Кузина королевы

– Никогда не следует забывать об учтивости – ни со слугами, ни со мной. Слуги тоже бывают разные. В конце концов, Чарльз Блаунт – сын лорда Маунтджоя.

Пенелопа пробормотала что-то насчет одичавших католиков и встала.

– Куда ты направилась?

– В спальню.

Она действительно пошла в спальню, но только для того, чтобы взять накидку. Через пару минут она уже была в безлюдном саду – спешила по узкой тропке между двумя живыми изгородями, прочь от Лейстер-Хаус, красные кирпичные стены которого блестели после дождя. Дом стоял на опушке леса, на большом лугу, откуда открывался потрясающий вид на далекий Лондон. В ясную погоду отсюда можно было увидеть собор Святого Павла. Но не сегодня. Сегодня Пенелопа едва различала город в тумане, когда бежала по мокрой траве – стройная юная леди в зеленой накидке, гораздо более взрослая и уверенная в себе, чем та тринадцатилетняя девочка, которая считала себя влюбленной в Филиппа Сидни. Теперь она знала цену мечтам и сменила их на нечто более осязаемое.

Она добежала до самого уединенного места в саду – старой голубятни позади площадки для игр – и остановилась у входа. Две руки обхватили ее, и тот самый юноша, с которым она так резко обошлась в галерее, стал пылко ее целовать.

– Чарльз!

– Пенелопа, сладкая моя... Ты скучала по мне?

– Ужасно скучала. Тебя не было целых семь часов.

– Ты оказала мне холодный прием в доме. Пенелопа засмеялась:

– Мне за это уже попало. Мать отчитала меня: «Так невежливо – в конце концов, он сын лорда!» Чарльз, если бы они знали!

– Смотри не переусердствуй, а то они догадаются. Ты же от природы совсем не заносчивая!

Они зашли в голубятню и сели на чистый мешок, заблаговременно расстеленный Чарльзом в углу. Из-за дождя все голуби находились внутри. Они забрались в специально сделанные ниши, идущие по верхнему ярусу всех четырех стен, и голубятня была наполнена шорохами и тихим воркованием. Время от времени какой-нибудь голубь делал круг над головами влюбленных и снова возвращался на место: Пенелопа устроилась поудобнее рядом с Чарльзом, дожидаясь, пока ее глаза привыкнут к полумраку.

– Смотри, что я купил на королевской бирже, – сказал он и протянул золотое кольцо, массивное и широкое, в виде сплетенных рук.

Чарльз надавил ногтем на неприметную канавку, и кольцо распалось на пару одинаковых узких колец.

– Какая прелесть, милый! Это для нашего обручения?

– Да. Мы ими обменяемся. – Он взял ее за руку и сказал: – Я, Чарльз, перед лицом Господа объявляю тебя, Пенелопа, моей нареченной.

Он надел кольцо ей на палец. Следуя его примеру, она надела кольцо ему на палец.

– Я, Пенелопа, перед лицом Господа объявляю тебя, Чарльз, моим нареченным.

Возникла торжественная пауза.

Как странно это – держать его за руку, чувствовать непривычную тяжесть кольца, а что, собственно, странного? Ведь любовь поражает всякого, как молния путника в поле.

На первый взгляд Чарльз был ей подходящей парой, его род почти такой же древний и прославленный, как ее собственный, и гораздо древнее, чем, например, род Лейстеров. Но в то время как все Деверо шли в ногу со временем и принимали участие в государственных делах, Блаунты неуклонно погружались в безвестность и провинциальную апатию. Их притязания уменьшались, а бедность подступала все ближе. Они были католиками – не теми ярыми поборниками, Римской церкви, которых ссылали или сажали в Тауэр, но тихими, безопасными, бездеятельными. Нынешний лорд Маунтджой вел жизнь отшельника в своих владениях на юге Англии, растрачивая остатки состояния на дорогостоящие опыты с редкими металлами и сплавами, пытаясь отыскать философский камень. Если ничего не изменится, в ближайшее время благосостояние семьи будет окончательно подорвано. Его наследник тоже был никчемным бездельником, а ведь, кроме него, у Маунтджоя еще трое детей.

Лейстер, способный иногда совершать добрые поступки, заметил умного, упорного юношу, второго сына в семье, который стоил всех остальных, вместе взятых, и забрал его к себе. Служба в доме высокопоставленного дворянина часто была первой ступенькой лестницы, ведущей к карьере государственного деятеля. Но Лейстер точно не одобрил бы, если бы второй ступенькой стал брак Чарльза и его приемной дочери.

Когда почти полтора месяца назад Пенелопа по воле матери приехала вместе с ней в Уонстед, недовольная и готовая ненавидеть все, что увидит в усадьбе Лейстера, она обменялась всего лишь одним взглядом с этим шестнадцатилетним юнцом – младше ее на несколько месяцев – и влюбилась.

Никто не замечал, что происходило между ними. Чарльз был очень красив. Обладая внешностью, напоминающей испанца, и чарующей улыбкой, он всегда был очень спокойным, старательным и исполнительным. При этом создавалось впечатление, будто он немного не от мира сего. Только Пенелопа знала, насколько обманчиво это впечатление. В свите лорда Лейстера было много молодых людей, и многие из них гораздо более настойчиво, чем Чарльз, добивались внимания Пенелопы. Леди Лейстер, внимательно наблюдая за ними, никогда не воспринимала молодого Блаунта в качестве угрозы.

Участь лицемера не очень радовала Чарльза.

– Я бы предпочел, чтобы мне не приходилось вести себя подобным Образом, – говорил он Пенелопе. – Мне жаль, что я втянул тебя в это лицедейство.

– А мне нравится, что мы обманываем мою мать и Цыгана. – Цыганом прозвали Лейстера его враги при дворе. – Ты разве не понимаешь? Они скрывают свои чувства от королевы, а мы – от них. Знаешь, как он маму называет? Любовь моя!..

Чарльз усмехнулся.

– И все же мы не должны осуждать их, – заметил он. – Я думаю, они, несмотря на возраст, подвержены страстям, так же как и мы. Иначе, зачем им было поступать так опрометчиво? Говорят, королева до сих пор сильно любит лорда Лейстера, а ведь ей не меньше лет, чем ему.

– Умоляю тебя, милый! Один из этих голубей может быть тайным агентом правительства! – улыбнулась она и покосилась на пару воркующих голубей в одной из ниш голубятни.

Их тайные свидания благополучно продолжались почти все лето. Однажды вечером, когда Пенелопа, сославшись на головную боль, ушла к себе в спальню пораньше, Чарльз отвел ее на луг, где сельские парни и девушки водили хороводы под аккомпанемент свирели, на которой искусно играл старик музыкант. Для этого случая Пенелопа надела свое старое платье. Ее длинные локоны разметались по плечам, глаза светились восторгом. Жители деревни смотрели на нее во все глаза, девушки шептались, а парни во время танца осторожно брали ее за пальцы своими загорелыми натруженными руками. Дома, в Чартли, она никогда не решилась бы на такой поступок, но здесь ее принимали за одну из господских служанок – ее мать изо всех сил старалась, чтобы их пребывание в имении Лейстера оставалось незамеченным. К тому же в доме Лейстера всегда было много пришлых людей, которые появлялись и исчезали, и которых никто не знал.

К концу вечера Пенелопа и Чарльз уже чувствовали себя как дома, будучи принятыми в веселый круг сельской молодежи. Взошла луна, и старый музыкант, доиграв последнюю мелодию, отправился со своей собакой домой. Парни и девушки, не без хихиканья и подтрунивания друг над другом, разделились на пары, попрощались и разбрелись кто куда. Сын барона и графская дочь не спеша уходили прочь с лужайки, подобно другим парам.

Они сошли с тропы и легли в зарослях орляка. Где-то рядом пел соловей. Они были очень нежны и осторожны друг с другом. И Чарльза и Пенелопу, слегка испуганных новизной ситуации, защищала их невинность.

– Я хочу, чтобы мы скорей поженились, – сказала девушка.

– Нужно потерпеть, любимая, – ответил ее возлюбленный.

Пенелопа подумала, что, наверное, терпение будет легче даваться ему, чем ей, – Деверо никогда не отличались терпеливостью. А Чарльз, несмотря на то, что был способен на сильные чувства, обладал спокойствием и внутренней силой. Он знал, что ничто в жизни не достигается легко.

– Подожди, пока я не встану твердо на ноги, – сказал он.

Пенелопа была уверена, что он сделает это очень скоро, сгниет одним из тех, чье слово кое-что значит в этом мире, и возвратит своей семье былое величие. Если бы только на его пути не было столько преград!

– Чарльз, ты ведь не намерен обращать меня в католичество? – неожиданно спросила она. Он задумался.

– Мне нужно сначала понять, подходит ли оно для меня самого, – ответил Чарльз погодя.

– Но, Чарльз, я думала...

– Я так невежествен, дорогая. С тех пор как я служу у его светлости, я слышал много всяких разговоров, потом, кое-что читал в его книгах. Я не знаю, какой путь избрать. Любимая, поцелуй меня. Нам уже нужно идти.

К тому времени, как они подошли к дому, была уже почти полночь. Один из друзей Чарльза оставил окно не закрытым. Они залезли внутрь, стали отодвигать тяжелые занавеси. В комнате не должно было быть света, однако на столе сияла лампа. В кресле у стола сидел граф Лейстер.

– Наконец-то вы соблаговолили вернуться, – с ухмылкой заметил он.

Первым побуждением Пенелопы было выпрыгнуть из окна обратно в сад, но ноги ее плохо слушались. Она судорожно вдохнула. Чарльз сжал ее руку, стараясь успокоить.

– Где вы были? – спросил лорд Лейстер.

– Мы... Я водил Пенелопу посмотреть танцы на лугу, милорд. Я во всем виноват. Не вините ее.

– Это что, является частью ваших обязанностей – таскать леди Пенелопу ночью по окрестностям?

– Нет, милорд. Я виноват, но...

– Это я попросила его взять меня с собой, – вмешалась Пенелопа. – Мне хотелось пойти.

– Разумеется, вам хотелось пойти, – медленно произнес лорд Лейстер. – Я обыскал комнату Чарльза и нашел... вот это. – На столе лежала пачка бумаг – это были ее записки Чарльзу.

– У вас нет никакого права шпионить за нами... – произнесла Пенелопа.

– Никакого права? Вы, кажется, забываете, что находитесь в моем доме. Вы – моя приемная дочь, а он – мой слуга. Думаете, я должен закрыть глаза на то, что вы путаетесь со слугами?

– Если бы вы прочитали мои записки к Чарльзу, вы бы поняли, что это не то, что... мы с Чарльзом любим друг друга. Мы хотим пожениться.

– Чепуха. Вы не выйдете замуж за этого... эту католическую змею, которую я пригрел на своей груди! – Лорд Лейстер с презрением смотрел на раскрасневшуюся Пенелопу, на платье которой налипли листья орляка. Затем он перевел взгляд на Чарльза: – Так вот в какую игру вы играли? Думаете, выбрали легкий путь к успеху? С этого момента он для вас закрыт... если только она не забеременела. Если это так, то, клянусь Богом, вы за это заплатите!

Чарльз вспыхнул.

– Как вы можете такое говорить? – воскликнул он. – Я люблю и уважаю ее, я никогда бы не совратил ту, которую выбрал в жены. Я считаю узы брака священными, в отличие от некоторых!

Пенелопа не заметила, когда лорд Лейстер успел встать с кресла и пересечь комнату. Отшвырнув ее в сторону, он схватил Чарльза за плечо и ударил. Чарльз упал. Пенелопа рванулась к нему, но Лейстер остановил ее.

– Поднимайтесь, – холодно сказал он Чарльзу.

Тот медленно поднялся. Он был очень бледен и казался тщедушным рядом с графом. Он дрожал, а его щеки горели лихорадочным румянцем.

– Утром вы пойдете к моему священнику. Посмотрим, как вам понравится его проповедь.

Чарльз смотрел в пол. Наказание, приличное лишь школяру, было для него самым невыносимым унижением из всех. Пенелопа пыталась сдержать слезы – темы жалости и гнева.

– Ненавижу вас, – сказала она совсем по-детски.

– Я знаю, – ответил ей отчим. – Но от этого не легче никому из нас.

Он стоял, опершись на стол, и смотрел на них. Они выглядели несчастными.

– Я был не прав, – помолчав, сказал он совсем другим тоном. – Я вижу, что неправильно понял вас и дал тебе Чарльз, повод для обиды. Мне жаль, если вы искрение любите Пенелопу, поскольку ваш брак невозможен.

– Но почему? – всхлипнула Пенелопа. – Это несправедливо. Почему я не могу выйти замуж за Чарльза? Он достаточно родовит, как и я.

– Это правда. Но он беден, он младший сын, стало быть, не унаследует ни гроша, да еще к тому же католик. Тебе никогда не разрешат выйти за него замуж. И не смотри на меня так укоризненно! Не я решаю вашу судьбу, а ваш опекун – лорд Хантингтон, мой зять. Он был ближайшим другом Эссекса, вашего отца... Разве он может не оправдать его доверие и пренебречь своими обязанностями по отношению к вам? Вы не унаследовали состояние графа Эссекского, и Хантингтон обязан сделать все возможное, чтобы улучшить ваше положение. Хороший опекун должен заботиться о своих подопечных даже больше, чем о собственных детях.

– Милорд, – голос Чарльза срывался, но ему все же удалось взять себя в руки, – извините меня, я потерял самообладание и был с вами дерзок. Наверное, мне не следовало просить Пенелопу выйти за меня замуж. В настоящее время мне нечего ей предложить. Но разве так будет всегда? Я буду трудиться, буду бороться за свое счастье. Я уверен, что со временем я выбьюсь в люди.

– Время против вас, Чарльз, разве вы не видите? Вам шестнадцать – вы чуть моложе Пенелопы. Вы талантливый юноша, и я верю, что к двадцати восьми-тридцати годам вы будете кое-что значить в обществе. Но задолго до того опекун Пенелопы решит, что настало время найти ей мужа. Не считайте меня бесчувственным – я лучше любого из вас знаю, как жестока может быть жизнь. Вы, Пенелопа, не одобряете мой брак с вашей матерью, но ведь я очень сильно люблю ее, и если королева... если это станет известно, нам грозят большие неприятности. И поэтому я прошу – не навлекайте на нас еще больших несчастий, настаивая на своем.

Он говорил с необычной теплотой в голосе – так он еще ни разу не разговаривал в присутствии Пенелопы. Впервые сквозь шелуху возраста она увидела истинного Роберта Дадли, каким он был в общении с женщинами одного с ним возраста и круга – человека, которого королева Елизавета I любила на протяжении более двадцати лет.

– И еще, – добавил он более сдержанно. – Даже не думайте о том, чтобы пожениться втайне. Если вы это сделаете, Чарльза посадят в тюрьму.

– В тюрьму?! – воскликнули они оба.

– Да, в тюрьму, поскольку он возьмет в жены кузину ее величества, не испросив у нее на это согласия.

– Но... я родственница королевы только со стороны ее матери, Анны Болейн. Во мне нет королевской крови Тюдоров.

– В вас течет кровь Плантагенетов – кровь вашего отца.

Родство Деверо и Плантагенетов было таким дальним, что о нем часто забывали. Но оно было. И королева, имея сложные отношения с иноземной наследницей, которую она отказывалась признать, весьма болезненно относилась к ее английским родственникам, вмешиваясь во все их дела.

Лейстер вбил между Пенелопой и Чарльзом последний клин, сказав:

– Если вы, Пенелопа, попытаетесь убежать с Чарльзом, то можно сказать с уверенностью, что его карьера будет разрушена.

Итак, это был тупик. Они смотрели друг на друга – сбитые с толку и отчаявшиеся.

– Вы мне сейчас не поверите, но первая любовь скоротечна, – сказал Лейстер. – Вы станете старше, и придет время, когда, оглянувшись назад, вы признаете, что я был прав.

В его голосе сквозила горечь. Он сам в первый раз женился в шестнадцать лет, а теперь был самым сведущим в области брачных отношений англичанином.

Пенелопа не в силах была ему поверить, в который раз повторяя про себя, что ей никто не нужен, кроме Чарльза. Но несмотря на то что сама она никогда бы в этом не призналась, мудрые слова Лейстера запали ей в душу. За последние годы она узнала слишком много о человеческой натуре, и все ее романтические идеалы рассыпались в прах от холодного дуновения жизненного опыта графа: первая любовь скоротечна.

Часть вторая

НЕВЕСТА ПОНЕВОЛЕ

1581 год

К тому времени, как Пенелопе исполнилось восемнадцать, у нее появилась привычка говорить, что она так и умрет старой девой. В шутку, конечно. Она могла позволить себе смеяться над такими глупостями, поскольку слыла признанной красавицей. Ей очень нравилась та власть, которой она обладала почти над каждым встретившимся ей молодым человеком. Но преклонение перед красотой и предложение руки и сердца – это две разные вещи. Немногие из знакомых ей мужчин имели возможность и хотели жениться на юной леди с таким незначительным приданым.

Она находилась при дворе, вверенная заботам своей тетки, леди Лейтон, и принимала участие в празднествах, организованных по случаю прибытия особого посольства короля Франции. Кульминацией празднеств стал рыцарский турнир, ристалищем для которого были выбраны окрестности дворца Уайт-Холл.

Перед турниром дворцовый двор был подобающим образом украшен, в особенности галерея, с которой должна была наблюдать за турниром королева. Лондонцы, пришедшие пораньше, чтобы занять самые лучшие места, глазели на галерею с терпеливым ожиданием. Наконец на прежде пустой трибуне началось какое-то движение – стремглав пронеслись двое слуг, неся подушки; прошли лорд-гофмейстер, ведавший хозяйством королевского двора, затем несколько, лейб-гвардейцев, и вот сопровождаемая всем своим двором, появилась королева. Ей было уже сорок восемь лет – этой женщине с бледным острым лицом, обрамленным рыжим париком, женщине, усыпанной драгоценностями и золотом. На первый взгляд все в ней было фальшиво. И все же – возможно, тут играла роль сила ее характера – каждый, кто видел ее, присоединялся к общему мнению о ее неувядающей красоте.

Королева заняла свое место, ее примеру последовали придворные, начавшие устраиваться на скамьях. Пенелопа осмотрелась, поправила украшенный перьями капор и расшитый серебром подол платья. Она была довольна собой: ее лицо и фигура были безупречны, ее бы заметили в любом обществе. А ее золотистые волосы вместе с темными глазами имели свое, особенное очарование, перед которым невозможно было устоять. Половина придворных, которым полагалось не спускать глаз с королевы, в действительности глядели на ее юную кузину. Пенелопа впитывала теплую волну всеобщего восхищения – это было новым для нее ощущением, к которому она еще не совсем привыкла. Девушка еще не понимала, что природа подарила ей нечто, чем обделила большинство других женщин. У королевы, несмотря на все ее притязания, не было этого и в помине. Всю жизнь, где бы ни появлялась Пенелопа, все будут отдавать дань истинной красоте.

На ристалище появились претенденты на звание победителя турнира – лорд Арундель, лорд Виндзор, Филипп Сидни и его лучший друг, Фулк Гревилль. Все они были в церемониальных доспехах. Пенелопа сразу заметила, что доспехи Филиппа – золото на бледно-голубом – были усыпаны звездами. Другие тоже обратили на это внимание:

– Это для леди Пенелопы. Звезды для Звезды... – зашелестело по рядам.

Пенелопа выпрямилась и сделала вид, будто ничего не заметила. Уже больше года Филипп писал блестящие сонеты в итальянской манере и посвящал их ей. Он называл ее Стеллой, то есть Звездой, а себя – Астрофилом, влюбленным в Звезду. Конечно, это было всего лишь игрой, и все вокруг это знали. Пенелопа считала, что он выбрал ее в качестве идеального объекта своей возвышенной страсти потому, что это было безопасно для них обоих.

Они знали друг друга так долго, когда-то отец хотел, чтобы они стали мужем и женой; теперь их связь была иного рода – Филипп был любимым племянником, почти что сыном ее отчима – разве это не давало ей некоторых прав на семейного поэта? Как бы то ни было, его поэзия была изумительна, и Пенелопа была не прочь погреться в лучах его славы.

Претенденты читали стихи королеве. Пенелопа пыталась понять, кто написал их – Филипп или Фулк, но не смогла определить, поскольку стихи состояли сплошь из особых оборотов, принятых при дворе. Затем начался шуточный штурм крепости – несколько слушателей, облаченных в алое, забирались на стены крепости по приставным лестницам и бросали вниз гирлянды цветов, обсыпанные надушенной пудрой.

После этого начался турнир. Зрители замирали, когда соперники мчались навстречу друг к другу вдоль барьера. Бесконечное мгновение, в которое спокойствие и умение рыцаря позволяли ему получить преимущество, затем сильнейший удар, ломающий древко турнирного копья. В этот момент вся галерея подавалась вперед, стремясь увидеть, кто победил.

Кроме претендентов, в турнире вызвались участвовать еще девять или десять благородных рыцарей, и среди них был сэр Генри Ли, чемпион королевы, который опоздал к началу, сломал шесть копий и удалился непобежденным. Кроме Генри Ли, претенденты не уступили больше никому, а у Филиппа Сидни было на счету больше побед, чем у любого из них. Зрители восторженно следили за тем, с какой легкостью этот худощавый молодой человек побеждал своих противников, искусно обращаясь с конем. Бой для него тоже был поэзией – поэзией движения. Он считался одним из лучших наездников Европы. Первый день турнира закончился обычным воодушевлением. Королева, сопровождаемая Лейстером и послом Франции, спустилась с галереи. Фрейлины последовали за ними. Придворные направились к парусиновому шатру, в котором скоро должно было начаться пиршество. Шатер был специально раскинут к приезду французов, на его стенах были нарисованы деревья, а крыша была украшена ветвями....

– Леди Пенелопа! Я искал вас повсюду.

– Ну, милорд, теперь вы меня нашли, разве не так?