Помоги проекту - поделись книгой:
И. Б. Шишкин
У СТЕН ВЕЛИКОЙ НАМАЗГИ
© Главная редакция восточной литературы
издательства «Наука», 1977.
Открытие пяти тысячелетий
На юге Туркмении, зажатая между Копетдагом и Каракумами, тянется узкая полоса плодородных земель, орошаемых речушками и ручьями, стекающими с гор. Эта подгорная полоса поражает не только своим контрастом с выжженными солнцем Каракумами, но и обилием исторических памятников, относящихся к самым различным эпохам.
В самом деле, когда едешь на машине вдоль Копет-дага, постоянно встречаешь то небольшие, высотой 1,5–2 м, холмики, образовавшиеся на месте поселений древних земледельцев эпохи неолита; то гигантские холмы в 10–20 м высотой — остатки первых городов бронзового века; то античные усадьбы или средневековые караван-сараи. Здесь можно увидеть руины как отдельных поселений, так и целых оазисов эпохи бронзы и времен Ахеменидов. Высокие сасанидские крепости соседствуют с мусульманскими мечетями и мавзолеями…
Подойдя к одному из этих исторических памятников, можно найти бусину из полудрагоценного камня, выточенную 4–5 тыс. лет назад; обломок сосуда любой эпохи, начиная с VI тысячелетия до н. э.; наконечник стрелы из бронзы или железа; греко-бактрийскую или арабскую монету, а то и терракотовую женскую статуэтку, созданную неизвестным мастером бронзового века.
А ведь еще совсем недавно, когда подавляющее большинство исторических памятников Прикопетдагской подгорной полосы не было исследовано, история Южного Туркменистана начиналась не с каменного века, а с вторжения в Среднюю Азию персидского царя Кира, т. е. с VI в. до н. э. Когда мы говорим «совсем недавно», то имеем в виду дореволюционную эпоху. Чтобы нагляднее представить себе ту глубочайшую пропасть, которая отделяет наши знания по истории Средней Азии от знаний начала XX в., обратимся к одному надежному источнику, связанному с именем П. П. Семенова-Тян-Шанского.
Этот удивительно талантливый человек был не только выдающимся путешественником и географом, статистиком и ботаником, геологом и энтомологом, общественным и государственным деятелем, не только вдохновителем и организатором многочисленных экспедиций, в корне изменивших прежние представления об Азии, он был еще и замечательным редактором. П. П. Семенов-Тян-Шанский редактировал многотомную «Живописную Россию», выпустил в свет пять томов «Географическо-статистического словаря Российской империи», и, наконец, он же, вместе с акад. В. И. Ламанским, руководил таким во многом непревзойденным до сих пор изданием, как «Россия. Полное географическое описание нашего отечества». Среди вышедших томов (издание осталось незавершенным) есть и том, посвященный Средней Азии, — «Туркестанский край» В. И. Масальского. На эту хорошо написанную, добротно сделанную, точную и полную для своего времени сводную работу мы еще не раз будем ссылаться.
«Туркестанский край» состоит из трех частей (отделов): «Природа», «Население», «Замечательные населенные места и местности». Одна из глав отдела «Население» посвящена истории Средней Азии. В этой главе В. И. Масальский собрал все, что было известно об истории данного региона к моменту выхода книги.
«История Туркестана, — справедливо отмечал автор, — представляет глубокий, захватывающий интерес. Немногие страны испытали столько превратностей судьбы, столько войн, нашествий, кровавых смут и усобиц, как Средняя Азия… Судьбы Средней Азии представляют, однако, выдающийся интерес не только трагизмом происходивших здесь событий, но и важностью их для истории всей человеческой культуры»{1}. С чего же начинается история этого региона? «Первым крупным и вполне достоверным историческим событием в жизни Средней Азии было завоевание ея основателем персидской монархии Киром…»{2}.
Му
Итак, к 1913 г. из эпохи до ахеменидского нашествия было известно о «нескольких сомнительных находках каменных орудий» и кое-что о какой-то странной культуре Анау.
Более того, даже сами памятники домусульманского времени в своем большинстве не попали в поле зрения ученых. Те же, которые уже были зафиксированы историками, характеризовались примерно так, как описывает В. И. Масальский Кара-депе (у станции Артык): это «огромный курган, насыпанный, по преданию, более тысячи лет тому назад»{5}. И это все, что знали в начале нашего века о поселении эпохи энеолита, которое не просто богато, а прямо-таки насыщено предметами материальной культуры. К тому же все в этой фразе о Кара-депе, кроме определения «огромный», неверно: это не курган, никто здесь холм специально не насыпал, да и возник он не тысячу лет назад, а гораздо раньше…
За время, прошедшее после выхода в свет «Туркестанского края», наши знания об истории Средней Азии не только резко возросли в количественном отношении— они стали качественно иными. Дело в том, что мы впервые получили сведения о целых эпохах в жизни среднеазиатских народов, о неведомых доселе культурах, городах и государствах. Все это дало возможность представить историю Средней Азии не в виде отдельных фрагментов, а как связное целое. Кроме того, исследования советских археологов, историков, лингвистов, антропологов, географов, искусствоведов, проводившиеся в особенно широких масштабах с начала 50-х годов XX в., позволили удлинить историю этого региона на многие тысячелетия. В частности, стало возможным реконструировать и культуру древних земледельцев Южного Туркменистана, существовавшую с VI до начала I тысячелетия до н. э., т. е. в течение пяти тысяч лет!
Но для того чтобы получить подобные результаты, советским ученым пришлось проделать огромную работу. Прежде всего нужно было выявить и нанести на карту если не все, то, во всяком случае, возможно большее количество исторических памятников. Затем следовало провести раскопки[1]. Причем одни памятники оказались к настоящему времени раскопанными полностью, другие — частично, а на третьих удалось лишь заложить разведочные шурфы. Гигантскую массу нового материала, добытого археологами, требовалось систематизировать, определить, к какому времени относится тот или иной предмет, а нередко — просто понять, что вообще найдено. Не менее важно было разобраться во взаимосвязях отдельных комплексов материальной культуры каждого памятника, а также установить их между всеми комплексами всех памятников. Нужно было, наконец, просто описать находки и опубликовать их…
Легко сказать «просто», но ведь описание, классификация любой найденной «мелочи» — это тоже труд, нередко однообразный и утомительный. Когда же первичная, так сказать, черновая работа была проделана, на очередь стали вопросы реконструкции хозяйства, быта, общественных отношений и, наконец, контактов древних земледельцев Южного Туркменистана с другими народами Древнего Востока. Важно было также определить место культуры южнотуркменистанских земледельцев в общей истории человечества.
Естественно, что работа эта далека от завершения: не все еще раскопано, не все опубликовано, не все понято, — но и уже известные нам результаты поражают воображение.
Ныне мы знаем, например (причем не менее «достоверно», чем о походе царя Кира), о занятиях джейтунцев в VI тысячелетии до н. э., о планировке их домов и поселков; о переселении племен на рубеже IV–III тысячелетий до н. э. и об антропологическом составе населения Южного Туркменистана в ту эпоху; знаем мы и о том, как изменялась техника изготовления посуды, как менялись ее формы и росписи на сосудах. Ныне известно, в какие игрушки играли дети намазгинцев и как менялись женские прически, столь же подверженные моде, как и в наше время; мы знаем о первых каналах и первых городах, о возникновении ремесла и появлении классовых различий, о верованиях этих людей и о многом, многом другом…
О древних земледельцах Южного Туркменистана и рассказывается в этой книге. В ней повествуется о седом Джейтуне и поселении живописцев — Песседжике, о великой Намазге и великолепном Кара-депе, о созвездии Геоксюров и городе золотого быка — Алтыне…
Это книга о тех, кто создал одну из замечательнейших культур нашей страны, и о тех, кто открыл ее для нас с вами.
Первые земледельцы
и первые живописцы
Раскопками последних десятилетий установлено, что в эпоху новокаменного века (неолита), в VI тысячелетии до н. э., в подгорной полосе Копетдага возникла культура древних земледельцев, существовавшая затем и в медно-каменном веке (энеолите), и в эпоху бронзы — в течение примерно 5 тыс. лет! Назвали эту культуру джейтунской — по имени типичного, тщательно исследованного поселения Джейтун, расположенного недалеко от Ашхабада. Так как памятники предыдущей эпохи — мезолита (среднекаменного века) — здесь не найдены, остается предполагать, что предки джейтунцев пришли откуда-то в эти места.
Откуда же? И чем они занимались до того, как стали здесь, между Копетдагом и Каракумами, создавать поселки, сеять ячмень и пшеницу, разводить овец и коз, поклоняться богине плодородия?
Как ни обидно, но ответов на эти вопросы нет, и мы поэтому не можем решить многие важные проблемы, например узнать истоки джейтунской культуры, выяснить некоторые аспекты происхождения культурных растений и домашних животных. Но, не имея возможности получить, если можно так сказать, прямые ответы на интересующие нас вопросы, мы все же кое-что узнаем, познакомившись с жизнью тех племен, которые в мезолите (X–VII тысячелетия до н. э.) жили совсем недалеко от джейтунцев — у берегов Каспийского моря.
О прикаспийском мезолите узнали сравнительно недавно, и большая заслуга в его изучении принадлежит А. П. Окладникову. Этот энергичный археолог и неутомимый путешественник за многие годы своей деятельности провел полевые исследования на огромных пространствах Сибири и Дальнего Востока, Средней Азии и Монголии. Он открыл удивительные наскальные изображения на берегах Лены и Ангары, написал интереснейшие книги о своих путешествиях и исследованиях, был избран академиком и стал заслуженным деятелем науки трех республик — Российской, Якутской и Бурятской. Но все это было потом, а тогда, 25 октября 1947 г., когда А. П. Окладников подходил к пещере Джебел, расположенной в 3–4 км от станции Джебел Ашхабадской железной дороги, он был прежде всего и больше всего известен своим открытием остатков неандертальца в пещере Тешик-Таш в Узбекистане (1938 г.).
А. П. Окладников принадлежит к тому типу археологов, которые непременно что-нибудь находят, где бы они ни появились (правда, можно сказать и иначе: они начинают раскопки только там, где можно что-либо найти). Так было и на этот раз: при первом же посещении пещеры Джебел Окладников установил, что в ней «имеются относительно мощные отложения, в которых находятся следы деятельности людей, пользовавшихся каменными орудиями…»{6} И. Окладников раскопал эту пещеру целиком, хотя и не во время первого посещения, а несколько позже, в 1949–1950 гг.
Раскопки показали, что в мезолите и неолите здесь жили охотники и рыболовы, причем ловили они не морскую, а речную рыбу. Значит, где-то неподалеку протекала река. Так как поблизости от Джебела имеется только одно сухое русло, то это упрощает наши поиски: речь может идти лишь об Узбое. В таком случае остается предположить, что в мезолите Узбой был действующим водотоком.
Напомним, что Узбой — это ныне сухое русло, по которому в прошлые эпохи Амударья неоднократно сбрасывала часть своих вод в Каспийское море. Если посмотреть на карту, то можно увидеть, что Узбой вытекал из Сарыкамышской впадины (озера) и, обойдя с юга горы Большой Балхан, впадал в Каспий. Последний раз Узбой «работал» сравнительно недавно — в XV–XVI вв.; и сейчас в его долине можно видеть соленые и даже пресные озера, существующие за счет подземного питания.
Десять-двенадцать тысяч лет назад обитатели Джебела, подойдя к выходу из пещеры, видели перед собой не выжженную солнцем равнину с прорезающим ее сухим руслом, а широкую, полноводную реку, берега которой покрывали пойменные (тугайные) леса. Река изобиловала рыбой, и джебельцы в большом количестве употребляли в пищу сазанов и осетров. Но обитатели пещеры питались не только рыбой — не меньшую роль в их рационе играло мясо.
Это закономерно: раз была вода, то были и копытные, приходившие на водопой. И джебельцы в полной мере пользовались выгодами своего положения: судя по найденным костям, они добывали джейранов, куланов и диких быков; били (или каким-то способом ловили) птиц, преимущественно, видимо, водоплавающих; добывали также и пушных зверей — лисиц и каких-то диких кошек{7}. Вид последних, впрочем, определить не удалось (из-за плохой сохранности костей) даже такому мастеру в этой области, как зоолог В. И. Цалкнн, который много сделал для реконструкции животного мира Средней Азии в интересующее нас время.
Обилие диких копытных не должно нас удивлять: действующий Узбой — это не только вода, но и пастбища. Около самой воды тянулись тугайные леса, дальше от реки, там, где для деревьев уже не хватало влаги, шла полоса сухолюбивых кустарников, а еще дальше начиналась степь, постепенно переходившая в пустыню. Словом, в районе Узбоя в те далекие от нас времена можно было наблюдать ту же гамму растительных сообществ, которую мы и сейчас видим, скажем, на берегах Сырдарьи.
Однако обилие пастбищ могло объясняться не только наличием в Узбое воды, но и несколько более прохладным и влажным климатом того времени.
Сейчас местность вокруг Большого Балхана и по восточному побережью Каспия — типичная пустыня. А в X–VII тысячелетиях до н. э.? Тут мнения специалистов расходятся, хотя и не столь сильно, как кажется некоторым из них.
Палеогеограф Г. Н. Лисицына, непременный участник экспедиций, изучающих культуру древних земледельцев Южной Туркмении, работает над реконструкцией той природной среды, которая их окружала. Она считает, что в мезолите климат Прикаспия в целом мало чем отличался от современного{8}. Засушливый климат, близкий к существующему, полагает Г. Н. Лисицына, установился примерно 15 тыс. лет назад. В последующем если климатические колебания и происходили, то «были столь незначительными, что не находили своего отражения в растительном и животном мире»{9}. Она вполне обоснованно указывает на тот факт, что состав растительности не отличался от современного и на территории Туркмении обитали те же животные, что и в наши дни.
Другие авторы полагают, что колебания климата были более значительными. По их мнению, в эпоху палеолита в ряде районов Средней Азии «установился относительно влажный климат»; в VI–III тысячелетиях до н. э. «отмечалось изменение климата в сторону большей влажности»{10}. Сторонники этой точки зрения вполне резонно указывают, что в то время в Каракумах и особенно в Кызылкумах, прямо посреди нынешней пустыни, существовали обширные стойбища, которые начинают пустеть на рубеже III–II тысячелетий до н. э. Только в Кызылкумах в последние годы обследовано около тысячи (!) пунктов и стоянок эпохи неолита. Поселения эти существовали, несомненно, у постоянных источников воды или у непересыхающих пресных водоемов. Уровень пресных вод был выше, а число озер больше, многие ныне соленые озера (например, Лявляканские) были в то время пресными.
Археолог А. В. Виноградов и географ Э. Д. Мамедов полагают, что в VII–III тысячелетиях до н. э. пустыни, видимо, были сдвинуты на юг па 700—1000 км по сравнению с их современными границами и значительную (если не большую) часть площади нынешних пустынных районов занимали в то время степи или сухие степи. Осадков выпадало больше — не 75—150 мм в год, как, скажем, на большей части Туркмении в наше время, а 250–450 мм; средняя температура июля была на 8–9° ниже, чем теперь в южной части Кызылкумов{11}. К этому можно добавить, что в то же время увлажнение климата отмечается и в Сахаре, которая представляла собой не пустыню, а саванну, кормившую многочисленные стада антилоп, слонов и жираф.
Не будем дольше задерживаться на этой дискуссии, ибо ученые, придерживающиеся различных точек зрения, в сущности, не столько противоречат друг другу, сколько говорят на разных языках примерно одно и то же. Прежде всего, налицо некоторая нечеткость в терминологии, выражающаяся в том, что смешиваются такие понятия, как «смена климата» и «колебания климата». Когда речь идет о коренном изменении климата, о смене одного климата другим, предполагается перестройка всего ландшафта, коренное изменение почв, растительности, животного мира. При колебаниях же климата происходит лишь некоторое потепление или похолодание, иссушение или увлажнение, не вызывающее, однако, коренных изменений ландшафта. Видимо, для Южной Туркмении в интересующие нас эпохи были характерны не смены, а именно колебания климата.
Однако даже если полностью согласиться с Г. Н. Лисицыной, то из этого нельзя вывести заключение о неправоте ее оппонентов. В самом деле, те «незначительные» колебания климата, о которых она говорит, могли иметь (и наверняка имели) огромные последствия для человека. Было, скажем, чуть-чуть холоднее, немного более влажно… Следовательно, богаче были пастбища, больше было копытных… Ко всему этому следует добавить и то обстоятельство, что в мезолите не существовало еще скотоводства вообще и кочевого скотоводства в частности. А раз так, то не было, естественно, и стравливания скотом пастбищ, превращения закрепленных песков в движущиеся, перевеваемые. Таким образом, в мезолите и неолите при том же в принципе засушливом климате в Средней Азии могла быть обстановка, напоминающая ту, о которой пишут А. В. Виноградов и Э. Д. Мамедов, даже при отсутствии коренных изменений климата.
Итак, примем за основу предположение, что природная среда, окружавшая джебельцев, была более благоприятна для человека, чем современная. Это настолько важное положение, что мы не раз еще будем вспоминать о нем, а сейчас вернемся к обитателям Джебела.
Каким способом ловили они рыбу, мы не знаем, но охотились, используя скорее всего лук и стрелы. Во всяком случае, А. П. Окладников нашел в пещере кремневые наконечники стрел различных типов. Кроме охоты и рыболовства джебельцы занимались сбором дикорастущих съедобных растений, прежде всего зерен злаков, о чем свидетельствуют найденные обломки зернотерок. А в неолите обитатели Джебела начали как будто бы заниматься и скотоводством. Об этом говорят находки костей овец и коз, которые, по определению В. И. Цалкина, с известной долей уверенности можно считать принадлежащими уже домашним животным.
Джебельцы обитали в пещерах вплоть до начала эпохи бронзы, т. е. в течение длительного времени (в неолите) сосуществовали с джейтунцами. Когда в предгорьях Копетдага люди уже создали довольно высокую земледельческую культуру, построили поселки, научились выделывать отличную посуду и покрывать стены святилищ фресками, обитатели Джебела обходились еще примитивной глиняной посудой, украшениями из морских раковин и так и не смогли перейти к земледелию. Знали ли они о своих соседях-земледельцах? Какова была последующая судьба обитателей пещеры? Этого мы не знаем…
Другие памятники мезолита Прикаспия — грот Кайлю (в 20 км от Красноводска), пещеры Дам-Дам-Чешме около Небит-Дага, а также североиранские памяти ники Гари-Камарбанд и Хоту. Обитатели этих пещер, так же как и джебельцы, были охотниками и собирателями; как и последние, они со временем стали приручать овец и коз (жители Гари-Камарбанда одомашнили козу уже в VII тысячелетии до н. э.).
А дальше? Дальше начинаются логические умозаключения, догадки и предположения, нередко противоречащие друг другу. И это понятно: не хватает материала по такому важному вопросу, как происхождение джейтунцев и их связь с прикаспийскими племенами.
Но прежде — о схеме: она ясна, бесспорна и состоит в следующем: в XI–VII тысячелетиях до н. э. в ряде районов Ближнего Востока складываются условия для перехода племен охотников и собирателей к земледелию и скотоводству. Они приручили, а затем и одомашнили диких баранов, козлов, быков, кабанов. В своих странствиях эти племена то и дело попадали в места, богатые дикорастущими злаками, прежде всего ячменем и пшеницей. Дело началось, естественно, со сбора зерен этих злаков, а кончилось их возделыванием, чем мы и занимаемся до настоящего времени. В общем, как догадывался еще Лукреций Кар:
Первый посева пример и образчик прививки деревьев
Был непосредственно дан природою, все создающей…
Уже в конце VI — первой половине V тысячелетия до н. э. у прикаспийских племен появляются глиняная посуда и топоры из полированного камня — предметы материальной культуры, характерные для неолита, а также серпы с кремневыми вкладышами.
Постепенно от сбора зерен дикорастущих злаков люди перешли к их возделыванию. Но это, естественно, было удобнее делать не на небольших, нередко труднодоступных горных плато, а в предгорьях, где есть обширные участки ровной поверхности, почва плодородна, достаточно воды и много солнца. Уйти дальше от гор было нельзя — там начиналась пустыня. К тому же селиться в предгорьях представлялось более выгодным, так как в горах был лес, который давал необходимый строительный материал.
Подводя итог своим многолетним исследованиям культуры древних земледельцев Южного Туркменистана, советский археолог В. М. Массон пишет, что в X–VII тысячелетиях до н. э. в целом ряде областей Передней Азии благодаря накоплению производственного опыта, высокой производительности орудий труда, общему культурному и хозяйственному развитию сложились предпосылки для перехода к новым видам хозяйства. «Вызревали условия для становления новой экономики, складывались реальные предпосылки для этого решающего скачка в истории человечества. Отражением этих процессов явилось образование ряда раннеземледельческих культур, складывавшихся на основе местных культурных традиций и, как правило, независимым друг от друга путем»{12}. Так человек от присвоения готовых продуктов — охоты, рыболовства и собирательства — перешел к производству продуктов, т. е. к земледелию и скотоводству.
Такова схема. И какие бы новые детали мы ни узнали, как бы ни расцвечивалась ее живая ткань, основы схемы вряд ли будут существенно изменяться. Но когда мы от нее пытаемся перейти к конкретному вопросу — происхождению джейтунцев, то, как уже говорилось, сталкиваемся с недостатком фактического материала.
В самом деле, вот культура джебельских охотников и рыболовов, а вот земледельческая культура джейтунцев. Есть ли между ними хоть что-то общее? Да, кое-что есть. Так, наблюдается несомненное сходство орудий, особенно изделий из кремня. Зато ничего (или почти ничего) общего нет между керамикой джебельцев и джейтунцев. С одной стороны, прослеживаются связи джейтунской культуры с мезолитическим комплексом Гари-Камарбанда, но, с другой — материала все же недостаточно, чтобы прямо, непосредственно связать джейтунцев с прикаспийским мезолитом, генетически вывести их из него.
«В целом, — предполагает В. М. Массон, — кремневый инвентарь Джейтуна и Джебела производит впечатление двух ветвей одного общего корня»{13}. Может быть, действительно джейтунцы, так сказать, не дети прикаспийцев, а их братья? То есть и джейтунцы, и известные нам племена прикаспийского мезолита произошли от кого-то третьего, кто нам еще неизвестен?
Пока ответа на этот вопрос еще нет, и мы можем утверждать лишь следующее: предки джейтунцев пришли откуда-то с гор, вероятно, с юга, ибо они имели домашних животных и семена культурных растений, пригодных для возделывания. Пустыня же никогда не была местом их первичной доместикации. Джейтунцы находились в каком-то родстве с мезолитическим населением Прикаспия, но в каком — мы не знаем. Зато сравнительно легко можно ответить на другой вопрос — почему предки джейтунцев обосновались в предгорьях Копетдага.
Начнем с настоящего — так, пожалуй, легче. И начнем, естественно, с Копетдага: ведь если бы его не было, то не было бы и подгорной полосы.
Копетдаг — это северная часть Туркмено-Хорасанских гор. В пределах СССР он протянулся на 650 км, достигая наибольшей высоты 2942 м (гора Ризе) и образуя ряд параллельных хребтов с крутыми, обрывистыми склонами; горы труднодоступны, прорезаны глубокими ущельями.
Осадков в Копетдаге больше, чем в других районах Туркмении: 300–500 мм в год. По мере подъема в горы пустыня сменяется сухой степью, а последняя — горными степями; выше 2200 м идут горные луга. На высотах свыше 1500 м можно видеть арчевые редколесья, в которых в виде примеси встречается невысокий клен туркменский. Арча (можжевельник туркменский) — дерево, достигающее 12–15, а иногда и 20 м в высоту, с бугристым, неровным стволом.
Особенно богата и разнообразна растительность в ущельях, по берегам ручьев. В густых зарослях встречаются шиповник и боярышник, ежевика и барбарис, кизильник и алыча, инжир и гранат, грецкий орех и дикий виноград, яблоня и клен, вяз и тополь.
Вдоль Копетдага протянулась та самая подгорная полоса — родина культуры древних земледельцев, которую туркменский географ А. Г. Бабаев не случайно назвал «благословенной»{14}. Особенно сильное впечатление она производит, когда смотришь на нее с вершины холма или, скажем, со стен древней Нисы — некогда одной из резиденций парфянских царей, называвшейся в те времена Митридатокертом.
…Позади — стена Копетдага, внизу, прямо перед нами, — цветущая, полная жизни равнина. Видны селения, сады и виноградники, поля, а дальше, у горизонта, — пески пустыни… Ослепительное солнце, южное, безоблачное небо; зеленая полоса предгорий; коричневато-желтоватый Копетдаг; желтая полоса Каракумов — поразительная гамма красок, запоминающаяся на всю жизнь.
Таковы впечатления. А что говорят географы?
Прикопетдагская подгорная полоса — это наклонная к северу равнина шириной от 5 до 20–40 км. На значительном протяжении она отделена от передового хребта Копетдага грядами холмов (баиров) высотой до 400 м. Осадков в подгорной полосе меньше, чем в горах, но больше, нежели в Каракумах. За год выпадает в среднем 228 мм (в Ашхабаде — 233 мм). Толщина снежного покрова всего 1–8 см. В Ашхабаде снег лежит в среднем 13 дней в году, но в отдельные годы его вообще не бывает. Средняя температура января +0,9 °C (наименьшая —26 °C), июля + 29,9 °C (наибольшая +48 °C); длительность безморозного периода — 230 дней; 1 кв. см поверхности получает здесь в течение года в среднем 160 больших калорий тепла, т. е. вдвое больше, чем в центральных районах европейской части СССР. Большая часть дождей выпадает в конце зимы и весной. Лето — пять месяцев сухой и жаркой погоды (май — сентябрь).
Прикопетдагская подгорная полоса орошается небольшими речками и ручьями, стекающими с гор. Они мелки и маловодны, но роль их в жизни человека, в особенности в истории становления производящего хозяйства, огромна. Воды в этих речках действительно мало: все копетдагские речушки, ручейки и родники, вместе взятые, имеют среднегодовой расход 12 куб. м воды в секунду, т. е. почти в 3 раза меньше, чем расход воды в Теджене у Пулихатуна (32 куб. м в секунду). А ведь Теджен — речка тоже не очень большая, по расходу воды она в 3 раза меньше Москвы-реки (109 куб. м в секунду).
Но, повторяем, роль копетдагских ручьев велика: они дают жизнь двум цветущим оазисам — Ахалскому (западная часть подгорной равнины) и Атекскому (ее восточная часть). Все они полностью разбираются на орошение и хозяйственные нужды. Их воды давно уже не хватает для быстро развивающегося хозяйства Туркменской республики, почему и сооружается Каракумский канал, уже доведенный до Геок-Тепе (к западу от Ашхабада).
Почвы подгорной полосы плодородны. Это прежде всего сероземы, содержащие 1–1,5 % гумуса, имеющие значительные запасы фосфора и калия. Есть здесь и такыровидные почвы (гумуса — до 1 %), дающие— при орошении — также неплохой урожай. Но самые ценные— орошаемые почвы, сформировавшиеся за последние тысячелетия в результате деятельности человека и отличающиеся очень высоким плодородием.
Такова в самом сжатом, сухом описании подгорная полоса сегодня. Ну а что она представляла собой 7–8 тыс. лет назад, когда предки первых земледельцев спустились с гор? Что нашли в предгорьях Копетдага создатели одной из древнейших земледельческих культур?
«В те далекие времена, — пишет А. Г. Бабаев, — как и сейчас, к югу от равнины поднимался Копетдаг. Как и сейчас, особенно хорош он был на рассвете, когда не замутнен еще горизонт и в прохладную эмаль бледного неба словно врезан волнистый гребень гор. Встающее солнце, еще не сжигающее, а мягкое, низким боковым освещением подчеркивает объемность хребтов и ущелий. Розовым и палевым теплеют восточные склоны, в синем холоде стынут затененные…»{15}.
К этой красочной и, несомненно, точной картине стоит лишь добавить, что и тогда, так же как и теперь, с севера к подгорной полосе подступали Каракумы. Но были и отличия. Вот они-то и сыграли немалую роль в том, что предки джейтунцев облюбовали для жизни именно эти места.
Проведя тщательные палеоботанические исследования, изучив современную флору Туркмении, проанализировав многочисленные литературные данные, Г. Н. Лисицына смогла воссоздать природную обстановку в подгорной полосе в эпохи неолита, энеолита и бронзы. Большое значение в этой работе имело определение пород деревьев и кустарников по углям, найденным при раскопках поселений{16}.
Анализ показал, что угли арчи встречаются на памятниках, расположенных недалеко от подножия гор (Кара-депе, Намазга-депе, Улуг-депе), и отсутствуют на поселениях, которые находятся сравнительно далеко от Копетдага (Джейтун). Сейчас заросли арчи попадаются, как уже говорилось, примерно с высоты 1500 м, причем склон Копетдага, обращенный к пустыне, совершенно безлесен. Вероятно, в VI–V тысячелетиях до н. э. северные склоны гор были покрыты арчевыми лесами, которые спускались и в предгорья, во всяком случае, до высот 400–500 м над уровнем моря, а скорее всего и ниже.
Тяжелая, прочная, красивая древесина арчи играла, видимо, настолько большую роль в хозяйстве древних земледельцев, что они даже изображали это дерево на керамике, на которой рисунков других деревьев не обнаружено. Возможно, этому способствовали не только ценные механические качества арчи, но и то, что она даже внешне резко отличается от других деревьев, растущих в Туркмении, как единственная хвойная порода в этом районе, и, возможно, именно с ней были связаны какие-то воспоминания, существенные для племен, пришедших с гор, где арча была самым обычным, распространенным деревом.
В пользу значительной лесистости Копетдага в прошлом говорит и такое соображение. Мы уже упоминали Нису — древнюю парфянскую крепость и царскую резиденцию, расположенную недалеко от Ашхабада. Раскопана она была в 1946–1960 гг. советскими археологами во главе с блестящим знатоком Древнего Востока М. Е. Массоном, отцом В. М. Массона. Замечательные работы М. Е. Массона дали огромный материал о многих сторонах хозяйства, культуры, быта парфян; бесценные сведения получены об архитектуре Нисы. В частности, оказалось, что обнаруженный там так называемый квадратный зал имел размеры 20 × 20 м, а перекрытия в нем были деревянными.
Трудно представить себе, чтобы лес везли из дальних стран. Скорее всего и джейтунцы, и впоследствии парфяне находили его, что называется, под руками. И не какое-то там мелколесье, а настоящий, высокоствольный лес, в котором можно было рубить деревья минимум метров в двадцать пять, а скорее даже в тридцать; иначе, отрубив тонкую верхушку, невозможно было получить бревно длиной более 20 м, необходимое, скажем, для перекрытия того же квадратного зала.
Есть, наконец, и прямое, достаточно надежное свидетельство: знаменитый древнегреческий географ Страбон в своей «Географии» писал, что Парфиена «лесиста, гориста и бедна». А Парфиена — это историческая область, занимавшая в древности район Туркмено-Хорасанских гор (в систему которых входит Копетдаг) и Прикопетдагскую подгорную полосу.
Теперь можно сделать некоторые выводы. Во-первых, нынешнее безлесье Копетдага — результат деятельности человека (в неолите горы были покрыты арчевыми лесами){17}[2]; во-вторых, лесистость Копетдага способствовала обилию воды. Ведь вырубка лесов ведет к обмелению рек. И действительно, исследования показали, что в энеолите, например, речки, стекавшие с Копетдага, заходили гораздо дальше на север и были полноводнее, чем сейчас. Впрочем, что говорить об энеолите, если только за последние 30 лет суммарный сток копетдагских речек сократился на 50 %{18}. Да и число их в свое время было большим, чем в наши дни, ибо некоторые речки и ручьи вообще исчезли за прошедшие тысячелетия.
Но и это еще не все: сейчас копетдагские речушки не имеют по своим берегам древесной растительности. Не то было в неолите, энеолите и бронзовом веке: анализ углей показал, что в те времена берега рек были покрыты такими же тугайными лесами, какие и теперь можно видеть, скажем, на Теджене. Интересно, что тугайная растительность интересующих нас эпох, по словам Г. Н. Лисицыной, по своему составу «чрезвычайно близка» к современной. Чаще всего встречаются угли карагача и тополя, реже — клена, тамарикса и ясеня. Знаменательна находка углей саксаула на Джейтуне и Песседжике, свидетельствующая о том, что пески в те времена находились неподалеку от этих поселений.
Учитывая все эти факты, нельзя не согласиться с Г. Н. Лисицыной, которая писала: «Растительные ландшафты, а следовательно, и природные условия рассматриваемых районов за последние 7 тыс. лет почти не изменились»{19}.
Да, почти… Но это «почти», как видите, включает в себя и обезлесение гор, и уничтожение тугаев вдоль рек, и обмеление рек, и как результат всего этого «сжатие», уменьшение подгорной полосы, наступление на нее Каракумов. Кроме того, на эту разрушительную деятельность людей могло наложиться и некоторое ухудшение климата на рубеже III–II тысячелетий до н. э., о чем мы уже говорили.
Но в VI тысячелетии до н. э., когда предки джейтунцев появились на подгорной равнине, они нашли там, замечает Г. Н. Лисицына, все, что им было нужно для перехода к производящему хозяйству: плодородные почвы, которые при наличии орошения могли давать богатые урожаи; климатические условия, позволявшие в некоторых районах развивать даже богарное земледелие; водные источники, которые могли обеспечить население водой круглый год; древесную растительность, дававшую населению топливо и строительный материал; прекрасные кормовые угодья для развития скотоводства{20}.
Это полный и точный ответ на вопрос о том, почему предки джейтунцев обосновались в предгорьях Копетдага: лучшего места поблизости просто не было.
Так что же нам известно на сегодняшний день о тех самых джейтунцах, которые выбрали себе для жизни столь привлекательное место, как Прикопетдагская подгорная полоса?
Но прежде — как был открыт Джейтун.
Когда говорят или пишут об открытии Джейтуна, обычно называют несколько имен, в том числе и ашхабадского археолога А. А. Марущенко, сыгравшего немалую роль в изучении культуры древних земледельцев. Просматривая работы по этой проблеме, можно узнать, что именно он открыл такие исторические памятники, как Монджуклы-депе и Баба-Дурмаз (1935 г.), Тоголок-депе (1939 г.), Бамийское поселение (1951 г.), Чопан-депе (1952 г.), а также Елен-депе, Шор-депе, Тайчанак-депе и многие другие…
А. А. Марущенко с неутомимостью первопроходца открывал все новые и новые памятники, собирал «подъемку» — тот материал, который лежал непосредственно на поверхности холма, закладывал шурфы, производил небольшие раскопки… И получилось так, что его упоминают чуть ли не во всех работах, посвященных древнеземледельческим культурам Средней Азии, но на труды его ссылаются очень редко. И не потому, что они ненадежные, сомнительные — нет, просто их крайне мало. Ведь огромное большинство собранных А. А. Марущенко материалов так и осталось неопубликованным. Не приходится поэтому удивляться, читая об А. А. Марущенко такие, например, строки: «Им собран большой материал, к сожалению почти совершенно неопубликованный»{21}.
Все это написано вовсе не в плане осуждения или хотя бы критики — такова характерная особенность деятельности А. А. Марущенко. В самом деле, одни входят в историю науки грандиозными раскопками, другие — смелыми гипотезами, третьи — монументальными монографиями, четвертые — и тем и другим одновременно. Марущенко вошел в историю изучения древних земледельцев как первооткрыватель, проложивший путь последующим экспедициям. Так что этот ашхабадский археолог внес свой вклад — и, добавим, немалый — в изучение древней культуры Туркмении. Исследование Джейтуна также связано с его именем.
В 1937 г. от одного из жителей селения Киши Ашхабадского района он получил сведения о том, что в 30 км к северу от Ашхабада есть место, где часто находят кремни — прямо посреди песков. Это песчаный бугор, называемый местным населением Чакмакдаш-бейик, т. е. «возвышение с каменными кресалами». Рядом с ним расположена водосборная яма, именуемая Джейтун. Позднее, когда бугор был обследован и здесь нашли древнее поселение, его так и назвали— Джейтун.
Но тогда, в 1937 г., бугор назывался иначе, и вот до него-то и добрался неутомимый ашхабадский археолог и собрал подъемный материал, свидетельствующий о том, что памятник относится скорее всего к эпохе неолита. В 1944 г. окрестности Джейтуна были обследованы геологами. Но по-настоящему работы на этом поселении начались лишь после создания в 1946 г. ЮТАКЭ — Южно-Туркменистанской археологической комплексной экспедиции, которая сыграла огромную роль в изучении древней и средневековой истории Туркмении. В течение многих лет эту экспедицию возглавлял М. Е. Массон, и в то время, когда он проводил раскопки на Нисе, другой отряд этой же экспедиции — XIV — специально занимался изучением культуры древних земледельцев.
С 1952 г. во главе XIV отряда ЮТАКЭ встал Б. А. Куфтин, и эти работы развернулись на широком фронте. И хотя Б. А. Куфтину удалось поработать в подгорной полосе Копетдага всего один сезон, сделать он успел очень и очень много.
Б. А. Куфтин — советский этнограф и археолог, известный прежде всего своими блестящими археологическими исследованиями в Триалети (Грузия) и получивший Государственную премию СССР (1942 г.) за монографию об этих работах (Археологические раскопки в Триалети. Тбилиси. Т. I, 1941). Приехав в 1952 г. в Туркмению, Б. А. Куфтин с поразительной энергией (особенно удивительной, если учесть его возраст — как-никак 60 лет) и размахом приступил к решению узловых вопросов истории древнеземледельческой культуры. За два месяца, с 9 октября по 10 декабря, его отряд обследовал более 20 поселений, т. е. практически почти все известные в то время памятники первобытнообщинного строя в подгорной полосе Копетдага. «Работа, — писал Б. А. Куфтин, — велась в трех направлениях: а) маршрутных разведок, б) стратиграфических шурфовочных исследований и в) стационарных раскопок крупных строительных площадей»{22}.
На Джейтуне Б. А. Куфтин побывал дважды, вместе с А. А. Марущенко. Был заложен шурф, прорезавший культурный слой, собран подъемный материал; среди найденных предметов — обратите на это внимание — оказался и вкладыш от серпа. Но А. А. Марущенко даже после этой находки продолжал считать Джейтун лишь временной стоянкой охотников-собирателей диких растений — и ошибся… Куфтин же сразу (и совершенно правильно) охарактеризовал Джейтун как оседло-земледельческий памятник эпохи неолита. Вот его вывод, во многом определивший направление последующих работ: «Этот культурный слой, содержащий в себе образцы керамики с красным ангобом, состоящий из очажных отложений с пятью последовательными уплотненными слоями типа полов, кости животных и кремневые пластинки с обработкой, указывал на существование здесь хотя и недолговечного, но оседлого поселения»{23}.
С большим подъемом Б. А. Куфтин готовился к обширным раскопкам следующего полевого сезона, когда несчастный случай внезапно оборвал жизнь яркого, талантливого ученого. Случилось это 2 августа 1953 г….
Во главе XIV отряда встал В. М. Массон, приступивший с 1955 г. к раскопкам Джейтуна. Активное участие в них принимали археологи И. Н. Хлопин и В. И. Сарианиди. Именно эта «бригада» и раскопала Джейтун. Раскопки поселения велись в очень тяжелых, изнуряющих условиях. «Часто песчаные бури, — вспоминает В. И. Сарианиди, — на несколько дней прерывали работы — археологам и рабочим приходилось отсиживаться в наглухо застегнутых палатках. Песчаные лавины начисто заметали раскопы. Приходилось по нескольку раз откапывать уже знакомые места. Работе мешала и каракумская жара»{24}.
Раскопки 1958 г., когда археологи вскрыли центральную часть поселения и получили массовый материал, позволили ввести в науку термин «джейтунская культура», получивший с тех пор широкое распространение. К концу полевого сезона 1963 г. Джейтун был раскопан почти целиком, что дало ценнейшие материалы, составившие эпоху в изучении древнеземледельческих культур Средней Азии. Причем все находки тщательно изучены и опубликованы — наиболее полно в итоговой монографии В. М. Массона «Поселение Джейтун»{25}.
Так что же мы знаем сегодня о Джейтуне и его обитателях?
Поделиться книгой: