Врата в рай

Не знаю, куда меня привели. Похоже, в какую-то большую комнату. Я чувствовал, что там были еще какие-то люди. Слышал, как они дышат. Слышал сдерживаемые всхлипывания, словно один из рабов вот-вот разрыдается. Я понял, что это рабыня.

Итак, нас всех перемешали — мужчин и женщин, как они и говорили. Но я не мог себе этого представить. И всхлипы плачущей женщины меня смутили. Вероятно, я чувствовал свое бессилие, так как не мог ее защитить. Или мне просто было мучительно сознавать, что я страдал точно так же, как она. Только молча. Не знаю. Не могу сказать.

Я ненавидел повязку на глазах. И ничего не мог с собой сделать. Я попытался потереться лицом о предплечье, чтобы стащить ее. Бесполезно.

И мне пришлось заставить себя успокоиться. Тут, наверное, уже в сотый раз, у меня в голове пронеслась мысль, что Мартин, возможно, был прав и я совершил ужасную ошибку.

Подготовка в доме Мартина в Сан-Франциско — просто ничто по сравнению с этим. Как и непродолжительные вылазки за город, достаточно жуткие, но все же не до такой степени.

Но неожиданно с каким-то непередаваемо сильным, даже сладостным чувством облегчения я мысленно произнес: «Слишком поздно, Эллиот. Ты не можешь сказать: "Хватит, ребята! Пошли съедим по бифштексу и пропустим но кружке пива"». Я понял, что все кончено, так как все уже началось. И это прекрасно. Как и предупреждал Мартин, здесь не шутят.

И тут я впервые с радостью осознал, что да, я действительно уже в игре. Я совершил непоправимое насилие над собственной жизнью, и это чувство кружило мне голову.

Доносившиеся до меня звуки, без сомнения, свидетельствовали о том, что комната заполняется новыми рабами. Я слышал шлепанье их босых ног и стук каблуков Хэндлеров. Я слышал стоны то тут, то там, скрип цепей, звяканье металлического кольца, соскользнувшего с крюка. Кожаные наручники крепко стягивали мне запястья.

Отовсюду раздавались слабые вздохи и стоны. Стонали мужчины и женщины. Мне даже показалось, что эти звуки прорываются сквозь кляп во рту.

Я был уверен, что совсем близко от меня кто-то — явно мужчина — пытается сбросить оковы, а еще кто-то грубым голосом, называя несчастного по имени, приказывает ему успокоиться и «вести себя хорошо». Уговаривает с интонациями типа «мне лучше знать». Затем щелканье бича — и протяжный стон. Потом я услышал звуки, сопровождающие настоящую экзекуцию, — такие острые, что я словно чувствовал чужие пальцы на своей коже. Меня сотрясала дрожь. Как ужасно, когда тебя вот так наказывают за плохое поведение. Совсем другое дело, когда унижают ради удовольствия другого человека, когда ты побеждаешь непривычную боль. Нет, здесь, в трюме яхты, наказание означало, что ты не выдержал экзамены, что ты плохой раб.

Порка, казалось, длилась целую вечность. Потом щелканье хлыста все ближе и ближе. Чьи-то стоны, сердитое ворчание. Я прямо-таки физически ощущал вокруг себя какое-то движение. И вот хлыст полоснул меня по бедрам, затем — по ягодицам, но я даже не вздрогнул и не издал ни звука.

Шли часы.

Руки и ноги нестерпимо болели. Я даже впал в легкое забытье, но, очнувшись, снова ощутил свою наготу и желание, тугим узлом свернувшееся внизу живота.

Так, снова придя в себя, я понял, что весь извиваюсь, пытаясь прикоснуться к другому телу — настолько острым был приступ желания, а затем — удар широким ремнем.

«Стой спокойно, Эллиот», — услышал я чей-то голос и ужасно смутился, поняв, что это тот самый молодой блондин с красивой улыбкой.

Потом я почувствовал прикосновение его большой прохладной ладони к своему телу, к тому месту, которое он только что ударил.

— Осталось всего шесть часов. Ты должен быть в самой лучшей форме, — сказал он, прижав палец к моим губам, как будто я осмелился заговорить.

Меня прошиб холодный пот. Не знаю, стоял ли он рядом или уже ушел. Конечно, было крайне неприятно понимать, что я не в лучшей форме, и все же я испытал неожиданно острое ощущение: сладостный спазм боли и одновременно наслаждения внизу живота.

Проснувшись в очередной раз, я догадался, что уже глубокая ночь. Мне подсказали это какие-то внутренние часы и мертвая тишина на судне, хотя даже не берусь сказать, слышал ли я раньше какие-то звуки на борту.

Просто сейчас стало тише. И все.

Непрошеные воспоминания о доме, тот последний уик-энд с отцом в Сономе, отблески огня в камине и отец за разделяющим нас зеленым сукном бильярдного стола, готовый объявить свой удар. Последний в этом сезоне дождь, омывающий окна с видом на оливково-зеленые холмы, и неожиданная вспышка протеста в моей душе, к сожалению, замешанного на злости.

«Думаешь, ты такой хитроумный, думаешь, можешь все предвидеть, понять малейшие движения души, проанализировать, оценить и предсказать ход развития каждой "фазы" еще до ее начала, подсовывая мне пособия по мастурбации, а еще журналы "Пентхаус" и "Плейбой", когда мне стукнуло четырнадцать, и парочку двухсотдолларовых девочек по вызову в Лас-Вегасе, когда мне исполнилось шестнадцать, — надо же, не одну, а целых, черт побери, двух девочек по вызову! А потом тот бордель, тот роскошный бордель в Танжере, полный черноглазых, улыбчивых маленьких мальчиков. Изощренная трепотня о полезности всего этого и о вредоносности взглядов моей матери, болтовня о том, что сначала было слово и слово это "плоть", рассуждения о поэзии широты взглядов. Ну вот, теперь мне надо тебе кое-что сказать — и это кое-что будет для тебя как серпом по яйцам, папочка. А знаешь ли ты, чего твой сын действительно хочет?»

«Ты, наверное, шутишь. Ты не можешь отправиться в такое место на два года!»

Когда я последний раз звонил ему, он заявил: «Ты не сделаешь этого. Я требую, чтобы ты сказал мне, кто эти люди. Я еду в Беркли прямо сейчас!»

«Оставь, папа. Пиши мне по нью-йоркскому адресу, который я тебе дал. Письма, конечно, будут вскрыты, но до меня дойдут. И пожалуйста, папа, без эффектных ходов типа нанять какого-нибудь Филипа Марлоу или Лью Арчера, чтобы выследить меня. Договорились?»

«Эллиот, ты ведь понимаешь, что я этого не допущу. Я могу поместить тебя в психбольницу в Напе. Ну зачем ты все это делаешь, Эллиот?!»

«Да ладно тебе, папа! Я делаю это для удовольствия. Ты сам говорил, что слово это "плоть", — совсем как девушки по вызову и арабские мальчики. Для удовольствия, простого и чистого, и это поможет мне долететь до Луны. И есть еще кое-что — то, что я даже не осмеливаюсь произнести вслух. Что-то, бередящее мне душу: жажда неведомого, отказ жить по ту сторону темного и раскаленного внутреннего мира, который скрывается за вполне приличным лицом, что каждый день смотрит на меня из зеркала. Это поможет отыскать дорогу — дорогу назад».

«Меня это пугает до мокрых штанов. Ты меня слышишь? Ближний Восток — это я еще могу допустить. Я помог тебе убраться из Сальвадора меньше чем через два часа после твоего звонка. Но это, Эллиот, этот секс-клуб, это место…»

«Папа, оно гораздо безопаснее Сальвадора. Там, куда я собираюсь, нет ни бомб, ни автоматов. Насилие "понарошку". Я всегда считал, что человек с таким извращенным умом, как у тебя, будет последним, кто…»

«Ты будешь слишком далеко!»

Слишком далеко?

«Папа, мы уже покинули атмосферу Земли. Мы как раз приземляемся на Луне».

Я понял, что уже утро, так как вокруг зашевелились люди. И уже час спустя судно действительно ожило. Двери открылись. Я услышал звук шагов, и кто-то снял мои связанные руки с крюка, затем освободил их от наручников. Мне приказали положить руки за голову.

«Ну снимите же наконец эту проклятую повязку с глаз!» — мысленно взмолился я. Меня толкнули вперед, и я почувствовал перед собой обнаженное тело другого человека. Я потерял равновесие, и кто-то поставил меня на ноги, а потом заставил сделать шаг назад.

Я просто сходил с ума. Мне не терпелось собственноручно сорвать с лица эту чертову повязку. Но время уже пришло, и я не собирался проявлять слабость. Сердце колотилось как сумасшедшее. В голове не было ни одной мысли. Тут неожиданно я снова почувствовал на себе чьи-то сильные руки и моментально напрягся. Кто-то перетянул мне основание члена кожаным ремешком. Затем мне подняли яйца и выставили их вперед, крепко затянув болтавшуюся, как тряпочка, мошонку.

И когда мне уже стало казаться, что я вот-вот свихнусь, с моих глаз наконец сдернули повязку.

От яркого света я даже на секунду зажмурился. Затем я увидел узкий коридор впереди и металлическую лестницу. которая вела на палубу, залитую слепящим солнцем.

На палубе было очень шумно. Крики, разговоры, даже смех. Я заметил женщину, а рядом с ней хэндлера, который вел ее на поводке по направлению к лестнице. Это была рабыня с огненно-рыжими волосами, легким облаком окутывавшими ее плечи. Нагота рабыни буквально парализовала меня, но не успел я опомниться, как она быстро-быстро вскарабкалась по лестнице и исчезла в лучах солнца. Я никогда не мог решить для себя, кто кажется более нагим в связанном виде — мужчина или женщина. Но сейчас один взгляд на эти полные женские бедра и тонкую талию привел меня в неистовство.

Потом толпа рабов ринулась вперед.

Я почувствовал, как меня толкнули в спину и стеганули плетью. Я увидел своего блондина еще до того, как тот открыл рот, чтобы произнести:

На верхнюю палубу, Эллиот. Руки за голову.

Взобравшись наконец на лестницу, я услышал команду: «Глаза вниз! Вперед!» И все же я успел заметить лазурную воду и ослепительно белый берег.

Остров предстал передо мной во всем своем великолепии. Раскидистые низкие деревья, белоснежные оштукатуренные стены, увитые розами, и бесконечные террасы — одна над другой, как висячие вавилонские сады. И вдруг, насколько хватало глаз, изумрудная тропическая зелень с яркими вкраплениями бугенвиллеи. И все это наяву, а не во сне. Ком у меня в горле вдруг затвердел, превратившись в камень.

Я сразу же вспомнил то, о чем столько раз предупреждал меня Мартин: никто не в состоянии подготовить тебя к встрече с системой, отлаженной так хорошо, как эта. Можно было знать о ней все по рассказам других, но первое знакомство становилось настоящим потрясением.

Отрывистые команды следовали одна за другой.

Рабы бежали по палубе, а затем вниз по широким сходням. Совершенные тела, мускулы, перекатывающиеся от напряжения, разлетающиеся волосы, горделивое покачивание женских бедер и, наоборот, стремительный, мощный мужской шаг.

Я не мог принять все происходящее, но был не в силах сопротивляться. И на секунду я даже засомневался. Нет, не в реальности всего происходящего. Я засомневался в реальности того, что было со мной раньше. Спустившись вместе с остальными по сходням, я неожиданно понял, что вся моя хорошо налаженная жизнь была просто иллюзией и я всегда был таким. Не могу объяснить, насколько безгранично было это чувство реальности. Да, я всегда был таким.

И я должен был держаться остальных, делать все, что мне скажут. Тут снова, как черт из табакерки, появился белокурый парень (у меня даже чуть было не вырвалось: «Это опять ты, маленький сукин сын!») и почти ласково стегнул меня хлыстом.

— Прощай, Эллиот, — дружелюбно сказал он. — Желаю хорошо провести время в Клубе!

Я одарил его своей самой злобной улыбкой, стараясь казаться уверенным, хотя на самом деле слегка растерялся. Спускаясь по сходням, я любовался увитыми виноградом стенами, бесконечным каскадом террас и голубым куполом неподвижного неба.

На извилистую тропу рабов загонял хлыстом уже другой сильный молодой хэндлер. Мне ничего не оставалось. как пробежать вместе с остальными мимо него, получив свою порцию ударов.

Хэндлер нетерпеливо покрикивал на нас, чтобы мы пошевеливались. И я вдруг удивился, почему мы его слушаемся, почему так важно выполнять его приказания. Я хочу сказать, что нас всех привезли сюда ради развлечения тысяч людей, сидящих на террасах. Так почему бы не доставить им еще большего удовольствия? Удовольствия увидеть, как оступившегося выдергивают из толпы рабов, чтобы примерно наказать. Но если кто-нибудь и может споткнуться, то только не я.

«Вот в чем гениальность системы — подумал я. — Я хочу угодить им. Мы не только ведем себя как рабы, но и думаем теперь как рабы».

4.

Лиза. Любовь с первого взгляда

Стояла одуряющая жара, и кругом было столько народу, что гул голосов был слышен даже в пустом коридоре, по которому я шла в свою комнату.

У меня уже не оставалось времени ни на глоток спиртного, ни на прогулку по саду, ни на то, чтобы посмотреть на новых рабов.

Они будут в зале уже через час, а я даже не успела заглянуть в их досье.

Личное дело каждого раба содержало его подробное описание, биографию, комментарии, а также фотографии во всех ракурсах, и я привыкла уделять личным делам не меньше внимания, чем самим рабам.

Открыв дверь, я сразу же увидела Диану, которая ждала меня в комнате. Никаких украшении, волосы распущены — именно такой она нравилась мне больше всего. Некоторые инструкторы считают, что изящные украшения только подчеркивают наготу раба. Но я с этим не согласна.

В комнатах с толстыми шерстяными коврами, старинными бархатными шторами и всеми этими маленькими достижениями цивилизации обнаженный раб — словно яркое пламя.

В окружении темных струящихся драпировок, видеоэкранов и низкой резной мебели Диана казались неким загадочным животным, каким может быть только животное по имени «человек».

Но помести ее в смело декорированную комнату типа моей — с гаитянскими картинами, пышным папоротником в горшках, первобытной каменной скульптурой, и вы получите нечто такое сочное и зрелое, что почувствуете запах благовоний там, где их и нет вовсе, и сразу же ощутите соленый, с дымком, вкус плоти.

Ничто не может сравниться с тем первым мгновением, когда я открываю дверь и вижу — причем не важно, скольких других я навидалась в садах и залах, — эти тяжелые покачивающиеся груди и влажный треугольник волос на лобке любимой рабыни, которая ждет моей команды.

Диана походила на танцовщицу, томную и холеную. Ее белоснежные волосы плащом покрывали изящные плечи и спину. А вот черты лица, наоборот, были четкими, хорошо очерченными.

Пухлые, словно надутые, губы и большие, круглые, удивительно живые глаза. Но что меня действительно покорило в ней, так это французский акцепт. Я пыталась понять, почему он так меня волнует, попыталась привыкнуть к нему. Но это одно из не поддающихся определению ценных качеств Дианы, которое всегда будет при ней.

Я не могла позволить себе обнять ее и поцеловать. У меня попросту не было времени: на письменном столе рядом с компьютером громоздилась внушительная стопка папок с личными делами. Конечно, все данные были в компьютере, но мне нравилось держать в руках фотографии и распечатанные экземпляры. Я всегда заказывала папки, как бы примитивно это ни выглядело.

— Дорогая, открой окно, — сказала я.

— Да, Лиза.

Бомбейский джин уже ждал меня, а еще стакан с кубиками льда и нарезанный лайм. Бомбейский единственный сорт джина, который я могу пить, и я всегда пью его именно так.

Краем глаза я следила за ловкими, почти кошачьими движениями Дианы, за плавными жестами ее длинных рук, за ее почти любовным прикосновениям даже к шнуру, стягивающему тяжелые пурпурные шторы.

Три года она жила, если можно так выразиться, в этих стенах. Раз в год она брала шестинедельный отпуск и исчезала. И, надо признаться, я всегда гадала, куда она едет, что сейчас делает, как выглядит. Мне говорили, что члены Клуба предлагали ей сниматься в кино, предлагали ей руку и сердце, предлагали поездки в самые роскошные и экзотические места.

Но здесь такие предложения рабам — самое обычное дело. Вот почему мы и подписываем с ними контракт на определенный срок и щедро платим.

Однажды я видела, как Диана, уже одетая для поездки, шла под руку с другой рабыней к ожидавшему ее самолету. Говорили, что пять наших девушек снимают замок в Швейцарских Альпах. И Диана уже была экипирована по-зимнему: в пальто, отороченное белым мехом, и белую меховую шапку. Она вдруг сразу стала похожа на русскую, на огромную балерину, подавляющую своим ростом. И двигалась она стремительно, размашисто шагая по летному полю. Подбородок поднят, ее миленький французский ротик, словно созданный для поцелуев, слегка приоткрыт.

Но я не знаю такую Диану. Я знаю только обнаженную услужливую рабыню, которая всегда рядом со мной — и днем и ночью. Она идеал, если такое возможно, и я нередко твердила это ей в тишине ночи.

Сквозь французские окна в комнату проникал солнечный свет, а покрытые листьями огромные ветви калифорнийского перечного дерева как вуалью закрывали от меня синеву ясного летнего неба. Со стороны сада долетел легкий порыв ветра, уносящего на юг клочья облаков.

Диана присела рядом со мной, и я наклонилась, чтобы скользнуть пальцами по ее грудям — идеальным грудям, не слишком большим, не слишком маленьким, — и почувствовала ее молчаливую готовность. Об этом говорила ней ее поза. Она сидела именно так, как я люблю: наклонившись, ягодицы на пятках. Об этом говорили и ее повлажневшие глаза.

— Налей мне, — приказала я и, прежде чем углубиться в досье, спросила: — Ты хорошо себя вела без меня?

— Да, Лиза. Я старалась всем угодить, — ответила Диана.

Я взяла у нее стакан, с трудом дождалась, пока джин охладится, и сделала большой глоток, почувствовав, как в груди разливается приятное тепло.

Диана, совсем как кошка, свернулась клубком, готовая в любую минуту вскочить и броситься мне на шею. Устоять было почти невозможно, но я еще не успела перестроиться после отпуска, не отошла от всех волнений и переживаний. Мне казалось, что я еще там.

Однако я справилась и жестом показала ей, что все в порядке. И тогда, опустившись на колени, она прижалась ко мне — воплощенная нежность, — а я наклонилась и поцеловала ее в полураскрытые губы. И сразу же поняла, что ее постепенно начинает переполнять желание. Она, словно предлагая себя, раскрывала передо мной свою наготу.

Неужели Диана почувствовала мою скованность? Когда я выпустила ее из объятий, она нахмурилась и надула губы.

— Мне сейчас некогда, — прошептала я.

Говорить это было совсем не обязательно. Она была хорошо натренирована, как и любой мой раб. Но мы испытывали друг к другу такую нежность, и нежность эта возбуждала ее так же сильно, как и моя отстраненность, всегда вызывавшая у нее слезы на глазах.

Я повернулась к экрану компьютера и стала быстро выстукивать на клавиатуре предварительный отчет. По экрану побежала мерцающая цепочка зеленых букв. Пятьдесят новых рабов. Эта цифра меня потрясла.

Тридцать из них были приобретены на аукционе, но двадцать — на стороне. И все контракты на два года! Итак, наши новые правила и инструкции заработали. Я не ожидала, что это случится так быстро. Думала, что мы опять будем иметь дело с контрактниками на полгода, максимум на год. которых придется отпускать именно тогда, когда они будут в самом расцвете. На самом деле, чтобы обучить раба и получить отдачу от вложенных в него или в нее денег, нам необходимо два года. Но многие к этому просто не готовы.

Теперь пора взяться за досье. На обороте каждой папки была приклеена фотография раба. Я быстро пролистала несколько дел. Сразу же откинула шесть, семь, десять из них. Все, конечно, очень красивы, и кто-нибудь наверняка полюбит их и будет с удовольствием мучить. Только не я.

Но вот совершенно роскошная женщина, с копной вьющихся волос и продолговатым лицом типичной американки.

Я медленно высвободилась из объятий Дианы, велев ей обнять меня за талию. Я почувствовала рядом с собой ее восхитительную тяжесть, ее лоб, упирающийся мне в живот, и свободной рукой погладила ее по голове. Она вся дрожала. Она всегда ревновала меня к новым рабам. Груди ее на ощупь были очень горячими. Я почти слышала, как бьется ее сердце.

— Ты скучала по мне? — спросила я.

— Безумно, — ответила она.

«Китти Кантвелл», — вспомнила я имя заинтересовавшей меня рабыни. Согласно медицинской карте, она была высокой: пять футов шесть дюймов (забавно будет ее выводить!). Прекрасный ай-кью. Степень магистра по журналистике. Обозреватель погоды на телевидении в Лос-Анджелесе, ведущая ток-шоу в Сан-Франциско, тренировалась в частном клубе в Бел-Эйр под руководством парижанки по имени Елена Гифнер. Я не знала эту Гифнер как инструктора, но через нее прошло несколько неплохих сделок. Я еще раз взглянула на фотографию.

— Тебя заставляли работать? — спросила я.

Уезжая, я дала разрешение использовать Диану для работы в Клубе. Ей это было необходимо, чтобы не терять формы.

— Да, Лиза, — ответила она упавшим голосом.