Помоги проекту - поделись книгой:
— Даже если и так, опасность от этого не увеличилась, — произнес молодой патрон, который при этих словах очень хотел взглянуть на красавицу Барбери, но от робости смотрел в другую сторону. — Опасность никогда не становится больше, если готов встретить ее…
— Совершенно верно. Все мы умрем, когда придет срок. Виселица или морская пучина, плаха или пуля равно очищают мир от мусора, иначе палубы его были бы так засорены, что нельзя было бы управлять кораблем. Последнее плавание всегда кажется особенно долгим. Хороший послужной список и чистое карантинное свидетельство[31] могут помочь человеку осесть в порту, когда он уже не годен для открытого моря. Ну как, шкипер[32], о чем сплетничают нынче на причалах? Когда в последний раз житель Олбани провел свою лоханку по реке? Или чьих коней загнали до полусмерти в погоне за ведьмами?
— Чертово отродье! — пробормотал олдермен. — Всегда найдутся охотники мучить этих ни в чем не повинных животных!
— Или, может быть, пираты вернулись в лоно церкви? Или бесчинствуют по-прежнему? — продолжал обладатель индийского шарфа, пропустив мимо ушей жалобное излияние бюргера. — Тяжелые времена наступают для королевского флота. Это видно по тому крейсеру[34], который стоит на якорях, вместо того чтобы выйти в открытое море. Черт подери, я сегодня же вывел бы корабль проветриться в океан, если б только королева назначила командиром судна вашего покорного слугу! А оно стоит себе на якорях, словно привезло в трюмах голландскую водку и ожидает партии бобровых шкур в обмен на свой товар.
Невозмутимо излагая свое мнение о «Кокетке», корабле ее величества, незнакомец оглядел всю компанию и с многозначительной таинственностью остановил свой взор на непроницаемом лице бюргера.
— Что ж, — продолжал он, — во всяком случае, если он не способен ни на что лучшее, то хоть служит чем-то вроде водяного флюгера, показывая, когда прилив, когда отлив, а ведь это огромная помощь, шкипер, для таких сообразительных мореходов, как вы, которые живо следят за тем, что творится на белом свете.
— Если слухи подтвердятся, — произнес ничуть не задетый последним замечанием хозяин периагвы, — то скоро для капитана Ладлоу и его «Кокетки» наступят горячие денечки.
— Э, да что там! У него кончится провиант, и он будет вынужден заново пополнять запасы. Было бы жаль, если б столь деятельному джентльмену пришлось поститься! И что же он будет делать, когда его кладовые наполнятся вновь и он хорошо пообедает?
— Лодочники Южного залива говорят, что прошлой ночью видели кое-что по ту сторону Лонг-Айленда.
— Ручаюсь за это! Я прибыл с вечерним приливом и тоже видел там кое-что собственными глазами!
— Да ну! Что же именно?
— Атлантический океан. Если не верите, спросите этого хорошо загруженного старого учителя. Он подтвердит, что я говорю правду, и даже назовет широту и долготу.
— Я олдермен ван Беверут, — сквозь зубы процедил объект новой атаки, явно склонный игнорировать человека, столь разнузданно словоохотливого.
— Тысячу извинений! — воскликнул незнакомый моряк, отвешивая глубокий поклон. — Флегматичность вашей чести ввела меня в заблуждение. Неразумно, конечно, требовать, чтобы олдермены знали, на каких широтах расположен Атлантический океан! И все же, джентльмены, клянусь честью человека, который за свою жизнь видел немало соленой воды, что океан, о котором я упоминал, действительно расположен там. Если на нем или в нем есть что-нибудь особенное, достойный капитан периагвы поведает нам об этом!
— Лодочники говорят, что неподалеку от берега недавно видели Бороздящего Океаны, — ответил паромщик тоном человека, уверенного в том, что сообщает интересующую всех новость.
— Удивительный народ эти ваши каботажные[35] морские волки, — спокойно заметил незнакомец. — Они знают, какой ночью цвет у моря, и вечно рыщут в поисках приключений. Просто удивительно, почему они не издают альманахов[36]. В последнем, который я читал, неправильно описывалась гроза, и все из-за недостатка точных знаний. Скажи-ка, приятель, что это за Бороздящий Океаны, о котором говорят, будто он стремителен, словно портняжка, который увидел прореху в одежде соседа и мчится домой за иголкой?
— А шут его знает! Известно только, что есть такой пират, сегодня — здесь, завтра — там. Некоторые утверждают, что корабль его сделан из дымки и скользит по поверхности моря, словно морская птица. Другие считают, что это корабль-призрак, ограбленный и сожженный Киддом в Индийском океане и с тех пор рыскающий по морям в поисках своего золота и погибших. Однажды я сам видел его, но расстояние было так велико, а его маневры так противоестественны, что я не успел разглядеть ни корпуса, ни оснастки.
— Да, такое не часто приходится записывать в вахтенный журнал! Где, в каких водах ты его встретил?
— Неподалеку от пролива. Мы рыбачили во время тумана и, когда туман слегка рассеялся, увидели корабль, который мчался вдоль берега, словно норовистый скакун. Пока мы выбирали якорь, корабль прошел целую лигу[37], повернув в открытое море!
— Неопровержимое доказательство либо его существования, либо твоей фантазии! А как он выглядел, этот скакун?
— Ничего определенного сказать не могу. Одним казалось, что это корабль с полным корабельным вооружением, другие приняли его за скуддер с бермудским вооружением, а мне он показался периагвой, только раз в двадцать больше. Известно лишь, что той ночью в море вышел корабль из Вест-Индии, и, хотя, прошло уже три года, о нем нет никаких известий в Нью-Йорке. С тех самых пор я никогда не выхожу в туман ловить рыбу на отмелях.
— И правильно делаешь, — заметил незнакомец. — Мне самому приходилось видеть много чудес в океанских просторах. Но тот, чья работа, как у тебя, приятель, состоит в том, чтобы управляться с парусами, должен держаться подальше от всякой чертовщины. Я мог бы рассказать одну историю, случившуюся в спокойных широтах, под знойным солнцем, поучительную для тех, кто любит совать свой нос куда не следует. Но ни ее содержание, ни действующие лица не интересны для жителей суши.
— У нас есть время послушать вашу историю, — отозвался патрон, чье внимание привлекли слова незнакомца и который по темным глазам Алиды видел, что ожидаемый рассказ заинтересовал девушку.
Но незнакомец внезапно стал серьезен. Он покачал головой с видом человека, имеющего веские причины для молчания. Оставив румпель, он довольно бесцеремонно заставил потесниться изумленного простолюдина, занимавшего место в центре периагвы, лег, вытянувшись во всю длину своего атлетически сложенного тела и, скрестив руки на груди, закрыл глаза. Не прошло и пяти минут, как все вокруг явственно услышали, что этот удивительный сын океана уже спит крепким сном.
Потерпи — за все вознагражден
Ты скоро будешь.
Облик, дерзкие манеры и речь неизвестного моряка произвели на пассажиров заметное впечатление. По игривым огонькам, поблескивавшим в глазах красавицы Барбери, можно было заключить, что ее забавляли насмешливые замечания моряка, хотя развязность его вынуждала девушку к молчанию, что, как она полагала, лучше подходило ее полу и положению. Тем временем патрон изучал настроение госпожи своего сердца, и, хотя непринужденность, с какой держался незнакомец, коробила его, он считал более разумным сносить его вольности, естественные для человека, недавно распростившегося с монотонностью моряцкой жизни. Уравновешенность, которой обычно отличался олдермен, была несколько поколеблена, но ему удалось скрыть свое неудовольствие от окружающих. Когда главное действующее лицо этой сцены наконец умолкло, восстановилось обычное спокойствие, и казалось, что о присутствии незнакомца было забыто.
Начинающийся отлив и свежеющий ветер быстро несли периагву по заливу мимо небольших островков, и вскоре пассажирам стал отчетливо виден крейсер, под названием «Кокетка». Вооруженное двадцатью пушками судно стояло на якоре напротив деревушки, раскинувшейся на берегу острова Статен — конечного пункта следования периагвы. Здесь обычно отстаивались на якорях суда, отправлявшиеся в дальнее плавание и ожидавшие благоприятного ветра; и как раз здесь, так же как и в наше время, они проходили досмотры и подвергались различным формальностям, введенным ради безопасности населения города. Однако «Кокетка» находилась на рейде одна, так как приход торгового судна из далекого порта был в начале XVIII столетия нечастым событием.
Курс периагвы пролегал всего футах[38] в пятидесяти от военного судна. При приближении к крейсеру ее пассажиры стали проявлять явное любопытство и интерес.
— Держи свою «Молочницу» подальше от «Кокетки», — проворчал олдермен, видя, что лодочник, желая доставить удовольствие своим пассажирам, хочет провести периагву как можно ближе к темному борту крейсера. — Моря и океаны! Неужели тебе мал Йоркский залив и ты хочешь непременно вытереть пыль с пушечных дул этого праздного судна! Если бы королева знала, как проедают и пропивают ее деньги эти бездельники на борту крейсера, она бы отправила их в Вест-Индию охотиться за флибустьерами! Отвернись, Алида, дитя мое, и ты забудешь о страхах, которые заставляет тебя переживать этот тупоголовый дурень! Ему, видите ли, захотелось показать свое умение водить судно!
Но племянница не испытывала страха, приписываемого ей дядюшкой. Вместо того чтобы побледнеть, щеки ее вспыхнули румянцем, когда периагва, приплясывая на волнах, приблизилась к крейсеру с подветренной стороны. И если дыхание девушки чуть-чуть участилось, то это произошло отнюдь не от испуга. Вид высоких мачт и неразбериха снастей, которые висели над самой головой, отвлекли внимание ее спутников, и они не заметили происшедшую в ней перемену.
Десятки любопытных устремили на пассажиров периагвы свои взоры сквозь орудийные порты[39], высовывались над фальшбортом[40], как вдруг офицер в скромной форме капитана военно-морского флота того времени появился у грот-мачты крейсера и приветствовал пассажиров периагвы, размахивая шляпой с видом человека, которому преподнесли приятный сюрприз.
— Ясного неба и попутного ветра всем и каждому! — вскричал он со свойственной морякам сердечностью. — Целую ручки очаровательной Алиде! Наилучшие пожелания господину олдермену! Господин ван Стаатс — мое почтение!
— М-да, — пробормотал бюргер, — у таких бездельников только и заботы, что целовать дамам ручки. Канительная война и противник, который не кажет глаз, сделали из вас сухопутных крыс, капитан Ладлоу.
Румянец Алиды стал еще гуще. Не сдержавшись, она помахала платочком в ответ на приветствие. Молодой патрон поднялся и отвесил учтивый поклон. К этому времени периагва почти миновала корабль, и лицо олдермена постепенно прояснилось, как вдруг моряк, опоясанный индийским шарфом, вскочил на ноги и в одно мгновение очутился возле олдермена и его компании.
— Отменное судно, прекрасное зрелище! — произнес он, окидывая понимающим взором оснастку королевского крейсера и забирая румпель из рук перевозчика с прежней бесцеремонностью. — Ее величество должна ждать отличной службы от такого быстроходного крейсера, и, без сомнения, молодой офицер на борту именно тот человек, который может выжать все из своего экипажа. А ну-ка, взглянем еще разок!
При этих словах незнакомец положил руль под ветер, и не успел он отдать команду, как периагва послушно повернула и легла на другой галс. Через минуту она снова шла борт о борт с крейсером. Возмущение столь дерзким изменением курса едва не вырвалось из уст олдермена и хозяина периагвы, как вдруг обладатель индийского шарфа приподнял шляпу и обратился к офицеру на крейсере с той же самоуверенностью, которую он уже проявил в общении со своими попутчиками.
— Нет ли у ее величества нужды в человеке, видевшем соленую воду чаще суши? Или на таком доблестном судне не найдется свободной койки для человека, готового страдать от голода, лишь бы не расставаться с морем?
Потомок ненавистников короля, как лорд Корнбери охарактеризовал Ладлоу, был так же удивлен появлением незнакомца, задавшего вопрос, как и хладнокровием, с которым простой матрос осмелился обратиться к офицеру, занимающему столь важный пост, как командир крейсера. Однако, прежде чем ответить, у него было достаточно времени, чтобы вспомнить, в чьем присутствии он находится, — ибо незнакомец вновь переложил руль под ветер и приказал обстенить фок[41], отчего периагва тут же замедлила ход.
— Мы всегда рады зачислить на довольствие отважного моряка, готового верой и правдой служить королеве, — сказал капитан, — в доказательство чего на борт периагвы сейчас будет брошен конец; мы с большим удобством можем побеседовать под флагом ее величества. Я буду горд принять у себя также и олдермена ван Беверута. Как только он пожелает покинуть корабль, шлюпка к его услугам.
— Приверженные к сухопутью олдермены легче могут попасть с крейсера на сушу, чем моряки с двадцатилетии опытом! — воскликнул незнакомец, не давая бюргеру поблагодарить капитана за приглашение. — Вы, конечно, проходили Гибралтарским проливом, доблестный капитан, раз командуете таким отличным судном?
— По долгу службы я неоднократно бывал в итальянских водах, — ответил Ладлоу, несмотря на столь фамильярное обращение. Он явно желал удержать периагву как можно дольше возле корабля и решил не заводить ссоры с человеком, доставившим ему неожиданное удовольствие.
— Тогда вы должны знать, что взмаха дамского веера достаточно, чтобы провести корабль через пролив на восток, но необходим сильный левант[42], чтобы вывести его обратно. Флаг ее величества длинен, и, когда он связывает чистокровного морского волка по рукам и ногам, необходимо все его мастерство, чтобы освободиться от пут. Верно говорится, что, чем лучше моряк, тем меньше у него шансов развязать этот узел.
— Если флаг так уж длинен, он может достать дальше, чем вам бы того хотелось! Но разве смелый волонтер должен опасаться этого?
— Боюсь, что койка, на которую я претендую, уже занята, — ответил тот, кривя губы. — А ну, выбери шкоты, приятель; отправимся с богом, и пусть этот флаг развевается у нас под ветром, да подальше. Прощайте, доблестный капитан! Когда у вас появится нужда в отменном морском бродяге и вы будете мечтать о погонях и мокрых парусах, вспомните о том, кто посетил ваше ленивое судно на этой стоянке.
Ладлоу кусал губы, краска залила его красивое лицо, но, встретив лукавый взгляд Алиды, он рассмеялся. Тот же, кто столь дерзко и смело бросил вызов такому могущественному человеку, как командир королевского крейсера в британской колонии, казалось, понимал рискованность этой ситуации.
Периагва сделала крутой поворот и в следующую минуту, подхваченная ветром, помчалась к берегу по мелкой волне. В то же мгновение три шлюпки отвалили от борта крейсера. Одна, которой, по всей очевидности, командовал сам капитан, двигалась с достоинством, как и подобает судну, на борту которого находится офицер высшего ранга, но две другие ревностно бросились в погоню за периагвой.
— Если вы не склонны служить королеве, вы поступили неосмотрительно, друг мой, оскорбив ее офицера прямо под дулами орудий его корабля, — заметил патрон, как только рассеялись последние сомнения относительно намерений моряков с крейсера.
— Капитан Ладлоу готов любым путем снять с этой посудины кое-кого из нас. Это видно, как яркую звезду в безоблачную ночь, и, зная долг матроса перед старшими начальниками, я предоставлю ему любой выбор.
— И тогда очень скоро вы окажетесь на казенных хлебах, — заключил олдермен.
— Казенный хлеб горек, и я отвергаю его… А вот и шлюпка, чей экипаж твердо решил заставить кого-то отведать харча похуже.
Неизвестный моряк умолк, так как положение периагвы становилось критическим. По крайней мере, так казалось не разбирающимся в морском деле пассажирам, невольным свидетелям этого неожиданного поединка. Когда периагва приблизилась к острову, ветер задул из пролива, соединявшегося с внешней бухтой, и, для того чтобы достичь обычного места высадки, стало необходимо совершить два поворота. После первого маневра курс периагвы изменился, и пассажиры увидели, что шлюпка, о которой упоминал незнакомец, может отрезать их от берега и от пристани, к которой они собирались причалить. Не желая утруждать себя преследованием, которое, как хорошо понимал офицер, командовавший этой шлюпкой, могло оказаться бесполезным, он приказал матросам грести к месту высадки. Вторая шлюпка, которая находилась впереди по курсу периагвы, убрала весла и ожидала ее приближения. Неизвестный моряк не проявил ни малейшего намерения избежать встречи. Он продолжал стоять у румпеля и так уверенно вел вперед небольшое суденышко, словно не боялся встречи с поджидающей его шлюпкой. Даже если бы всеобщая неприязнь к насильственной вербовке не вызывала симпатий по отношению к нему, смелость и решительность моряка в сочетании с совершенством, с которым он управлял судном, заставили всех безропотно покориться тому, кто узурпировал власть над периагвой.
— Клыки дьявола! — проворчал хозяин судна. — Если вы отвернете «Молочницу», мы немного потеряем в расстоянии, но матросам с крейсера будет трудно поймать нас под всеми парусами!
— Королева прислала с джентльменом послание, — ответил моряк, — было бы невежливо не выслушать его.
— Эй, на периагве! — крикнул молодой офицер из шлюпки. — Именем ее величества приказываю остановиться!
— Да благословит бог венценосную леди! — ответил обладатель индийского шарфа, в то время как периагва продолжала стремительно нестись вперед. — Мы обязаны повиноваться ей и рады тому, что такой достойный джентльмен состоит на ее службе.
Шлюпка и периагва уже находились в пятидесяти футах друг от друга. Вот-вот должно было произойти столкновение, когда периагва неожиданно сделала полный поворот, легла на новый курс и помчалась к берегу. Однако она должна была пройти мимо шлюпки на расстоянии весла или же отвернуть в сторону — потеря времени, которую тот, кто управлял периагвой, не хотел допустить. Офицер поднялся, и, когда периагва приблизилась, стало видно, что в руке он держит пистолет, хотя было ясно, что он прибегает к оружию с неохотой. Моряк в индийском шарфе отступил в сторону, чтобы не загораживать своих попутчиков, и саркастически заметил:
— Цельтесь лучше, сэр! Вы можете найти здесь мишень по вкусу.
Офицер покраснел, устыдившись своего унизительного долга и досадуя на себя.
Однако он овладел собой и приподнял шляпу, приветствуя Алиду, когда периагва победоносно промчалась мимо. Все же первая шлюпка уже достигла берега вблизи пристани. В ожидании периагвы матросы держали весла наготове. Увидев это, паромщик с сомнением покачал головой и взглянул на непрошеного пассажира, как бы желая показать, сколь мало он верит в удачный исход поединка. Но незнакомец сохранял полное спокойствие и принялся высказывать насмешливые замечания относительно морской службы, которую он третировал с такой безрассудной смелостью и которой, по всеобщему мнению, ему было не избежать. Прежним маневром периагва заняла подветренную к пристани позицию и теперь шла по ветру, направляясь прямо к берегу.
— Кораблекрушение и подводные скалы! — воскликнул встревоженный перевозчик. — «Молочница» разобьется вдребезги, если вы поведете ее на эти камни при таком ветре! Ни один лодочник не любит, когда честного человека сажают в трюм крейсера, словно вора за решетку, но раз дело идет о сохранности носа «Молочницы», ее владелец не может стоять в стороне и безучастно наблюдать за происходящим!
— Ни единой ссадины не появится на ее красивом носике, — ответил невозмутимый моряк. — Спускай паруса, мы пройдем вдоль берега к той пристани. Было бы невежливо, джентльмены, обращаться с нашей дояркой бесцеремонно, после того как она проявила такую поворотливость и быстроту эволюций! Ни один танцор на острове не сплясал бы джигу лучше под музыку трехструнной скрипки.
К этому времени паруса были спущены, и периагва заскользила к причалу по инерции, держась на расстоянии пятидесяти футов от берега.
— Каждому судну отпущено свое время, как и всем смертным, — продолжал загадочный моряк, опоясанный индийским шарфом. — Если человеку придется принять внезапную смерть, он сойдет в могилу без отпеваний и молитв прихожан; водянка у человека — все одно что пробоина в днище корабля; подагра и ревматизм — сломанный киль и разболтанные шпангоуты[43]; несварение желудка — перекатывающийся в трюме груз и неукрепленные пушки на палубе; смерть на виселице — ссуда под залог судна вместе с издержками на адвоката; вы можете сгореть при пожаре, утонуть, умереть от нудных проповедей и покончить с собой, а у нас это — беспечный пушкарь, подводные скалы, плохие маяки и неумелый капитан.
И, прежде чем кто-либо догадался о его намерении, этот загадочный человек соскочил с борта, судна на выступающий из-под воды камень, над которым перекатывались волны, и оттуда, прыгая с одного камня на другой, благополучно добрался до берега. Через минуту он уже скрылся между домами селения.
За этим последовало прибытие периагвы к пристани и возвращение на крейсер шлюпок с раздосадованными матросами.
Оливия. Записка в самом деле от него?
Шут. Да, госпожа.
Если бы мы умолчали о том, что Алида де Барбери, покидая пристань, обернулась, чтобы посмотреть, последовала ли шлюпка капитана Ладлоу примеру двух других, мы погрешили бы против истины и изобразили девушку менее кокетливой, чем она была на самом деле. К великому неудовольствию олдермена, которого нисколько не интересовали чувства его племянницы, шлюпка капитана неторопливо приближалась к берегу, словно молодому моряку были безразличны результаты погони.
Высоты острова Статен век назад, так же как и в настоящее время, были покрыты порослью невысоких деревьев. Среди этой скудной растительности в разных направлениях тянулись пешеходные тропы, выходившие из небольшого поселка, расположенного на территории карантина, и, чтобы не заблудиться в этом лабиринте, требовался опытный проводник. Однако достопочтенный бюргер, казалось, вполне годился для этой роли; двигаясь с необычным для него проворством, он привел своих спутников в лес и, часто меняя направление, так запутал их, что вряд ли они смогли бы самостоятельно выбраться оттуда.
— Тучи и тенистые беседки! — воскликнул Миндерт ван Беверут, избежав, к собственному удовольствию, воображаемого преследования. — Маленькие дубки и зеленые сосны весьма приятны в июньское утро. В «Сладкой прохладе», дорогой патрон, вы найдете вдоволь горного воздуха и морских бризов, которые возбудят ваш аппетит. Алида может подтвердить, что один глоток этого эликсира румянит щеки лучше, чем все примочки и притирки, изобретенные ради того, чтобы терзать мужские сердца.
— Если «Сладкая прохлада» изменилась так же, как ведущая туда дорога, то я вряд ли отважусь подтвердить то, чего не знаю, — ответила прекрасная Барбери, тщетно косясь в сторону залива.
— Ах, эти женщины! Суета сует, и только! Лишь бы себя показать и на других посмотреть, вот и все их стремления! Нам куда удобнее идти лесом, чем вдоль берега, ну а чайки и бекасы пусть уж как-нибудь обходятся без нашей компании! Умный человек должен избегать соленой воды и всех, кто имеет к ней отношение, за исключением тех случаев, когда они служат для удешевления торговли и ускорения перевозок, не так ли, господин ван Стаатс? Ты еще поблагодаришь меня за заботу, дорогая племянница, когда мы взберемся на утес, прохладный, словно тюк с нетраченной молью пушниной, и красивый, как голландский тюльпан, на котором еще серебрится роса.
— Ради этого можно согласиться идти туда даже с завязанными глазами, милый дядюшка. Но хватит об этом. Франсуа, fais moi le plaisir de porter ce petit livre, — обратилась она к своему камердинеру, — malgre la fraicheur de la foret, j’ai besoin de m’evanter[44].
Камердинер поспешно взял книгу, опередив запоздалое проявление вежливости со стороны патрона, и, поняв по раздосадованному взору и разрумянившимся щечкам своей молодой хозяйки, что ее снедает скорее внутренний, чем внешний жар, деликатно прошептал:
— Que mа chere mademoiselle Alide ne se fache pas! Elle ne manquerait jamais l’admirateurs, dans un desert. Ah! si mamselle allait voir la patrie de ses ancêtres[45].
— Merci bien, mon cher; gardez les feuilles fortement fermees. II у a des papiers dedans[46].
— Мосье Франсуа, — произнес олдермен, своим грузным телом бесцеремонно оттесняя от племянницы ее по-родительски заботливого служителя и делая знак остальным, чтобы они продолжали путь. — Мосье Франсуа, хочу сказать тебе по секрету несколько слов… За свою полную забот и, надеюсь, не бесполезную жизнь я пришел к выводу, что верный слуга всегда бывает добрым советчиком. После Голландии и Англии, двух великих торговых держав, и обеих Индий, которые необходимы нашей колонии, при всей моей естественной привязанности к стране, в которой я родился, я всегда считал Францию неплохой страной. Думаю, мосье Франсуа, что только нелюбовь к морю помешала вам возвратиться на родину после кончины моего зятя.
— А также мой привязанность к мамзель Алида, если позволите, мосье…
— Ваша привязанность к моей племяннице, любезный Франсуа, не вызывает сомнений. Она так же верна, как векселя Кроммелина, ван Стоппера и ван Гелта из Амстердама. Ах, Франсуа, Франсуа! Моя племянница свежа и цветет, как роза; она барышня исключительных достоинств! Как жаль, что она чуть своевольна — недостаток, бесспорно унаследованный ею от нормандских предков, ведь в моей семье всегда прислушивались к голосу разума. Нормандцы же, как свидетельствует осада Ла-Рошели[47], упрямый народ, и по их вине недвижимость города понесла большой ущерб.
— Тысяча пардон, мосье Беверут. Она прекраснее розы и совсем не своеволен! К тому же ее украшай благородный кровь ее предков.
— Такие же рассуждения были слабостью моего зятя Барбери, но они и не прибавили ни гроша к его состоянию. Лучшая кровь, Франсуа, та, которая хорошо питается. Родословное древо самого Гуго Капета[48] зачахло бы, не будь мясников, а мясники захирели бы, не будь покупателей с деньгами. Ты знаешь цену прочного положения в жизни, Франсуа. Скажи, разве не было бы величайшей жалостью, если бы такая девица, как Алида, кинулась на шею человеку, чье положение неустойчиво, как корабль в бурном океане?
— Что вы, что вы, мосье! Мамзель слишком хороша для неустойчивый корабль!
— Ей придется повсюду следовать за мужем, пребывать среди пиратов и бесчестных торговцев; в хорошую и дурную погоду; в жару и в холод, под дождем и под солнцем; пресная вода в трюмах и соленая за бортом; морская болезнь, солонина, штормы и штили — и все из-за поспешного решения и горячности молодости!
При перечислении бед, которые подстерегали племянницу олдермена, если бы она совершила столь безрассудный шаг, выражение лица старого камердинера непрерывно менялось, как будто каждая его черточка была зеркалом, отражающим гримасы человека, страдающего морской болезнью.
— Черт возьми, море это ужасно! — воскликнул он, когда его собеседник умолк. — Это очень большой несчастье, что существует вода, кроме вода для пить и для крепостной ров. Но мамзель не поспешно будет решайть! Она искать себе мужа на твердая земля!
— Гораздо лучше, если состояние моего зятя будет у меня на виду, рассудительный Франсуа, а не отправится в плавание по морям и океанам!
— Моряк в семье де Барбери? Никогда!
— Дебет и кредит! Если состояние человека, имя которого я могу назвать, мой бережливый Франсуа, перевести в звонкую монету и погрузить на корабль обычного водоизмещения, то корабль затонет! К тому же ты знаешь, что и я не намерен забыть об Алиде, когда буду заканчивать счеты с этим миром.
— Если бы мосье де Барбери есть жив, мосье олдермен, он бы говорить подходящий слов, но, несчастье, мой дорогой хозяин есть умер… Поэтому, сэр, я беру смелость говорить мерси за него и за вся его семья.
Поделиться книгой: