Помоги проекту - поделись книгой:
Понятно, что из попытки Эльфинстона самостоятельно управиться с противником ничего не вышло. Силы оказались чрезмерно неравными. Эльфинстон располагал тремя линейными кораблями, фрегатом, пинком и тремя транспортными судами, а турецкая эскадра, которую он увидел 16 мая на расстоянии восьмидесяти кабельтовов, насчитывала свыше двадцати вымпелов (из них 10 линейных кораблей и 6 фрегатов). Только нерешительность командующего этой эскадры выручила Эльфинстона. Противник, не приняв боя, отошел в глубь залива, под прикрытие береговых батарей, хотя мог, используя при наступившем безветрии гребные суда для буксировки (их у русского отряда не было), проучить Эльфинстона за нерасчетливую дерзость. Впрочем, осталось неясным, было это следствием нерешительности турецкого флагмана, принявшего отряд Эльфинстона за авангард русской эскадры, или хитроумного намерения заманить русский отряд поближе к берегу, а тогда внезапно окружить его, закрыв ему выход из залива, и уничтожить.
Сообразив, что чуть не погубил отряд и людей, Эльфинстон 17 мая, едва получил возможность лавировать, срочно отправил одно из транспортных судов с донесением в Наварин, а сам отошел на такое расстояние от крепости Наполи-ди-Романья, какое позволяло, в случае решительных действий турецкой эскадры, избежать схватки с ней до прибытия отряда Спиридова.
Впоследствии, характеризуя Эльфинстона перед увольнением его из русского флота, припоминая и эту историю, и прочее, чем печально прославил он себя в Архипелажской экспедиции, Екатерина так отозвалась о нем:
«Можно сказать одно, что Эльфинстон принадлежит к разряду людей сумасшедших, которые увлекаются первым движением и не соблюдают никакой последовательности, и я не знаю, сумеет ли он очистить себя от подозрений в злоупотреблениях, если бы его заставили отдать отчет в сумме на чрезвычайные расходы, ему вверенной, ибо из нее он сдал адмиралу Спиридову только три тысячи червонцев...» (хотя получил на эти расходы перед отплытием из Кронштадта 200 тысяч рублей. —
Орлов был уязвлен отнюдь не тем, что Эльфинстон не поставил своевременно в известность о своем прибытии и о своих действиях старшего флагмана, каковым оставался в Архипелажской экспедиции Спиридов, несмотря на официальную подчиненность «главнокомандующему». Это меньше всего интересовало фаворита, равно как и опрометчивость действий Эльфинстона, к счастью, не повлекшая за собой роковых последствий. С подобным своеволием Орлов легко мирился, поскольку оно не задевало его самолюбия, но терпеть непочтение к своей персоне не собирался. По мнению фаворита, было достаточно поправок, внесенных Спиридовым в план овладения Мореей. Так что, разделяя негодование адмирала по адресу не в меру своевольного коллеги, он и не помышлял подтверждать подчиненность Эльфинстона Спиридову, как младшего флагмана перед полным адмиралом, да к тому же самым авторитетным среди моряков специалистом и членом Адмиралтейств-коллегии — высшего органа флота. Орлов был недоволен только неуважением к себе. Вот почему он приказал Спиридову идти с кораблями и транспортными судами к Рапиле, снять с берега десант, высаженный Эльфинстоном, а затем следовать к Наполи-ди-Романья.
Пока происходило все это, время для решительной встречи с неприятельской эскадрой было упущено.
22 мая, когда отряд Спиридова достиг места, указанного Эльфинстоном в донесении, адмирал увидел малоприятную картину: стоящие неподвижно, будто приклеенные к водной глади из-за отсутствия ветра, корабли отряда Эльфинстона и вдали — суда вражеской эскадры, буксируемые гребными галерами к выходу из залива.
Противник опять не принимал боя, а дальняя позиция, заблаговременно избранная храбрым в первый момент, но потом переосторожничавшим Эльфинстоном, позволяла турецкой эскадре покидать залив беспрепятственно, вне зоны обстрела. И тщетно в последующие дни русские корабли дважды пытались догнать и атаковать противника: турецкие суда оба раза уклонились от решительной схватки, использовав преимущество в скорости хода. Вероятнее всего, дело было не в том, что неприятельский флагман опасался встречи (хотя уже существовала версия, что он якобы сперва принял отряд Эльфинстона за авангард русского флота), а в хитроумном маневре, целью которого являлось желание заманить русские корабли как можно дальше в незнакомый лабиринт Архипелага.
Следовало предвидеть это.
И стоит ли удивляться, что первое же свидание Спиридова с Эльфинстоном оказалось далеко не сердечным. Старший флагман без обиняков, с присущей ему прямотой, высказал младшему все, что думал о его поведении, позволившем противнику ускользнуть от необходимости принять бой, а Эльфинстон ответил на выговор с надменностью, вообще свойственной его характеру. Он считал себя вполне самостоятельным и в доказательство ссылался на рескрипт императрицы, врученный ему перед отплытием из Кронштадта, как в свое время был вручен такой же рескрипт Спиридову. Разговор о рескриптах мог примирить обоих флагманов, ибо выяснил, что императрица обманула и того и другого, посулив каждому самостоятельность, а на самом деле подчинив фавориту. Однако Эльфинстон принадлежал к малосговорчивым, неприятным в общежитии натурам и отнесся к старшему флагману с высокомерием, вызванным переоценкой своих качеств моряка и недооценкой их в людях флота, в который был принят исключительно по желанию Екатерины.
Вот что раз навсегда отвратило Спиридова от Эльфинстона, тем более, что флотоводческие способности последнего оказались, как определилось дальше, ниже средних.
Так и не найдя общего языка, оба флагмана повели свои отряды на поиски ушедшей от них вражеской эскадры.
Через три недели, 11 июня, у острова Милос к ним присоединился Орлов. Он в свою очередь причинил незаслуженную обиду Спиридову, когда тот передал ему свой разговор с Эльфинстоном. Вместо того чтобы призвать своевольного контр-адмирала к порядку и воинской дисциплине, обязав его быть в безусловном подчинении у старшего флагмана, фаворит с легким сердцем заявил, что ему нет дела до их распрей и что для него важно лишь их повиновение приказам «главнокомандующего». В подтверждение этого он распорядился поднять на линейном корабле «Три иерарха», избрав его под свою пловучую резиденцию, кейзер-флаг, означавший, что все приказания, идущие с этого корабля, являются высочайшей волей и отдаются именем императрицы.
Тем временем к якорной стоянке объединенной русской эскадры подошли от Порт-Магона, Ливорно, Генуи и других средиземноморских гаваней все либо отставшие по разным причинам, либо вновь зафрахтованные вспомогательные и транспортные суда. Возвратились и направленные Спиридовым на разведку в Архипелаг пакетботы. Командиры их доложили, что корабли противника отстаиваются за островом Паросом (в группе Цикладских островов) и что число кораблей возросло после ухода турецкой эскадры из Навплийского залива.
В ответ на донесение разведчиков последовал сигнал с «Трех иерархов», адресованный всем судам:
«Идти к Паросу!..»
На третьи сутки объединенная эскадра была у места назначения, но море вокруг Пароса оказалось пустынным. Жители острова сообщили, что эскадра противника ушла на восток, едва с нее увидели на горизонте паруса русских разведывательных судов.
Братья Орловы (младший брат фаворита Федор Орлов имел чин генерал-майора и находился в роли наблюдателя на линейном корабле «Евстафий», где держал свой флаг Спиридов) торжествовали. Они были убеждены в том, что противник струсил. Федор Орлов не мог удержаться, чтобы не похвастать в письме к Екатерине. Не боясь показаться смешным — таковы были нравы, — этот пассажир среди моряков, заслуги которого заключались лишь в его родстве с фаворитом, не постеснялся всерьез поставить себя на первое место, а Спиридова на второе; причем хвастливо утверждал, что турецкий флот бежит сломя голову, но будет настигнут, «хотя бы то было в Цареграде» (Константинополе), как писала Екатерина министру иностранных дел и государственному канцлеру Панину, пересказывая и повторяя заверения Федора Орлова.
Между тем Спиридов и другие моряки смотрели на все трезвыми глазами. Из многочисленных сведений о турецком флоте, его командах и военачальниках, полученных за время пребывания русской эскадры у Мореи и в Архипелаге, следовало не только выделять факты плохой морской подготовки личного состава кораблей противника, не только неосведомленность в морском деле и общеизвестную трусливость капитан-паши (или капудан-паши) Ибрагима Хосамеддина, назначенного главнокомандующим турецким флотом в разгар событий в Морее, но и делать правильные выводы, о чем легкомысленно забывали братья Орловы. Для русских моряков уже не было секретом, что за спиной трусоватого Хосамеддина стоял его помощник — алжирец Гассан-паша, фактический руководитель флота, бывалый моряк и храбрый военачальник. Это он, по словам пленных, обещал султану истребить русскую эскадру способом, успех которого был основан на преднамеренной жестокости к самим же турецким морякам. Способ, предложенный Гассан-пашой, состоял в том, чтобы подвести суда вплотную к русским кораблям, ошвартоваться к ним и взорвать свои крюйт-камеры (погреба с боеприпасами), что неминуемо должно было повлечь за собой гибель и турецких и русских кораблей вместе с людьми. «...Флот вашего величества многочисленнее Русского флота. Чтобы истребить русские корабли, мы должны с ними сцепиться и взлететь на воздух, тогда большая часть вашего флота останется и возвратится к вам с победой», — так изложил свой замысел султану турецкий флагман. Известие о хитроумном плане Гассан-паши навело Спиридова, Ганнибала и некоторых других членов военного совета объединенной эскадры в свою очередь на мысль о своеобразной возможности уничтожить флот противника, едва тот сам забрался в ловушку Чесменской бухты; но это было еще впереди. А пока что моряки прекрасно понимали, что неприятель не столько бежит, уклоняясь от встречи, сколько заманивает объединенную эскадру в глубь Архипелага, чтобы подавляющим превосходством своих сил, спешно собираемых отовсюду, атаковать и раздавить ее.
Сомнений в этом не осталось ни у кого, когда объединенная эскадра после рекогносцировки, выяснившей местонахождение турецких судов, подошла 23 июня к проливу между островом Хиосом и входом в Чесменскую бухту на побережье Малой Азии.
Перед глазами русских моряков открылось величественное зрелище множества судов всех типов и рангов. Это была не эскадра, как предполагали командиры пакетботов, ходивших на разведку, а целый флот, согнанный противником в одно место для решительного сражения.
От хвастовства и приподнятого настроения братьев Орловых не осталось и следа.
«...Увидя такое сооружение, — признался Алексей Орлов в письме к Екатерине, — я ужастнулся и был в неведении: что мне предпринять должно?..»
Именно эти строки письма, написанные с подчеркнутым, как на исповеди, чистосердечием, выдали с головой их автора. Фаворит хотел, разумеется, лишь поразить Екатерину своей отчаянной храбростью (письмо ведь было написано после Чесменской битвы), умилить своей давнишней, с дней дворцового переворота, готовностью решиться на все ради «матушки-государыни». Суть же оказалась не в его намерении «произвести впечатление» (что вполне удалось ему), а в обмолвке, смысл которой заключался как раз в неведении того, что обязан был предпринять он, являясь главнокомандующим, считая себя политическим и государственным деятелем. В этой обмолвке — весь авантюризм Орлова. Он действительно не понимал ни того, что бой в Хиосском проливе следовало непременно принять, особенно после неудач в Морее, ни того, что бой будет успешным для объединенной эскадры, несмотря на значительное численное преимущество противника. То есть не понимал главного, что уже определилось ходом событий.
Отказ от боя, независимо от причин отказа, должен был весьма неблагоприятно отразиться на обстановке, сложившейся в порабощенных Оттоманской империей странах на востоке Средиземного моря. Хотя действия русской эскадры и ее десантных войск в Морее не увенчались успехом и хотя Морею пришлось пока что покинуть, все равно это не погасило свободолюбивых надежд народов балканских стран, мечтавших о национальной независимости, уповавших на дальнейшую помощь в их борьбе, стремившихся к освобождению от ненавистного ига. Население Мореи, Архипелага и других мест уже знало о задачах русской эскадры и ждало решительных действий ее моряков при встрече с турецким флотом.
Отступать было нельзя, да и не к чему.
Исход сражения решал судьбу Архипелажской экспедиции.
VII
Всего в объединенной эскадре насчитывалось девять линейных кораблей, три фрегата, один бомбардирский корабль, три пинка, один пакетбот (второй пакетбот — «Летучий» — разбился у берегов Мореи, и взамен него моряки использовали наиболее подходящее транспортное судно), тринадцать зафрахтованных и призовых судов, 6500 человек и 608 орудий.
Против них стоял на якорях между Хиосом и Чесмой почти весь турецкий флот: шестнадцать линейных кораблей (один — 100-пушечный, один — 96-пушечный, четыре — 84-пушечных, два — 74-пушечных, восемь — 60-пушечных), две 50-пушечные каравеллы, шесть 40-пушечных фрегатов, до шестидесяти бригантин, шебек, галер, полугалер и других судов. На борту их находились 15 000 человек и 1430 орудий.
Вот почему Орлов струхнул и «ужастнулся», как сам же заявил в письме к Екатерине, рисуя перед ней подробности встречи и сражения, решивших судьбу турецкого флота, господство в Архипелаге и подъем национально-освободительного движения в странах, порабощенных «Блистательной Портой». Реакция фаворита, когда он сравнил силы сторон, была понятной при его полной неосведомленности в морском и вообще в ратном деле. Он судил по внешним показателям, не учитывая главного, ибо не подозревал о нем. Главное же заключалось не в числе судов, втрое большем у противника, и не в количестве пушек на турецких кораблях, в два с половиной раза превосходившем артиллерийское вооружение русской эскадры, а в мастерстве командиров, в новаторских или консервативных взглядах флагманов на морскую тактику, в боевых достоинствах личного состава — судовых команд и десантников.
Привыкший пренебрежительно относиться вообще к людям, видевший в них лишь угодников перед ним среди придворной челяди, тайных завистников его головокружительной карьере среди дворянской знати, фаворит судил о командирах и флагманах объединенной эскадры не по их качествам моряков — выразителей тех или иных взглядов на морскую тактику (поскольку ровным счетом ничего не смыслил в ней), а только по степени подобострастия и готовности соглашаться с его мнением. Иной разницы между Спиридовым, Эльфинстоном, Грейгом, Елмановым и другими моряками он не замечал. Не видел, что Эльфинстон, например, был просто-напросто наемником-ремесленником, служившим без особого усердия, да и вряд ли способным внести что-либо новое в морскую тактику, прославить русский флот. Не видел настоящих достоинств Спиридова, принесших адмиралу заслуженную популярность и уважение. Вовсе не замечал, разумеется, ни матросов, ни солдат.
Для Алексея Орлова это были «крепостные души», десятками тысяч раздаваемые Екатериной в подарок своим любимчикам. Правнук простого стрельца, участвовавшего в антипетровском заговоре царевны Софьи, приговоренного за это к смертной казни, но пощаженного Петром Первым за храбрость у плахи, а впоследствии получившего дворянство, — фаворит с его высокомерием вряд ли гордился своим простым происхождением. Известно, что он принадлежал к числу самых заносчивых людей в окружении императрицы и самых беспощадных крепостников того времени. Он был убежден, что мир создан лишь для него и еще немногих, для тех, кто сумел пробиться поближе к трону и урвать для себя от власти над миллионами покорных людей. Все, по мнению фаворита, должно было подчиняться ему и трепетать перед ним. Естественно, что до поры до времени Алексей Орлов, как и брат его, охотно верил в трусость противника, и столь же естественно, что он, едва успев столкнуться лицом к лицу с непредвиденной им реальностью, растерялся.
Только беспомощностью и растерянностью фаворита перед надвигавшимися событиями был вызван его вынужденный визит Спиридову. Забыв о своей несусветной спеси, он явился на «Евстафий» к адмиралу, чтобы попросить совета — как быть?..
Спиридов тоже был воспитан на понятиях, свойственных любому помещику-крепостнику восемнадцатого века. Разница между ним и Орловым наверняка была отнюдь не в справедливом отношении к людям. Нравы командиров-помещиков на флоте и в армии ничем не отличались от нравов тех же самых помещиков у себя в усадьбах, на барских дворах в столице и в других владениях, и тогдашняя флотская дисциплина являлась прежде всего отражением таких нравов, основанных на беспрекословной, не рассуждающей покорности крепостного раба — матроса и солдата — командиру-помещику. Однако Спиридов видел за этой покорностью и другое: не только слепую подчиненность раба, но и возможности человека, доведенного каторжными условиями быта и унылой бесперспективностью своей жизни (двадцать пять лет матросской рекрутчины или солдатчины гарантировали такую бесперспективность) до готовности выполнить все что угодно.
