Ключ от острова

Сергей Овчинников

Ключ от острова

Написано от руки и от сердца

Здесь не ступала нога человека

− Зачем это? – я уставился на протянутые ключи. Официант меж тем принес два запотевших бокала, и весьма вовремя – кондиционер в одиночку уже не справлялся.

Июль в Москве наконец-то расставил всё по местам – высушил лужи, расплавил асфальт, отправил сопротивлявшихся на дачи и в отпуска. Пространство внутри воображаемой городской черты вымерло и безжизненным маревом душило случайно уцелевших горожан. Наше присутствие здесь тоже спорно. Быть может, это уже и не мы, а две испаряющиеся голограммы с пунктирными следами памяти и интеллекта своих телесных хозяев, не отважившихся на личную встречу. – Да, мозг плавится вполне креативно – эту мысль я с трудом смог подумать, но сразу же перестал.

− Меня не будет год или больше – Антон мечтательно зажмурился и сделал внушительный глоток – Кому это всё доверить? Сдавать не вариант. – Пшеничная пена заискрилась в седой бороде. Он промокнул салфеткой лоб, смахнул пену, и борода снова стала в тон курчавой шевелюре – дорогой респектабельной масти перец с солью.

Квартира в самом центре, внутри Бульварного. Мебель антикварная, если не сказать – музейная, где – купленная, где – даже выкраденная из не слишком охраняемых запасников – но это уже отдельная история. Картины, гравюры, скульптуры. Дореволюционные интерьеры. Никакого ремонта, только реставрация! В ущерб удобству, да вообще всему, кроме священной аутентичности! Пол в коридоре в итоге эдаким винтом велотрека спускался к входной двери, усиливая головокружение от розового вина, столь любимого хозяином.

− Пойми, развод – только иллюзия свободы. – он придвинулся, обхватил широкий бокал, словно опираясь, и продолжал: – Есть у меня опасение, что свалившейся свободой тебя придавит, и ты сбежишь от неё, не осознав даже, что не смог ей распорядиться по-настоящему. Тебе надо обжиться на воле, ну и я буду должен тебе добренькое дельце за заботу о реликвиях.

− Да я пока только наслаждаюсь. – Соврал я и откинулся на подушки. Антошу потянуло на философию – становилось весело. Вроде и не самую приятную тему зацепил, но стало почему-то беззаботно, как в детстве. Он это умел. – Вроде пока нигде не давит, не жмет. Кстати, а почему "иллюзия"?

− У тебя что, такого не было? Когда закончил школу, потом институт, уволился с работы, а новую ещё не нашёл… Сперва ощущение абсолютной свободы. Потом догоняет… отрезвляет новыми гранями «прекрасной» НЕсвободы, только уже иного порядка. Они до поры скрыты…

− А ведь не было! – Я его перебил. То ли хмель, то ли смысл сказанного постепенно докатывался, и я тревожно заёрзал – на мягком дермантиновом

диване стало не так удобно, как минуту до этого. – Со школой – да, припоминаю что-то похожее. А потом карьера без передышки – только новые грани открывались этой самой неволи, или может востребованности. Я один-то никогда и не жил! С родителями сначала – понятно. А перед дипломом уже женился. Вот теперь только…

− Так ты сейчас в самом моменте. Что ж, наслаждайся пока. Стихи-то не начал опять писать? Моя квартирка разоблачение мифа не ускорит, но разнообразит определенно. В холодильнике роз'э, в буфете скотч – не стесняйся.

− Благодарствуйте, запас уничтожим, а стихи даже читать перестал. Свобода, по-твоему, значит, миф?

− Не пишешь – могу за тебя не переживать, видимо – он усмехнулся.

− Свобода – остров! Необитаемый! Нога человека там не ступала – приблизиться даже и то сложно невероятно. Забей на патетику – настроение хорошее – улетаю. Давай приземлим: представь воображаемую социальную шкалу – у одного края бомж в трофических язвах, у другого – мультимиллиардер без проблем с законом. Первый уже в базовых выборах: что есть, где жить и т.п. НЕСВОБОДЕН. Ну а со вторым ещё проще! Ему ЕСТЬ, ЧТО ТЕРЯТЬ! Желаете рассмотреть кого-нибудь посередине?

− Ну мы посередке как-нибудь разберемся. – я подбросил связку ключей – Куда эмигрируешь-то?

Он глянул на часы и заторопился.

− Не спрашивай пока – открытку пришлю, как устроюсь. Два часа до конца регистрации – водитель эсэмэсит исступленно. Теток води – сколько духу хватит, но на пушкинском диване – ни-ни и буфет французский побереги. – Он запнулся – Стоп. Забудь, что я только что сказал. Сам глубину своей свободы меряй, от меня никаких ограничений. Жги, старичок!

И мы обнялись.

Какое-то время я ещё пытался представлять себя на линейке между бомжом и олигархом, потом отпустило. Ночью мне снился остров, я подплывал всё ближе и уже собирался ступить на обжигающий белоснежный песок.

Ключи от чужой квартиры

Я сижу, чинно перекинув ногу за ногу, на том самом "пушкинском" диване. В одной руке у меня угловатый стакан, а в нём немного янтаря из бесконечных запасов хозяина жилища. Я слизываю дымную односолодовую горечь с ледяных кубиков, грани их постепенно закругляются, а мои глаза также постепенно закрываются от удовольствия. Диван, по преданию, знававший задницы поталантливее, мою немилосердно сверлит выпирающими пружинами.

− Вот! Тебя даже мебель не воспринимает как личность! – Так бы моя бывшая, скорее всего, припечатала. И сегодня я бы впервые с ней согласился. Вся эта ярчайшая bright personality

под ударами судьбы распалась цветными стеклышками в детском калейдоскопе вместе с остатками двадцатилетнего брака. Они отчаянно

трепыхаются и исполняют причудливые узоры, доставляя сиюминутное удовлетворение, но мне-то нужна фотографическая четкость!

− Не спать! – это я себе – думаю вслух. Вечер сулит романтическую встречу, и я, можно сказать, немного взволнован.

В другой руке на манер чёток я перебираю связку ключей от неожиданно свалившихся на меня антикварных апартаментов. Один – серебристый, симметричный, обоюдоострый, другой – латунный, затертый с архаичной колючей бородкой.

У меня определенно дежа-вю, и я слишком хорошо помню откуда. Тогда тоже квартира и связка ключей. Без антиквариата, но после кельи студгородка казалась, по меньшей мере, джуниор сьютом. Она прибегает, раскрасневшись с мороза, этаким снегирём. Смущенная улыбка на почти детском лице. Быстро начинает раздеваться и становится жарко вот здесь и ещё тут. Четверть века. Как же её звали?

Веки тяжелеют, и я проваливаюсь глубже воспоминаний. Колокол дверного звонка заставляет вздрогнуть и окинуть взглядом экспозицию – идеально. Одергиваю рубашку и иду встречать.

Боже! Эти струящиеся, совершенно сумасшедшие, волосы обдают волной свежести, похоже, облепиховой! В них зарыться с головой и больше никому не открывать! Но теперь я вижу только глаза и уже начинаю тонуть! Не без помощи single malt – мелькает проблеск сознания. Говорят, на этом острове единственная винокурня – надо будет запомнить буквы. Может там тоже не ступала нога… Хм, а винокуры…

− Привет – говорит. – А вы вроде бы меня в музей приглашали? – появляется неуверенная улыбка.

− О да, сударыня, это здесь – торопливо бормочу я и, перефразируя на манер Костика из "Покровских Ворот", впопыхах и не надеясь особенно, что новое поколение способно считать код: – Экспонаты вас ждут!

И тут она выгибается, порывисто прижимая запястье ко лбу:

− Я такая внезапная, противоречивая вся…. – И это восторг!

Накручиваю ручку граммофона. Выходит, двадцать пять лет назад нам пели Scorpions про любовь с первого укуса из сверкающего двухкассетника. Сегодня же винил на заботливо отреставрированной механике и непреходящий «Love me tender». Быть может есть надежда, что прошлое ещё не наступило? Или в какое именно будущее желаете вернуться? – Мда, ну это слишком шикарный выбор даже для острова Свободы – упс, каламбур – следующая тогда Гуантанамера!

Мы медленно движемся в притворном танце, огибая подтянутые подновленной обивкой стулья, будто дожидающиеся своего великого комбинатора, а может уже дождавшиеся? Подпеваем вполголоса Элвису, приближая губы и переходя на шёпот: "For my darling I love you, And I always will". Шепот срывается, становится хриплым. Я спотыкаюсь и мягко приземляюсь на один из стульев, не выпуская ее руку. Пытаясь сохранить равновесие, она делает широкий шаг, полы её юбки распахиваются шире положенного. Меня снова бросает в жар, и рука проворно скользит туда, куда ещё секунду назад – рано или вовсе нельзя, но теперь уже точно – ДА!

Звонок телефона безжалостно вспарывает тонкое полотно мимолётной реальности. Просыпаюсь.

− Ало, это музей? – звенят колокольчики на другом конце – Я подъехала, где у вас начало осмотра?

− Хранитель будет через минуту, ожидайте. – Растягиваю слова, но нетерпение выдаёт.

Ссыпаюсь по ступенькам в асфальтовую духоту июльского вечера. Сон ещё не отпускает, только теперь острее – и волосы, и глаза и… ВСЁ! Церемонно протягиваю руку, приглашая войти. Она делает шаг, разлетаются полы лёгкой льняной юбки, и я закрываю глаза.

«От злой тоски не матерись» 1

Кварталы, бегущие навстречу, начинают казаться знакомыми. Но узнавание не обещает приятных воспоминаний. В груди уже вовсю ноет, когда машина, наконец, останавливается. Сижу ещё какое-то время неподвижно, продолжаю наматывать свой клубок боли. Беспорядочно роящиеся поначалу мысли, строятся ритмичными рядами и сливаются в болезненный унисон.

Как может стать ненавистным здание? Двадцать лет я считал его своим домом. Воспоминания о первой половине – как довоенное кино – такие же счастливые и беззаботные.

И такие же невыносимые!

Любовь всей жизни, та,

что раз и навсегда,

за эти годы обернулась

чужим, опасным существом.

Теперь её коснуться даже в мыслях,

в воспоминаниях – тупая боль утраты.

Отношения предстали оковами, тянущими жилы ежедневно и без выходных.

И даже дом казаться стал темницей,

откуда я и совершил побег.

Позорный ли? Как посмотреть.

Да и побегом-то назвать…

Уполз, зализывая раны.

Желал ли я такой свободы?

– Бред,

то был мой самый адский страх!

И вот я в нём, и что я слышу.

– Ты обживись тут, старичок!

Ты никому не нужен здесь. Но кто-то

готов сие назвать свободой

и философствовать об иллюзорности её!

Что ж алкоголь да мнимые романы

неплохо глушат боль, но не излечат…