Великий Кристалл. Памяти Владислава Крапивина

– Да, ― говорю я.

– Счастливого полета.

За стойкой распахиваются створки. Я медлю, но потом все-таки иду.

Конечно, на причальное поле так сразу не попадешь. Робокар нам еще не подали, зато через большие окна посадочного зала видны туши челноков на стартовых позициях, марево, стоящее от продуваемых дюз, солнце и крохотные люди. Где-то идет заправка, где-то выгрузка, белеют контейнеры, искрит сварка. Несколько робокаров, сверкая прозрачными бортами, неторопливо плывут краем поля. Очередные туристы, видимо, жаждут приобщиться к капитану как к общей истории.

Только вот не моей.

Я смотрю с ухмылкой. Как же, капитан-спаситель! Четырнадцать лет мотался от одной загибающейся колонии к другой с аварийными контейнерами, генераторами, батареями, накопителями, разной хренью. Железный человек, охренительной силы воли которого хватило лишь на четырнадцать аудиописем.

По одному в год.

Не видео, не режим «соучастник», не плохонький онлайн, был же он где-то, этот чертов онлайн, после Волны? Пусть молятся, пусть почитают, меня это не касается.

Робокары с туристами пристраиваются к приемным рукавам. Смотришь как из аквариума. Нет, наоборот, как в аквариум. Ничего интересного. Жизнь пресноводных рачков. Я отворачиваюсь и снова ем глазами поле, гадая, какой из робокаров повернет к нам.

В зале уже человек тридцать. Кого-то я знаю. Кто-то знает меня. Несколько ребят младшего курса сидят на лавках с такими же, как у меня, багами в ногах. Слава богу, у них хватает ума не показывать на меня пальцем и не лезть с расспросами. Увы, оказывается, есть еще Перегудов. У Перегудова ума нет. Даже удивительно, что он выпустился вместе со мной. И Перегудов ― настоящий фанат капитана.

Понятно, тоже летит на Гериту. Возможно даже, что он выбрал себе тот же маршрут, что и я. В нашем секторе вообще сложно с разнообразием маршрутов. Три звездные системы, семнадцать планет, из которых частично обжиты пять, и сорок семь спутников, до которых никому нет никакого дела.

Словом, куда еще лететь Перегудову?

– Ха! ― радуется Перегудов. ― Ты тоже к Капитану?

– Нет, ― отвечаю я. ― Лечу по делам.

– Серьезно? Мы могли бы сходить к Первому Контейнеру вместе.

Я смотрю, как к нашему рукаву наконец пристраивается робокар. Сначала он не может откалиброваться и поэтому отъезжает и заходит на второй круг.

– У меня не будет времени, ― говорю я, подходя к шлюзовому клапану.

Перегудов устремляется за мной.

– Ну как же? ― удивляется он. ― Есть же традиция. Она священна. Побывать на Герите и не сходить к Первому Контейнеру? Мы же все обязаны твоему…

Я резко оборачиваюсь.

– Я ему ничем не обязан, ясно?

«Я думаю, что мне повезло. Я ведь, Ленка, слышал мертвый космос, такой, знаешь, совсем-совсем мертвый. Когда ничего, ни пульсар в преобразователях не пискнет, ни комета, ни туманности, ни звезды. Раньше звучали, и вдруг, сколько не переключай частоты, ― тишина. Представь себе ― тишина. Во всем обозримом космическом пространстве, которое только что было полно необязательного шума, скрипов звездного ветра, шорохов частиц, завываний черных дыр. Тишина. И ты задерживаешь дыхание, думая, а жив ли ты сам, и не рванул ли это варпер Уоттса, отправив тебя в космический ад.

Но потом ― ага! ― замечаешь, что звуки внутри кабины вполне себе существуют, пощелкивают триггеры, шелестит воздух, поскрипывает под задницей обивка кресла. Нет, парень, ты не умер и не сошел с ума.

Ты, конечно, можешь спросить меня, видел ли я Волну. Тут как. Я до сих пор не уверен, что видел именно ее. Я, собственно, чинился. Сел на один из астероидов Большого пояса и «обнулился». То есть обесточил варпер, чтобы ремонтные дроиды проверили активные пульсаторы в магистралях. Может быть, это меня и спасло. А может, спасло то, что астероид находился в своеобразной гравитационной лакуне.

Так видел ли я Волну? Знаешь, зеленое свечение видел, будто отовсюду стремительно хлынул свет, выбрав меня своей целью, но тут же и пропал, растворился, обогнул, слизав болтающихся поблизости попутчиков. Я про астероиды, которые следовали в сотне-другой километров от моего пристанища.

В последнее время я все думаю, что такое эта Волна. Поток субатомных частиц? Вид неизвестного излучения, которое на время поглотило наш сектор? Гамма-всплеск? Или процесс аннигиляции темной материи? Иногда мне приходит в голову, что это могло быть что-то живое, энергетическое, как саранча. Налетело, сожрало все, что попалось на пути, и отправилось себе дальше.

Ну а через семнадцать минут космос вновь заквакал, засвистел, завыл, будто радуясь, что Волна наконец миновала. Только вот оказалось, что на три звездные системы я остался один. Транспорт мой остался один. Приводной маяк дальних варп-переходов, семь баз, ожерелье ретрансляторов, солнечные станции, ремонтные доки, два завода, десяток рудовозов, четыре крейсера, пятнадцать универсальных шлюпов, несколько сотен единиц мелких судов и патрульных робоплатформ ― все исчезло.

Наверное, с час я безуспешно сканировал пространство, забивая сигнатуры кораблей, спутников, ретрансляторов. Бесполезно. Колонии тоже молчали. Единственное, что я поймал, ― это слабый автоматический сигнал от какого-то законсервированного склада. К нему я и отправился».

Щелк.

Это самое длинное аудиописьмо капитана. Я слушаю его чаще других. Не подумайте, не из желания наслаждаться его голосом. Просто я все время пытаюсь представить, почему он ни разу не вспомнил тогда о матери. Один в космосе, где все умерло, почему он не полетел к ней? Пусть чтобы узнать, жива ли она. Это что, любовь? Я думаю об этом так сильно, что к концу записи слова капитана начинают явственно горчить.

«Кенго» взлетает, около двух минут рев стартовых двигателей вынимает из меня душу. Потом, уже в невесомости, когда включаются варп-двигатели, душа возвращается обратно. Отсек общий на всех, ряды кресел упираются в стенку, отделяющую пассажиров от рубки. Об отдельных каютах можно только мечтать. И я мечтаю, потому что Перегудов, сидящий через проход и два ряда впереди, все время оглядывается, видимо, выбирая момент, чтобы забраться ко мне соседом на пустующее девятое место. Он видит во мне собеседника, с которым можно потрепаться о капитане. Конечно, о ком еще?

Я усиленно делаю вид, что сплю. Впрочем, Перегудова это не останавливает. Едва мы начинаем двигаться к точке перехода, он подсаживается ко мне.

– Егорыч, слушай, ― шепчет он мне, топорща белесые брови, ― а капитан вообще какой был?

– Я его ни разу не видел, ― говорю я.

Перегудов открывает рот.

– Как? Он же с твоей матерью… Ты же…

– Заткнись, а?

– А чего?

– А того!

– Не хочешь общаться, так и скажи, ― обижается Перегудов и ползет обратно на свое кресло.

Мне хочется рассмеяться ему в спину. Что-то колкое елозит в горле. Я считаю, лучше рассмеяться, чем расплакаться. Вот же дурак!

От варп-двигателей, выходящих на полную мощность, знобит и тянет зевать. Так можно и челюсть вывернуть. Но спать не хочется. Индрик принимает входящий от матери, но канал перед переходом блокируется.

Значит, не судьба.

«Привет, Ленка! Свою одиссею я, пожалуй, начну с Гериты. У вас, как я понял, разрушения не критичные, главное, что вы запустили реактор, значит, без электричества и тепла не останетесь. Это я с вашими через ретранслятор переговорил, который, собственно, первым делом в секторе и подвесил. Через месяц-другой подвешу еще два. Топливных батарей уже следующим этапом подкину. Раз пока держитесь, то и хорошо.

У меня тут не склад, а мечта клептомана. Большую экспедиционную лохань набили, понимаешь, всем, чем душа пожелает. От упаковочной фольги до биофабрик и экскаваторов. За что люблю экспедиционников, хомяки, каких поискать. Понятно, что стратегия «консервных банок» потом и кровью…

Вот, а у Гериты полный каюк намечается. Так что к ним, прости, в первую очередь. Ретрансляторы ― это попутно. На Герите сейчас, знаешь ли, через полтора месяца начнется сезон. Нет, не так. Сезон! Большой Сезон, который длится половину года. С большой буквы ― Сезон. Местная агрессивная фауна становится гипертрофированно агрессивной, несмотря на то, что ее вроде бы хорошенько повыбило Волной.

Но это ладно ― экраны периметра и автоматизированную защитную систему геритской колонии выбило вообще напрочь. И людей они под восемь тысяч потеряли. Откуда знаю? Они транслируют это на всех доступных частотах. Я перехватил световой пакет.

Так что спешу на помощь.

Если выйду в правильной точке, то, пожалуй, к середке Сезона успею. Может, чуть раньше. Главное, чтобы агрессивная фауна не успела переварить колонистов. Там, правда, Ши Эршан командует, а он мужик грамотный, какую-никакую оборону организует. Хотя, конечно, без энергетической запитки…»

Щелк.

«Кенго» выходит из варп-режима, и пленка искаженного пространства спадает с транспорта, как шелуха. Космос становится самим собой, черным, с точками звезд. Он кажется мне огромным существом, вдруг проявившим любопытство к нашему кораблику. Ничего похожего на капитанский восторг я не чувствую.

На орбите Гериты висит еще не достроенная база, дырчатый бок ее серебрится, освещенный местной звездой, видна щетина балок и трасс, помигивают красным и зеленым маячки. Голос диспетчера врывается в салон:

– Транспорт «Кенго»! Следуйте разрешенным коридором.

Мы следуем.

Герита всплывает откуда-то снизу, желто-зеленым шаром втискивается в экраны, становится все больше и больше, пока, разрастаясь, не пропадает в атмосферной пене. «Кенго» трясет. Посадочные двигатели воют, и я закрываю глаза и сжимаю зубы. Глупая затея. Надо было сразу лететь к месту гибели.

Я вспоминаю о звонке матери и включаю индрик.

– Егор. Ты мог бы поставить меня в известность. Все-таки. Впрочем, ты, как и Саша, склонен к импульсивным поступкам. Однажды…

Я останавливаю запись. Эта мамина фишка, к месту и не к месту сравнивать меня с капитаном, выводит меня из себя. Ей какую-то особенную, бесящую меня радость доставляет находить во мне крапинские черты. Ах, те же глаза! Ах, то же упрямство! Ах, он говорил точно так же, как ты!

Ненавижу!

Впрочем, ладно, ладно. «Кенго» перестает трястись, мы спускаемся ниже облачных завихрений и летим над рябящим океаном, пока впереди пузырем не вздувается причальное поле. Конечно, это только кажется, что оно вздувается, все из-за висящего над ним марева. Зеркальным бубликом проскакивает под днище космопорт.

Мы зависаем. Я снова включаю мать.

–…ты поймешь, что это не лучшая черта характера.

Ну да. Не лучшая.

– С другой стороны, меня радует, ― продолжает мать, ― что ты все-таки переборол себя. Ведь ты ни в какую не соглашался лететь со мной в прошлом году, когда Саше исполнилось сорок. Помнишь? Я, честно говоря, не совсем понимаю этот твой протест, Егор. Ты же совсем не знал его. Когда он успел тебя так разозлить? Чем?

Я мысленно издаю стон.

Да этим же и разозлил, мама! Капитан Александр Крапин ― герой для всех. А индивидуально моей версии Александра Крапина, которого мне можно было бы назвать отцом, не существует в природе. Это же так просто. Твоя есть, пусть в памяти, в аудиозаписях, но есть. Общая есть. А моя? И что, мне принимать на веру чужую? Нет уж, лучше вообще без нее.

«Кенго» мягко встает на амортизационные опоры и замирает, вой двигателей идет на спад, народ вокруг начинает отщелкивать ремни. За экранами распахивается серое поле с темными пятнами форсажных выхлопов, дальше растет зубчатая стена периметра, а еще дальше ― зелеными клочьями, бурыми шапками, сизыми комками ― пытается приблизиться, навалиться на периметр местный лес.

В лесу, понятно, агрессивная фауна.

Индрик находит сеть, активируется, и я отправляю матери короткое сообщение.

– Ты права, ― шепчу я. ― Люблю. Целую. Скоро вернусь.

С опозданием мне приходит в голову, что такое послание очень похоже на одно из капитанских писем (вот еще один повод для сравнения!), но поделать уже ничего нельзя. Сообщение улетает к адресату. Собственно, и плевать.

Робокар нам подают утыканный иглами и забранный в броневые листы. Несмотря на постоянную проверку периметра, на поле нет-нет да и пробираются отдельные твари. Говорят, приятного во встрече с ними мало. Поэтому, пока мы садимся, пилот дежурит на пандусе с тяжелым разрядником в руках. Когда мы отъезжаем, он машет нам рукой.

Даже он, незнакомый мне парень, ближе мне, чем капитан. И это ничем не изменить.

«Это снова я. Не хочу хвастаться, Ленка, но я, похоже, имею свойство появляться как никогда вовремя. Спорим, и эта запись окажется кстати? Сколько вам? Год и два месяца? Растете. Извини, но никак не могу быть рядом. Я же ― единственный трекер, и сделать даже завалящую платформу, чтобы выйти в космос, пока некому.

Следы Волны всюду. В поясе астероидов ― дыра в четыре миллиона километров. В системе Гериты ― вообще кошмар. Ретрансляторы выдают в эфир какие-то шумы. Часто идут испорченные пакеты, где в обрывах и лакунах записаны совершенно посторонние звуки. Где-то в сети, похоже, барахлит гетеродин.

Ладно, я о своем свойстве. К Герите я успел к концу первой трети Сезона. И, знаешь, прибыл бы чуть позже, в живых, наверное, никого уже не застал. Как сообщил мне потом Ши Эршан, они потеряли три линии баррикад и готовились потерять четвертую. Последнюю баррикаду и баррикадой-то, собственно, назвать было нельзя. Я, когда пролетел на бреющем, жидкую какую-то оградку из мусора глазом ухватил.

Твари вокруг прыгают, гривастые, зубастые, многолапые, интенсивно-фиолетового цвета, шустрые, как смерть. За колонистами всего пять или шесть домов осталось, смех один, одно хорошо ― с тыла не подобраться, обрыв, овраг шириной в сотню метров. Но и сесть негде. Причальное поле Волной перепахано, все, что за ним, под тварями, а у меня ― три контейнера с оружием, компактными генераторами и автоматическими турелями. В общем, все, что я в состоянии сделать, это отбомбиться ими максимально близко к баррикадам.

И, знаешь, с первым я не промахнулся».

Щелк.

Вот так. Не промахнулся. Герой! Я стою у Первого Контейнера, взрывшего землю между двух домов ― боковая стенка откинута, днище измазано фиолетовым, стальпластовые ящики с разрядниками высыпались, будто детские игрушки. Каждый, конечно, приклеен, не сдвинешь, художественный натурализм.

Уже темно, но Первый Контейнер подсвечивается прожекторами аж с двух сторон.

Со всеми я сюда не пошел. Выждал вечера, потому что собираюсь сделать кое-что без свидетелей. Вообще, в мои планы не входит попасться в самом начале вояжа. Значит, до того, как я уберусь с Гериты, никто не должен заметить моего подарка. А там уж пусть.

Я выбираю момент, когда почитателей капитана рядом не наблюдается, и залезаю внутрь. Дно контейнера чуть наклонено, оно гладкое, и униботы не держат сцепление. В темноте я скольжу и больно бьюсь плечом о какую-то железку, но мне хватает ума не издать ни звука. Мимо, как нарочно, скрипят шаги какого-то шального любителя истории. Я отвечаю им кривой усмешкой. Уж не Перегудов ли?

Ничего!

Когда шаги, обскрипев памятник по периметру, наконец затихают в отдалении, я достаю флюомаркер, купленный на социальные кредиты в местном магазинчике, и свинчиваю колпачок. В наследство от капитана мне ко всему прочему досталась целая куча социальных кредитов. Я, наверное, мог бы на них приобрести «Кенго» в личную собственность и улететь от всех подальше. Волной клянусь, когда-нибудь я так и сделаю.

В слабом свете флюомаркера видны ребра жесткости и какие-то наваренные черт-те как трубки. Никто внутрь, что ли, не заглядывает? Страшно, чего такого наворотили здесь горе-мастера. Ну, так даже лучше. Я примеряюсь и вывожу маркером вдоль стенки, просовывая пальцы через прутья, два слова. Кривоватые буквы начинают светиться в темноте ядовитым фиолетовым светом. Все очень даже понятно.

«Капитанское дерьмо».

Я оцениваю свою надпись, наклонив голову. Ну, вроде нормально. Капитану ― от благодарного меня. Выбравшись наружу, я еще раз смотрю на стенку. Слабый фиолетовый отсвет, конечно, есть, но утром, пожалуй, приглядываться к нему не станут. А позже ― пожалуйста. Я уже буду на Мо-ро.

Странно, уже в номере гостиницы при космодроме, засыпая, я почему-то не чувствую удовлетворения. Возможно, это потому, что впереди еще четыре этапа. Или же потому, что масштаб сделанного все-таки мелок. Надпись флюомаркером. Нет, надо было выжечь ее лазерным резаком. «Капитанское дерьмо». Насквозь.

Но потом я понимаю, в чем дело.

Дело в том, что я действую исподтишка. Не выступаю против капитана в открытую. Заранее принижаю себя. Словно боюсь соперничать даже с мертвым. Кто я тогда? Так и есть, недоразумение, которое даже в протесте старается казаться незаметным. От этого теснит в груди и хочется кричать.

Решено: на Мо-ро я схвачусь с капитаном в открытую. Вот и посмотрим.

«Что тебе сказать про Мо-ро, Ленка? Два слова: жуткий холод. Зимой средняя температура составляет минус тридцать восемь по Цельсию. Летом может подниматься до минус пяти. В редкий год выдается несколько деньков в ноль и даже плюс три―пять градусов ― жара, колонисты раздеваются, пляжный сезон.

Ледовый панцирь на Мо-ро имеет толщину около пяти километров. Он раздроблен на части, и первые поселения, заглубленные в него на десятки метров, оказались раздавлены подвижками ледяной коры. Оказалось, что самое спокойное место ― это поверхность, промерзший земляной слой в три-четыре метра.

И на нем живут люди. И дикие снежные кауши. И хищные хугу. И еще какая-то живность. А в бесчисленных подледных озерах плавает вкуснейшая рыба хап. Помнишь, мы как-то лакомились ею, еще до?

Волна выела в ледовом панцире планеты жуткую проплешину. Как если бы шарик мороженого слегка ковырнуть ложкой, оставляя продолговатый след. Из космоса это хорошо видно. Планета поворачивается под тобой, и вдруг вместо сплошной белизны навстречу тянется страшное сизое пятно, окаймленное черным, синим, розовым.

Мо-ро застыл на границе этого пятна. Скажешь, повезло? А куда сейчас без везения?»

Щелк.

Я смотрю, как пропадает внизу космодром Гериты. Местные недоумки, похоже, так и не соизволили заглянуть внутрь обожаемого контейнера, и покидаем мы колонию без скандала, по расписанию. Флюомаркер я закопал еще вечером, так сказать, избавился от улики, но все же до того самого момента, как двигатели «Кенго» вздрагивают от стартового импульса, в моей груди нет-нет да и копошится страх близкого разоблачения. Почему-то представляется, как толпа с тяжелыми лицами появляется в салоне, а Перегудов, встав со своего места, показывает на меня пальцем:

– Вот он, он не любит капитана!