Лучшим свидетельством этого явился поход, совершенный «обшивной» эскадрой вокруг Европы. Не зря считали его невозможным все зарубежные специалисты, имевшие в общем правильное представление о конструктивных недостатках судов, о скученности на них, о массовых заболеваниях среди матросов и десантников. И все-таки, несмотря на отчаянные трудности и лишения, русские моряки сумели привести свои корабли в Архипелаг, сделать их вновь боеспособными после затяжного дальнего плавания и, главное, не потерять своих воинских качеств. Вот что хорошо знал Спиридов и вот что не забывал, учитывая все элементы, ведущие к успеху в бою, безразлично где — на море или на суше: силу морального фактора. Знал он и качества противника, его моряков. Перебежчики и пленные с призовых судов предоставили полную возможность для того, чтобы люди объединенной эскадры заблаговременно уяснили себе основную слабость противника при всем его численном преимуществе.
Личный состав турецкого флота был пестрым и разношерстным. Матросами служили и те, кому было ненавистно иго «Блистательной Порты»: порабощенные ею греки, албанцы, далматинцы. Нетрудно было догадаться, что они без особого усердия станут защищать своих угнетателей и при первой возможности сложат оружие. Да и командный состав на турецких кораблях далеко не отвечал своему назначению. Еще со времен Азовской кампании Спиридову было известно, что командование боевыми судами в турецком флоте не поручалось наиболее достойным морякам, а покупалось, как выгодная должность. Конечно, в нем было много прекрасных моряков и еще больше религиозных фанатиков, которые могли попытаться осуществить хитроумный план уничтожения русских кораблей, придуманный коварным Гассан-пашой; но против такой опасности у Спиридова был свой план, рассчитанный в правильном предвидении того, что вражеский главнокомандующий и его жестокосердный помощник не пожелают рисковать собой.
Успокоив фаворита, адмирал решительно посоветовал ему не упускать случая и навязать противнику «генеральный бой», действуя тремя колоннами линейных кораблей, чтобы предотвратить осуществление Гассан-пашой его замысла, для чего построить объединенную эскадру в следующий боевой порядок:
первая колонна (авангардия под командованием Спиридова) — флагманский линейный корабль «Евстафий» (командир — капитан 1 ранга Круз), линейный корабль «Европа» (командир — капитан 1 ранга Клокачев) и линейный корабль «Три святителя» (командир — капитан 1 ранга Хметевский);
вторая колонна (кордебаталия под флагом главнокомандующего) — линейные корабли «Три иерарха» (командир — капитан-бригадир Грейг, он же фактический командующий кордебаталией), «Ианнуарий» (командир — капитан 1 ранга Борисов) и «Ростислав» (командир — капитан 1 ранга Лупандин);
третья колонна (арьергардия под командованием Эльфинстона) — линейные корабли «Не тронь меня» (командир — капитан 1 ранга Бешенцов), «Святослав» (командир — капитан 1 ранга Роксбург) и «Саратов» (командир — капитан 2 ранга Поливанов).
Поддерживая колонны с фланга, действуя по обстоятельствам, должны были идти под общим командованием Ганнибала — вместе с авангардией фрегат «Св. Николай» (командир — лейтенант Паликути), бомбардирский корабль «Гром» (командир — капитан-лейтенант Перепечин) и пакетбот «Почталион» (командир — лейтенант Еропкин); вместе с кордебаталией — транспорт «Панин» (командир — капитан-лейтенант Боде); вместе с арьергардией — фрегаты «Надежда Благополучия» (командир — капитан-лейтенант Степанов) и «Африка» (командир — капитан-лейтенант Клеопин), транспорт «Орлов» (командир — капитан-лейтенант Арнольд) и остальные суда.
На себя Спиридов брал нанесение первого удара по неприятельскому флоту. Это было почетно, опасно и необходимо для примера всей эскадре. Головному кораблю авангарда предстояло атаковать ближайший к флагману корабль противника, а «Евстафию» — под прикрытием заднего мателота пробиться к флагману и взять его на абордаж.
Одно это уже являлось новшеством в тактике морского боя; но Спиридов не ограничился им.
Другое новшество изменило многое вообще в линейной тактике, о чем в то время и заикаться не смели ни в каком флоте, да еще после памятной всем флотоводцам истории в 1757 году с английским адмиралом Бингом. Тот по приговору британского военно-морского суда был расстрелян за нарушение правил тактики линейного боя, хотя и победил в бою. Об этом случае, гордясь незыблемыми законами британского флота, не раз вспоминал с обычной кичливостью Эльфинстон, когда командиры кораблей объединенной эскадры заводили разговор о возможностях иной тактики. На что Спиридов неизменно отвечал младшему флагману мудрыми словами Петра Первого: «Порядки писаны, а времен и случаев нет».
Понятно, что второе новшество, предложенное адмиралом Орлову, имело элемент внезапности, ибо противник не мог разгадать его сразу. Оно позволяло объединенной эскадре выиграть лишнее время для беспрепятственного продвижения к линии баталии, какую должны были избрать к моменту встречи суда турецкого флота.
Суть маневра состояла вот в чем.
Спиридов предлагал, говоря современным языком, идти на сближение не строем фронта (что неизбежно подставило бы русские корабли под артиллерийский огонь судов противника, стоящих на якоре лагом к объединенной эскадре), а строем кильватера до определенной дистанции, и лишь тогда начать движение вдоль неприятельской линии.
Маневр был прост и не вызвал возражений у фаворита.
Орлов безоговорочно принял план Спиридова.
Действия авангарда русского флота при Чесме (в Хиосском проливе) 24 июня 1770 года
К рассвету 24 июня суда объединенной эскадры заняли места, отведенные им в колоннах.
В начале восьмого часа на мачтовых фалах «Трех иерархов» взвился сигнал:
«Гнать на неприятеля!»
И русские корабли начали путь к месту якорной стоянки турецкого флота.
Первыми, как было условлено, шли суда авангарда: линейный корабль «Европа», за ним «Евстафий» под флагом Спиридова и замыкавший колонну линейный корабль «Три святителя». На строго установленной дистанции от них двигались корабли кордебаталии и арьергарда. Обок, чтобы при повороте прикрыть с фланга эскадру, параллельным курсом направлялись к противнику суда под командованием Ганнибала.
Противник за ночь успел подготовиться к встрече. По свидетельству Грейга, «турецкая линия баталии была превосходно устроена, расстояние между кораблями было немного более длины двух кораблей...» Неприятельские суда стояли двумя рядами-линиями: десять линейных кораблей в одном ряду, семь линейных кораблей, две каравеллы и два фрегата — в другом. Все они были обращены бортами к русской эскадре и расставлены так, что суда второй линии занимали промежутки между судами первой линии и вместе с ними могли вести огонь всем бортом. Со стороны казалось безумием намерение Спиридова действовать шестью судами авангарда (тремя линейными кораблями, фрегатом, бомбардирским кораблем и пакетботом) против этой двойной стены, перегородившей Хиосский пролив, и пробиться вдоль нее к вражескому флагману.
Взгляды всех моряков объединенной эскадры были обращены к турецкому флоту. Напряжение нарастало с каждой минутой. Тишина, еще более подчеркиваемая слабым гудением ветра в парусах, становилась невыносимой; но и это учел Спиридов, категорически приказав не вступать в перестрелку с противником до сигнала с «Евстафия». Даже приблизясь к передовой линии турецкого флота на расстояние пушечного выстрела, русские артиллеристы все еще не открывали огня.
В полном молчании, которое больше всего подействовало на моряков неприятельских кораблей, суда авангарда под всеми парусами продолжали свой путь на сближение вплотную с противником. Застыли наготове у пушек, зарядив их двойными зарядами, матросы-канониры; укрылись за высоким фальшбортом десантники, готовые к абордажному бою, с интрепелями (вроде топора с обухом в форме четырехгранного заостренного зуба, загнутого назад), несущими смерть; заняли свои места музыканты корабельного оркестра, вызванные наверх по распоряжению Спиридова; а сам адмирал стоял на возвышении шканцев, не отрывая глаза от подзорной трубы, устремленной на передовую линию вражеских судов.
У противника не хватило выдержки. Над бортами турецких кораблей, когда расстояние между ними и русским авангардом сократилось до трех кабельтовое, заклубились дымки выстрелов. Неприятельские артиллеристы начали беспорядочный обстрел русских кораблей, пытаясь остановить их пугающее движение. Тщетно. Никакое количество ядер и брандскугелей уже не могло помешать ему.
Наконец расстояние между передовой линией турецкого флота и головным кораблем русского авангарда сократилось до дистанции мушкетного выстрела. Только тогда, ровно в полдень, Спиридов приказал музыкантам:
— Играть до последнего!..
И тут же распорядился поднять сигнал:
— Начать бой с неприятелем!..
Загремели залпы двухсот с лишним пушек русского авангарда.
Линейный корабль «Европа» уже находился рядом с передовой линией турецких судов. И вдруг — Спиридов не поверил глазам — корабль стал быстро уклоняться в сторону, будто командир его исчерпал весь запас мужества и решимости.
Разгневанный адмирал, когда «Евстафий» проходил мимо изменившей курс «Европы», крикнул, завидев на ее шканцах Клокачева:
— Поздравляю вас матросом!..
Клокачев негодующе показал на греческого лоцмана, стоящего там же на шканцах, ибо отвернул по его требованию. Лоцман уверял, что перед кораблем находились подводные камни.
Ждать, пока «Европа» обогнет препятствие, было некогда, и Спиридов велел командиру «Евстафия» Крузу:
— Александр Иванович! Вам и вашему кораблю надлежит занять место корабля господина капитана Клокачева!
«Евстафий» стал, в силу необходимости, головным в авангарде и принял на себя всю мощь артиллерийского и ружейного огня трех неприятельских кораблей.
Участники этого неравного боя засвидетельствовали и поведение Спиридова, и поведение рядовых моряков, безотказно выполнявших любой приказ.
С обнаженной шпагой адмирал расхаживал по шканцам, хладнокровно распоряжаясь боем, подбадривая матросов, время от времени обращаясь к музыкантам:
— Играть! Играть до победы!..
Артиллерийский огонь неприятеля, сосредоточенный на «Евстафии», причинил немало бед последнему. Потеряв способность к самостоятельному движению (вражескими ядрами были перебиты снасти), корабль оказался в дрейфе. Увлекаемый течением, сильным в проливе, он теперь независимо ни от чьей воли приткнулся к борту флагманского судна турецкого флота — линейного корабля «Реал-Мустафа», уперся в него бушпритом и остался в таком положении.
Завязался абордажный бой. Все пространство на верхней палубе «Реал-Мустафы» между бизань- и грот-мачтой кишело рукопашными схватками, а стрелки на реях и вантах «Евстафия» вели ружейный огонь, расчищая путь группе матросов и десантников, которая пробивалась сквозь толпу вражеских моряков на ют «Реал-Мустафы», чтобы завладеть кормовым флагом турецкого корабля. Было хорошо видно в пороховом дыму, как один из марсовых матросов «Евстафия» прорвался к флагу и протянул к нему правую руку. Мгновение — и она бессильно опустилась, пробитая ятаганом. Марсовой протянул левую руку, но турецкий матрос, защищавший флаг, нанес удар и по ней. Тогда марсовой зубами вцепился в полотнище вражеского флага и упал вместе с ним, проколотый насквозь.
Схватка на юте закончилась победой русских моряков. Кормовой флаг «Реал-Мустафы», изодранный чуть не в клочья, был доставлен Спиридову.
Бой распространялся по всему кораблю противника.
В час дня огонь из единорогов «Евстафия» вызвал пожар под шканцами «Реал-Мустафы», после чего турецкий флагман Гассан-паша (как выяснилось, главнокомандующий Хосамеддин еще накануне перебрался на берег Хиоса, в лагерь сухопутных войск), позабыв про обещание, данное султану, поспешил спуститься в шлюпку, поджидавшую у противоположного борта, и, чтобы избежать плена, ретировался на 100-пушечный корабль «Капудан-паша». Это сразу повело к панике среди турецких моряков, и они стали прыгать за борт.
А пожар на «Реал-Мустафе» разгорался, угрожая перекинуться на «Евстафий». С одобрения Спиридова командир «Евстафия» попытался отбуксировать свой корабль при помощи шлюпок, но это не удалось, как не удалось залить водой крюйт-камеру турецкого корабля.
Волей-неволей адмиралу пришлось перенести свой флаг на линейный корабль «Три святителя». Так требовал Морской устав: старший флагман, руководивший боем многих судов, не имел права оставаться на корабле, который подвергался опасности погибнуть, и был обязан перейти на другой корабль.
Шлюпка только-только успела увезти Спиридова и, конечно же, Федора Орлова, как произошло непоправимое. Рухнула охваченная пламенем грот-мачта «Реал-Мустафы», и горящие обломки ее попали в открытую крюйт-камеру «Евстафия», откуда непрестанно подавались наверх боеприпасы.
Моментально вспыхнул порох в крюйт-камере, затем раздался огромной силы взрыв, и с «Евстафием» было кончено. Спустя несколько минут последовал второй взрыв — это «Реал-Мустафа» разделил участь «Евстафия». Надстройки и мачты обоих кораблей разлетелись множеством пылавших частей далеко вокруг, а корпуса пошли ко дну.
Весьма характерно, что противник и не подумал оказать помощь хотя бы своим морякам, уцелевшим после взрыва и державшимся на воде за обломки. В то самое время, когда от всех русских судов к месту катастрофы спешили шлюпки, чтобы подобрать потерпевших бедствие людей, на турецких судах торопливо рубили якорные канаты, стремясь лишь уйти подальше от этого места.
Подобрать удалось немногих. По счастливой случайности уцелел командир «Евстафия» капитан 1 ранга Круз. Он взлетел на воздух вместе со шканцами, ухватился за обломок мачты и, несмотря на то, что был изранен и обожжен, продержался среди пылавших останков своего корабля, пока не был подобран в шлюпку[3].
Из всего экипажа «Евстафия» спаслось, кроме Круза, не более шестидесяти человек. Погибло — около шестисот сорока[4].
Количество погибших турецких моряков осталось неизвестным. Противнику было не до спасения экипажа «Реал-Мустафы». Двойной взрыв и гибель флагманского корабля настолько деморализовали подавляющее большинство личного состава неприятельских судов, что флот перестал повиноваться Гассан-паше. В подчинении у турецкого флагмана оказался лишь 100-пушечный корабль «Капудан-паша» и две каравеллы, которые еще продолжали артиллерийскую дуэль с кораблями русского авангарда и кордебаталии (корабли арьергарда под командованием Эльфинстона подошли к месту боя, когда последний был закончен), обстреливая преимущественно «Три святителя» и «Три иерарха». Остальные суда турецкого флота в беспорядке покинули боевую линию и, кто как мог, торопились уйти в Чесменскую бухту.
Стойкости у Гассан-паши хватило ненадолго. Он, как и предвидел Спиридов, не собирался жертвовать собой. В половине второго последние корабли противника вышли из боя и взяли курс к Чесме.
Маневр, задуманный и осуществленный Спиридовым, всецело оправдал себя: он позволил русским морякам одержать победу над сильнейшим противником, причем в условиях незнакомого для них морского театра, и стал началом конца старой линейной тактики парусного флота.
И все-таки бой в Хиосском проливе не изменил соотношение сил. Численное преимущество по-прежнему оставалось на стороне турецкого флота, потерявшего только один линейный корабль.
Осталось, опять-таки из-за безветрия, и преимущество в скорости хода. Буксируемые гребными галерами, неприятельские суда легко ушли от объединенной эскадры.
К исходу дня турецкий флот укрылся под защитой береговых батарей в Чесменской бухте, а русские корабли заняли якорную стоянку неподалеку от входа в нее с таким интервалом (на расстоянии кабельтова один от другого), чтобы пресечь любую попытку противника выскользнуть или прорваться из бухты в море.
Тогда и возникла мысль, подсказанная хвастливым обещанием Гассан-паши султану и тем, что случайно произошло с «Евстафием» и «Реал-Мустафой». Взгляд на Чесменскую бухту, битком набитую неприятельскими судами, помог Спиридову и другим морякам увидеть такую возможность уничтожения турецкого флота, о какой и помыслить не мог Алексей Орлов.
Поделиться книгой: