущей золотые яйца. Выходки Соньки расходились и с нормами общепринятой христианской морали, и с действующим уголовным законодательством. Но газеты не пропагандировали воровскую вольницу, они лишь информировали читателей о криминальной стороне жизни российского общества. И формально были непричастны к раздуванию популярности неуловимой воровки. Однако уже к 1890-му году Сонька Золотая Ручка стала одним из популярнейших персонажей столичной и провинциальной прессы. Один факт публикации заметки или статьи о ее проделках обеспечивал газете или журналу устойчивый читательский спрос. И журналисты — желая того или нет — принялись «возделывать» криминальную «грядку», превозносить образ Соньки, наделяя его несуществующими достоинствами и, тем самым, еще больше подогревая интерес публики.

А что российские подписчики газет? Тот самый народ, который жил по христианским заповедям, избавлялся от векового позора крепостного права, строил обновленную Россию? А он оставался тем же, что был и во времена Радищева, и до отмены крепостного права. Откуда было взяться в России гражданскому обществу, если страна развивалась по старым правилам феодального государства? Если в массе своей рядовые россияне — рабочие, крестьяне, ремесленники, разночинцы, интеллигенция — не обладали обычными для Европы правами и свободами?

Явление Соньки стало проявлением скрытого до поры недовольства бесправностью и бытующими в империи порядками. Криминальные сводки о преступлениях Соньки создавали у читающей публики иллюзию вольницы. И оставляли обнадеживающее впечатление торжества справедливости. В легендах Сонька Золотая Ручка грабила только богатых. И помогала бедным — хотя бы самим фактом ограбления, экспроприируя избыточные богатства, к которым, скажем, владелец ювелирного магазина имел весьма отдаленное отношение. Сонька стала для россиян аналогом легендарного Робина Гуда. Хотя на самом деле была лишь обычной грабительницей, женщиной, лишенной моральных принципов.

Реакция на сообщения о проделках Золотой Ручки была обычно восхищенной. Вместо «как это может быть» и «что же это такое», российская публика говорила «ух ты» и «вот это здорово». Для нее Сонька была орудием возмездия и справедливости.

Не будем забывать, что Сонька была еще и женщиной — согласно бытующим мифам, хрупкой, миниатюрной и очень красивой женщиной. И это в стране, где женщины были лишены даже тех элементарных гражданских прав, которыми пользовались мужчины. В провинциальных городах увидеть в каком-либо учреждении работающую женщину было сложно. Женщин почти не было в школах (только в женских), в государственных конторах (вообще), в научных и медицинских учреждениях (женщины занимали только должности вспомогательные, вроде медсестер и ассистенток, женщин-врачей было крайне мало, в хирургии, например, не было вообще). Женщине доставался лишь домашний и крестьянский труд.

Независимая, самостоятельная, умная Сонька, умеющая постоять за себя — такая Золотая Ручка была обречена стать народной героиней, этакой «Жанной Д'Арк криминальной среды». Такой Соньке рукоплескали обыватели двух столиц, российская интеллигенция и даже представители предпринимательской среды, хотя именно они и были жертвами преступного таланта Золотой Ручки.

Рядом с увлекательными рассказами о Соньке тут же появились легенды о ее любовных связях, о ее необыкновенной сентиментальности и щедрости. Молва лепила образ Соньки по своим потребностям. Нужна была героиня — получилась именно героиня.

И еще один момент. В 80-90-е годы XIX столетия развлекательная беллетристика в русской литературе находилась на позициях беспризорной сироты. Все внимание литературной общественности было направлено на интеллектуальную прозу и поэзию. Основной же массе обывателей требовалась литература попроще — то самое чтиво, что спустя век трансформировалось в телевизионные сериалы и кинобоевики. Народ задыхался без развлечений. И рассказы о Соньке легли в хорошо удобренную почву, дав бурные всходы. В 1890 году популярность Соньки Золотой Ручки взлетела на необыкновенную, беспрецедентную высоту. Действуй в то время прямая выборная система, она бы выиграла любые выборы. Собственно, она их и выиграла — выборы любимого народного героя. Точнее — героини, что придавало ее победе дополнительный смысл. Сонька была женщиной, выжившей в мире мужчин. И не только выжившей, но и взявшей над мужчинами верх.

ДЬЯВОЛ В ЮБКЕ

Иначе к Соньке относились полицейские и представители российской власти. Для них Сонька была дерзкой воровкой, женщиной, дискредитирующей образ российской правоохранительной системы и ставящей под сомнение способность властей обеспечить безопасность самой богатой части российского общества.

За Сонькой даже закрепилось прозвище «Дьявол в юбке». И в нем был смысл — те немногочисленные документы, что дошли до нашего времени, показывают, что Софья Блювштейн (равно как и другие носительницы клички Золотая Ручка) была беспринципной, циничной особой, не гнушавшейся никакими средствами в достижении поставленной цели. Сонька, к примеру, могла запросто лечь в постель с любым мужчиной, если не видела иного выхода выпутаться из осложнившейся ситуации. Она без колебаний имитировала самые нежные чувства, прикидывалась влюбленной, обманывая доверие мужчин, с которыми сближалась с целью их ограбления.

Да, она была талантлива. В этом нет никаких сомнений. Она была одновременно и великолепным сценаристом, и режиссером, и актрисой. Придуманную ею самой «пьесу» Сонька разыгрывала по всем правилам театральной постановки и роль свою исполняла блестяще. При этом «пьесы» были вовсе не «одноактовыми» поделками. Это были спектакли с многоуровневым, сложным, красивым сюжетом. Мотивация ее поступков не вызывала ни малейших сомнений. Каждый шаг был тщательно продуман, а каждая импровизация поражала точностью и безошибочностью. Сонька была еще и тонким психологом, знатоком человеческой души. Она моментально улавливала слабые стороны своей жертвы, понимала потребности мужчины, умела отыскать те ниточки, которые превращают сильную личность в послушную марионетку.

Софья Блювштейн облапошивала генералов и прокуроров, полицейских и военных. Ее чарам поддавались прожженные циники и ловеласы. Перед ее красотой и обаянием не могли устоять искушенные в любовных делах жиголо и повидавшие виды многоопытные старики. Государственные деятели, политики, журналисты — никто из оказавшихся в поле зрения Соньки не смог перехитрить эту женщину. В заблуждение вводило несоответствие образа беззащитной хрупкой женщины (нежной, красивой, глупенькой — стандартный набор средств женского обольщения) и натуры безжалостной охотницы, грабительницы и авантюристки. Ее невозможно было разгадать. Ей невозможно было не поверить. Дело доходило до того, что уже будучи арестованной и заключенной за решетку, Сонька выходила на свободу, обольщая тюремщиков. Она казалась неуловимой…

Создание легенды о Соньке Золотой Ручке — дело не только журналистов, но и преступного сообщества России. В воровской среде превозносилось благородство Соньки, ее честность — в том понимании, как ее представляют представители криминального мира. По их мнению, Сонька не просто была талантливой аферисткой, она задала каноны сосуществования членов преступного сообщества. В частности, Соньке приписывают организацию «общака» — общей кассы, пополняемой взносами преступников и предназначенной для оплаты услуг юристов, материальной помощи угодившим в трудную ситуацию преступникам, помощи тем, кто отбывает наказание в тюрьме и так далее.

Исследователи истории российской преступности говорят, что это миф, что Сонька не имела отношения к созданию «общака». Однако убедительных фактов против этой версии также нет.

Сонька Золотая Ручка — личность легендарная и, по большей части, «придуманная». По понятным причинам она скрывала от следствия истинные факты своей биографии. И при этом была склонна к мистификациям, приписывая себе те или иные преступления и открещиваясь от тех событий, к которым имела непосредственное отношение.

Мы не можем с какой-либо долей уверенности привести вполне достоверные свидетельства о событиях жизни Соньки.

Этих свидетельств попросту не существует. Мы даже не знаем, где она родилась, в какой семье выросла, сколько раз была замужем. Неизвестны имена всех ее жертв. Неизвестны обстоятельства ее смерти. Мы не знаем, сколько лет прожила Софья Блювштейн и где она похоронена.

На Ваганьковском кладбище в Москве есть могила Соньки Золотой Ручки. Над надгробием возвышается скульптура женщины. Голова у скульптуры отбита… Эта могила является местом паломничества десятков и сотен людей. На могиле всегда лежат свежие цветы. Надгробие и памятник покрыты надписями.

Чего просят у Соньки посетители кладбища? Благословения? Помощи? Чего?

Самое странное, что эта могила не имеет к Соньке никакого отношения. Никто не знает, кто в ней похоронен и похоронен ли вообще. По слухам, здесь покоится молодая женщина, покончившая с собой из-за несчастной любви. Но это точно не Софья Блювштейн.

Интересна история памятника. По легенде, после смерти престарелой Соньки, которая на старости лет перебралась в Москву к дочерям, в Милане, на деньги одесских, неаполитанских и лондонских воров, был заказан памятник. Привезен в Москву и установлен над могилой на участке номер 1 на Ваганьковском кладбище. Это была дань уважения великой аферистке, знак глубокого почтения от криминальных авторитетов той эпохи.

Жизнь и смерть этой женщины — сплошная легенда. В архивах не осталось даже фотографии, на которой с уверенностью можно было бы опознать Софью Блювштейн. Как ни удивительно, но много раз судимая, отбывавшая тюремное заключение и каторжные работы Сонька не была запечатлена на фото. Точнее — была. Но Софья ли Блювштейн? Те, кто видел Соньку на суде, а потом встречался с ней на каторге, например журналист и писатель Влас Дорошевич, высказывали сомнение — а та ли это женщина? Сонька в зале суда и Сонька на каторге казались Дорошевичу двумя совершенно разными женщинами. (Добавим — на самом деле Дорошевич до посещения Сахалина «вживую» с Сонькой не встречался. Но об этом поговорим позже.)

Это несовпадение образов бередило многие умы. Поэтому-то и возникла очередная легенда о том, что каторгу за Соньку отбывала другая женщина. А сама Сонька вышла сухой из воды — как это неизменно с ней случалось в лучшие годы ее жизни.

Исследователи не отметают ни одной из бытующих вокруг Золотой Ручки легенд. Если пренебречь этими мифами, то получится, что Сонька… и не жила вовсе. Уникальный случай — историки вынуждены руководствоваться легендами, не имея под руками фактического материала. И мы можем говорить о судьбе Соньки только в предположительном ключе — могло быть так или этак. Но было ли на самом деле — неизвестно…

Образ Соньки не давал покоя и ее современникам, и потомкам. Не напрасно на единственном изображении Соньки — фотографии Софьи Блювштейн, принадлежность которой вызывает большие сомнения, — мы видим красивую молодую женщину с пронзительным взглядом и мягкими чертами лица. В ту эпоху, в 80-90-е годы XIX столетия, эта женщина могла бы показаться эталоном красоты. Вкусы публики были сформированы иными канонами. И лицо Соньки — как конкретной личности и как образа собирательного — представляет собой едва ли ни идеал еврейской девушки. Впрочем, в ее лице нет ничего семитского. Сонька не похожа на типичную местечковую девушку того времени. С тем же успехом ее можно назвать русской, итальянкой или француженкой.

Согласно легендам, Сонька обладала блестящими познаниями в области языков. Она свободно говорила на идиш и русском, что естественно. Владела польским — как уроженка Варшавы. Знала французский, итальянский и английский языки, что весьма и весьма сомнительно. По некоторым (неподтвержденным) сведениям Сонька не получила хорошего образования. Возможно, она обладала яркими способностями к языкам. Но имела ли возможность совершенствовать языковую практику? А язык ей нужен был для проведения головокружительных комбинаций, в результате которых ее жертвы лишались больших денег.

Скорее всего, ее способности — миф. И все было гораздо проще и примитивней, как обычно и случается в жизни. Сонька была персонажем легенд, которые не имели под собой реальных оснований. И это тоже понятно, если учесть, кто сочинял эти легенды — люди несчастные, обделенные судьбой, находящиеся в постоянном противостоянии с миром обывателей и мещан.

Во всех версиях судьбы Соньки (а этих версий достаточно, чтобы запутаться в них) прослеживается мотив ее скромных внешних данных. Мол, не красавица, но моментально очаровывала мужчин своим обаянием. Если вернуться к портрету Софьи Блювштейн, то с утверждением, что она была некрасива, согласиться невозможно. На фотографии изображена красивая женщина. Тогда к чему легенда о ее внешней непривлекательности?

Это одна из разоблачительных подробностей, что помогают отсеять наименее вероятные обстоятельства жизни великой аферистки и, таким образом, выстроить наиболее вероятную версию ее жизненного пути. Скорее всего, под именем Соньки «работали» разные женщины, в том числе и малопривлекательные внешне. Имя Золотой Ручки было своеобразным «знаком качества», фирменной маркой, которая открывала перед ее носительницей многие двери воровского сообщества.

Характерно, что ни одно из описаний внешности Соньки не дает внятного ее портрета. Исключение составляют записки Чехова и Дорошевича. Но они описывают совершенно разных женщин, в лицах которых нет и намека на очарование или красоту той легендарной Соньки. Эта смазанность образа тоже признак того, что бытующие вокруг Золотой Ручки легенды имеют мало общего с реальностью. Той Соньки, которую мы знаем по рассказам ее современников и из литературы, на самом деле не было. Она не реальная фигура — она персонаж. Но разве это принижает ее историю? Разве низводит легендарную грабительницу до уровня обычной деградировавшей преступницы?

Судьба Соньки Золотой Ручки тесно связана с историей российской преступности. А точнее — с историей еврейской преступности, которая в конце XIX века расцвела пышным цветом в южных губерниях Российской империи в рамках черты оседлости.

Почему мы говорим именно об еврейской преступности? Совершенно бесправный народ, вынужденный жить по закону, ограничивающему свободу передвижения, лишенный выбора места жительства, выбора профессии, ограниченный в праве получить достойное образование, этот народ был поставлен в очень тяжелые условия существования. Закон о черте оседлости — одна из унизительных, черных страниц истории России. Именно этот закон спровоцировал криминальную деятельность части еврейского сообщества. Именно этот закон стал причиной возникновения феномена российского криминального мира, частью которого была и Сонька Золотая Ручка.

ЧЕРТА ОСЕДЛОСТИ

23 декабря 1791 года в свет вышел указ российской императрицы Екатерины II о черте оседлости еврейского населения западных районов европейской части России, вошедших в состав империи после Второго раздела Речи Посполитой. Вместе с землями Россия получила миллионы польских, белорусских, прибалтийских евреев. Своим указом императрица обозначила места, где евреям было позволено селиться и заниматься хозяйственной деятельностью. Города, села и деревни для евреев оказались закрыты. Им разрешалось проживать только в местечках — в населенных пунктах городского типа, лишенных самоуправления.

В 1804 году было опубликовано «Положение об устройстве евреев», которое ограничило расположение местечек и юридически закрепило запреты на перемещение и расселение еврейского народа по территории России.

В 1835 году вышел уточняющий документ — «Положение о евреях», в котором впервые появился термин «черта оседлости». До этого использовалось другое определение — «черта постоянного жительства евреев».

Черта оседлости определяла места жительства еврейского населения в десяти губерниях Царства Польского (то есть на всей территории Польши) и в 15 российских губерниях. В список входили Бессарабская, Виленская, Витебская, Волынская, Гродненская, Екатеринославская, Киевская, Ковенская, Минская, Могилевская, Подольская, Полтавская, Таврическая, Херсонская (включая Одессу) и Черниговская губернии. Из черты оседлости были исключены крупные города, в том числе Киев, Николаев, Ялта и Севастополь. Некоторое послабление было сделано только в Киеве — евреям дозволялось селиться в некоторых частях города. И в Одессе, в единственном крупном городе, входившем в черту оседлости.

Помимо этого вводились запреты на ряд профессий и образование. Местечковым евреям запрещалось селиться в деревнях и заниматься сельским хозяйством. Им запрещалось даже такое занятие, как промысловое рыболовство (разрешалось лишь вылавливать «сорную» рыбу — поэтому в еврейской кухне популярна щука, из которой готовится множество блюд).

Выезжать из местечек даже на короткое время можно было лишь по разрешению властей (о бесправии в этом отношении всего населения Российской империи мы уже говорили). Это разрешение реализовывалось через паспортную систему — жителям местечек попросту не выписывали паспортов, а без них перемещение по территории России было запрещено. Беспаспортные считались «лицами неустановленной личности», их арестовывали и подвергали уголовному преследованию, обвиняя в бродяжничестве. Бродяжничество в империи приравнивалось к тяжким преступлениям и наказывалось каторгой.

В результате еврейские местечки черты оседлости были крайне перенаселены. В этих городках царили всеобщая нищета и безысходность.

Запрет на выезд из местечек не распространялся на купцов первой гильдии, на лиц с высшим образованием, на средний медицинский персонал, цеховых ремесленников и отставных военных чинов, записанных на службу по рекрутскому набору. Но для того чтобы получить право поселиться в городе, купец должен был в течение десяти лет состоять членом местечковой гильдии. А получить высшее образование в России еврею было весьма и весьма проблематично из-за процентного ограничения приема на учебу. В местечковые высшие учебные заведения (были и такие) принимали не более 10 процентов абитуриентов еврейской национальности от общего потока. В крупных городах — не более 5, в столицах — не более 3 процентов. Получить высшее образование еврею можно было лишь за границей.

С купеческим гильдейским свидетельством дело обстояло не лучше. Для получения промыслового свидетельства купец еврейской национальности должен был выплачивать ежегодный взнос около 500 рублей, а для получения свидетельства принадлежности к купеческой гильдии — 75 рублей в год. Общая стоимость «выкупа» собственных прав и получения возможности перебраться из местечка в крупный город достигала 6 тысяч рублей. И это были невообразимые по тем временам деньги. Мудрено ли, что купцов-евреев в России XIX и начала XX веков было ничтожно мало? К слову — деньгами дело и ограничивалось. С претендентов на купеческое звание не требовали доказательств реальной хозяйственной деятельности.

Единственной реальной возможностью вырваться из рамок черты оседлости было вступление в ремесленнический цех — в одно из старинных сословных учреждений, которые были распущены в 80-е годы XIX века. Цеховики остались только в Одессе, что и привело к массовой миграции местечковых евреев в этот город (вспомним, Сонька начинала свою воровскую карьеру именно в Одессе, здесь же совершила наиболее известные, громкие аферы).

Давление на российских евреев в течение 120 лет было беспрецедентным. Их не принимали в гимназии и университеты, на государственные и руководящие должности. Им перекрывали путь в науку, не позволяли заниматься политикой. По сути, это были люди с ограниченными гражданскими правами. И причиной этого были лишь их принадлежность и вероисповедание.

У нас в России не особенно принято распространяться по этой проблеме, но это было проявление государственного антисемитизма, поощряемой властями ксенофобии. С евреями российская власть поступала как с врагами. Хотя в чем эти люди были перед империей виноваты? Разве что самим фактом своего существования?

Особую роль в притеснениях евреев сыграла Русская Православная Церковь. Основой бытового антисемитизма, очень распространенного в дореволюционной России явления, была религиозная нетерпимость. Евреев преследовали «за распятие Христа». А на дворе был, между прочим, «просвещенный XIX век». Так, во всяком случае, называли его современники.

Характерная деталь — ограничение черты оседлости — не распространялись на евреев-выкрестов. Достаточно было принять православие, чтобы получить права обычного российского подданного. При этом крещение в еврейской среде осуждалось и не носило массового характера. Этот народ не забывал своих корней и своей культуры.

Между тем, местечковые евреи при всей своей бедности вели довольно изолированный образ жизни. Огромное количество еврейского населения, к примеру, не знало русского языка. Вообще. Общались по-польски и на идиш, на языке ашкеназов (восточноевропейских евреев), основой которого были среднегерманские диалекты, древнееврейский и арамейский языки. На идиш выходили местечковые и столичные (в Киеве) газеты, журналы, книги. На идиш велось преподавание в начальных и средних местечковых школах и ремесленных училищах. На идиш говорили духовные и политические лидеры нации, вроде Жаботинского и Шолома-Алейхема.

После отмены крепостного права, когда положение русского крестьянства изменилось, а жизнь местечковых евреев была такой же тягостной и беспросветной, что и до реформы 1861 года, местечковая диаспора пришла в движение. Во второй половине XIX века мощный поток еврейского населения России хлынул в США, Аргентину и Палестину. И если в Соединенных Штатах бывшие российские евреи селились преимущественно в городах, продолжив заниматься привычными ремеслами, то в Южной Америке и на Ближнем Востоке еврейские переселенцы занялись делом, которого были лишены веками — сельским хозяйством. В Палестине переселенцам пришлось особенно тяжко. Их враждебно встречало и арабское население, и турецкие власти, под контролем которых была в то время эта древняя страна. Если в Аргентине еврейские семьи без особых проблем подучали землю и пастбища на отдаленных от городов территориях, то получить землю в Палестине было почти невозможно. Однако в XX столетии дело сдвинулось. В 1909 году возник первый прообраз будущих кибуцев — квуца Дгания. А к 1918 году в стране уже действовали восемь сельскохозяйственных коммун.

Однако не всем местечковым евреям удавалось переселиться за океан или в «землю обетованную» (так верующие евреи называли территорию Палестины — бывшее древнееврейское государство и будущее государство Израиль, воссозданное после Второй мировой войны). Большинству еврейского населения России переезд был не по средствам. К тому же бросить нажитое десятилетиями хозяйство, пусть и скудное, пусть и не приносящее ощутимого дохода, означало решиться на верную голодную смерть.

И случилось то, что должно было случиться. Прогрессивно настроенная часть еврейской молодежи занялась революционной деятельностью, подхватив левые идеи Маркса. Но лишь та ее часть, которая имела образование и хоть какие-то надежды на перемены в жизни своего народа. Большинство же молодежи либо уныло приняли судьбу отцов как данность, либо… вошли в криминальную среду.

Так возник феномен еврейской преступности — возможно, первой организованной преступности на территории России. И центром ее стала Одесса — город международной торговли, город-порт, символ предпринимательства и российской вольницы.

Переселяющиеся из восточных губерний в Одессу еврейские семьи принимались заниматься ремесленничеством и торговлей. В городе появилось огромное количество обувных мастерских и швейных ателье. Появились многочисленные трактиры, постоялые дворы, продовольственные и промтоварные лавки. Пышным цветом расцвел знаменитый Привоз — огромный рынок возле железнодорожного вокзала, в самом сердце старой Одессы.

Появились и заведения иного рода — кафе-шантаны, публичные дома, игорные заведения. Лояльность городских властей сыграла с Одессой злую шутку. В конце XIX — начале XX веков Одесса была самым криминальным городом Российской империи. С ней не мог сравниться даже другой «вольный» город — Ростов-на-Дону, в котором в силу ограничений черты оседлости евреев не было, а преступное сообщество составляли в основном армяне и деклассированная часть казачества. Именно в те времена в поговорку вошла залихватская полукриминальная присказка — «Одесса-мама, Ростов-папа», — намекавшая на два крупнейших криминальных центра империи.

К 80-м годам XIX века Одесса превратилась в уникальное для России место, в котором царила атмосфера космополитизма, предпринимательства и авантюризма. Сюда съезжались «беглецы» из еврейских местечковых поселений со всех западных губерний России, входивших в черту оседлости, и Бессарабии. Сюда съезжались русские, украинцы, молдаване, кавказские греки, армяне, крымские татары, жители причерноморских сел и городов. Город превращался в настоящий Вавилон.

В 1880 году в Одессе проживало 217 тысяч человек (в восемь раз больше, чем в Ярославле, и примерно в десять раз больше, чем в Нижнем Новгороде). В 1897 году в Одессе насчитывалось уже 403815 жителей. А в 1910 году население перевалило за полмиллиона — 506000 человек. Одесса стала крупнейшим городом Юга России. И — криминальной столицей страны.

ПРОБЛЕМЫ ВЫЖИВАНИЯ

Несмотря на то, что местечковым евреям позволялось селиться в Одессе, их жизнь в этом славном приморском городе была полна лишений и трудностей. Евреи составляли пятую часть населения города (22 процента населения Одесского уезда Херсонской губернии в 1897 году). А это десятки тысяч человек. Десятки тысяч малообразованных, запуганных, предприимчивых, рвущихся из удушающих объятий бедности людей. Десятки тысяч потенциальных «рекрутов» зарождающегося преступного сообщества Одессы. И десятки тысяч его потенциальных жертв.

К слову — конец XIX столетия и два последующих десятилетия века XX в перспективе скорого наступления длительного периода коммунистической диктатуры можно с некоторой долей условности назвать «золотым веком» Одессы. В начале XX века в Одессе сформировалась особая литературная школа, которая затем переместилась в Москву и подарила русской литературе такие имена, как Илья Ильф, Евгений Петров, Валентин Катаев, Юрий Олеша, Исаак Бабель, Константин Паустовский. И это свидетельство того, что в Одессе процветала литературная мысль. Особая атмосфера приморского города пробуждала художественные и поэтические таланты. Одесса начала XX века стала родным домом для целого сообщества блистательных поэтов, музыкантов и художников. Но это было потом, позже. А в 70-80-е годы XIX века Одесса стала школой для лихих людей — карманников, щипачей, спекулянтов, аферистов всех мастей.

Известно, что самая благоприятная среда для взращивания преступности — нищета. Постоянная забота найти пропитание, чтобы не умереть с голоду самому и выкормить детей, толкала новообращенных одесситов на немыслимые авантюры. В Одессе происходило то, чего не могло быть, скажем, в Новороссийске или Севастополе. В городе заработали кафе-шантаны, устроенные на французский манер, но с сугубо российской спецификой. В этих заведениях почти не кормили — сюда никто не приходил поесть. Только выпить, насладиться обществом дам сомнительного поведения и уединиться с одной из них в номере «наверху». Это были самые настоящие дома терпимости, прикрывающиеся вывеской увеселительного заведения.

Владельцами (и владелицами) этих заведений были, как правило, разбогатевшие местечковые евреи, переехавшие в «Южную Пальмиру» раньше своих менее удачливых единоверцев. А этим менее удачливым оставалось лишь отдавать своих дочерей в эти кафе-шантаны. Считалось — в услужение, в официантки. На самом деле — в проститутки.

О царящих в Одессе второй половины XIX века нравах говорит сухая статистика. Херсонская губерния и Одесский уезд в частности были основными поставщиками заключенных для российских тюрем. На Сахалине, этом острове смерти страшной российской каторги, было полно бывших одесситов, совершивших тяжкие преступления и отправленных на Дальний Восток на «исправление» (на самом деле — на погибель). На долю Одессы приходилась огромная часть осужденных преступников. Были среди них попавшиеся «на деле» воришки, были грабители, убийцы и насильники.

Одесская экономическая вольница привлекала в город преступников со всей России. Все жаждали легкой и быстрой добычи. И здесь было чем поживиться. В городе работали десятки, если не сотни, ювелирных магазинов, салонов, торговавших драгоценными камнями и произведениями живописи. Помимо того, именно в эти годы Одесса снискала славу недорогого курорта для представителей купечества, чиновников среднего ранга и предпринимателей всех мастей.

Начало и бурное развитие российский (и, между прочим, мировой) туризм получил после окончания Крымской войны в 1856 году. Установившийся мир успокоил российскую знать. Участки земли в Крыму стали приобретать отставные военные. В 1860 году царская семья приобрела Ливадию — поселок в трех километрах от Ялты, вместе с 30 домами местных селян и особняком графа Льва Потоцкого, перестроенного в Ливадийский дворец. С 1875 года Ливадия стала официальной резиденцией царя Александра III (а после его кончины резиденцией царя Николая II). Въезд в Ливадию посторонним был запрещен, но рядом располагалась красавица Ялта. Близость к царским покоям добавила Крыму в общем и Ялте в частности популярности среди российской знати. В Крым хлынул денежный поток — аристократы торопились скупать готовые дома и строить новые. Затем сюда потянулась российская интеллектуальная элита — в Ялте располагался летний дом Антона Павловича Чехова. К 1910 году, когда Ливадия подверглась глубокой перестройке и техническому переоснащению (были построены электростанция, завод по производству льда, зимний театр), Ялта была «главным» курортом России, который посещали и российские аристократы, и зарубежные туристы.

А Одесса стала центром туризма (в значительной степени внутреннего) для россиян попроще. Сюда ехали поплескаться в море купцы с семьями, чиновники средней руки, артистическая богема. Люди не бедствующие, российские посетители черноморского курорта оставляли в Одессе кучу денег — на украшения, дорогую одежду, ресторанные деликатесы. Для воров всех мастей это курортное паломничество стало манной небесной. Следом за туристами в Одессу съезжались мошенники всех мастей — из Петербурга, Москвы, Ростова-на-Дону, Нижнего Новгорода и других российских городов.

Не будем забывать, что Одесса была еще и крупным черноморским портом, южными воротами России. Сюда шли торговые и пассажирские суда из стран Европы, Османской империи, Палестины. В припортовой зоне раздавалась итальянская, турецкая, греческая речь. Говорили по-французски, по-английски, по-немецки. И всю эту разноголосицу перекрывали фразы на идиш. Одесса стала гостиницей для многочисленных иностранцев и родным домом для местечковых евреев.

Веселый, беззаботный, искрящийся город, который, казалось, не знал беды. Но беды здесь хватало всегда. Она пряталась в еврейских кварталах центральной части города, на Молдаванке и Пересыпи, на Сахалинчике и в дачных пригородах Малого, Среднего и Большого Фонтанов. В старых уже в то время домах, в полуподвалах и деревянных надстройках ютились многодетные еврейские семьи обувщиков, парикмахеров, зеленщиков, жестянщиков, плотников и портняжек. В дальних пригородах Одессы местные евреи потихоньку разбивали огороды и сады, на которые городские власти старались не обращать внимания — надо же людям как-то кормиться.

На улицах города, в диком и беспорядочном смешении нравов и языков, формировались две специфические субкультуры — уникального «одесского языка» и уникальной одесской преступности. И если с языком более-менее все понятно, то преступная среда Одессы XIX столетия почти не изучена.

В «одесском языке» с его неправильными склонениями, с мягким блистательным юмором можно увидеть историю «вольного» города почти с самого его основания. Одесское наречие начало формироваться примерно с 1830 года, когда в Одессу хлынули европейцы — итальянцы и греки. Затем русская речь с заимствованиями из европейских языков оказалась под мощным воздействием украинского языка. В последние годы крепостничества в Одессу и в уезд в целом бежало много крепостных крестьян из северных уездов Украины. И наконец, во второй половине XIX века в одесское наречие влился идиш. Заимствований из еврейского языка — в виде прямой кальки словесных оборотов или отдельных словечек — в «одесском языке» хоть отбавляй.

Говорят, что в наше время «одесский язык» постепенно угасает. Причиной тому стала волна эмиграции. Одесские евреи оставили родной город и разъехались по миру. Но вряд ли одесское наречие бесследно растворится в чужих языках. Евреи Нью-Йоркского Брайтон-бич говорят на «одесском языке». То же можно сказать и о репатриантах, уехавших в Израиль. И о многих представителях этой великой нации, поселившихся в самых разных странах нашей планеты. Все-таки «одесский язык» бессмертен. Яркий культурный феномен, ставший основой многих великих книг — чего только стоят книги Ильфа и Петрова, Бабеля и Катаева — исчезнет только вместе с литературой. И с той Одессой, которой так гордятся коренные одесситы.

Что же касается одесской преступности, то она самым непосредственным образом повлияла на формирование криминального сообщества России. До возникновения в середине XIX столетия этого феномена преступность в империи носила явно неорганизованный, стихийный характер. Лишь в Одессе с ее местечковыми авторитетами смогла сформироваться иерархическая преступная среда — с ее специфическим языком («феней»), с ворами в законе, стоящими во главе преступных группировок, с ее жесткими законами и легендами, одной из которых суждено было стать Соньке Золотой Ручке.

Преступное сообщество Одессы выполняло одну весьма щекотливую функцию — перераспределения доходов между зажиточными гостями южного города, одесскими нуворишами и аристократами с одной стороны, и нищими местечковыми евреями, крестьянством, перебравшимся в город, рыбаками и мелкими предпринимателями — с другой. Деньги перетекали из одних карманов в другие. Не напрямую, опосредовано — через кабачки и питейные заведения, через кафе-шантаны и публичные дома, через игорные заведения и маклерские конторы. Основными клиентами низкопробных развлекательных заведений Одессы были те самые воспетые в песнях «биндюжники» (портовые грузчики, чаще всего евреи) и… члены криминального сообщества, пропивающие награбленное в дешевых кабачках.

В Одессе той поры можно было легко разбогатеть, нажившись на спекулятивной перепродаже партии негодного товара, но еще легче эти деньги можно было потерять — зачастую вместе с самой жизнью. Кривые улочки глухих районов станций Большого Фонтана были переполнены шатающейся молодежью, ищущей острых ощущений и легкой наживы. И подвыпивший купчишка, бредущий домой по темной улице (а извозчики в Одессе всегда были большой проблемой), имел все шансы вернуться домой без копейки в кармане и, в лучшем случае, с фонарем под глазом.

Одесса той эпохи была городом веселым и смертельно опасным, разноголосым и местечковым, великолепным и оглушительно нищим. Блеск и нищета сопутствовали ей в те годы. И Сонька в этом вавилонском смешении культур, обычаев, религий была как нельзя кстати. Это была ее среда. Это был ее мир.

Ее время пришло. Одесса ждала своих «героев» — в том числе и Соньку Золотую Ручку.

ГАСТРОЛЕРЫ

Одесская преступность вызревала в условиях бурного экономического роста России. Отмена крепостного права в 1861 году изменила экономическую ситуацию в стране и привела в движение огромные массы народа. Начался отток из русской деревни безземельных крестьян и тех, кто не смог найти себя в деревне после отмены крепостного права. Это и стало причиной бурного роста больших и малых российских городов, которые до начала 60-х годов XIX столетия были относительно небольшими населенными пунктами, а во второй половине столетия удваивали свое население практически каждые десять лет.

Одесса стала едва ли не рекордсменом в этом процессе укрупнения городов. Сюда стекались крестьяне из северных и восточных районов Украины еще до отмены крепостного права. Это был исход из крепостной деревни, бегство от рабства. Но после реформы поток приезжих увеличился в десятки раз.

Прокормить столько народа без кардинальных экономических перемен город не мог. И часть переселенцев неизбежно скатывалась на самое дно, пополняя ряды безработных, сезонных сельскохозяйственных рабочих (батраков) и формирующегося преступного сообщества. Причем большая часть новообращенных одесситов шла именно к «лихим» людям, которые помогали материально и обещали поддержку в будущем. В Одессе стали возникать банды налетчиков, уличных щипачей, домушников.

Любопытно, что поначалу многие из этих подпольных образований существовали вполне легально — как артели биндюжников (портовых грузчиков). Но затем эти артели уходили в тень, не выдерживая конкуренции с более крупными портовыми фирмами, нанимавшими собственный персонал, в том числе и грузчиков.

В те же 60-70-е годы XIX века преступность стала видоизменяться, диверсифицироваться. Наряду с оседлыми налетчиками и аферистами появились «гастролеры» — легкие на подъем, мобильные группы воров, «работавших» сообща. Совершив преступление в каком-либо городе России, грабители быстро перемещались в другой населенный пункт, на время прекращали деятельность, чтобы потом совершить новый грабеж и так же стремительно переехать в другой город.

Эти люди были неуловимы. Криминальные гастролеры умело использовали главные недостатки российского сыска — неповоротливость и отсутствие четкого взаимодействия между полицией разных городов. Для полиции же феномен гастролерства был в новинку. При крепостном праве в стране попросту не было ни путешествующих господ, ни бесцельно шатающихся бродяг. Поэтому в уголовной полиции не существовало подразделений по расследованию подобных преступлений. Полицейским приходилось меняться так же быстро, как менялась преступность.

Некоторое время гастролеры чувствовали себя совершенно безнаказанными. Поскольку в ту пору между европейскими государствами не существовало особых ограничений на въезд-выезд (не было пограничных пропускных пунктов, не было контрольно-следовой полосы, пограничных столбов, нарядов пограничников с собаками — все это «изобретения» XX века), преступники быстро уходили от преследования за границей. Но и там они продолжали свою деятельность. И уже в 1870-е годы в Европе заговорили о русском бандитском сообществе, которое вело себя в Англии, Франции, Италии как у себя дома.

Ситуация складывалась презабавная. Пойманные с поличным, российские аферисты попадали под суд. Но австрийские, итальянские, немецкие, французские суды… отказывались рассматривать эти дела, ссылаясь на незнание языка и то, что у российской Фемиды к представителям русской преступности (об итальянской мафии тогда еще не было и речи, поэтому слово не приобрело еще того смысла, который имеет сегодня) претензий больше. И попавшихся преступников попросту высылали из страны. Они, естественно, возвращались или переезжали в другую европейскую страну. А те, что оказывались в России, благополучно избегали наказания — опять же из-за неповоротливости российской государственной системы.

Гастролеры были самой яркой, самой талантливой частью преступного мира России. И самой «фартовой», поскольку удача сопутствовала именно мобильным, быстро перемещающимся аферистам, которые не давали опомниться и своим жертвам, и преследователям. В среде гастролеров были нередки случаи, когда мошенникам и ворам удавалось быстро сколотить огромное состояние. Правда, о легализации баснословных доходов эти люди не помышляли. Некоторые из них возвращались в Одессу, открывали притоны или игорные заведения. И тут их доставала уголовная полиция. Либо они прогорали, не имея навыков ведения коммерческой деятельности. Но большая часть ударялась в безудержный кутеж, чтобы за считанные месяцы промотать свалившиеся на них деньги и снова отправиться в очередные «гастроли» на добычу золота, бриллиантов и пухлых пачек ассигнаций.

Конец у гастролеров всегда был один. Промотавшие все деньги, постаревшие, утратившие ловкость и живость мысли, гастролеры пополняли собой тюремные камеры, чтобы после суда отправиться на каторгу — на Сахалин. Либо коротали свои дни в нищете и одиночестве. Былые заслуги вышедших в тираж гастролеров преступным сообществом в расчет не принимались. Напротив, «гастролерам-пенсионерам» (в переносном смысле, ни о каких пенсиях речи, конечно, не шло) припоминали их заносчивый индивидуализм, их пренебрежительное отношение к городской преступной среде. Бывшие гастролеры превращались в самую жалкую часть преступного мира — уличных нищих и попрошаек.