Помоги проекту - поделись книгой:
Мальчик вышел из подъезда. Он ненавидел себя за беспомощность, за то, что, убегая, не посмотрел на номер дома раненого бойца. Да и названия переулка он тоже не знал толком: не то Гончарный, не то Дегтярный… Оставалось одно: бежать узнать адрес. Мальчик уже собрался рвануться с места, когда до него донёсся далёкий звук санитарной сирены.
По улицам мчалась «скорая помощь». Куда она спешила? К человеку, попавшему в беду? Или возвращалась на стоянку? Или она приняла сигнал бедствия и спешит на помощь раненому бойцу, даже не зная адреса?
Голос сирены нарастал. Он то взлетал под облака, то стремительно падал. Он звучал, как сигнал боевой тревоги.
А что, если эта почти крылатая машина с красным крестом промчится мимо?
Надо остановить её!
И мальчик решился. Он выбежал на середину мостовой и преградил путь «скорой помощи». Расстояние от летящей машины до мальчика было очень небольшим. Оно сокращалось с каждым мгновением. Сирена выла истошно. Она взлетела и больше не падала. Она нагоняла страх. Мальчик закрыл глаза, но не тронулся с места. И вдруг сирена умолкла. Машина резко затормозила. На мостовой было скользко, и её занесло в сторону.
Когда мальчик с коньками открыл глаза, машина «скорой помощи» стояла совсем близко, развернувшись поперёк дороги. А из распахнутой дверки уже выскакивал бледный шофёр в фуражке с блестящим козырьком. Тяжело дыша от волнения, он подбежал к мальчику и замахнулся, чтобы ударить его. Но сдержался и не ударил. Только заговорил часто и сбивчиво:
— Какого чёрта! Шантрапа!.. Жить надоело? Под машину лезешь! Герой!
Но мальчик был защищён от ругательств невидимой бронёй своего смятения. И обидные слова отскакивали от этой брони, как дробинки. Когда шофёру не хватило воздуха и он замолчал, чтобы сделать вдох, мальчик, не поднимая глаз, сказал:
— Человек умирает.
— Где? — спросил шофёр. Он сразу остыл, почувствовал себя на своём посту.
— Я вам покажу, — ответил мальчик.
Шофёр нахмурился. Когда работаешь в «скорой помощи», готов ко всему. Но такого оборота дела он не ожидал.
Он полез в карман и достал оттуда пачку сигарет. Сунул одну в рот и чиркнул зажигалкой, зажатой в кулаке. Зажигалки не было видно, и казалось, что он извлёк огонь из самого кулака.
— Идём к врачу, — сказал шофёр, — он решит.
Когда мальчик и шофёр подошли к машине, там уже начал собираться народ. Машина «скорой помощи», стоящая поперёк мостовой, успела привлечь зевак. Они толпились у машины, спрашивая друг друга:
— В чём дело?
— Что случилось?
— Кого-нибудь задавили?
Но никто не лежал на мостовой, а к машине быстро шли шофёр в фуражке с лакированным козырьком и долговязый мальчик с коньками под мышкой.
— Арсений Иванович, — сказал шофёр, заглядывая в открытую дверку, — тут у малого с отцом плохо. А у нас вызовов нет. Поедем?
— Что с ним? — спросил из кабины басистый голос, обращаясь к мальчику.
Мальчику хотелось сказать, что шофёр ошибся, что раненый боец вовсе ему не отец, а чужой человек. Но сейчас не было времени для объяснений. И он, стараясь говорить понятней и убедительней, сказал:
— Лежит без сознания. Раненый он. Осколок зашевелился в груди.
— Поехали! — решительно сказал врач. Мальчик и шофёр забрались в кабину. Завыла сирена, разгоняя зевак. И, присев на задние колёса, как конь перед скачками, «скорая помощь» устремилась вперёд.
Мальчик не знал, застанет он раненого бойца в живых или нет. Поэтому, открывая дверь, он чувствовал, что у него слабеют руки и ноги легонько дрожат в коленках. Всю дорогу он торопился, а сейчас вдруг замедлил шаги. Что, если Бахтюков не дождался его?..
Но медлить нельзя. За спиной стоят врач с чемоданчиком и два санитара с пустыми носилками. А внизу у подъезда дежурит машина «скорой помощи». Мальчик заходит в прихожую. За ним трое мужчин. Они здоровые, в белых халатах поверх пальто. От них сразу становится тесно в квартире.
Человек на диване по-прежнему бледен, глаза его закрыты. Жив он или нет?
От волнения мальчик сжимает в карманах кулаки. Врач берёт Бахтюкова за руку. Он считает удары пульса, поглядывая на часы. Раз считает, значит, пульс есть. Значит, Бахтюков жив. Хотя он не очень похож на живого. Врач засучивает рукав больного до самого плеча и берёт в руки ампулу. Ампула похожа на маленькую сосульку. Врач щёлкает сосульку по носу и ловким ударом отбивает стеклянный кончик. Потом опускает туда стальное жало шприца. Берёт руку человека, лежащего без сознания, и прикидывает, куда бы вонзить иглу.
Мальчик упирается большими пальцами ног в носки ботинок.
Он вспоминает, как в школе ему делали прививку. Его тоже кололи шприцем. Было больно, но терпимо. В общем, пустяк. Но мальчику кажется, что Бахтюкову будет в сто раз больнее. Ведь ему и без укола плохо! Мальчик прижимает локти к бокам и зажмуривается. Игла впивается в руку.
Санитары поставили носилки в угол, а сами сидят на стульях у стола. Носилки большие и тяжёлые. Взгляд у санитаров безразличный. Они не наблюдают за действиями врача. Они заняты своими мыслями. Им всё знакомо. От постоянной встречи со страданиями и несчастьем их сердца покрылись чёрствой корочкой. У них свои заботы.
— Лестница узкая, — говорит один санитар другому, — боюсь, носилки не пройдут.
— Пройдут, — отвечает другой, — пройдут. Приподнять немного придётся.
— Больной-то тяжёлый.
Мальчик слышит за спиной их спокойный разговор, и ему хочется сказать им что-нибудь обидное. Но он не поворачивается к ним. Он смотрит на Бахтюкова. И Бахтюков открывает глаза.
Он видит мальчика. Мальчик стоит перед ним, как стоял в ту минуту, когда он потерял сознание. Может быть, мальчик никуда не уходил? Так и простоял у его изголовья целую вечность, как бессменный часовой? Бахтюкову хочется улыбнуться этому долговязому, нескладному парнишке. Но вместо улыбки получается болезненная гримаса: очень больно. Он замечает врача и санитаров. Он всё понимает.
— Что будем делать? — спрашивает он врача.
И врач, убирая шприц, отвечает:
— Поедем в больницу.
Бахтюков молчит, потом покорно кивает головой. Взгляд его становится озабоченным. С застенчивой улыбкой он просит мальчика:
— Сынок, будь другом, отправь телеграмму моим в Сапожок.
— Хорошо. Отправлю, — сразу соглашается мальчик.
И ему почему-то становится обидно, что человек сейчас думает о своём Серёжке Бахтюкове. А этот самый Серёжка небось гоняет с ребятами на лыжах…
— Принеси мне бумагу и карандаш.
Мальчик идёт в соседнюю комнату. Календарный листок всё ещё зовёт Бахтюкова к четырём часам на партком… На столе лежат две тетрадки Серёжи Бахтюкова из 6-го «А». Мальчик берёт первую попавшуюся и небрежно открывает её. Это тетрадь по литературе. В ней написано сочинение. Большими аккуратными буквами выведено заглавие: «Как я провёл лето». Ни кляксы, ни помарочки. «Чистюля! — презрительно думает мальчик и читает первые строки: — «Лето я провёл в городе Сапожке у бабушки. Это маленький город. В нём много зелени…»
Мальчик вырывает листок из тетради. Вырывает неровно, наискосок — пусть хозяин обязательно заметит, что лист вырван.
Бахтюкову трудно писать. Буквы получаются кривые, будто им тоже плохо и они не держатся на ногах. Он пишет телеграмму в Сапожок, а врач делает запись в свою книжечку. Врач ставит точку, и санитары, как по команде, встают из-за стола. Они ставят носилки на пол. В боевое положение.
Мальчик смотрит на Бахтюкова. И вдруг он думает о том, каким бы он был счастливым человеком, если бы Бахтюков писал эту телеграмму ему, а не Серёже. Он смотрит на него с грустью. Он понимает, что сейчас-то они расстанутся навсегда. Бахтюков пишет долго. А мальчику хочется, чтобы он писал ещё дольше. Чтобы он никогда не кончил писать эту телеграмму.
— Вот, — говорит Бахтюков и протягивает мальчику листок и деньги. — Сделай это, сынок. И вообще спасибо тебе.
Санитары кладут больного на носилки. Мальчик отходит в сторону. Если бы он мог, он сделал бы это один. И сделал бы хорошо. А санитары так трясут Бахтюкова…
Он стоит и не дышит. Ему начинает казаться, что всё это не на самом деле. Показывают в кино, а он зритель. Он по другую сторону экрана. У него под мышкой коньки «английский спорт», а здесь, в комнате, носилки, белые халаты, запах лекарства и человек — большой, хороший, близкий человек — в опасности.
Санитары берутся за ручки носилок.
— Взяли? — спрашивает передний.
— Взяли! — командует задний.
И носилки отрываются от пола.
Они плывут по комнате, по тёмному коридору. Мимо комнаты, залитой жёлтой солнечной краской. В замочную скважину протиснулся один луч солнца. Он прямой и светлый. В нём, как маленькие живые существа, кружатся пылинки. Когда носилки проплывают мимо, солнечный луч касается щеки раненого бойца. Он прощается с хозяином дома.
На улице мальчик говорит Бахтюкову:
— До свиданья.
— Ты ещё здесь? — отзывается раненый боец, и его глубокие большие глаза встречаются с зелёными глазами мальчика, полными печали.
Взвыла сирена. Машина забуксовала, вздрогнула, потом оторвалась и покатила.
А мальчик стоял и смотрел ей вслед, держа в руке неотправленную телеграмму.
Что толку в коньках, когда они бессмысленно торчат под мышкой! Будь они на ногах, можно было бы мчаться, сокращая время и расстояние. Но в городе на коньках не очень-то разъедешься. Лёд сколот или посыпан песком. А в Голландии все пешеходы надевают зимой коньки. Там даже старушки катаются на коньках. Но там вместо улиц — каналы, покрытые гладким синеватым льдом.
Коньки помогают, когда они на ногах, а когда их приходится нести под мышкой, то они только мешают.
Опять мальчик спешит. Телеграмму нужно отправить поскорее. Ведь в телеграмме Бахтюков, наверно, зовёт жену и сына, этого противного Серёжку, который пишет сочинения каллиграфическим почерком, без единой помарки. Чёрт с ним! Раз Бахтюков хочет, пусть приезжает Серёжка.
Одному уху всё время тепло, оно под шапкой, а другое совсем замёрзло. Но в спешке всё некогда передвинуть шапку.
Зато на почте тепло. Здесь пахнет красным сургучом, тягучим клеем и ещё каким-то неповторимым почтовым духом. За барьером в глубине стучит телеграфный аппарат. Его звук напоминает капель. Может быть, это тающие сосульки проникли за дверь, на которой висит строгая, как приказ, табличка: «Посторонним вход воспрещён!»
На почте мальчику сразу стало жарко. Он расстегнул пальто и размотал зелёный шарф. В распахнутом пальто он стал походить на галчонка с подбитым крылом. Он подошёл к окошечку, где принимают телеграммы, и протянул листок.
— Это что за каракули? — рассердилась девушка в окошке. — Что ты, получше написать не мог? Не маленький! На бланк — перепиши.
Мальчик покраснел от неловкости, но не стал объяснять, что телеграмму писал не он, а раненый, у которого едва хватило сил удержать в пальцах карандаш.
Посреди почтового зала стояла конторка, похожая на деревянный гриб. Мальчик прислонил коньки к ножке гриба, а телеграфный бланк положил на шляпку. Не торопясь, стараясь уместить буквы в строке, он вывел адрес. Мальчик старался писать как можно аккуратнее, но почерк у него был нескладный, а буквы получались очень вытянутыми, им были малы строчки телеграфного бланка.
Когда адрес был написан, мальчик тяжело вздохнул — нелёгкая эта работа — и стал писать текст.
«Заболел, — писал он. — Ложусь больницу. Квартиру запер. Отдыхайте. Отец».
Только теперь, когда телеграмма была написана, до сознания мальчика дошёл её смысл. Нет, Бахтюков никого не звал. Он просто сообщал о случившемся. Сердитые зелёные огоньки зажглись в глазах мальчика. Выходит, он для того бежал на почту, чтобы сообщить Серёжке Бахтюкову, что он может спокойно отдыхать, в то время как отец его лежит в больнице и жизнь его в опасности?! Мальчику захотелось порвать телеграмму. Написать новую, свою. В этой телеграмме он на все деньги отругал бы этого Серёжку. Он бы высказал ему всё, что о нём думает… Но он не сделал этого.
Когда телеграмма была написана, у окошечка уже образовалась очередь. Мальчик молча стал в очередь.
Плечи у мальчика опущены. А взгляд зелёных глаз усталый, растерянный. Одна рука держит коньки, а другая свободна. Она болтается просто так, а когда хозяин спотыкается, помогает ему держаться на ногах. Наконец она замёрзла, и мальчик сунул её в карман.
Пальцы нащупали какую-то бумажку. Ах да, это листок из тетради, который не приняли на почте. Мальчик вынимает листок и перечитывает слова, составленные из букв, которые еле стоят на ногах: «Заболел. Ложусь больницу. Квартиру запер. Отдыхайте. Отец».
Отец… Это слово мальчик произносит вслух. Он никогда в жизни не произносил этого слова, и ему хочется знать, как оно звучит. Он не узнаёт собственного голоса. Ему кажется, что кто-то другой произносит это слово. Мальчик представляет себе, как произносит слово «отец» Серёжка Бахтюков. Ему даже чудится, что он слышит его голос. Мальчик морщится, как музыкант от фальшивой ноты.
И вдруг ему начинает казаться, что ни Серёжка, ни его мать не поедут к отцу. Они не покинут раньше срока город Сапожок и не примчатся к человеку, который сейчас страдает в больнице. К человеку, которого зовут «отец».
Он представил себе Бахтюкова одного на больничной койке. И почувствовал, как уголки глаз начинает щипать горькая накапливающаяся слеза.
А что, если сходить в больницу? Просто так, узнать, как здоровье больного Л. Бахтюкова. Передать привет и уйти. Всё человек не будет чувствовать себя таким одиноким.
Да и на каток ему совсем неохота идти. Нет настроения. На каток можно сходить и завтра. Спешить некуда.
Когда людей в трудную минуту не зовут на помощь, а советуют им спокойно отдыхать, спешить не обязательно. Разве это не так?
Поделиться книгой: