Сказки Белого Ворона

Юна села в воду. Больше никуда не пойдет, шагу не ­сделает.

И что? Так она просто сидит в грязи.

Юна встала. Побрела дальше, выставив вперед руку, прикрываясь локтем другой.

Юна пробудилась с первыми лучами солнца.

Она сидела на берегу. Ну и еще раз ну! — она проспала всю ночь тут, сидя на реке, вдалеке, одна, ни сыта ни голодна!

Она вскочила.

— Какая-то компьютерная игра, — сказала она вслух, еще не отойдя от слизней, заполнивших ей голову.

Где бы она ни спала — ей снился этот один и тот же сон. Ее расстреливали слизнями! Хихикая наверно при этом, сами сидя в комнате, щелкая какой-нибудь компьютерной приставкой. Какие-нибудь дебильные дети. Интересно, сколько им очков налетает за нее? И — когда расстреляют ее, что они будут делать, примутся за кого-нибудь другого? Неинтересно. Что она ни делала днем — ночью она все равно в нем ока­зывалась.

Но пришел новый день. Вдохновил Юну солнцем. Что-нибудь она совершит — чтобы разбить эту игру. Не со слизнями же воевать, они же безмозглые.

— Я еще до вас доберусь! — крикнула Юна.

Потом она потащилась домой, думая: главное не говорить Зайцу. А то он… Страшно было подумать, что будет, пусть он лучше не знает. И одновременно — дома ли еще Нис, не ушла ли она на работу.

Нис была дома. Светло было в комнатке, когда Юна вошла, открыв дверь ключом, — но Нис еще спала. Кровать была всего одна, Юна спала на полу. Она рухнула на спальник в углу, завернулась в него, не раздеваясь. Если Нис уйдет, не разбудив ее, — а так она делала всегда, — то можно будет потом перебраться на кровать и еще поспать. Чертовы слизни! Юна любила спать. Раньше. Может, перестать спать вообще?

А иногда ей приходило в голову, что это вовсе даже не сон. Что она наяву в своей жизни оказалась в этом темном коридоре.

Юна, не открывая глаза, потрогала лицо — нет ли там слизи? Слизи не было. Зато сопли текли. Правильно, она же проспала на берегу, даже хоть и ночью в июле не холодной.

Она услышала, что проснулась Нис, и притворилась спящей. Главное, чтобы Нис не спросила. Она же не знает, когда Юна пришла. Мало ли что; может, ходила к кому-нибудь из знакомых.

Она успела еще подумать: а если никуда не выходить. Сесть в углу и сидеть весь день и смотреть — может, так она увидит, откуда они появляются? Нет, невозможно. Придет Нис и скажет: что это ты тут делаешь?

Нельзя было никому рассказывать. Юна иногда глядела на Нис с подозрением: может, у нее тоже какие-нибудь слизни? Вдруг у всех людей что-нибудь такое — а они просто никому не рассказывают. Но на Нис не похоже — такие у нее были ясные светлые глаза. Так что, у нее одной? Будь у нее выбор — Юна бы выбрала что-нибудь получше. Самолеты, бомбы, пусть даже какие-нибудь чудовища; что-нибудь — с чем можно хотя бы сражаться!

Жгучий стыд пожирал Юну, что она из-за какой-то своей ошибки оказалась в этом коридоре, тратя время на то, чтобы только терпеть. Она сжала зубы. Она могла не спать ночь или две подряд — как ей иногда и случалось, когда у Зайца был выходной — выходной у него был раз в месяц, и они вместе бродили по городу; но не спать специально — из-за ­какого-то сна?!

После этого она оказалась на том же месте с той же водой под ногами. Идея, что нужно добраться до конца этого коридора, давно была отброшена. Конца никакого не было. Отупев от повторений она брела навстречу слизням и навстречу воде, не останавливаясь и не поворачивая назад.

Юна 3

Заяц бы, конечно, сделал что-нибудь, если бы Юна ему сказала — но только что он мог сделать со слизнями? Он мог бы сделать что-то с собаками. Он спас Юну от собак. Этот город — куда они переехали из того, в котором жили раньше, когда Нис уехала от родителей, они считали, что учиться, а Нис их не разубеждала, а Юна — наоборот, она считала, что перевезет сюда свою маму. Мама была не против, во всяком случае она писала Юне письма, а Юна — она не очень-то любила писать — просто звонила. Когда получала письмо. Сейчас точно она не спешила звать маму, им и вдвоем с Нисом в одной комнате было тесно. Вот в этом городе — который был хорош еще тем, что она в нем, в отличие от своего города, всего не знала; он и был больше, чем город, где в начале жили Юна и Нис, — она как-то решила сократить путь, удаляясь от знакомых, в сторону Нисовой комнаты, и пошла через стройку. На стройке был сторож, но она не обратила внимания, что он там кричал ей из своей будки — он же не будет в нее стрелять. Тут она обратила внимание, что за ней идет собака. Сторож и носа не высунул из своей будки. Он сам боялся собак, которые ночью бродят по стройке. Юна не боялась собак. Жаль, что собаки об этом не знали. Их было пять.

— Ну-ка фу! — сказала Юна.

Собаки приближались. У нее не было ничего, что бы им кинуть. И ничего, чем бы кинуть в них. Все-таки она нагнулась и подобрала кусок бетона. Замахнулась и шагнула на них. Она уже стояла к ним лицом. Собаки не обратили на это никакого внимания. Они все так же приближались. Тут она увидела позади собак, перед фонарем, силуэт, словно вырезанный из огня.

А это был Заяц, который вышел из своего вагончика, ­туалетная кабина у них была на улице. То есть на территории стройки. Его соседи даже не выходили ночью в туалет — они боялись собак.

Он не пустил Юну идти дальше по стройке, а она проспала ночь на его койке, а он сидел на нее и смотрел, как будто никогда в жизни не видел ни одной девушки. В этом вагончике — точно. Никаких слизней ей не снилось, засыпая, она и не вспомнила. Никто никогда не защищал Юну, это она считала, что должна защищать своих тысячу знакомых от других, незнакомых. Но в эту ночь что-то случилось. Что-то рухнуло. Какая-то — благодарность; или не благодарность, а непонятно что. Она вся дрожала утром, когда он вышел из вагончика, чтобы идти на стройку, утро, конечно, было холодное. Как будто она все еще стоит в окружении этих собак, сторожей, и всего мира, в котором только один — за нее.

Это конечно было не так — у нее же была эта тысяча знакомых, и мама, и Нис. Но вот так.

Но только одна ночь. Потом ей дальше снились слизни, в вагончике этом она никогда больше не спала. Что он мог сделать?! Если он ничего не мог сделать даже для себя; его бы выгнали со стройки, если бы увидели Юну в этом вагончике. Хорошо еще, что соседи ничего не сказали; но и они тоже. Что он мог сделать?! И никто не видел; никто не знал.

Нис 2

Нис вышла из магазина. Сегодня они не встречалась, Юна сказала, что придет поздно. У Юны вечно были какие-то тайны. У Ниса не было тайн, кроме тайного уезда от родителей, которые хотели вывести ее в люди. «Ну, что сегодня проходили?» — спрашивали они, когда она им звонила раз в неделю; на что Нис неизменно отвечала: «Дифференциальные управления», что родителей, знавших о дифференциальных управлениях еще меньше, чем сама Нис, совершенно удовлетворяло.

Родители ей не посылали ни копейки — думали, наверное, что она живет на стипендию сорок рублей. Нис улыбнулась одной стороной рта. Она зарабатывала гораздо больше. И все равно не хватало: снимать комнату, и есть, еще Юну кормить.

Она хотела пойти в клуб, но раздумала.

В мешке у нее была книжка.

Нис не хотела учиться ничему, кроме читать книжки (сказки). Все остальное она и так умела. Как ни странно, работая в книжном магазине, было невозможно читать: приходилось все время стоять и смотреть, как бы покупатели не украли книги. А если покупателей не было, то все равно нельзя. Не разрешал директор магазина, который был в нее влюблен — Нис очень возмутилась бы, если бы ей об этом сказали. На хрен такую любовь! Единственными ее проявлениями было то, что он все время штрафовал ее за какие-то ошибки.

Уголки губ у Ниса чуть-чуть опустились — хотя выглядели все равно так, словно она собиралась смеяться. Может, за это директор ее и… Что: штрафовал или любил?

В общем, Нис была довольно замученная, хорошо, что сегодня пятница, а завтра будет суббота, а дальше — воскресенье. Даже то, что Юны не будет. Тоже было хорошо, можно никуда не пойти, а сесть и читать все эти книги, не вставая.

Она уже дошла до метро. Как — по метро или по воздуху?

Она услышала какую-то музыку и отвернула, чтобы посмотреть.

У метро играли, двое их, Ниса и Юны знакомых: в клубе не было места одновременно на всю тысячу, и в сутках всего лишь двадцать четыре часа. Увидев Ниса, оба остолбенели и открыли рты. Они оба были в нее влюблены.

У Ниса чуть приподнялись уголки губ, и два молодых человека повлеклись к ней, словно притянутые магнитом. Негустая толпа, увидев, что не будет больше никакой музыки, стала расходиться. Вдруг Нис пригласит их к себе домой?!

Нис почувствовала какое-то ухарство: суббота впереди или не суббота? К тому же, у нее было воскресенье, а может Юна и завтра не появится.

Юна появилась сегодня.

В темноте она дошла до дома, в котором была квартира, в которой была комната Ниса, — и, проходя, посмотрела в окно. Комната на первом этаже.

Ниса рассмешили молодые люди, затолкавшие в себя еду, купленную и сготовленную Юной на Нисовы деньги, давясь и задыхаясь, чтоб только не разговаривать. Ладно бы Нис и Юна вместе, — но наедине с Нисом их покидало все красноречие. Они бы с удвоенной силой набросились сейчас на свои инструменты, как бывало, когда Нис смотрит на них в клубе, — но соседки Ниса за их музыку не накидают в шапку мелочи, а наоборот, накидают им по шапке. Нис, еще подождав, может, они чего-нибудь скажут, забралась на кровать, а молодые люди, переведя дух, оглянулись: это был провал. Оставалось им увернуться вдвоем в какой-то валявшийся на полу спальник.

Для Юны ее спальник не был никаким провалом — а был местом, где она может законно лечь! Ничего не стоило ей ворваться в комнату, растолкать музыкантов и вытолкать за дверь. Но шаги ее почему-то замедлились.

Она не могла веселить Ниса все дни. Тогда она не могла бы встречаться с Зайцем — а она жила от того — до того, как это снова случится.

Шаги ее замедлились; и наконец и вовсе остановилась.

Вообще-то она подустала гулять. Она хотела закрыть глаза и сосредоточиться, замедляясь, на том, что было сегодня.

Вместо этого нужно было сделать шаг, и еще шаг, оставшись без всякого прикрытия, что внутри, что снаружи.

Заяц

Заяц прождал час, пошел следующий.

Он сидел на месте пять часов, уже пора было возвращаться обратно.

Легко быть храбрым. Для этого надо, чтобы ты не был ­никому нужен.

Все соседи по вагончику Зайца — с которыми он почти не разговаривал, хотя и понимал язык, на котором они разговаривали между собой, а на том, на котором разговаривал он, они почти не разговаривали, — когда говорили между собой, говорили они о тех, кто их ждал в их деревнях. Они туда посылали деньги.

Еще для этого надо, чтобы тебе ничего было не нужно.

Заяц зарабатывал меньше всех — он был хромой, и его не брали на настоящие высококвалифицированные работы, а заставляли таскать мешки, туда — с мусором, а назад — с материалами; ну, иногда и брали, он мог это делать всё тоже. Но платили все равно так, как если бы он только таскал мешки. Но соседи по вагончику могли одолжить у Зайца, если им не хватало, потому что они послали в свои деревни. Возвращали не всегда.

Ему было это безразлично. Он даже вряд ли мог объяснить самому себе, как попал на эту стройку, — причем это уже была не первая стройка, куда он попал. Он построил, то есть участвовал в том, что строили, несколько высоких домов — в которых и ему, и его соседям по вагончику не досталось бы и самой маленькой квартиры.

Он поэтому мог уйти, и уходил, со строек на другие стройки. Никуда больше он не мог попасть, — кому он нужен? Таких полно в городе; и не хромых.

Теперь у него была девушка.

Зайцу было уже двадцать пять лет, или вроде этого, а у него первый раз была девушка.

Заяц пошел в свой вагон и лег, перед тем, как идти обратно на стройку. Все соседи уже спали.

Но он не спал. Он боялся.

Не боялся того, что первый раз кому-то нужен — и вот опять будет никому: в этом ничего. Нового.

Он боялся, что кто-нибудь ей что-нибудь сделал.

Она дура. Думает, что она мужчина. Она, наверное, никогда не смотрелась в зеркало. Одевается хуже Зайца. Неизвестно, где она живет и откуда берет деньги на пропитание. Она разговаривает как попрошайка и ругается, как старый дворник.

Если бы она не была такая глупая — разве бы она ходила к нему каждый день? Но сейчас. Завтра.

Завтра он уйдет со стройки и пойдет ее искать.

Лучше этой девушки не было ничего в мире.

Юна 4

Давным-давно Юна однажды говорила Нису:

— Есть такие места в городах, они совпадают. Смотри, смотри, вот это место — оно точно такое же, как такое же ­место в другом городе! — (там они тоже были). — Помнишь? — Да, Нис, ей казалось, что она помнит: этот поворот, и пустырь с автобусным кольцом на краю города, вот и светофор на том конце поворота вокруг пустыря, — может, если мы сейчас выйдем, — взахлеб продолжала гнать Юна, — то, может, выйдем прямо в том городе — вместо того, чтоб ехать на поезде целую ночь, и другую ночь?

Но они не вышли. Им было не надо.

Юна могла пойти поубирать в баре.

Там было так грязно, что хватило бы до утра. Притом, там всегда оставался целый мешок огрызков и объедков, таких больших, что ими можно неделю питаться.

Вдобавок он был близко к тому месту, где снимала комнату Нис. Вместо этого она двинулась в другую сторону.

Они находились на острове. Этот остров — такой большой, что даже не выглядел как остров: просто часть города — соединялся с остальной его частью мостом. Несколькими мостами. По которым Нис проезжала на троллейбусе — или под которыми в метро — когда шла с работы до своего дома. Река в этом месте раздвоялась — и дальше снова сходилась, впадая потом в мелкий залив, который тянулся до горизонта, уходя в невидимые воды северного моря.

Юна и шла на тот конец острова. Где сходилась река и где она раньше ни разу не была потому что здесь не было ничего интересного — ни баров, ни клубов. Ну, как ничего: только новостройки на намытом, то есть искусственно продолженном берегу, так что тем, кто раньше жил на берегу, оставалось довольствоваться видом выросших между водой и ими домов — вот им это не нравилось, наверно! Но она повернула — правее и дальше, оставив позади дома. Впереди простирались пустыри, какие бывают во всех городах. Это был индустриальный пейзаж, где валялись огрызки и объедки кораблей: тоже еще как интересно; в другой раз она бы обязательно на них залезла, и Ниса бы с собой потащила.

Но тут она увидела туннель, уходящий вниз.

Юна устала еще до того, как начинала идти. Она машинально переставляла ноги. По туннелю — по которому, наверное, с острова можно было перебраться.

Вот, куда? По середине туннеля шла проезжая часть; собственно, занимала все его место. Юна по краю двигалась вглубь, так что перестал быть виден вход; выхода же все не появлялось. Туннель как будто в центр земли. Она бы не удивилась, если бы появились слизни — не во сне. Явь как-то перестала от него отличаться. Под ногами, однако, было сухо. Юна споткнулась о бордюр — по которому она и шла.

И тут она увидела их.

Эта картина. Нарисована она была на стенке туннеля, яркими красками. Они светились в темноте. Краски стирали, и долго терли — это было видно, может быть, кирпичом — кое-где отскребли стену до более светлого цвета. Но не так легко было их уничтожить! — они вошли в стену, въелись насмерть, все равно они в основном уцелели. Можно было закрасить поверх, еще более едкой краской. Но не успели.

Они были страшными. Не как слизни, да слизни и не были страшными, они были… фу, слизни!

Эти были страшными, потому что… честными. Хотя такого не увидишь наяву. Наверное, их потому и стирали.

Юна не могла оторваться. Краски жестоко били в глаза, хотелось повернуться и бежать долой, забыть эту картину. Одновременно что-то внутри нее ринулось им навстречу.

Она повернулась и присела. И теперь она была одной из них — фигур, нарисованных на стене.