Помоги проекту - поделись книгой:
Волки
Необычайные рассказы из жизни ручных и диких волков
Просим сообщить Ваш отзыв об этой книге по адресу: Москва, Центр, Варварка Псковский пер., 7. Информационный Отдел «З И Ф»
Волки
Волк является ближайшим диким родственником нашей домашней собаки.
По внешнему виду он очень напоминает длинноногую худощавую собаку с покрытым длинными волосами хвостом, который никогда не бывает загнут кверху, как у собаки, а всегда опущен вниз и свешивается почти до пяток. Морда у волка длинная и заостренная; глаза расположены косо; уши всегда торчат кверху.
Окраска и густота меха волка зависят от климата страны, в которой это животное водится. У северного волка шерсть длинная, с густым подшерстком, и зимою приобретает беловато-серый оттенок. У южного волка шерсть короткая и менее густая, рыжеватого, иногда почти черного цвета.
Волк живет обычно в больших густых лесах, на болотистых пустынях, в степях. Он устраивает себе логовище в зарослях кустарника, в тростниках, иногда даже в хлебных полях. На добычу выходит, из боязни встретить человека, только ночью.
Весной и летом волки живут в одиночку, осенью — семьями, а зимою сбиваются чаще всего в большие стаи.
Стая всю зиму бродит, не разлучаясь, перебегает из леса в лес, пересекает равнины, появляется вдруг в такой местности, где волков не наблюдали уже много лет подряд.
Зимою при глубоком снеге стая волков ходит гуськом, и волк за волком идет почти вплотную, стараясь по возможности попадать в след своего товарища. В таких случаях даже опытному охотнику не удается определить, из скольких волков состояла волчья стая.
Большая подвижность волка требует большой затраты сил, а следовательно, и большого количества пищи. Вследствие этого волки истребляют множество домашних животных, чем наносят громадный вред крестьянам.
Из диких животных волк охотится главным образом на более крупных: оленей, лосей, диких коз. Но когда ему не везет в охоте за крупной дичью, он не пренебрегает и мышами, ежами, птенчиками и яйцами птиц, даже ящерицами, лягушками, кузнечиками, майскими жуками.
Обыкновенно трусливый, волк во время сильных голодовок забывает страх и становится дерзким и решительным. Он подбирается близко к жилью; заходит даже в деревни, пробирается в хлев и утаскивает овец и коз.
Бывали случаи, что зимою почти обезумевшие от голода волки нападали на медведей и побеждали их.
Волк в одиночку и летом никогда не решится напасть на человека, а зимой стаи их не раз загрызали ночью в лесу или поле запоздалых путников.
Для истребления волков пускаются в ход самые разнообразные средства: огнестрельное оружие, яд, ловушки, западни в виде ям, забросанных ветвями и мхом. Иногда в облаву на волков собираются целые селения.
Единственная польза, которую можно извлечь из убитого волка, — это его зимний мех, из которого можно сделать прекрасную теплую шубу.
Есть несколько видов волка.
В Африке водится так называемый
Шакал по своему виду и качествам является чем-то средним между волком и лисицей. Шакалы редко нападают на скот и в большинстве случаев, подобно лисице, проникают в курятник, душат и уносят кур. Нередко они опустошают виноградники, маисовые и сахарные плантации.
Пойманные в детстве, шакалы быстро привязываются к человеку, делаются вполне домашними и следуют за ним, как собака.
Серый волчонок
Слабые странные звуки неслись из пещеры. Пять маленьких живых клубочков копошились возле тела матери. Четыре были совсем беспомощны, и только один из них начинал проявлять слишком много интереса ко всему окружающему.
Он сильно отличался от своих братьев и сестер. В их шерсти был заметен красноватый оттенок, унаследованный ими от матери-волчицы, тогда как он вышел весь в отца. Он был единственным серым волчонком во всем выводке. Он родился настоящим волком по внешности и вполне походил на старика Одноглазого, своего отца, с тою только разницей, что у него было два глаза, а у Одноглазого — один.
Несмотря на то, что глаза у серого волчонка открылись недавно, он видел ими поразительно ясно. А пока глаза его были еще закрыты, он постиг другие чувства: осязание, слух и обоняние. Он очень хорошо знал обоих своих братьев и обеих сестер. Он уже начал слабо, неуклюже играть с ними, и даже дрался, причем из его неразвившегося горла, когда он входил в азарт, вырывались странные хриплые звуки, похожие на рычание.
Еще задолго до того, как открылись его глаза, он научился по прикосновению, вкусу и запаху узнавать свою мать — источник теплоты, жидкой пищи и нежности. У нее был мягкий, нежный язык, который ласкал его, когда проходил по его маленькому тельцу, и это заставляло его крепко прижиматься к матери и сладко засыпать.
Большая часть первого месяца его жизни прошла во сне; но теперь он мог видеть совсем хорошо, подолгу бодрствовал и очень хорошо изучил окружающий его мир. Его мир был мрачен; но он не знал этого, потому что не знал иного мира. Он жил в полумраке; но его глаза никогда не видали другого, более яркого света. Его мир был очень мал. Пределами его были стены логовища; но так как он не имел никакого понятия об обширном внешнем мире, то его и не смущала теснота его жилища.
Скоро он сделал открытие, что одна из стен этого мира резко отличалась от остальных. Это был вход в пещеру и в то же время источник света. Что она отличалась от других стен, он узнал гораздо раньше, чем стал сознательно мыслить. Она влекла его к себе даже еще раньше, чем у него открылись глаза и увидели ее. Свет от нее ударял в его закрытые веки, и глаза и зрительные нервы трепетали от маленьких сверкающих искр, теплых и удивительно приятных.
Еще раньше, чем в нем пробудилась сознательная жизнь, он всегда стремился подползти ко входу в пещеру. В этом с ним сходились его братья и сестры. Уже в раннем детстве никто из них никогда не заползал в темные углы у задней стены. Свет притягивал их, как если бы они были растения; они требовали света, необходимого для существования, и их маленькие тельца слепо и механически ползли к нему, как усики винограда. Впоследствии, когда волчата подросли, это влечение к свету еще больше усилилось. Они постоянно ползли и тянулись к свету, а мать постоянно отгоняла их от входа в пещеру.
Скоро серый волчонок узнал, что его мать не всегда бывает ласковой. В своем постоянном стремлении к свету он узнал, что у нее есть морда, которая резким толчком выражала порицание, а затем лапа, которая придавливала его к земле и перекатывала мягкими уверенными движениями. Таким образом он узнал, что такое толчок, и в то же время научился избегать ударов, увертываясь и убегая. Это были сознательные поступки, явившиеся результатом его общения с миром. Сначала он уклонялся от толчков так же бессознательно, как бессознательно он полз к свету, а потом уклонялся от толчков, потому что знал, что такое толчок.
Он был свирепым маленьким волчонком. Таковы же были его братья и сестры. Этого, впрочем, и следовало ожидать. Он был плотоядным животным. Он произошел от животных, убивавших других и питавшихся их мясом. Молоко, которое он сосал в первые дни своей жизни, было молоко, полученное из мяса; а теперь, несмотря на то, что ему был только месяц от рождения и что глаза его открылись всего неделю назад, он сам начал есть мясо — мясо, наполовину переваренное волчицей и изрыгаемое ею для пяти подрастающих волчат, которым было уже недостаточно одного молока.
Но он был, кроме того, самым свирепым волчонком из всего выводка. Он мог рычать громче всех остальных волчат. Его детские припадки гнева были страшнее, чем их. Он первый научился опрокидывать волчат ловким ударом своей маленькой лапки. И он же первый схватил за ухо другого волчонка и долго таскал его и дергал, сердито ворча сквозь стиснутые зубы. Нечего, конечно, и говорить, что он причинял своей матери больше всего беспокойства в ее заботах держать выводок подальше от входа в пещеру.
Свет с каждым днем все больше и больше манил к себе серого волчонка. Он постоянно совершал путешествия к выходу из пещеры, и каждый раз его оттаскивали назад. Только он не знал, что это вход в пещеру. Он вообще ничего не знал о входах и выходах, о переходах с одного места на другое. Он не знал никакого другого места и еще меньше знал, как найти туда дорогу. Поэтому для него вход в пещеру был стеной — стеной света.
Когда снаружи было солнце, эта стена была солнцем в его мире. Она привлекала его, как свеча привлекает мотыльков. Ему всегда хотелось достать до нее. Жизнь, так быстро развертывавшаяся в нем, заставляла его постоянно стремиться к стене света. Но он даже не подозревал, что существует внешний мир.
В этой светлой стене было нечто странное. Его отец, он даже узнавал своего отца, другого жителя знакомого ему мира, существо, похожее на мать, которое спало возле света и приносило мясо, — его отец обыкновенно уходил прямо в белую далекую стену и исчезал. Серый волчонок не мог этого понять. Мать не позволяла подходить к этой стене, но он подходил к другим стенам и всюду встречал твердое препятствие для кончика своей нежной мордочки. Они не пропускали его, и после долгих таких попыток он оставил стены в покое. Наконец он решил, что такое исчезновение в стене составляет особое свойство его отца, как молоко и полупереваренное мясо составляют собственность его матери.
Серый волчонок не обладал способностью думать и соображать так, как думают и соображают люди. Его мозг работал смутно. Он принимал все, не спрашивая отчего и почему. Он ограничивался тем, что запоминал явление. Его никогда не интересовало, почему именно случилось то или другое. Для него достаточно было знать, что это случилось. Таким образом, когда он ткнулся несколько раз в заднюю стену носом, он решил, что он не может исчезать в стенах. Таким же образом он решил, что отец его может исчезать в стенах. Но его нисколько не мучило желание уяснить себе причину такого различия между отцом и самим собою.
Подобно большинству обитателей пустыни, он рано узнал, что такое голод. Наступило время, когда у его матери не стало ни мяса, ни молока. Сначала волчата визжали и пищали, но потом большей частью спали, — ими овладевала спячка голода. Больше не было ни драк, ни ссор, ни ребячьего гнева, ни попыток рычать, и совсем прекратились путешествия к светлой стене. Волчата спали, и жизнь в них постепенно угасала.
Одноглазый был в отчаянии. Он уходил далеко, мало спал в пещере, которая стала теперь невеселой и жалкой. Волчица также оставляла свой выводок и отправлялся на поиски за пищей. В первые дни после рождения волчат Одноглазый ходил несколько раз к индейскому лагерю и похищал зайцев из силков, но, когда снег растаял и реки вскрылись, индейцы снялись с лагеря, и с ними вместе исчез и этот источник добывания мяса.
Когда серый волчонок вернулся к жизни и стал снова интересоваться белой стеной, оказалось, что население его мира уменьшилось. У него осталась только одна сестра. Остальные исчезли. Когда он стал крепче, он принужден был играть один, потому что сестра его была так слаба, что едва двигалась. Его маленькое тельце округлялось от мяса, которое он теперь ел; но для нее пища явилась слишком поздно. Она все время спала, напоминая собой маленький скелет, обтянутый кожей, и теплившаяся в ней искра жизни мерцала все слабее и слабее и наконец совсем угасла.
Затем наступил день, после которого серый волчонок никогда уже больше не видел, чтобы его отец приходил и исчезал в стене или чтобы он спал у входа. Это случилось в конце второй, менее суровой голодовки. Волчица знала, почему Одноглазый никогда не вернется, но она не умела рассказать серому волчонку о том, что она видела.
Охотясь за дичью по левому берегу ручья, где жила рысь, волчица напала на след Одноглазого, оставленный им накануне, а затем, идя по следу, она нашла и его, или вернее, то, что осталось от него. В этом месте видны были следы жаркой битвы, закончившейся победой рыси. Волчица разыскала по следам логовище рыси, но узнав, что она дома, не рискнула заглянуть туда.
С той поры волчица, отправляясь за добычей, избегала левого берега ручья. Она знала, что у рыси в логовище были детеныши, и знала, что рысь свирепое, злое создание и грозный противник в битве. Хорошо полдюжине волков, преследуя рысь, загнать ее на дерево. Но совсем иное дело одинокому волку встретить рысь, особенно, когда известно, что у рыси в берлоге целый выводок голодных детенышей.
Когда матери не было дома, волчонок большую часть времени спал, а когда просыпался, подавлял поднимавшийся в горле жалобный визг, боясь, что его кто-нибудь услышит.
Однажды, проснувшись, он услыхал странный звук в белой стене. Он не знал, что у входа в пещеру стояла трепетавшая от своей собственной дерзости россомаха и осторожно вынюхивала, кто находится в пещере. Волчонок знал только, что запах был чужой, — что-то неопределенное, ему неизвестное и страшное, потому что неизвестное.
Шерсть поднялась дыбом на спине у серого волчонка, но он не издал ни звука. Как он узнал, что против того существа, которое обнюхивало пещеру, надо было ощетиниться?
Его никто не учил этому, а между тем это было видимое выражение страха, которого ему еще ни разу не пришлось испытывать. Но это проявление страха сопровождалось проявлением еще другого инстинкта — инстинкта самосохранения. Волчонок обезумел от ужаса, но, несмотря на это, он не издал ни звука и лежал, не шевелясь, точно мертвый. Его мать, вернувшись домой и обнюхав следы, оставленные россомахой, зарычала и бросилась в пещеру. Тут она принялась облизывать и ласкать волчонка. А волчонок понял, что избежал большой опасности.
Серому волчонку повезло с самого начала. Рожденный для того, чтобы питаться мясом (хотя он и не знал этого), он наткнулся на мясо почти у самого входа в свое логовище при первом же выступлении в свет. Он совершенно случайно наткнулся на искусно скрытое гнездо птармигана[1]и свалился в него. Он хотел пройти по стволу упавшей сосны. Кусок гнилой коры отвалился у него под ногами; он с отчаянным визгом покатился в густую листву маленького куста и очутился в гнезде птармигана, в котором было семь птенцов.
Птенцы подняли писк, и он сперва испугался, а потом, рассмотрев, что они очень малы, стал смелее. Птенцы шевелились. Он положил лапу на одного из них, и тот стал биться сильнее. Это ему очень понравилось. Он обнюхал его, а затем взял в рот. Птенец бился и царапал ему язык. В то же время он почувствовал голод. Его челюсти сжались. Мягкие кости захрустели, и теплая кровь побежала ему в рот. Это было мясо, то самое мясо, каким кормила его мать, но только у него в зубах было живое мясо, и потому оно было вкуснее. И он съел птармигана. Потом он съел всех остальных птенцов. Затем облизнулся совсем так, как это делала его мать, и стал выползать из куста.
Его встретил крылатый вихрь. Неожиданное нападение ошеломило его, а сильные удары крыльев жестоко били его. Он закрыл голову лапами и завизжал. Удары участились. Мать птенцов была вне себя от ярости. Тогда и он разозлился. Он поднялся и, злобно рыча, стал наносить удары лапами. Затем он вцепился острыми зубами в крыло и стал изо всей мочи трепать его. Птармиган боролся с ним, нанося ему удары свободным крылом. Это была первая битва волчонка. Он ожесточился и забыл всякий страх. Он сражался с живым существом, которое нападало на него. Это живое существо было в то же время мясом. У него явилось сильное желание убить. Он только что уничтожил семь маленьких живых существ и хотел теперь убить еще и большое живое существо. Он дрался и чувствовал себя счастливым. Он весь трепетал и ликовал от счастья, переживая во всей полноте новые, неведомые ему ощущения.
Он продолжал держать птицу за крыло и рычал сквозь стиснутые зубы. Птармиган вытащил его из куста. А когда затем птица стала тащить его обратно в кусты, он выволок ее на открытое место. Птица все время кричала и била его свободным крылом, причем перья летели во все стороны, как снежные хлопья. Волчонок дошел до высшей степени возбуждения. Вся воинственная кровь его породы кипела и волновалась в нем. Это была его настоящая жизнь, хотя он и не знал этого. Он начинал осуществлять свое назначение в мире; он делал то, для чего он был создан, — убивал добычу и сражался из-за этого. Он оправдывал свое назначение.
Спустя немного времени птица перестала нападать на него. Он все еще держал ее за крыло, они оба лежали на земле и смотрели друг на друга. Он попробовал грозно, свирепо зарычать. Птица клюнула его в нос, который у него и без того болел от предыдущих приключений. Он вздрогнул, но продолжал держать ее. Она клюнула еще и еще. Он не только вздрагивал, но стал и взвизгивать. Он старался отвернуться от нее, не соображая того, что, держа ее за крыло, он тащит и ее с собой. Удары клювом градом сыпались на его больной нос. Воинственное настроение покинуло его, и он, выпустив свою добычу, повернулся и побежал через поляну, спасаясь позорным бегством.
Перебежав через поляну, от прилег отдохнуть возле куста; он лежал, высунув язык, тяжело дыша и жалобно повизгивая, так как нос его все еще продолжал болеть. Вдруг у него явилось предчувствие чего-то страшного, какой-то большой опасности. Неизвестнее, со всеми его ужасами надвинулось на него, и он инстинктивно спрятался в кусты. Едва успел он сделать это, как над ним, прорезая воздух, тихо пронеслось что-то большое, крылатое, страшное. Спустившийся с высоты небес ястреб едва не унес его.
В то время как он лежал в кустах, приходя в себя после пережитого ужаса и робко выглядывал из-за ветвей, птармиган-мать, оставшаяся на противоположной стороне поляны, вылетела из разоренного гнезда. Занятая своим горем, она не обратила внимания на упавшую с неба крылатую стрелу. Но волчонок видел — и это послужило предостережением и уроком ему — быстрое падение ястреба, который, слегка коснувшись земли, вцепился когтями в птармигана; он слышал крик агонии и ужаса птицы и видел, как ястреб поднялся потом к небесам, унося с собой добычу.
В тот же день волчонок пережил еще другое приключение. Он вспомнил, что у него есть мать.
И у него явилось сознание, что она нужна ему. Не только его тело устало от пережитых им приключений, но и его маленький мозг тоже устал. Во все дни своей жизни он не работал так, как в этот день. Ему захотелось спать. Он пошел искать логовище и мать, чувствуя свою беспомощность.
Он пробирался между кустами, когда услышал резкий, пронзительный писк; он увидел ласку, быстро убегавшую от него. Это было маленькое живое существо, и он его не испугался. Потом он увидел у самых своих ног другое совсем маленькое живое существо — молодую ласку, которая, подобно ему, отправилась искать приключений. Она бросилась было бежать от него, но он перевернул ее лапой. Она издала резкий, пронзительный писк. В следующую же минуту перед его глазами появилось желтое пятно. Он снова услыхал пронзительный писк и в ту же минуту получил сильный удар в шею и почувствовал острые зубы ласки-матери, впившейся ему в тело.
Пока он визжал и вертелся, ласка-мать прыгнула к своему детенышу и исчезла вместе с ним в кустах. Укус от ее зубов на шее сильно болел. Эта ласка была такая маленькая и такая свирепая. Он раньше не знал, что ласка была самым свирепым, мстительным и самым ужасным из всех хищников в пустыне. Но теперь он узнал это.
Волчонок еще визжал, когда ласка-мать вернулась обратно. Теперь, когда ее детеныш был в безопасности, она не бросилась на него, как раньше. Она приблизилась с большой осторожностью и вдруг прыгнула на него, и в следующее мгновение она уже впилась ему в горло, и ее зубы вонзились в тело волчонка.
Сперва он рычал и пытался бороться; он был еще очень молод, и это был первый день его выхода из логовища. У него было желание убежать, но ласка не выпускала его. Она повисла, стараясь добраться зубами до большой артерии, где кипела его жизнь.
Серый волчонок погиб бы, если бы волчица не выскочила вдруг из-за кустов. Ласка выпустила волчонка и бросилась к горлу волчицы, но промахнулась и схватила ее за челюсть. Волчица взмахнула головой, как хлыстом, вырвалась от ласки и подкинула ее высоко на воздух. И еще в воздухе челюсти волчицы подхватили узкое желтое тело, и ласка нашла смерть в ее острых зубах.
Волчонок испытал новый прилив нежности со стороны матери. Ее радость, что она нашла его, казалось, была даже больше его радости. Она ласкала, приглаживала языком его шерсть и зализывала раны, причиненные зубами ласки. Затем мать и сын поделили между собой убитую ласку и отправились в берлогу спать.
Волчий вождь
— Оттепель в самом разгаре, м-р Грей, и я полагаю, что вас никто не возьмется перевезти ни на санях, ни на лодке, — говорил смотритель склада м-р Менарей, глядя на небо через открытую дверь и беседуя с почтальоном. — Вам придется бежать все эти тридцать миль на лыжах. Встанете завтра пораньше и отправитесь в путь!
— Ну, если ждать до завтра, то я уж очень опоздаю, — отвечал Боб Грей. — Нет, почту необходимо доставить раньше. Сегодня засветло я еще успею пробежать на лыжах миль десять, а остальное завтра.
— Где же вы будете ночевать эту ночь? Вы, кажется, забываете, что лагерь на десятой миле совершенно пуст и что между ним и нашей стоянкой нет никакого жилья.
— Я возьму с собой бизонью шкуру, с ней не замерзнешь. Не в первый раз мне путешествовать по ночам.
— Но не в такое время года и не в одиночестве, а с помощником. Наконец, вы совершенно забыли про волков. В нынешнем году их здесь особенно много, потому что люди постепенно вытеснили их из других мест.
— Теперь оттепель, волки не так страшны, потому что сыты зайцами и кроликами, да и кроме того, со мной шестизарядный револьвер.
— Так зарядите же его на все шесть зарядов и проверьте хорошенько их запас. Вам они могут понадобиться.
— Ладно уж. Такие четвероногие мне не страшны.
— Ну, а если вам встретится тот громадный серый волк, который здесь состоит главным вожаком всей стаи?
— И его не испугаюсь. Я бывал во всяких здешних переделках.
Боб Грей стал готовиться в путь: надел через плечо легкую кожаную сумку с письмами и встал на лыжи.
— Ах, да у вас, кажется, будут попутчики, — воскликнул Менарей. — Я вижу, вон там идут служащие из лесопильного лагеря. Узнаю Муррея, Стэрнса и Дюпона.
Менарей глядел и указывал на дорогу к востоку.
— Ну, нет, — отвечал Грей, — я с ними даже и встречаться не желаю. Выпустите меня через заднюю дверь, благо, кажется, они еще не успели меня заметить.
Смотритель склада со смехом отворил заднюю дверь. Грей выглянул из нее, огляделся кругом и вышел. Он вздохнул свободно только тогда, когда вышел на западную дорогу, которая пересекала противоположную сторону равнины.
— Ну, теперь мне с ними путаться не придется, — со вздохом облегчения проговорил он.
Грей все-таки побаивался, как бы его чересчур общительные друзья, от которых он так ловко спрятался, не узнали от Менарея, что он только что прошел, и не пустились бы за ним вдогонку. Почтальона все любили за его добрый нрав, и все местные жители — и янки и индейцы — считали его своим земляком.
— Уф! — произнес почтальон, разгоряченный быстрой ходьбой. — Задам же я им теперь работу, если они в самом деле вздумают меня догонять!
Впадина или долина, по которой он шел, постепенно расширялась. На утоптанной тропинке снег лежал еще крепко, но уже кое-где показывались талые места. Итти было довольно опасно: того и гляди можно было попасть в зажору.
В пустынной луговой равнине стояло безмолвие девственной степи, по которой плуг еще не провел ни одной борозды.
— Алло! — крикнул Грей, и его крик спугнул многое множество диких птиц, которые взлетели по сторонам тропинки, отчаянно хлопая крыльями.
Дальше ему попалось навстречу стадо оленей, которое испуганно бросилось от него в соседний лесок, состоявший из оголенных от листьев деревьев. А еще дальше он увидел на одном сугробе трех волков, стоявших с самым свирепым и кровожадным видом.
Они угрюмо и злобно глядели на быстро бежавшего на лыжах человека, помешавшего им подкрасться к добыче, на которую они так основательно рассчитывали.
Волки были тощие, изголодавшиеся, трусливые и озлобленные. Они подняли морды и усиленно нюхали воздух, вглядываясь в почтальона. У них была лохматая шерсть грязноватого цвета и прямо стоящие уши, которые они усиленно настораживали.
— Боровые волки! — воскликнул Грей, останавливаясь и глядя на них.
Волки не шелохнулись. Грей молча ждал. Один из волков поднял голову, понюхал воздух и громко, страшно завыл. В открытой пасти Грей отчетливо рассмотрел крепкие желтые зубы и темносинее нёбо. Волки немного приблизились и остановились опять.
— Берегитесь! — засмеялся почтальон и бросил в волков обломком древесного сучка.
Волки показали хвост и приготовились бежать прочь. Однако главный волк вдруг повернулся и, присев на задние лапы, упорно уставился на Грея глазами. Два другие волка тоже остановились, сели и уставились на почтальона. Один из них даже совсем прилег на снег, а другой зарычал нерешительно и угрожающе. Пасть свою он при этом раскрыл до самого горла, а серо-желтые глаза горели злобным блеском. Лохматая шерсть на затылке ощетинилась.
Поделиться книгой: