Всё – одно

– Вас поняли, сделайте несколько снимков, окончите сканирование и отправляйтесь к планете. На спутник мы вышлем команду для подробного исследования и взятия образцов.

«Могло быть», – подумалось мне.

Оставшуюся часть я полностью отдал на откуп Глазастику. Такую монотонную и скучную работу он выполняет отлично. Нашлись ещё несколько аналогичных построек, все по периметру экватора. Где-то даже удалось распознать взлётно-посадочную площадку.

«Конечно, – подумалось мне, – было бы слишком шикарным подарком, если бы в последний разведывательный рейс мне попалась здравствующая техногенная цивилизация; а так… уже третья погибшая на моём счету».

***

Луна осталась позади. Прямо по курсу вертелась одинокая НПНТ 12-471-3. Я глянул на часы. Попав в пустоту между мёртвым спутником и скорее всего живой, но сбросившей с себя разумную жизнь, планетой – я с нетерпением ждал окончания разведки. Даже возможные красоты нового мира не воодушевляли. Такая хандра не в первый раз овладевает мной. Очень часто она нападает, когда излишнее волнение сильно растягивает душевные струны, а потом отпускает и они повисают безвольными, излохмаченными нитями.

Конечно, я был уверен, что ничего не найду, но надеялся, даже не признаваясь в этом самому себе. Может именно поэтому я так много думал о своих планах в отставке. Прогонял все остальные мысли.

Помню, какое на меня огромное впечатление произвело видео с нашей планетой из космоса. Оно было снято с борта возвращавшегося домой корабля. Планета на экране и в моих детских глазах постепенно увеличивалась, а я, стараясь не мигать, всё пытался рассмотреть наш дом. Мне почему-то казалось, что космонавт на том корабле должен непременно заснять его со мной внутри.

К тому времени мы давно научились выходить в ближний космос, освоили спутники, планеты. Это стало рутиной. Уже начали совершаться регулярные межзвёздные перелёты. И вот я, ребёнок буквально недавно научившийся ходить, увидел прямую трансляцию из космоса, когда прибывающий с дальнего рейса экипаж готовился к посадке. Господи! Какая же наша планета оказалась красивой! Зелёная, как… Нет, я не мог подобрать тогда слов, отчаянно впитывая картинку изумрудного дома, а потом и не пытался. Они подменили бы то чувство всепоглощающего восторга, что накрыл меня, ребёнка.

Помню, как трансляция закончилась, я выбежал на улицу и стал смотреть себе под ноги. Чёрная, влажная от недавно прошедшего дождя, земля, блестящие камни, трава с бусинками капель на шершавых стеблях; сбоку – выложенная брусчаткой тропинка, ведущая к гаражу, вдали ручеёк – сияющий, как зеленоватое небо, очистившееся от набежавших тучек; и мои ноги, обутые в сандалии. Я пошевелил пальцами, сделал несколько шагов.

Слишком низко.

Тогда я взобрался на чердак, оттуда вышел на скользкую черепицу крыши.

Вот она – высота.

Я смотрел на улицу нашего посёлка, а видел всю планету, видел её такой, как из космоса.

Та трансляция вообще стала моим первым воспоминанием не забывшимся за ворохом каждодневной новой информации. Я бережно пронёс его через все годы жизни.

До самого последнего времени это воспоминание спасало меня. Когда очередная надежда осыпалась, образуя тяжёлую гору зубчатых осколков, режущих изнутри, стоило закрыть глаза, как родная планета вновь вставала передо мной и силы возвращались по мере её приближения.

Как-то я пытался отыскать именно ту запись, может быть не для того даже, чтобы посмотреть её вновь, а просто… как ищут части прошедших радостей затем, чтобы только прикоснуться к ним, как к реликвиям; артефактам счастливого детства. Но сколько раз я не спрашивал своих родителей – они не могли вспомнить о каком именно видео я говорил. «Сынок, – отвечал мне папа, – каждый день показывают десятки документальных фильмов про космос, ещё больше прямых трансляций. Ведь мы покорили эту чёрную дыру у нас над головой и на полных правах осваиваем её, частенько забывая про жизнь здесь. Мда. Наверное, ты тогда увидел одно из прибытий одного из кораблей в один из дней. Просто та трансляция стала для тебя первой».

Нет. То был не один из фильмов, или одна из трансляций, одного из… а начало моей жизни. Пусть и затерявшееся, как начало ручейка в камнях, но чистое в моих воспоминаниях.

Много позже со школой мы ходили на старт межпланетного сухогруза. Он был не самым большим, – с нашего провинциального космодрома стартовали только малые классы кораблей, – но мне казался гигантским. Он заслонял собой изрядный кусок неба!

Весь класс замер в ожидании старта, а я даже боялся дышать. Чуть не задохнулся тогда. И вот команда была дана. Гудя как ветер, на полном ходу ворвавшейся в железную трубу, корабль медленно, натужно оторвался от поверхности и замер, а затем, влекомый антигравитационными силами – вальяжно поплыл вверх, где ему предстояло включить главные двигатели и сверкая, как маленькая звёздочка, направиться по курсу к одной из планет, снабжавших нас необходимыми для жизни ресурсами.

Корабль улетел, зашумели одноклассники, а я всё смотрел в ту точку на небосклоне, где он пропал. Он улетел туда, куда рвалось моё сердце, моя душа. Туда, куда я ещё не мог, но уже хотел вырваться.

Я всё ещё стоял, когда весь класс уже разошёлся и учитель астрономии никак не мог сдвинуть меня с места. Задрав голову вверх, я стоял и смотрел. Стоял и смотрел. Смотрел туда.

Никто не поймёт Космос, убаюкивающий в себе жемчужины-планеты, пока не окажется в нём. Наедине с ним, с собой и своими мыслями. Только так и никак иначе можно узнать кто ты есть на самом деле.

Не каждый может выдержать такую проверку.

В институте, когда уже целенаправленно шёл к своей мечте стать разведчиком дальнего космоса я познакомился с такими же юношами – грезящими наяву полётами, звёздами и поисками. Оторванные от жизни романтики с горящими глазами.

Не все смогли стать разведчиками. Даже отчаянные отличники, выбираясь в первый учебный полёт в одиночку, не справлялись со своими страхами, неизменно присутствующими в душе каждого. Нервы не выдерживали.

«Непригодны к дальним разведывательным полётам в составе одного члена экипажа».

Приговор был однозначен.

Помню, как с печалью и огромной растерянностью, споткнувшись на первых секундах разбега, не понимая, почему их мечта так зло подшутила над ними, они прощались с нами, уходя в экипажи грузовиков, научных кораблей и никогда больше не оставаясь с Космосом наедине.

Жаль.

***

Давно это было.

Сейчас я летел через этот самый космос, приевшийся, как слишком часто включаемая любимая песня. Приближался к новой, неизведанной планете, но, впервые, хотел домой, а не на её поверхность. Смертельная усталость рассыпающегося разведчика навалилась на меня, заглушив любопытство.

– Тринадцатый, выхожу на дальнюю орбиту. Высота триста, – отчитался я, как того требовалось.

– Подтверждаю. Наблюдаем вас.

НПНТ 12-471-3 явно была в самом расцвете сил. Находясь в обитаемой зоне, согреваемая теплом звезды главной последовательности – она была идеальным инкубатором для зарождения миллионов форм жизни, как минимум одна из которых успела обрести разум и сгинуть.

Планета, как и следовало ожидать, была населена. Обильная многоклеточная жизнь сложных форм, много свободной воды и цветущих растений. Всё это виделось сразу, ещё из космоса.

– Что же Глазастик, давай ещё раз.

Я включил локаторы. Калибровочными импульсами компьютер проверил систему, запустил сканирование.

Пока Глазастик трудился, я, согласно уставу, начал передавать тринадцатому свои визуальные наблюдения:

– Для протокола. Первичный осмотр планеты НПНТ 12-471-3.

Планета имеет насыщенную атмосферу, в основном состоит из…, – я глянул на экран компьютера, – азота и кислорода, но с большой примесью тепличных газов – оксида азота, гексавторида серы, углекислого газа и метана, – а также тяжёлых элементов. Значения гексавторидов близко к критическому. По-видимому, результат какой-то техногенной катастрофы, если иметь в виду, что раньше на ней обитала технологически развитая цивилизация.

Растения имеют типичный для таких условий зелёный цвет, скорее всего фотосинтезирующие. Свободная вода занимает половину поверхности планеты.

Глазастик отмечает, что на поверхности есть места с радиационным фоном превышающим общий в несколько раз. Они будут помечены на карте. Разбросаны хаотично. При этом, исходя из возраста планеты, её геологических особенностей и типа звезды – общий радиационный фон повышен. В ходе дальнейших исследований необходимо будет выяснить его природу. Предположительно – результат деятельности разума.

В южном полушарии земли практически нет, только отдельные острова, остальное – вода; северное состоит, в основном, из трёх больших материков сложного рельефа. Присутствуют большие горные цепи, скорее всего, образованы относительно недавно, во время сильных тектонических подвижек. Есть несколько глубоких ущелий. Координаты снимает Глазастик.

Судя по характеру и типу суши, раньше большая её часть находилась под водой. Глазастик сообщает, что на планете в свободном виде есть и солёная и пресная вода. Пресной значительно меньше…

Я продолжал говорить, по мере необходимости уточняя свои наблюдения показаниями локаторов. Орбита корабля, согласно заданной программе, постепенно снижалась, приближаясь к верхним слоям атмосферы. С каждым новым витком, мы приближались к поверхности планеты.

– …в экваториальной области большую часть суши занимают пустыни. Отрицательных температур не отмечено по всей планете. В районе полюсов температура комфортная для биологической жизни. Скорее всего эффект от наличия тепличных газов.

– Тринадцатый, общую разведку закончил. Снижаюсь к поверхности на высоту пятнадцать. Беру курс к северному полушарию. Возможны атмосферные помехи, не теряйте.

– Принято. Удачной разведки!

– Спасибо, – кратко ответил я и отправил координаты дальнейшего маршрута. Глазастик уже составил подробную карту поверхности с привязкой к координатным точкам.

Подо мной проносились леса, реки, озёра, холмы, сбоку тянулась гигантская горная цепь. Отдельные её вершины были действительно высокими, гораздо выше любых гор на моей планете, хотя она относилась к тому же типу. Ещё раз я подумал о том, что должно быть в недавнем прошлом здесь происходили чудовищные тектонические сдвиги, раз плиты так вздыбились. Что было тому причиной, пока, стоило только догадываться.

Усталость отступила в сторону, я невольно залюбовался. В космосе, когда вокруг простираются парсеки пустоты, иногда теряется связь с пространством и перестаёшь понимать, насколько самые большие построенные нами корабли незаметны на общем фоне. Да и в целом осознать это трудно: тяжело сравнивать видимую глазу вещь с чем-то не имеющем другого описания, как «бесконечная пустота».

Тут же, где восходящее солнце едва показалось из-за гор, когда тени их чёрной дланью протянулись по земле, не зная конца и края, а мой разведчик казался подгоняемой ветром пылинкой – чувствовалась величественная монументальность природы, способная творить столь великие полотна.

Кажется именно в таких местах, свободных от пустозвонных речей карьеристов всех мастей, лилейного словоблудия ростовщиков, банкиров, пафоса закостеневшей науки, порожнего дребезжания телевизионных шоу – можно было прикоснуться к природе, признать себя её частью, а не укротителем. Здесь я склонял перед ней голову, когда дома даже мысли такие считались неприличным анахронизмом, ведь там уже никто не сомневался в том, что мы покорили её, приручили, как зверька.

Уверенность сродни самой большой глупости.

Не смотря на то что местный день только начинался, солнце для меня словно замерло в одной точке над горизонтом, передвигаясь только горизонтально. С огромной скоростью я приближался к полюсам, где, судя по всему, был полярный, чудовищно длинный день.

– Давай ка поубавим пыл, Глазастик, – приструнил я свой корабль. Отсюда стоило начать более тщательное сканирование на предмет следов пребывая разумных существ. Хотя данные первичного осмотра не давали поводов для надежд.

И всё же этот день приготовил для меня сюрприз. Едва я включил локаторы, как вспыхнул зелёный значок со стилизованным телом. Я даже не сразу сообразил. Рука у меня зависла над путеводительной панелью. Разумная жизнь? Сейчас? Не вымерли?

– Найдены признаки разумной жизни, – скрипучим, не своим голосом сказал я.

Новость помчалась к тринадцатому.

Значок на панели, всегда приковывал к себе взгляды полные суеверной надежды. Сколько бы я не давал себе зароков не смотреть на него часто, как бы не заклеивал его бумагой – нет-нет, но глаза мои вновь и вновь и вновь задерживались на нём.

И вот он вспыхнул. Я не мог оторвать взгляд от него, перевернувшего все мои планы на сегодня, на завтра, на всю мою будущую жизнь. Он приковал к себе внимание столь же сильно, как когда-то взлетающий сухогруз.

– Мы видим, – слышно было как диспетчер сглотнул. То ли от волнения, то ли от атмосферных помех, с успехом гасящих любую связь, но голос его начал дрожать и прерываться:

– Разведчик один… следовать инструкциям… м-м… включите маск…вку… сба..те скорость…. шум…

– Вас понял, – ответил кто-то за меня моим голосом.

***

Следовало собраться с мыслями. Только вот индикатор не погасал, свечением своим впиваясь в подкорку мозга.

Конечно, и такое бывало раньше, что локаторы ошибались. Как тогда с вирусами. Впоследствии выяснилось, что он отреагировал на гены создателей, которые те впихнули в своё оружие, чтобы лучше поражать друг друга. Компьютер принял огромные скопления вирусов за поселения разумных жителей. Если нечто похожее ожидается и сейчас, вот же поднимется ор, наверное, даже почище чем в предыдущий раз.

Самыми громкими будут голоса противников бессмысленной, с их точки зрения, программы поиска инопланетных цивилизаций: ведь ясно, что это не принесёт никакой выгоды для страны! в отличие от наращивания геолого-разведывательных экспедиций и строительства всё большего числа новейших охранных кораблей.

Та находка, стоящая жизни разведчику, стала отправной точкой, легитимировала разговоры о бесполезности столь затратной и бесперспективной программы не имеющей никакого реального производительного характера. Она стала причиной жарких споров и бессонных ночей целого государства. Вирусы взбудоражили общественность даже сильнее открытия разумной жизни. Ведь такой результат никто не ждал, не готовился к нему.

Как я уже говорил, сотни бредовых идей выплёскивали из своих закромов институты, считающие своим долгом высказаться на эту тему, пока хлещущий кран с тупиковыми теориями не заткнул пробкой рабочий. Он отвечал на вопросы в прямом эфире одного из вечерних шоу, когда приглашённая молоденькая журналистка неосторожно задела тревожащую всех тему.

«Что я думаю?! – вдруг вскрикнул он так, что ведущая даже отпрянула, – Да ничего не думаю, страшно только. Почему? Да потому что я боюсь, что и после нас останется один мусор и вирусы. Все уши нам с экранов прожужжали, как такое возможно, что на планете нет ничего, кроме вирусов, словно оглупели все разом! Ведь ответ прост, как мой завтрак! У нас разве нет такого же оружия? Понятно, войн нет и не было уже…короче, долго, я не историк, одни «локальные конфликты», но, так, на всякий случай, прозапас, разве нет вирусного оружия? Вот и у тех было. И сегодня – оружие осталось, а создатели нет».

Действительно – разве нет у нас высокотехнологичного оружия вирусного образца? Конечно, строго оборонительного и не для применения, войн то нет, только «локальные конфликты», как подметил рабочий, но всё же.

Общественность застыла в прозрении, а телевизионные специалисты – вначале отшатнувшись, как от прокажённого – получив директивы, набросились на впервые высказанную вслух идею, подспудно тревожащую всё это время.

Совершенно естественным стал скорейший полный разгром столь невежественного предположения, с помощью экспертных обоснований по телевизору об её полной несостоятельности. Что понятно, ведь эксперты заботились о сохранении достигнутого ими благополучия и соблюдения контрактов, другого ждать от них не приходилось, раз кто-то решил, что такая правда не нужна.

И всё же сдвиг произошёл. Те учёные, кто занимался наукой, увидели таки недостающий член во всех их уравнениях, застыдившись своей трусости глянуть правде в глаза раньше. Побитая идея нашла приют в умах менее конъюнктурных, но более честных учёных. Честных, прежде всего, по отношению к самим себе и к науке.

В конечном счете, эта идея, при усиливающихся стенаниях, переходящих в неприличный вой особо ретивых защитников своих грантодателей, восторжествовала. Благо, найденные археологические и биологические свидетельства первой экспедиции, совершившейся не смотря на горячую опеку политиков, насылавших многочисленные проверочные комиссии, в полной мере подтвердили гипотезу рабочего.

«Вымерли в результате вышедшего из под контроля глубоко модернизированных вирусов используемых, вероятнее всего, как оружие против себе подобных».

Таков вывод.

Итог миллионов лет эволюции оказался довольно трагичным. Создатели вирусов были настолько умны, чтобы создать их, но не настолько, чтобы не уничтожить с помощью них самих себя.

Просто напросто истребили друг друга.

Однако не помню, чтобы я сильно удивился этому или предал значение.

Так, за заполонившим эфир шумом о совершившей самоубийство цивилизации, преступно не дожившей до нашего первого контакта, поблекли воспоминания о былом триумфе дальней разведки. Затем они стали неудобными, а потом и вовсе утратили какую бы то ни было привлекательность, превратившись в какую-то пошлость, вроде патриотизма. Ну, была найдена разумная цивилизация, ну, да и пусть, нам от этого какая выгода? Обменивать наши технологии на их прутья и заточенные камни? Прощай эйфория – голос подали материалисты-прагматики. И говорили они правильные, понятные каждому гражданину вещи: всей нашей цивилизации нужны прорывы в технологиях, в социальном укладе и, конечно, нужны ресурсы.

Много ресурсов.

И ещё больше колоний!

Эти проблемы теперь стали во главе угла. Дальше никто уже не стремился заглядывать. Надо было захватить весь космос. О провозглашённой принадлежности космоса в равной степени всем народам на заре космической эры – никто уже не вспоминал.

Слишком велики ставки.

Нет, те несчастные аборигены, избитые остроумными словами в тысячах шоу, утонувшие под тысячью толстых научных и не очень трудов, раздетые до нага в тысячах анекдотов, всё ещё будоражили мальчишескую фантазию. Только детский мозг ещё был способен воспринимать это так, как следует – с восторгом, удивлением и трепетом.

Разум!

Значит мы не ошибка, ни исключение, ни побочный результат, а самый что ни на есть конечный! Или конечный до тех пор, пока не найдём что-то иное, превосходящее нас в развитии. В самих ли себе или где-то в космосе. Это же… Грандиозно! Внутри не влезает всё то, что чувствуется!

Но это так, для детского сада, да ещё для таких же повёрнутых вроде меня. Молча, скрепя зубами, продираясь сквозь сокращающееся финансирование, застывшие в прошлом веке зарплаты и неуклонное обветшания кораблей, – кому нужны сейчас разведчики ищущие цивилизации, когда гораздо прибыльнее и понятнее искать ресурсы для накопления власти? – мы продолжали оставаться верными своей главной цели – поиску смысла разумной жизни и её дальнейшей дороге.

Смысла не заложенного природой, и дороги не проложенной эволюцией – они лишь решали свои сиюминутные задачи по выживанию, – но найденной и увиденной нами.

Погоня за знаниями, за будущим – вот чем были те аборигены. Блеском маяка, посреди шторма жизни, от которого мы предпочли отгородиться.

Но я сдал.

Перестал надеяться.

Мне стало казаться, что дальше нет смысла идти, что я уже подошёл к своему конечному пункту на этой дороге, так и не добравшись даже до мало-мальски приличной остановки, где можно было бы оглядеться и найти что-нибудь полезное.

Тяжесть груза приковала меня к земле, а пустое сито лишило надежды.

И вот вспыхнул самый долгожданный знак на путеводительной панели.

***