Звук, который ты захочешь услышать

* * *

— Иохель Моисеевич, срочно в трюм, там матросу ящик на ногу упал! — громкий стук и крик из-за двери разбудили Иохеля во время стоянки на траверзе Дюнкерка. Доктор вскочил и собрался за считанные секунды. Да и что там собираться, если надо было всего лишь натянуть брюки да схватить чемоданчик с тревожным набором.

Тяжелый ящик непонятно по какой причине упал на матроса, раздробив ему бедро. Посветив фонариком на ящик, Иохель попросил подбежавшего боцмана:

— Давай, свети, я сейчас ему жгут на ногу наложу, потом ящик уберем. Скажи, пусть с портом свяжутся, мне его здесь на борту в одиночку не спасти, оперировать надо.

Вдруг откуда-то сверху и слева раздался скрежет, Охрименко закричал: «Берегись!», Иохель заметил краем глаза мелькнувшую тень, что-то ударило его по левой кисти, а затем по лбу и мир перед глазами потемнел.

_____________________

[1] В РИ здание разрушено в августе 1944 в результате бомбардировок британской авиации.

[2] Во время Великой Отечественной генерала с фамилией Яшкин не существовало. Вымышленный персонаж, никаких прототипов в реальности не имел.

[3] В реальной истории А.А. Жданов умер в 1948 году.

[4] Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в глухой провинции у моря — ИАБ, «Письма римскому другу».

[5] Естественно, доктор, в отличие от читателя, цитату из «Бриллиантовой руки» узнать не может.

[6] Маша Клайн, мать Леонарда Коэна, уехала со своим отцом, раввином Соломоном Клайном, из Каунаса в США в 1927 году, чуть позже переехав в Монреаль, где вышла замуж.

Глава 2

Очнулся Иохель от вопля боцмана:

— Оттаскивай доктора быстрее! Осторожно, дебил, тащи его, как мамку свою тащил бы! Попробуй только уронить! Я тебя под эти ящики потом лично засуну!

Голова болела, будто в ней что-то взорвалось и перед глазами всё плыло. К горлу комком подкатывала тошнота, а левая кисть отдавала пульсирующей болью. Комок из горла рванул наружу и Иохель только успел повернуть голову, чтобы стошнило не на себя. Левая рука обо что-то ударилась и новая волна боли добавилась к головокружению, заставив его застонать. «Что ж так хреново?» — подумал Гляуберзонас и, словно услышав его, судьба, наконец, сжалилась и его опустили на какую-то ровную поверхность. Перед глазами возникло лицо боцмана Охрименко:

— Доктор, ты как? Слышишь меня?

— Слышу, Петя. Доклад, — ответил Иохель, удивившись, сколько усилий приходится приложить для того, чтобы сказать такую мелочь.

— Тебя ящиком ударило по голове и разбило пальцы на левой руке. Без сознания с минуту был. Сейчас…

— Не про меня доклад. Что с матросом? — перебил его Иохель, превозмогая новый приступ тошноты.

— Жив, сейчас ящик уберем, достанем, — ответил боцман.

— Жгут наложили?

— Нет, мы сначала…

— Охрименко, сначала жгут, обезболить, потом доставать! — необходимость делать привычную работу придала ему сил и голос стал увереннее. — Давай, быстрее, открывай чемодан!

В мелькающем свете фонариков Иохель увидел склонившегося к нему капитана.

— Что с Вами, товарищ Гляуберзонас?

— Матроса на берег, товарищ капитан. Его надо оперировать срочно. Да и я, наверное, не смогу быть полезен какое-то время. Похоже, у меня сотрясение мозга и не знаю, что там с рукой.

— Боцман, срочно носилки, доктора наверх. Матроса вытащить, потом тоже наверх. Подготовить шлюпку для перевозки раненых. Срочно связаться с портом, запросить помощь. Шевелитесь, боцман, не спите! — начал руководить спасательными работами капитан.

— Подождите нести, — вмешался в командный монолог доктор. — Сейчас достанем матроса, потом. Боцман, жгут нашел?

— Нашел, вот он, — боцман показал искомое и тут же гаркнул кому-то невидимому для доктора, — накладывай жгут, быстрее!

— Ампулу достань из коробочки с буквой «Н». Осторожно, не раздави. Кончик обломи. Шприц бери, в пергамент завернут.

— Шприц есть, набирать лекарство? — спросил боцман.

— Ты на занятиях спал, что ли? — спросил Иохель. — Набирай как учили. Набрал? Коли ему в плечо, можешь через робу даже, потом жгут накладывайте. Что-то мне совсем хреново…

— Вы почему доктору руку не перевязали?! — взревел капитан, посмотрев на левую кисть Иохеля. — Он у вас в крови сейчас плавать будет! Охрименко, ты чем здесь занимался? Давай пакет, я сам перевяжу! Не экипаж, а стадо сонных коров!

Будто сквозь туман доктор Гляуберзонас ощутил укол в свое плечо и как кто-то, бережно приподняв его левую кисть, бинтовал ее. Под продолжающиеся командные крики капитана и боцмана он закрыл глаза и отключился.

Очнулся он уже в шлюпке под покашливание мотора.

— Кто здесь? — спросил он у сидящего рядом с ним.

— Это я, Охрименко.

— Петя, слушай меня, — потянул он его за рукав.

Боцман наклонился к нему и почти приложил ухо к его рту.

— Петя, если со мной что случится… у меня в каюте возьмешь «Краткий курс» [1], красный переплет… ты знаешь… Половина твоя. Мою часть… Дашь матери в Арзамас телеграмму… Гайдара, пятнадцать, Мария Ароновна… пусть пришлет Синицына, ему отдашь…

— Всё сделаю, Моисеич, не беспокойся, — перебил его боцман.

— Спасибо, Петя, — прошептал Иохель и снова отключился.

* * *

Очнулся он уже днем, лежа в кровати под белоснежным покрывалом. Голова всё ещё кружилась, рука болела, но не так сильно, подняв ее, Иохель увидел повязку, скрывавшую подробности. Отсутствие качки значило, что он точно не на корабле. Справа скрипнуло и Иохель, скосив взгляд, увидел немолодую женщину в белом халате и накрахмаленном белом колпаке. Она что-то спросила по-французски, но языка Иохель не знал, а потому спросил единственное, что пришло в голову:

— Speak English?

Женщина что-то ответила и вышла из палаты. Отсутствовала она недолго, вернувшись в сопровождении седого мужчины в белом халате. Коллега, как сразу же понял Иохель, владел английским приблизительно на том же уровне, что и Гляуберзонас, но через некоторое время француз смог объяснить, что Иохелю пришлось удалить два с половиной пальца на левой кисти, рана чистая, есть сотрясение мозга. Матросу ампутировали правую ногу по середину бедра, но сейчас его состояние нормальное.

От полученных известий хотелось взвыть, но доктор собрался с силами и закончил этот разговор спокойно и поблагодарил коллегу за проделанную работу. Мысль о том, что он упустил в разговоре что-то важное, не давала ему покоя. Иохель понял, что надо было спросить, только когда доктор Тадье, как он представился, уже открывал дверь палаты.

— Wait a moment. Can you help me? — и, дождавшись утвердительного кивка доктора, продолжил: — Can you send the telegram? To friend of mine. It will pay of course [2].

Тадье достал записную книжку и вытащил из нагрудного кармана халата ручку.

— Address? — спросил он.

— Montreal, Canada, Belmont avenue, 450, Richard Daniels. Please write my name, hospital address and word «help». Nothing else. Please don’t tell nobody [3].

Доктор Тадье сказал «All right, I’ll do it» и ушел.

Иохель попытался оценить случившееся с ним. Ситуация выглядела отвратительно со всех сторон. Без большого и указательного пальцев в хирургии делать нечего, даже крючки держать не дадут [4]. Возвращаться на скорую и работать «извозчиком» после работы хирургом не было даже малейшего желания. Оставались, конечно, несерьезные, с точки зрения Гляуберзонаса, офтальмология, оториноларингология и всякая неврология, но он их даже не рассматривал, считая хуже скорой. Да и с пароходством тоже придется распрощаться. Хотелось напиться, но небольшое движение головой привело к новому приступу тошноты и головокружения, и он понял, что выпить не получится, даже если дадут.

* * *

Сухогруз ушел в Калининград на следующий день без доктора, простой позволить никто не мог. Вечером приехал какой-то чин из консульства, пробубнил про достоинство советского человека и необходимость противостоять провокациям и уехал, заставив подписать бумаги о пройденном инструктаже и оставив после себя газету «Правда» недельной давности. Газету Иохель пытался читать от скуки, но буквы расплывались перед глазами и начала сильнее болеть голова, так что он не узнал, чем живет родная страна.

Андрей появился через три дня. Наверное, руководство госпиталя очень обрадовалось его приезду, потому что сопровождала его такая свита, какой Иохель не видел и при обходах академиков [5]. Директор заведения лично нес корзину с фруктами и при этом посекундно заглядывал Андрею в глаза, для чего ему приходилось постоянно немного забегать вперед.

Милостиво выслушав доклад лечащего врача, легким движением руки Андрей выгнал свиту из палаты и только после этого обнял Иохеля.

— Как это тебя угораздило хоть? — спросил он.

— Да черт его знает как. Какие-то ящики сорвались, не закрепили их, что ли. Случилось что случилось. Хреново, но надо жить дальше, конечно, придется переучиваться, — несколько излишне бодро закончил последнюю фразу Иохель.

— Да ты никак жалеешь себя? Плакал уже, небось? — вкрадчивым голосом спросил Андрей. — А ты думал о тех, кому ты руки-ноги в своем медсанбате резал и санитара потом отправлял отрезанное в овраге прикапывать? Их сколько было? Сотни? Тысячи? Иохель, дружище, да тебе сорока нет еще [6], жизнь начинается только. Хрен с ними, с пальцами. Найдем тебе работу. Хочешь, у нас работать будешь? Документы сделаем, денег на жизнь заработаешь, симпатичную еврейскую барышню хороших кровей организуем. Нет, я серьезно, поехали со мной.

— Вот ты вроде умный, Андрей, а дурак. У меня семья там, мама, сестры, племянники. С ними что будет после того как я сбегу?

— Твой холодный труп для передачи советской власти мы организуем. Маму загодя предупредим, чтобы не переживала. Деньги есть, дружище, а что нельзя сделать за деньги, то можно сделать за большие деньги.

— Не всё решают деньги, Андрей. Маму мне в посылке никто не отправит. И сестер. Да, я их и раньше пару раз в год, может, видел, но я ведь знаю, что в любое время их увидеть смогу — и мне спокойнее.

— Знаешь, я тебя понимаю. Там еще, — кивнул Андрей в сторону окна, но Иохель понял, что он имеет в виду не пространство, а время, — слышал историю. Человек один жил в Союзе и просто бредил путешествиями, всем надоедал рассказами о дальних странах, в которых он хотел бы побывать. Потом, в семидесятые, евреев потихоньку начали выпускать и парень этот уехал в Англию. А там сел в своем условном Ланкастершире и никуда не ездит. Знакомый его и спрашивает, как же так, ты мечтал о путешествиях, а сейчас на месте сидишь, вон, даже в Лондон в гости никак не выберешься. Парень ответил, мол, ездить не обязательно, ему достаточно знать, что у него есть возможность [7].

— Ну вот, а ты говоришь — мой труп подсунуть. Не, я домой поеду. Что делать, придумаю. Антисемитизм когда-нибудь закончится, советская власть на другое отвлечется. Кстати, что ты такого им дал, этим жлобам больничным, что они вокруг тебя пляски устроили? — спросил Иохель, вспомнив помпезное появление Андрея в палате.

Прижимистость французов поразила даже видавшего виды Иохеля. Анекдоты про жадноватых шотландцев и скуповатых евреев тут рассказывать было некому.

— Да ну, ерунда, на три месяца перевязку им бесплатно поставил. У нас все равно некондиция получилась, утилизировать собирались, а эти даже за такое из штанов выпрыгивают. Ладно, давай я тебя фруктами кормить буду.

Иохелю стало легче от того, что есть хоть с кем-то поговорить. Голова почти не кружилась и рана на кисти не беспокоила. Излучавший оптимизм Андрей, казалось, передал ему частицу своего настроения.

— Всё, пойду, ты уже спишь, — сказал ему Андрей, когда Иохель чуть не вывихнул челюсть, зевая. — Спи давай. Кажется, у меня появилась идея, чем тебе заняться в будущем. Завтра расскажу. Надеюсь, тебе понравится.

* * *

Утром Андрей пришел после завтрака, принес еще фруктов и еды из ресторана.

— Организовал тебе русскоговорящую сиделку. Пока тебе читать нельзя, это будет делать она. Придет после обеда. Но это ерунда всё. Слушай, что я придумал, — Андрей, очевидно, сам вдохновленный придуманной им идеей, вскочил со стула и начал ходить по палате. — Что ты скажешь, Иохель, если я тебе предложу то, чем в Советском Союзе еще никто не занимался?

— Начало интересное, лишь бы за это в тюрьму не посадили. А чем?

— Один американец, Милтон Эриксон, лет десять назад придумал совершенно новый метод психотерапии [8]. Он не вводит никого в сон, но при этом может внушить или заставить говорить. Милтон замечательный парень, я с ним встречался как-то. В детстве он переболел полиомиелитом, научился ходить потом сам. Иохель, Эриксон будет признан одним из величайших психотерапевтов за всю историю медицины. Его метод получит всемирное признание. Метод в его честь назовут эриксонианским гипнозом. Это будут использовать не только врачи, но и политики, и продавцы, да и не только. Правда, эти совсем не для пользы. Даже если ты не станешь практикующим психотерапевтом, это очень сильно поможет в жизни.

— Это психология какая-то? — уточнил Иохель.

— Правильнее сказать — психотерапия.

— Пусть так. Но я правильно понял, что все эти глаголы в будущем времени значат, что книги еще не написаны, методика сырая, учителей, кроме этого Милтона, нет? — спросил Иохель. — Не подумай, что я капризничаю, идея стать первым хорошая, но я должен знать, что меня ждет. Понимаешь, нельзя научиться чему-то по научно-популярной литературе. Нужна литература для профессионалов. Чем больше, тем лучше. А пока это остается только увлекательным рассказом.

Андрей недолго подумал, потом сказал:

— Литература есть. На русском и английском. На английском больше. Мы тебе всё переплетем в обложки какого-нибудь занудства типа «Капитала». Будет тебе методика. Ты только учись, не отказывайся.

* * *

Сиделка, как и говорил Андрей, пришла после обеда. Высокая, с красивой осанкой женщина лет шестидесяти, несмотря на августовскую жару, одетая в темное шерстяное платье, зашла в палату, не здороваясь, поставила на подоконник будильник и сказала:

— Меня зовут Ирина Александровна. Я буду читать три часа. Меня не перебивать, — после чего пододвинула стул чуть ближе к кровати и достала книгу. — Гайто Газданов. Вечер у Клэр.

Книгу Иохель видел когда-то давно, еще до советской власти, в книжном магазине в Каунасе, но не читал.

Ирина Александровна, наверное, в прошлом была актрисой. Читала она хорошо поставленным голосом, эмоционально, и история мальчишки, который пошел воевать за белых только потому, что те проигрывали, а потом десять лет искавшего свою любовь, Иохелю понравилась. Впрочем, дослушать книгу не получилось: ровно через три часа чтица встала, положив закладку, закрыла книгу, засунула ее вместе с будильником в сумку и ушла, сообщив, что будет завтра в два пополудни.

Вечером пришел Андрей и сообщил, что ему надо уезжать.

— Ты, главное, не опускай руки, — сказал он Иохелю, прощаясь. — Начнешь заниматься, а там всё устроится. Книги тебе в Арзамас, матери передадут. Сиделку я оплатил, будет читать, пока не уедешь. Фрукты и еда тебе и матросику этому будут.

— Спасибо, Андрей, за всё, и тут раскиснуть не дал, и на будущее надежду вселил. Удачи тебе.

Иохель потом долго ломал голову, зачем человек, с которым он встречался всего несколько раз, перелетел океан для того, чтобы ему помочь, но никакого логичного объяснения найти не смог.

* * *

Ирина Александровна приходила каждый день, в одно и то же время, отчитывала свои три часа и уходила. Платье у нее, похоже, было единственным, потому что в других она не появлялась и для Иохеля оставалось загадкой, когда она умудряется его стирать и гладить. Ни на один вопрос, заданный ей, она не ответила, что читать, всегда решала сама, но ее выбор Иохелю всегда нравился. Так доктор услышал Сирина («Защита Лужина» и «Приглашение на казнь»), еще одну книгу Газданова («Призрак Александра Вольфа») и, единственное отступление от русской литературы, «Лунный камень» Уилки Коллинза.