Дело одного дня

Емельян неспроста занял это место. Ему хватило ума быть осмотрительным, а главное осторожным в «щепетильных» вопросах. В довесок таланты – следить, сдавать, убирать – делали свое дело. Забываешь специфику работы, но в целом, все делаешь правильно. Благодаря последнему Емельян быстро дорос до куратора всего западного района, имея в подчинении жандармерию.

Отныне влияние Емельяна только росло, а дополнением к этому стало возвышение брата Иосифа. Емельян был ценным для Иосифа. Не по тому, что единственный брат, дело куда практичнее – ценный в проведении сделок и операций. Иосиф пользовался этим. Огромные денежные потоки протекали через западный район, через здешние организации, местных бюрократов, мелких лавочников, взяточников и многих других. В районе сложились взгляды, что каждый живущий обязательно, пусть и косвенно, но был связан с братьями Векселеровыми. Иосиф делал деньги, Емельян позволял «в темную» выводить их в различные банки на вымышленные личности, но по удивлению тесно связанных с одним из братьев.

Разница братьев состояла в достатке. Емельян представлял касту чуть выше среднего класса с вольностями. Он жил вдали от центра, в пределах границ второго и третьего кольца – среды обитания колорита гигантских многоэтажных зданий. Будь то жилые дома, жилые комплексы, крупные заводы, торговые центры, гипермаркеты, дорожные развилки и объездные, крупные мосты – все это унификация, простота, коробочность вкупе с дешевыми материалами. Новые строения, пусть и отличались красочностью, но все равно переняли те же планировки, ту же коробочность, тот же гигантизм. Здания строились близко друг к другу, и впритык можно было видеть окно соседа из другого дома. Здесь жили гиганты «гигантогородского» стиля, и один из таких гигантов был Емельян.

Но если пройти за третье и четвертое кольцо можно дойти до окраины, где гибла молодость, если она вовсе была. Там юноши и дети рано взрослели, не достигнув совершеннолетия. Девочки рожали не от одного молодого человека, были уже биты не раз, что неизвестно для столичных детей. Мальчики же приноровлялись к алкоголю, грубым шуткам и отупевающей работе однотипных процессов. Дети росли, их заменяли свои дети. Девочки рожали, мальчики пили.

И вот проходя узкие улочки, похожесть строений и серые блекла, куратор вышел к жандармерии западного района.

Пройдя пропускной пункт, куратор встречал строй жандармов:

– Раз, раз, раз-два-три! Четче шаг! – кричал голос командира.

Жандармы, похожие один на другого, с серьезным лицом, шагали строевой. От их ударов ног слышался четкий ритм, гипнотизирующий на послушание и выработку дисциплины. Все как один, а задние шеренги развеивали флаг. Вдруг командир подает команду, переходит на строевой, прикладывая руку к голове:

– Смирно, равнение налево!

Емельян лишь махнул рукой.

– Вольно! – крикнул командир.

Строй двигался дальше, вышагивая все той же строевой. Голос командира хорошо слышался ещё пару минут, пока на плацу не появились другие строевые подразделения со своими командирами. Кругом слышались четкие шаги и команды.

– Сейчас все идут на завтрак. – заметил провожающий, который каждое утро встречал куратора, и доводил его до штаба.

Емельян кивнул головой, ничего не сказав. Ему без лишних слов доставляло удовольствие видеть порядок, видеть высокую слаженность гарнизона. Для него жандармы – дети Рима, наводящие порядок в Городе, и распространяющие свое влияние все дальше за просторы.

– Дальше можешь не идти. – сказал Емельян, и отправил провожающего на пропускной пункт. Штаб стоял перед глазами, оттуда уже выходил заместитель с адъютантом. Встретившись с Емельяном, зам доложил:

– Товарищ куратор, подразделения приведены в порядок, ждут распоряжений, замечаний нет.

– А вы новый адъютант, верно? – говорил Емельян, не обращая внимания на доклад.

– Все верно, товарищ куратор.

– И как вас звать?

– Сергей. – ответил адъютант с строгостью в глазах. Адъютант, в силу своей молодости, выглядел, как ему и полагает – выглаженная серая шинель, ровно расположенные шевроны и четко посаженная зеленая фуражка. Настоящий солдат.

– И откуда вы, что можете рассказать о себе?

Адъютант встал на службу жандармов первый день, но, не растерявшись, отвечал:

– Я с окраины. Там окончил училище, был призван в полк и после распределен сюда.

– До меня доходили слухи, что в полку проводят поборы. Вы что-нибудь знаете, или слышали?

– Никак нет-с, товарищ куратор. – произнес Сергей, но солгал. Он и сам был жертвой офицерской наглости. Последние, в силу животной дозволенности, устраивали поборы, и командир подразделения лично назначал Сергея «взымателем». Приходилось считаться с устоявшимися порядками внутри полка, и собирать с каждого солдата суммы, предназначенные на мелкие нужды, но оказывающиеся в карманах офицеров.

Заместитель стоял рядом, он был уверен в выборе адъютанта. Выбирал не по бюрократическим бумажкам, а по глазам, и, увидев горящий взгляд молодого легионера в полку, открыто произнес «вот ты – адъютант!».

– Товарищ куратор, прошу пройти внутрь. – говорил зам. – У нас нововведения, пока вас определенное время не было. Мы пробили новую стену в штабе под операционную. На службу пригласили талантливого хирурга. Доктор Тульп, может, слыхали.

Куратор одобрительно кивнул головой, и прошел первый в штаб.

Внутри штаб был обставлен, как того желал Емельян, картинами одного мотива – самоотверженности. Считалось, что при работе с картинами, художники прикладывали все творческие силы для изображения естественности и культурного кода. Закончив картины, творцы умирали то от голода, то от покидания сил, оставляя за собой творение.

На одном из полотен была изображена баталия жандармов с гарнизонами Ключ-Города. Последние проигрывали битву, и, показывая это сражение, художник изобразил в небесах вершителя боя – руку мэра, держащего Город. На другом полотне были изображены два солдата. Один из них был в при смерти, но дух чести подпитывал последние клетки жизни, передающие знамя Города своему товарищу. Второй же солдат преклонился перед соратником, брал из его рук знамя, и одной рукой прилагал его к сердцу, второй крестился.

Картины встречали каждого входящего в штаб, несли силу идентификацию жителя, что он именно тот, кто готов пойти на рискованные действия рискуя собой.

– Нам сюда. – произнес зам, и открыл дверь операционной. Емельян прошел внутрь.

Внутри операционной за письменным столом сидел доктор Тульп, занятый письмом. Перед столом операционная кушетка, медицинские приборы и щипцы, и дотошное к чистоте убранство.

– Доктор, прошу, наш куратор района, Емельян Векслеров. – произнес зам, знакомя доктора и Емельяна.

Протянув руку Тульпу, Емельян спросил:

– Чем заняты, доктор?

– Пишу трактат, пока есть время. Пишу о проблематике современности. Вот, буквально на днях, оперировал человека. Она прошла успешно, несомненно, но когда человек пришел в себя после операции, я выяснил, что передо мной шаблон колумбийской картинки. И знаете, это достойно, чтобы об этом написать.

– Отлично. – сказал Емельян. – Хотелось бы ознакомиться с этим, когда закончите. Дайте знать.

– Эх, товарищ куратор, наша бы воля, уж мы бы кое-что сделали для этого Города. Подарили Возрождение. – заискивающе сказал доктор.

Доктор Тульп был славен не только как хирург, но как психолог и неплохой ритор. Он внимательно слушал, и словно тонкий мастер человеческих душ, проникался человеком.

Он, также как и Сергей, прибыл с полка. Ещё там они познакомились, и друг другу помогали. Тульп научной тонкостью помогал адъютанту бороться с внутренней озлобленностью, которая сформировалась в ответ на агрессивный социум.

Антиподом же Тульпу был Главный жандарм, который не принимал человеческой психологии и высоких речей о высшем. Он, как и все другие жандармы, рангом ниже, вплоть до самых малых, предпочитал отгонять от себя любые мысли, любые умозаключения. Был просто солдатом, и не проникался глубиной искусства. Ему казалось это лишним при своей работе, напыщенным декором, но воле Емельяна не противился. Для него «высшее» – это выполнять свое дело полицмейстера.

Главный жандарм был достаточно проницательным человеком, и старался не делать промахов коллеги до этого. В его инструментах не было слова «замолчать», наоборот, сложившаяся проблема требовала немедленных действий. Как пример, дело питания новоиспеченных.

В местных казармах, где располагались юные курсанты, встал вопрос питания. Фермерские животные могут завидовать, даже их так не кормили. При чистке рыбы находились черви. Овощи представляли собой не овощи, а гниль с плесенью, что чистили и кидали в кипящую кастрюлю или казан. Или привоз хлеба, проходящий очень быстро – скинуть хлеб в грязный мешок, который позже простоит сутки в сыром помещении. Вход в столовую не отличался чистотой: на пороге битый кафель с темными следами от бот, не оттирающиеся не одной щеткой. На кухне царили порядки не лучше: бегало много тараканов, что могли попасть в суп или какой-либо напиток; вся гниль варилась и жарилась, а позже подавалась на стол курсантам и служащим в виде блюда с тонами синего и фиолетового цветов. Все это немедленно дошло до главного жандарма, приходившему в ярость от подобной безалаберности, которую допустил прошлый глава. Немедленно были уволены складские работники, глава продовольствия и повара, а главный жандарм стал питаться в столовой наравне с другими. Таким образом, своим присутствием в различных делах, он поддерживал порядок и строй гарнизона.

– Вы, наверное, в курсе, что вчера был арестован ваш зам? – начал Емельян.

Емельян расположился за конференц-столом напротив жандарма, за ним сидел Сергей. Куратору было важно знать верность главного жандарм, можно ли на него опираться. Соответственно, после вчерашнего ареста, справки наводились и на него.

– Уже в курсе и по делом ему.

– А что насчет того преступника? Где он?

– Не пойман. – просочился голос Сергея.

– И что он, кто он вообще? Расскажите подробнее, сегодня нужен доклад министру дипломатии.

Главный жандарм достал из сумки, висевшей у него на плече, дневник с записями и, пролистав пару страниц, произнес:

– Вот он. Ну-у…Экземпляр интересный. Груб в методах и хладнокровен. Примерное расположение в Ключ-Городе. Внешне имеет длинные волосы, работает фермером. Говорят, люди пропадали как раз, когда последний контакт имели именно с ним. Имя нам пока неизвестно, но явно не наше. Не принятое на слуху.

– Значит хищение людей?

– Совершенно верно.

Жандармы, словно хищники за хищниками, расследовали странную череду преступлений. Пропадали жители местных территорий. Кто это делал, и зачем, было неизвестным. Не было подозрений, не было лиц видящих исчезновения, не было пропавших тел. В общем, ничего, и как слепые гончие им приходилось выставлять патрули в Ключ-Городе, но все было безуспешно.

Емельян глубоко вздохнул, и стучал пальцами по столу. Ему думалось, что можно было сделать. Важно не поймать преступника, а отчитаться за работу. Высшее руководство не могло терпеть безрезультативной информации. Тогда он спокойно произнес:

– Вчера… Все те кто был… Можешь брать любого. Без церемоний. Ты ясно понял?

– Будет сделано. – ответил жандарм.

По лицу жандарма пробежало смущение, но он покорно исполнит любой приказ отданный Емельяном, так как сила его есть неформальный закон. Он верно подчинялся, исполняя каждый приказ. Один, из приказов был заманить своего зама на встречу в баре, и вывести в статистику, отражающую ренегатов Города, которые устраняются сразу, как об этом становится известно. Теперь же приказ – заполнить белое пятно не раскрываемого преступления, и оно будет выполнено.

– А где они?

– Там, – кивком указывая на крепость, стоящий на скале обрыва, говорил жандарм. – все как положено.

– Отлично.

– С какого из них начать первым?

– С любого, – говорил куратор. – с любого начни. Требуй и карай, требуй и карай, – сделал паузу. – И снова требуй и карай. Они не должны оттуда выйти… И да, подай мне транспорт и карту Ключ-Города, еду в мэрию.

Главный жандарм потребовал подать транспорт и карту, и отправил Сергея проводить куратора западного района. Емельян поблагодарил за сопровождение, и сев в машину, отправился за пределы гарнизона.

Расположившись в машине, Емельян выдвинул встроенный столик из кресла, разложил карту населенных пунктов, и внимательно разглядывал структуру Ключ-Города. Было важно выяснить, где именно происходят преступления, и какие места выбирает преступник.

Ключ-Город представлял производственный городок, живущий старинной идеей Dominium Maris Baltici. Территории Ключ-Города обширно захватили прилегающие земли заводов, ферм и производств изобразив Pax Romana. Огромные цеха обняли землю, производя необходимое Городу. Соты рабочих кружили на этой земле, предоставив свою жизнь доменным печам, шахтам, польдерам-фермам.

В этих местах был свой уклад, свои управленцы, свои жилища не требующие каких-либо изменений или политических распарь. Рабочие элементы Маркса заняты другим. Озабоченность составляла в рождении детей, которые позже насытят цеха, создавая круговорот рабочих рук.

Даже непогода, охватившая весь регион, отступала от бессмертных производств, которые, не церемонясь, пожирали молнии, грозы, снегопады и ливни своими языками пламени и дыханием едкого дыма махин. Трудяги не видели солнца, но и не нуждались в нем, как нуждались в ярком искрящем сплаве металлов перед глазами.

Емельян сидел перед картой, но четкого понимания и логики преступника не понял. Преступления были разрознены, то в одном месте, и сразу в другом. Люди пропадали, причем пропадали не гуляки и антиобщественные элементы, но приличные и порядочные граждане. И отложив карту, Емельян смотрел в окно, погрузившись в размышления.

Экипаж двигался. Из окна ясно раскатывался Город, стоящий на полке однообразия, диктуя капиталистические разумения жизни. Двадцать первый век перевоплотился в гоночную капсулу достижения эфемерных наград: где-то осторожней на наркотических поворотах, где-то сбавить скорость, чтобы не улететь в лапы смерти, где-то не снижать её, дабы не терять время в институте брака, и постоянно смотреть по сторонам.

Далее перед экипажем произросла Городская фондовая биржа. До определённого времени, данный финансовый институт мало кого интересовал, но после сказок быстрого обогащения, жители отправлялись в это Эльдорадо в поисках сокровищ. Правда сквозь бури и бушующие волны котировок к этому острову, многие лишь терпели убытки. Даже сейчас, подходя к зданию, нас встретят так называемые «падальщики», прозванные за свои долги перед биржей. Они, имеющие влечение к азарту, продолжали не торговать, но играть, теряя деньги, погрязая в зыбучих долгах.

Падальщики разместились на тротуаре в несколько столов, образуя общину. Кто-то из них с покрасневшим лицом ожидал возвышения котировок, другой судорожными движениями восклицал о новом проигрыше, третий размахивал руками, четвертый вовсе крестился.

Внутри здания, спекулянтов ожидали котировки отражающие настроения игроков, а не цены, как это принято видеть. В зале торгов постоянно кто-то бегал, предлагая купить или продать бумаги по наилучшей цене, и купив бумаги у этого человека, неожиданным образом выяснялось, что цены были ещё выгоднее у другого продавца, пробегавшего рядом. Цены постоянно менялись. Продавцы уверяли, что сейчас самый выгодный момент для покупки. Те же самые продавцы выкрикивали падальщикам из окон цены на котировки, делая надбавки за свои услуги, чтобы те платили и оставались в долгах. Так создавались манёвры для махинаций, где можно преуспеть и обогатиться на стервятниках тротуара. Определенная каста людей жестами показывали движения котировок, и пальцами указывали то два, то три лота к покупке. Это был свой язык, позволяющий быстрее передать информацию коллеге по финансовому цеху.

Здесь же его брат построил финансовую империю.

Его брат, Иосиф, не отличался хорошим тоном, нравом. Он человек предпринимательского склада ума, и считал, что этикет и благородные манеры лишь мешают делу. В частности прозябание и «мягкотелость» – как Иосиф выражался – ведут к краху на бирже, где царит конкуренция и постоянная борьба за потоки денег. Рынок не позволит быть моральным по одному верному постулату, о котором должны знать все спекулянты: «если ты зарабатываешь, значит, кто-то теряет, и наоборот», а наоборот никто не хотел. Человеку свойственно думать о себе, как о гении или смышлёном маклере, но реальность оказывалось другой. Даже если ты каким-то образом остаешься «моральным» в этом деле, то бывают периоды, когда рынок вмиг силой заставит поменять взгляды и представления о нем. Если и это не поможет, тогда тебе не место здесь, и ты добыча местных акул.

Экипаж шел далее, начался дождь. Транспорт заносило то влево, то вправо, создавая чувство неминуемой аварии, но все проходило, машина выравнивала положение и проезжала музыкальный тоннель.

Так он был назван в честь быстротечных музыкантов. Их слава напоминала камень, выпущенный из рогатки вверх, не достигающего безмерности жизни облака, и бьющийся, похожий на водопад, об твердую поверхность. Полет в секунды рушил сотни жизней вкусивших сок известности, и страдающих от его недостатка. Тоннель создали для музыкантов, желавших остаться в веках, уповая на свою гениальность, но, по недоразумению, не угодившим новым вкусам публики. Музыкантам ваяли миниатюрные статуи, впечатывая в тоннель. Так набиралась добрая сотня-вторая из статуй, среди которых больше изваяний лиц с неестественным цветом кожи.

«Неестественники» стали вершителями тренда деревянного исполнения музыки, покоривших звучанием практически всех жителей. Тонкими вибрациями, порой, не понимая сами, они влияли на моду и общественный такт. Местные музыканты подражали им, где-то с успехом, но быстро вымирали и становились ненужными творениями музыкального тоннеля.

И после тоннеля экипаж подъехал к мэрии.

Мэрия – греческий акрополь, построенный из белого камня, с отблеском света от тьмы. Она возвысилась в центре мегаполиса, возвышаясь над каждым существом и зданием, делая его, в сравнении с собой, еле заметным объектом.

Перед входом, смертного встречали статуи деятелей Города, стоящие в ряд, образующие ровную линию. Рядом воздвигнуты колонны с высеченными надписями напутствия продолжения великих дел потомкам.

Пройдя внутрь, Емельяна сразу встретил министр дипломатии, которому необходим был отчет о проделанной работе.

– Что там с отчетом, Векселеров? – с порога начал тот. – Как поработала ваша жандармерия? Вы что-нибудь сделали? Жду отчет сегодня вечером у себя.

– Непременно будет сделано – ответил Емельян, и направился в свой кабинет, проходящий через главную канцелярию мэрии.

Tabularium.

Сюда постоянно стекались заявления граждан, купчие, извещения о выплатах налогов, запросы и координационные советы бюрократам, и самые важные документы в жизни человека: свидетельство о рождении, о браке, паспорт и их подобных. Без канцелярии жизнедеятельность Города затормозилась бы в разы.

В стенах платоновской пещеры бумаг ничто не могло выделяться, за исключением масштабов – огромные территории Чингизидских клерков насчитывались в тысячу голов под бои вечно пишущих машинок, гудки пышущих носов, выделяющегося пота канцеляризма, засаленных воротничков. Отделы работали круглосуточно, смена сменялась сменой, не оставляя пустого рабочего места. Кипы бумаг разлетались по воздуху, а некоторые доставлялись бумажными официантами, приходящих и отпускающих: «Ваша порция, сэр». Канцеляры дали название сему – «кишечник», из-за не тормозящих конвейеров бумаг, переваривающих миллионы и миллионы людей и документов.

Бумажное государство имела правителя – главного канцеляра, его верного слугу – зама, подданных, свиту и тысячи преданных воинов вооруженных синими чернилами. Один из таких воинов находился в середине канцелярии, в самом её сердце – Брюсов, фамилия его, без имени и отчества. Иногда молодой человек вспоминал настоящее имя, но расхлябано сразу забывал его. Себе не доверял, не доверял и паспорту, за исключением олухкратических служащих, называвших Брюсова именно так.

Работал он давно, занимал должность переписчика копий, имел хорошее образование и недурно высказывали мысли:

– Поработаю пару лет, а там видно будет, зачем наперед загадывать?

Про повышения он не думал и никогда не жаловался. И без него очередь мечтавших повышения прозябала. Только одно светило в карьере – всегда переписывать, каждую буковку и знак препинания. К этому привыкаешь, вводишь умения – пишешь быстрее, становишься мастером.

Брюсов, как ему и подобает, находился за рабочим столом, переписывал копии, тонущий в рутине номенклатуры.

– Брюсов, дружище, что там у тебя? Все пишешь, смотрю. Пойдем, пройдемся, встряхнёшься. – обратился к нему сосед канцеляр.

– Всегда с радостью, но ты смотри, – отвечал Брюсов, указывая на стопку бумаг. – ещё четыреста дел, и все надо успеть сделать.

Сосед усмехнулся, произнес:

– Эти бумаги – тиски, а тебе все равно. Как ты это терпишь?

Брюсов отложил ручку, взглянув на часы и увидев приближение обеда, переключился на соседа:

– Мне все равно. Покончу с этим и домой.

– С бумагами ты не покончишь, нужно что-то кардинальное.