Филипп IV Красивый. 1285–1314

Жорж Бордонов

Филипп IV Красивый

1285–1314

"Железный король"

_{Книжная серия}

"Короли, создавшие Францию"

Предисловие

Филипп IV Красивый великий король Высокого Средневековья. Однако его правление остается загадкой, как и его характер и его личность, движимая настоящим политическим гением. Был ли он действительно "железным королем" или пользовался незаслуженной репутацией? Через драматические события (нападение на папу Бонифация VIII, суд и казнь тамплиеров, супружеская измена трех невесток, борьба с Англией) проявляется постоянная воля, направленная к одной цели: величию королевства Франция. Его изобретательность и воображение необыкновенны, также как пренебрежение нормами морали. Короче говоря, он мог бы сказать, подобно Людовику XIV, которого он во многом напоминал, три века спустя: "l'État, c'est moi" («Государство — это я»), если бы он не был государством в полном смысле этого слова.

Лауреат премии Французской академии и Гонкуровской премии за историческое произведение, обладатель Гран-при либретто, офицер Почетного легиона, Жорж Бордонов рассказывает великолепную эпопею о королях, создавших Францию.

Отказываясь от упрощенного понимания истории, он проясняет ее, чтобы лучше передать ее истинное величие и поразительные аналогии с нашим временем.

Часть первая.

Отец Филиппа Красивого

В Писании сказано, что преступление отца приводит сына к преткновению, а когда отец без преступлений, дом сына более надежен и крепок. Эту милость оказал наш Господь доброму святому Людовику, когда посадил Филиппа, своего сына, на его место и престол, как было сказано Давиду: "...Если дети твои будут соблюдать заповедь мою и делать то, что я повелеваю им, то весь род их будет мудрым и сядет на твоем месте и престоле".

Примат, Большие французские хроники.

I. Филипп III Смелый 

Гийом де Нанжи[1] так начинает хронику деяний этого короля: "После того, как мы вознесли достойную хвалу этой драгоценнейшей жемчужине Иисуса Христа, Людовику, королю франков, святой памяти, не по его заслугам, но по нашей силе, нам кажется уместным завершить наше дело, прославив карбункул, который произошел от вышеупомянутого драгоценного камня, а именно: моего господина Филиппа, сына святого короля Людовика, достойного чести и славы. Хотя он не был великим священнослужителем, тем не менее, он был мягким и благородным по отношению к прелатам святой Церкви и всем тем, кто занимался служением Господу".

Карбункул, странный эпитет для короля, носившего прозвище "Смелый" неизбежно канувшего бы в Лету, не будь он сыном Людовика Святого и отцом Филиппа Красивого! Мы должны простить благочестивую ложь наших первых биографов, но и отделить зерна от плевел. Мученическая смерть Людовика IX, гибель принцев, которая последовала за  ней, трагические обстоятельства его воцарения — все это, по правде говоря, послужило известности Филиппа III. Именно перед павильоном, где лежало тело святого короля, 25 августа 1270 года бароны принеси ему присягу верности. Тогда ему было двадцать пять лет. Высадка его дяди, Карла Анжуйского[2], короля Неаполя и Сицилии, позволила выправить ситуацию и с честью завершить злополучный Тунисский крестовый поход. На обратном пути флот, переполненный больными людьми, попал в сильный шторм. Много кораблей и много человек было потеряно: море довершило дело дизентерии и тифа. Крестоносцы остановились в Трапани, на Сицилии. Но судьба продолжала преследовать крестоносцев и капетинских принцев. Тибо V[3], король Наварры, граф Шампани и Бри, умер 4 декабря 1270 года; его жена Изабелла[4] умерла от горя 23 апреля 1271 года. Жена Филиппа III, Изабелла Арагонская[5], будучи беременной, упала с лошади в Калабрии: мать и ребенок умерли 28 января 1271 года. Альфонс де Пуатье[6], брат Людовика Святого, умер в Саверне 21 апреля 1271 года; его жена, Жанна Тулузская[7], не смогла пережить его. Таким образом, за несколько месяцев Филипп потерял отца, брата Жана-Тристана[8], графа Неверского, жену, королеву Изабеллу, тетушек и дядюшек: Альфонс де Пуатье, Жанна Тулузскую, короля и королеву Наварры. В другой книге[9] я описал крайние страдания молодого короля, потрясенного чередой утрат, и похоронную процессию, которую он провел через все королевство в Париж. 22 мая 1271 года, после "подготовки тел, которые он привез издалека", он перенес гроб с костями Святого Людовика в Нотр-Дам. В соборе, по свидетельству Примата[10], было "изобилие свечей", и проходила грандиозная ночная служба. На следующий день Филипп "взял гроб отца, взвалил его себе на плечи" и понес его пешком в Сен-Дени. Двери базилики были закрыты, поскольку аббат Сен-Дени оспаривал право архиепископа Сенса и епископа Парижа выступать в качестве официальных лиц; он горячо утверждал, что это было нарушением его привилегий. Пока прелаты спорили, Филипп ждал с гробом отцом на плече! Он не осмелился вмешаться и разрешить спор: первый признак его характера. Оба прелата предпочли уступить. После этого началась церемония, в конце которой останки Святого Людовика были помещены рядом с останками Людовика VIII[11], его отца, и Филиппа Августа[12], его деда. Рядом с ними похоронили королеву Изабеллу и принца Жана-Тристан. Пьер де Немур Великий Камергер Франции был похоронен у ног святого короля.

Хотя Филипп III был провозглашен баронами королем, в силу вышеупомянутых обстоятельств ему предстояло пройти церемонию коронования и помазания. Церемонию провел Милон де Базош[13], епископа Суассона, поскольку архиепископство Реймса в то время было вакантным. За коронацией последовали обычные торжества. "Joyeuse", так называемый меч Карла Великого, на церемонии держал Роберт II д'Артуа[14], сын Роберта I д'Артуа[15] погибшего  во время крестового похода в Египет в 1250 году под Мансура и двоюродный брат нового короля. Должно быть, печаль Филиппа не покидала его, потому что тот же Робер д'Артуа решил развеять ее. Он отвез своего королевского кузена в добрый город Аррас, где мещане устроили ему роскошный праздник. Роберт "собрал дам и девиц со всей страны, чтобы заставить их танцевать (trescher) и водить хороводы (caroler) с женщинами из мещан, которые всячески старались танцевать и прыгать (espinguier), и из кожи вон лезли, чтобы угодить королю". Было ли это средство спасительным? Похоже, что нет, хотя Филипп заявил, что "польщен" оказанным ему приемом, как это было принято. Робер д'Артуа был колоритной личностью, жизнелюбивым от природы. Он не мог представить, что молодой король останется верен памяти Изабеллы, забыв, что Филипп был так же набожен, как и его отец.

Филипп вернулся в Париж. Там он нашел свою семью: мать, Маргариту Прованскую[16], вдову Людовика Святого, вдовствующую королеву (она умерла только в 1295 году, в правление своего внука, Филиппа Красивого), братьев и сестер. Это были Пьер, граф Алансона, Шартра и Блуа[17]; Роберт, граф Клермона[18]; и Агнесса[19], которая в 1279 году должна была выйти замуж за Роберта II Бургундского[20]. Еще одна дочь Бланка[21] ноябре 1268 г. вышла замуж за инфанта Кастилии Фернандо де Ла Серда[22]. От покойной королевы Изабеллы Арагонской у Филиппа было трое детей: Людовик[23], Филипп (ставший Филиппом IV Красивым) и Карл де Валуа[24], который претендовал на все королевства и так и не стал нигде королем.

До этого момента Филипп жил в тени своего отца. Хотя он был наследником короны, он уже прославился тем, что не интересовался бизнесом и учебой. Примат оценил его как "неграмотного", но он не говорит, что он был неграмотным, как пишут многие историки. Как и положено монаху Сен-Дени, Примат восхваляет его примерное благочестие, уважение к Святой Церкви и ее представителям, а также тепло поздравляет его с тем, что он удержал на месте советников Святого Людовика, в частности Матье де Вандома[25]. Однако он воздерживается от упоминания о благосклонности, которой пользовался Пьер де ла Бросс[26] с самого начала правления. Он предпочитает подчеркнуть набожность Филиппа, утверждая, что после смерти королевы Изабеллы он совершал покаяние, даже носил власяницу под кольчугой "для утоления и наказания своей плоти", постился и лишал себя мяса. Примат утверждает, что король придерживался этих привычек до самой смерти и "вел жизнь скорее монаха, чем рыцаря". В это трудно поверить! Но надо же было найти в нем какие-то достоинства, хотя бы для того, чтобы соответствовать обычаю! Примат добавляет, и это должно быть правдой, что Филипп "был полон хороших слов и хорошо говорил": это означает, что он легко выражал свои мысли. И что он не проявил "ни гордости, ни бобанства" (хвастовство, чванство, бахвальство) по отношению к своим баронам. Заключение Примата стоит процитировать: "Своими славными добродетелями, которые сияли в нем, он сохранил свое царство в мире во все дни своей жизни.

Лицо лежащего надгробного изваяния короля, которое можно увидеть в Сен-Дени, не менее иллюзорно, чем портрет, нарисованный Приматом. Это работа скульптора Пьера де Шелля[27]. Огромные глаза расположены отдельно от прямого, хорошо поставленного носа; рот широкий с сильно оттопыренной нижней губой; подбородок твердый, а шея круглая, как башня. Это царственное лицо, безусловно, напоминающее его, дышит силой, равновесием и волей. Но внешность и показная преданность Филиппа были лишь приманкой. У него была только внешность короля. Ему остро не хватало проницательности и решительности. Он был чрезмерно внушаем, импульсивен, неуравновешен, возможно подвержен колебаниям настроения. Его энтузиазм проходил столь же быстро, как и уныние. Отсюда непоследовательность его правления, отступления, катастрофические экспедиции. Правда, он был похож на своего отца и пытался подражать ему, но как плохая копия подражает своему образцу. Кроме вежливости и хорошей речи, он не обладал ни одним из качеств своего рода. Это не сразу стало очевидным.

Первые годы его правления были действительно позитивными и мирными, несмотря на противоречивое влияние королевы Маргариты и фаворита Пьера де Ла Бросса. Аббат Сен-Дени (Матье де Вандом) и советники Людовика IX, оставшиеся на своих местах, все еще сохраняли достаточное влияние на молодого короля, чтобы к ним прислушивались. Тогда стало ясно, насколько тунисский крестовый поход в конечном итоге был выгоден Капетинской монархии! В результате смерти Жана-Тристана графство Невер вернулось под власть короны. Последующие смерти Альфонса Пуатье и Жанны Тулузской, умерших бездетными, дали королю огромные территории: Пуату, Сентонж, часть графства Ангулем, Тулузен, Аженуа, Керси, Рурэрг и маркизат Прованс с их правами и зависимостями! Существовало опасение, что бароны Юга воспользуются началом правления Филиппа, чтобы попытаться восстановить свою независимость. Напротив, они поспешили выразить почтение представителям короля. Только Роже-Бернар, граф Фуа[28], оказал некоторое сопротивление. Вызванный в суд, он заперся в своем замке Фуа, крепости, считавшейся неприступной, и бросил вызов власти Филиппа, присягнув королю Арагона. Филипп не мог оставить это оскорбление безнаказанным. Он решил наказать Роже-Бернара, чтобы пресечь любой намек на всеобщее восстание. Он собрал свои войска и отправился в Лангедок; это была также возможность дать почувствовать власть своего нового сюзерена более чем непокорному населению, которое не любило "французов" и не скрывало этого. Роже-Бернар предпочел капитулировать, и Филипп III был достаточно умен, чтобы помиловать его после нескольких месяцев пребывания в плену. Король Англии, Генрих III[29], также представлял собой проблему. Он потребовал возвращения Аженуа и Керси, которая, по его словам, была предусмотрена Парижским договором 1259 года[30]. Это была лишь формальная просьба, тем более что Генрих III умирал, а его сын, будущий Эдуард I, воевал в Святой земле. Филипп ограничился вялым ответом, не отвергая официально требования Англии. Не было никаких признаков того, что он не останется верен духу и политической традиции Капетингов.

Вдовство тяготило его, хотя он считался скорее монахом, чем рыцарем! В 1274 году он женился на Марии[31], сестре герцога Брабантского, принцессе, известной своей элегантностью, красотой и культурой. Она привезла с собой свиту из блестящих брабантских сеньоров, к которым присоединилась часть двора. Филипп принял свою вторую жену "с великой любовью", что означает, что он безумно влюбился в нее. Между молодой королевой и Маргаритой Прованской и, соответственно, между их сторонниками возникло ожесточенное соперничество. Но вскоре самым страшным противником Мари стал Пьер де Ла Бросс. Он настолько полностью завладел доверием короля, что стал его единомышленником. Он даже мог считать себя тайным хозяином королевства. Его состояние росло пропорционально королевской благосклонности: король не мог ни в чем ему отказать; он даже предугадывал его желания. Бедный сеньор из Тура стал одним из самых богатых людей при дворе. К нему относились с притворным уважением. Королевские советники склонились перед ним, но искали предлог, чтобы избавиться от него. Для королевы Марии, крупных сеньоров и их брабантских друзей он был парвеню (выскочка). Короче говоря, против его выдающегося успеха единодушно выступали все, но король поддерживал его вопреки всему, из упрямства или привязанности. Больше всего Ла Бросс боялся любви связи своего покровителя к королевой. Филипп позволил себе разрываться между женой и фаворитом, не имея возможности выбрать одну из сторон и придерживаться ее. Он не хотел вызывать недовольство ни одного из них. Вместо того чтобы навязать свою власть и положить конец интригам, он стал их игрушкой, при этом льстя себе, что контролирует их. В 1276 году его старший сын, маленький принц Людовик, внезапно умер. Говорили о яде. Коварный Ла Бросс слишком хорошо знал о доверчивости своего хозяина. Он осмелился намекнуть, что королеве Марии выгодна смерть Людовика, и что она намерена таким же образом устранить других детей покойной королевы Изабеллы, чтобы обеспечить престолонаследие собственному сыну. Король не отверг это чудовищное обвинение. Напротив, в его слабый мозг закралось подозрение. Ла Бросс не остановился на этом. Он организовал настоящую кампанию клеветы против Марии, чтобы дискредитировать ее в глазах двора и жителей Парижа. Его брат, Пьер де Бена[32], которого он сделал епископом Байе, передал свои лицемерные "страхи" папскому легату, а затем и самому королю. Филипп попытался провести расследование. Он был одурачен. Он уже не знал, кому верить — королеве, фавориту (который остался на своем месте), епископу, легату, и какое решение принять. Именно его кузен Робер д'Артуа вытащил его из беды. Отправленный с миссией к Альфонсо X[33], королю Кастилии, он узнал, что последний был тщательно информирован о планах короля Франции. Подозрение, естественно, пало на фаворита. Вскоре после этого незнакомца, умирающего, приютили в монастыре. Он передал аббату пенал, предназначенный для Альфонсо X и содержащий письма с печатью Пьера де Ла Бросса. Это неожиданное и своевременное откровение решило судьбу фаворита. Арестованный, судимый и осужденный судом, состоящим из великих сеньоров, Ла Броссе был повешен на виселице в Монфоконе.

Этот инцидент представляет интерес лишь постольку, поскольку он свидетельствует о чрезмерности Филиппа III, его нестабильности и отсутствии дальновидности. Освободившись от своего фаворита, он снова попал под контроль матери и жены. Как будто он не мог существовать сам по себе, как будто его отец продолжал бросать на него свою тень!

После смерти принца Людовика наследником (или, как говорили раньше, "старшим сыном короля") стал его младший брат — будущий Филипп Красивый. Несомненно, именно по этой причине отец хотел, чтобы он получил образование, лучшее, чем он сам. Он выбрал сыну в наставники замечательного человека: Эгидия Колонна[34], известного как Жиль Римский. Он происходил из прославленного гибеллинского дома Колонна; это важная деталь. Эгидий был учеником святого Фомы Аквинского. Доктор богословия, он преподавал в Парижском университете. Его репутация была такова, что его называли князем богословов. Он написал сочинение для своего королевского ученика под названием: "De regimine principis" ("О правлении государей"). В ней он продемонстрировал преимущества абсолютной власти, которая, по его мнению, была оправдана божественной волей. Будущий Филипп Красивый слишком хорошо усвоил урок! Надо полагать, что он искренне любил своего наставника и был способен на привязанность, поскольку в 1292 году Эгидий стал генералом (главой) августинцев, а два года спустя получил богатое архиепископство Бурж.

Мария де Брабант подарила Филиппу III троих детей: Людовика[35], который стал графом Эврё и Этампа, его сын в результате брака стал королем Наварры; Маргариту[36], которая вышла замуж за Эдуарда I Английского; и Бланку[37], которая вышла замуж за Рудольфа Австрийского. Мария не стала причиной смерти остальных детей от первого брака: будущего Филиппа Красивого и его брата Карла, которому предстояло стать родоначальником дома Валуа… Как много возможных событий в этом простом списке! Но История — это шахматист, который тонко готовит свои ходы и умеет ждать ошибок партнера. Кто бы мог подумать, что, позволив своему брату Карлу Анжуйскому завоевать Неаполь и Сицилию, миролюбивый Святой Людовик станет причиной смерти собственного сына?

II. Европейская шахматная доска

Святой Престол оставался вакантным в течение двух лет. Кардиналы, разделенные на враждующие фракции, не смогли прийти к согласию. Церковь страдала от этой ситуации. В течение трех десятилетий папы преследовали только одну цель: свергнуть Швабский дом (Гогенштауфенов)[38], все уступило место этой настоятельной необходимости; на карту было поставлено выживание и независимость церкви; папы не могли допустить, чтобы германские императоры лишили их власти. Они свергли Гогенштауфенов с помощью Карла Анжуйского, но ненависть между гвельфами[39] и гибеллинами[40] сохранялась. В своей страстной борьбе с Фридрихом II Гогенштауфеном[41] и его преемниками папы слишком часто низводили себя до уровня партийных лидеров и даже военачальников. Иногда они проявляли недобросовестность, двуличие и недостаток человечности, недостойные тиары. Необходимо было срочно восстановить моральный и духовный авторитет Святого Престола. Кардиналы наконец-то признали это, несмотря на свои личные амбиции. Собравшись на конклав в Витербо, они избрали прелата, который из-за своей удаленности оставался чужим в этой борьбе. Это был Тебальдо Висконти[42], патриарх Иерусалимский. Он принял имя Григория X и вернулся в Европу с единственной мыслью: примирить князей, чтобы организовать всеобщий крестовый поход и спасти Святую землю от полного завоевания мусульманами. Он как никто другой знал об отчаянном положении маленького Иерусалимского королевства, или того, что от него осталось! Исходя из этого, он инициировал воссоединение греческой и латинской церквей. Вселенский собор, на который он пригласил императора Константинополя Михаила Палеолога[43] и королей Запада, должен был закрепить примирение.

В Италии он пытался утихомирить конфликты, отменив даже термины "гвельф" и "гибеллин", которые, по его мнению, напоминали об застаревшей ненависти. Затем он обратил свое внимание на дела Германии. До 1271 года во главе Германской конфедерации стояли два соперничающих императора: Ричард Корнуольский[44] и Альфонс X Кастильский, оба они были избраны не легитимно и поэтому не имели реальной власти. После смерти Ричарда остался только Альфонсо X, которого немцы не хотели признавать королем. Григорий X смог убедить выборщиков выбрать кандидата, способного исправить ситуацию. По настоянию своего дяди Карла Анжуйского, чье политическое влияние преобладало при французском дворе, Филипп III пытался, хотя и без рвения поучаствовать в выборах. Григорий X не хотел, чтобы Франция правила и Германией, и Италией. Он вежливо, но твердо отговаривал посланников Филиппа. Избран был Рудольф Габсбургский[45], при условии, что он откажется от прав, которые предыдущие императоры имели над Италией. Филипп III не был злопамятным; он охотно уступил Святой Церкви графство Венессен[46] без какой-либо компенсации! Церковь претендовала на эти земли с момента окончания войны против альбигойцев[47]. Остается только удивляться, почему король отказался от графства. Факт остается фактом: без этой уступки папы не смогли бы впоследствии обосноваться в Авиньоне…

Собор, которого желал Григорий X, собрался в Лионе[48], в соборе Святого Иоанна. Его важность, его блеск, его результаты — к сожалению, эфемерные — поразили общественное мнение. В ней приняли участие пятнадцать сотен прелатов в присутствии представителей всех государей. Красноречие святого Бонавентуры[49] завоевало поддержку тезисов Григория X. Константинопольский и Антиохийский патриархи отреклись от восточного раскола. Решение о всеобщем крестовом походе было принято с энтузиазмом. Папа ликовал; он не мог поверить, что игра выиграна. После собора он приступил к сглаживанию последних разногласий. Он добился от Альфонсо X Кастильского отказа от претензий на Германию, оставив ему фиктивный титул императора. После ликвидации раскола больше не было причин откладывать крестовый поход, о котором мечтал Григорий X, в нем должна была участвовать вся воинская элита христианства во главе с двумя императорами (Рудольфом Габсбургским и Михаилом Палеологом), с королями Франции и Неаполя! Но по возвращении Константинопольский патриарх отрекся от своего народа, и Михаил Палеолог, не желая столкнуться с религиозной войной, восстановил раскол. Что касается западных государей, то возникает вопрос, было ли у них твердое намерение совершить "Святое паломничество", несмотря на их эффектное взятие креста и рвение, с которым они собирали decima[50], пожалованную для этой цели. В любом случае, когда Григорий X умер в 1276 году, проект крестового похода, казалось, был оставлен; согласие между государями, с таким трудом завоеванное, уже было под вопросом.

Король Наварры Генрих III[51], граф Шампани и Бри, умер 22 июля 1274 года в Памплоне, как говорят, задохнувшись от жира. Его единственной наследницей была Жанна де Наварра[52], "такая маленькая, что лежала в колыбели": она родилась в 1273 году. Вдова короля, Бланка д'Артуа[53], племянница Святого Людовика, должна была принять регентство. Будущее Наварры, очевидно, зависело от брака, который впоследствии заключит маленькая Жанна. Арагонцы и кастильцы вступили в соревнование без лишних слов! Наваррские кортесы были враждебны Франции; они выбрали арагонского принца. Когда регентша узнала об этом, она вместе с дочерью попросила убежища во Франции. Она справедливо опасалась буйства наваррских баронов и, еще больше, близости Арагона и Кастилии, которые также стремились присоединить Наваррское королевство. Следует признать, что Филипп III (или его советники) прекрасно понимал ситуацию. Примас рассказывает: "Девочку нежно и охотно приняли при дворе в Париже, и воспитывали вместе с королевскими детьми, пока она не стала достаточно взрослой, чтобы быть выданной замуж за высокородного человека". "Высокородным человеком" стал естественно будущий Филипп Красивый. Его отец поспешил обратиться к Святому Престолу за разрешением, в результате чего молодой принц был обручен с наследницей Наварры. Этот неожиданный брак увеличил бы королевские владения не только в Наварре, но и в графствах Шампань и Бри, которые были желанными для Капетингов на протяжении веков! В то же время Бланка Артуа уступила регентство Филиппу III. Он немедленно отправил Эсташа де Бомарше, сенешаля Тулузы, в Наварру, для приведения к присяге баронов и восстановления порядока. У сенешаля была жесткая хватка; но он не сумел, укротить гордых наваррцев и оказать уважение местным обычаям. Часть населения подняла восстание. Бомарше пришлось запереться в крепости Памплона. Когда Филипп III узнал об этом, он послал Роберта Артуа с сильной армией. Восстание было подавлено (в 1276 году), и французы окончательно обосновались в Наварре.

Король Франции мог справедливо жаловаться на помощь, оказанную повстанцам рыцарями Кастилии с согласия Альфонсо X. Последнее вскоре принесло ему более серьезную обиду, что послужило поводом для Филиппа III совершить свое первое преступление. Фердинанд де Ла Серда умер в 1275 году. Он оставил двух детей[54], племянников Филиппа через их мать Бланку Французскую. Дон Санчо[55], по прозвищу "Храбрый", младший брат Фердинанда, претендовал на наследство престола. Он утверждал, что право представительства не существовало в Кастилии до составления кодекса "siete partidas", автором которого был его отец, и что это право все еще носило случайный характер. Поэтому он попросил применить кастильский обычай, согласно которому трон переходил к ближайшему родственнику умершего короля: он был ближе к Альфонсу X на одну ступень, чем инфанты де Ла Серда. Дон Санчо также ссылался на свои многочисленные победы над королями Гранады и Марокко. Он сделал так много, что кортесы Кастилии, собравшиеся в Сеговии, назначили его наследником короны.

Филипп III протестовал против этого решения. Он отправил посла в Бургос, чтобы потребовать от Альфонса X выполнения обязательств, взятых на себя во время бракосочетания Бланки и Фердинанда де Ла Серда. Альфонс X воспринял эти требования очень плохо. Разрыв был неизбежен. Рыцарственный Филипп III считал, что будет опозорен, если не вступится за своих племянников. Плохо информированный, плохо соображающий (и не желающий слушать никаких советов), он пустился в самое дикое из приключений без малейшей подготовки! Собрав свою армию, уверенный в победе, он поспешил к Пиренеям. Полагая, что он сможет легко соединиться с силами Роберта Артуа, размещенными в Наварре, он не сомневался, что разобьет кастильскую армию. Сложность заключалась в том, чтобы пересечь горы, прежде чем вторгнуться в королевство Альфонса X. Превосходная армия остановилась у Советер-де-Беарн, она хотела, но не могла двигаться дальше. Не хватало еды. Для кавалерии не хватало фуража. Осадная техника и боеприпасы отстали. Короче говоря, не хватало всего! Наступила зима с ее порывами ледяного дождя. "Предатели" посоветовали королю распустить армию, отложить экспедицию до следующей весны, на этот раз позаботившись о припасах. Филипп согласился, его гнев утих. Примас пишет, что это было очень жаль, потому что, по его мнению, вся Испания могла быть легко завоевана… Однако Альфонс X испугался. Неожиданно он сдался, согласился освободить своих подданных от клятвы, которую они принесли его сыну, и вновь представить права сыновей де Ла Серды на рассмотрение Кортесов. Увидев это, Санчо Храбрый восстал против него и захватил власть. Несчастных детей забрал к себе король Арагона Педро III[56], который держал их в качестве заложников.

Филипп III предъявил на них свои права и получил отказ. Произошел конфликт с королем Арагона, который через королеву Изабеллу был его шурином. У Филиппа III были все основания искать союза с Арагоном против Кастилии, поскольку все знали о соперничестве между этими двумя королевствами. Однако Филипп предпочел оттолкнуть Арагон. Возможно, он был не совсем неспособен учитывать свои собственные интересы. Но под влиянием Карла Анжуйского французская политика поворачивалась в сторону Средиземноморья. Более того, бедный король, постоянно разрывавшийся между матерью и женой, не был хозяином своих решений; он управлял в соответствии со своими сиюминутными настроениями. Это был ужасный урок для будущего Филиппа Красивого, который, предположительно, уже обладал достаточным умом и проницательностью, чтобы воспользоваться им! Старая королева стремилась во что бы то ни стало навредить Карлу Анжуйскому, которому она не простила захват провансальского наследства в прошлом. Чтобы помешать своей свекрови, Мария Брабантская интриговала в пользу Карла. Именно она одержала верх. Педро III Арагонский только что предъявил претензии на Сицилию по праву своей жены, Констанции Гогенштауфен[57]. Но Филипп III думал только о инфантах де Ла Серда; их несчастье "раздуло его сердце". Он был одержим Испанией; она затмила все остальные проблемы, какими бы серьезными они ни были. Другого объяснения политике Филиппа в отношении Англии нет. Когда Генрих III умер в 1272 году, его сын Эдуард I[58], вернувшийся с Востока, принес присягу Филиппу III "за все земли, которые он должен был получить от короны Франции". Неоднозначная формула! Кроме того, Эдуард поспешил возобновить просьбу о возвращении Аженуа и Керси, предусмотренной Парижским договором. Филипп медлил. Возможно, он думал, что просьба Эдуарда была простой формальностью.

Но новый король Англии не был похож на своих предшественников; он был полон решимости восстановить свою власть; в нем было столько же воли, сколько и честолюбия. Чтобы досадить Филиппу, он задерживался в своем герцогстве Гиень[59], разжигая мелкие локальные войны, не имеющие никакого значения, кроме того, что они могли перерасти широкомасштабную войну. Филипп III не хотел провоцировать конфликт. Эдуард также не смог себе этого позволить, поскольку его казна иссякла. Поэтому враждующие стороны приступили к переговорам. В 1279 году был подписан договор, по которому Филипп уступил Аженуа обратно королю Англии без какой-либо компенсации. Кроме того, он позволил жене Эдуарда (которая была принцессой Кастилии)[60] захватить наследство графини Понтье, ее матери[61], то есть графства Понтье и Монтрей-сюр-Мер. Таким образом, Англия присвоила себе устья Соммы, Атье и Конш, а также несколько портов, расположенных в приморской Пикардии. Уже будучи хозяином побережья, от Бордо до Байонны, Эдуард без войны и не заплатив ни пенни получил возможность высадиться на северном побережье Франции! "Добрая любовь", за которую выступал Людовик Святой, казалось, была восстановлена между двумя странами, но Франция платила за это свою цену. Более того, все указывало на предстоящую конфронтацию: по обе стороны новых границ Гиени спешно возводились крепости. Но Филипп III считал себя избавленным от английских забот. Отныне он мог пойти по стопам Карла Анжуйского и вопреки своим интересам, служить интересам последнего.

III. Сицилийская вечерня

Честолюбие Карла Анжуйского не знало границ. Граф Анжу и Мэна (которые составляли его апанаж[62]), король Неаполя и Сицилии в результате завоевания, он купил в 1277 году у потомка древних королей Иерусалима гипотетические права на эту корону. С тех пор он добавил к своим титулам титул "короля Иерусалима". Этого было еще недостаточно: он планировал свергнуть греческого императора Михаила Палеолога и править Константинополем. Когда-то он льстил себе, что Филипп III будет избран императором Германии, и тогда он сможет разделить с ним весь христианский мир. Использовав его против Гогенштауфенов, Святой престол начал его опасаться. Это объясняет, почему папа Николай III[63] предпочел вернуть права на Италию, ранее принадлежавшие германским императорам, Рудольфу Габсбургскому, который казался менее опасным. Карл Анжуйский перенес это оскорбление без раздумий. Но когда дело дошло до выборов преемника Николая III в 1280 году, он с легкостью устранил кардиналов, враждебно настроенных к политике Анжуйского дома. Этим смелым шагом он обеспечил вступление в понтификат Мартина IV[64]. Он должен был стать папой желанию Карл Анжуйского. Мартин IV поспешил вернуть ему его прерогативы в Италии. Более того, будучи назначенным "сенатором" Рима, он передал всю полноту своих полномочий своему покровителю и другу. С этого момента Карл Анжуйский мог считать себя хозяином полуострова и готовить завоевание греческой империи. Мартин IV облегчил его задачу, отлучив от церкви Михаила Палеолога. Карл, который был первоклассным организатором, был занят мобилизацией большой армии и постройкой кораблей, которые должны были доставить ее в Константинополь, когда его чудесный проект рухнул.

Слишком уверенный в своих силах и талантах, он не опасался сицилийцев. Он забыл, или хотел забыть, что сицилийцы никогда не переставали скучать по Гогенштауфенам: как ни странно, они считали этих немцев своими природными государями, тем более что под их властью они пользовались почти полной автономией. Вместо того чтобы попытаться завоевать своих новых подданных умелой и благожелательной политикой, Карл относился к ним с презрением, отказывался слушать их жалобы и вытеснял их с государственных должностей, чтобы заменить французами. Сицилийцы обратились со своими жалобами к Мартину IV, который передал их Карлу Анжуйскому. Последний не был в курсе претензий Педро III на Сицилию. Он высокомерно отверг их. Святой Престол сделал то же самое, считая права королевы Констанции необоснованными. Но Мартин IV разделял заблуждение Карла относительно Арагона, державы, очевидно, второго порядка, но обогащенной торговлей с Африкой и Востоком и сильной своими кораблями и их бесстрашными экипажами. Педро III больше не мог расширять свое королевство в Испании; было очевидно, что рано или поздно он захватит один из больших средиземноморских островов. Он начал вооружаться в Барселоне в 1279 году. Чтобы создать впечатление, что у него совсем другие намерения, он попросил Мартина IV предоставить ему церковную decima для финансирования экспедиции против неверных. Из осторожности Папа отказался: двуличность короля Арагона была известна. В то же время один из его сторонников готовил восстание на Сицилии. Это был мелкий итальянский дворянин по имени Джованни да Прочида[65], врач салернской школы. Сначала он предложил свои услуги Карлу Анжуйскому, который их отверг. Прочида отправился в изгнание в Арагон. Педро III принял его с почетом; он даже пожаловал ему несколько вотчин. С тех пор Прочида был его человеком. Он стал одним из тайных лидеров партии гибеллинов. Затем он ликвидировал свои активы и исчез из Арагона. Он путешествовал по Италии под одеждой монаха-подвижника, что позволило ему вербовать сторонников и почти безнаказанно плести нити обширного заговора. Ему не составило труда вызвать ненависть сицилийцев к французам.

30 марта 1282 года, в пасхальный понедельник, в Палермо произошла драка, когда жители шли на вечерню в церковь. Французы утверждали, что сицилийцы прятали оружие под своей одеждой. Они начали обыскивать мужчин и женщин, причем последних очень неосмотрительно. Несколько разъяренных мужчин набросились на них, избивая и убивая. Это послужило сигналом к всеобщей резне. Повсюду раздавались крики "Смерть французам!" Никого не щадили, даже беременных женщин, которых жестоко расчленяли. Губернатору, Жану де Сен-Реми, удалось бежать из города; его быстро настигли и он погиб вместе со всей своей свитой. Та же лихорадка убийств охватила весь остров. Мессина колебалась несколько дней, а затем позволила увлечь себя этим движением. Такова была Сицилийская вечерня, которая пролила много чернил и вдохновила самые экстравагантные рассказы. Некоторые авторы писали, что восстание вспыхнуло повсюду одновременно, а колокола звонили на всю катушку, призывая к резне! Роль Прочиды была также преувеличена: тем не менее, Педро III мог быть доволен его услугами.

Палермо поднял папский флаг; город счел разумным отдать себя под защиту Мартина IV. Реакция была незамедлительной. Папа осудил сицилийцев и приказал им вернуться к послушанию. В то же время Карл Анжуйский направил флот и армию, предназначенные для завоевания Константинополя, к Мессине. Столкнувшись с этой угрозой, повстанцы обратились за помощью к Педро III. Поскольку французский двор был встревожен его приготовлениями, он цинично ответил, что планирует возглавить карательную экспедицию в Африку. Его флот действительно отплыл на юг, и было сообщено, что арагонцы высадились в Колло, небольшом порту Константины. Но сицилийцы были не менее хорошо информированы, поскольку именно в Колло их послы встретились с Педро III. Мог ли он отказаться от предложенной ему короны? Он позволил навязать себе корону Сицилии, но, будучи искусным стратегом, позволил Карлу Анжуйскому измотать свои силы под стенами Мессины. Он покинул Африку только в сентябре, мирно высадился в Трапани и отправился в Монреале, чтобы быть коронованным епископом Чефалу, конечно же, по праву своей жены! Вскоре после этого его адмирал Рожер де Лориа[66], безусловно, величайший мореплаватель своего времени, вошел в Мессинский пролив со своими боевыми галерами. Флот Карла Анжуйского состоял в основном из транспортных судов. Однако он попытался заблокировать проход. Лория сжег большинство из них. У Карла не было выбора. Чтобы не оказаться на милости своего соперника, он снял осаду Мессины с такой поспешностью, что бросил свои осадные машины, багаж и флаги и уплыл в Италию. Ему пришлось не только отказаться от Сицилии, но и готовиться к защите Неаполитанского королевства от арагонцев. Хронист Виллани[67] приписывает ему эти разочарованные размышления, слишком мало соответствующие менталитету Карла, чтобы их можно было принять безоговорочно:

— "Сир Боже, раз уж тебе угодно, чтобы мне выпала противоположная судьба, я прошу тебя, чтобы спуск совершался маленькими шажками".

Его положение было не таким серьезным, как казалось. Действительно, как только стали известны новости из Сицилии, французы отправились в путь под командованием Пьера Алансонского и Робера Артуа. Филипп III, подстрекаемый Марией Брабантской, поощрял эти отъезды, не оценивая последствий своих действий. Недостатка в добровольцах не было. Перспектива сражаться в этой прекрасной Италии восхищала французских сеньоров. Если и нашелся какой-то мудрый советник, чтобы предупредить Филиппа, то он не был услышан!

Педро Арагонский был не в состоянии противостоять франко-анжуйским войскам. Но он обладал значительными ресурсами и действовал не считаясь со средствами. Зная возвышенный характер Карла Анжуйского, он предложил разрешить их ссору в единоборстве. Два короля должны были сражаться с сотней рыцарей с каждой стороны. Поединок должен был состояться в Бордо, то есть в английской Гиени. До тех пор будет соблюдаться обычное перемирие. Король Неаполя согласился. Он не понимал, что его противник хотел выиграть время и деморализовать подкрепления, прибывшие из Франции, обрекая их на бездействие. Карл отправился в Гиень, оставив Неаполитанское королевство на попечение принца Салерно, своего старшего сына, которого также звали Карл[68]. Педро Арагонский не прибыл; позже он утверждал, что явился накануне поединка, но близость трех тысяч французских солдат заставила его отступить. Однако Карла не зря совершил это путешествие. Он уговорил своего любимого племянника Филиппа III лично выступить против Арагона. Мартин IV, импульсивная и авантюрная натура, только что отлучил Педро III от церкви, объявив его лишенным прав, освободив его подданных от клятвы верности и выставив его королевство "на добычу". Очевидно, что Папа предлагал Арагон капетинскому принцу при единственном условии, что королевство не будет объединено с Францией. Намерения Мартина IV полностью ускользнули от Филиппа. По всей видимости, он должен был сражаться от имени церкви, как это делал Карл Анжуйский против Гогенштауфенов. Однако принять предложение Папы означало также признать его право лишить королей власти и, следовательно, подписаться под претензиями Святого Престола на верховенство. Этот тезис начал отвергаться светским сословием, особенно после страстной борьбы пап против германских императоров. Филипп III не был достаточно политизированным человеком, чтобы принимать во внимание эти соображения. Он также забыл о сдержанности своего отца в итальянских делах. Вторжение в Арагон означало, конечно косвенно, вступление в ссору между гвельфами и гибеллинами. Захватив Сицилию, Педро Арагонский дал надежду последним.

Порывистый Мартин IV отправил кардинала Шолле, чтобы заинтересовать Филиппа официальными предложениями. Он в высшей степени опасался возрождения гибелинизма: отсюда его нетерпение сместить Педро Арагонского. В ноябре 1283 года бароны и прелаты собрались в Бурже, чтобы обсудить предложения Папы. Есть основания полагать, что эта встреча на самом деле не была нужна королю, поскольку она отклонилась от своей цели. Мартина IV попросили предоставить дополнительную информацию. Было решено, что война в Арагоне должна рассматриваться как крестовый поход и что для финансирования операции должна быть предоставлена decima. Папа принял все, о чем просили: крестовый поход, привилегии, индульгенции и decima, но призвал Филиппа действовать быстро: "Конечно, — писал он ему, — мы не подвергаем сомнению вашу набожность; скорее, мы обвиняем тех, кто окружает вас, кто стремится тайно, с помощью хитростей, помешать предприятию, которое они не одобряют". Вдовствующая королева решительно стояла за войну против Арагона: потеря Сицилии, угроза Неаполитанскому королевству не давали ей покоя!

В феврале 1284 года состоялось новое собрание прелатов и баронов, на этот раз в Париже. Король приказал зачитать ответ Мартина IV. Речь шла о том, чтобы принять окончательное решение. Церковные и светские сановники посчитали, что на карту поставлена честь Бога и королевства, и "посоветовали" Филиппу принять предложение папы. Таким образом, Филипп III смог со всей торжественностью объявить, что он возглавит крестовый поход против отлученного от церкви короля. Его второй сын, Карл Валуа, после завоевания Арагона, станет его королем.

Педро III не сказал своего последнего слова. Чтобы смягчить решение папы, он, не отдавая Сицилию, сделал вид, что принимает наложенную на него санкцию, заявив при этом о своей доброй воле. Он отрекся от престола и разделил свои государства между двумя сыновьями, Альфонсо[69] и Хайме[70], но сохранил за собой титул "Морского короля", который не был эфемерным, поскольку власть Арагона была именно морской. Более того, адмирал Лория одерживал победу за победой. 5 июня 1284 года он вошел в Неаполитанский залив, бросил вызов князю Салерно, победил его и взял в плен. Будущий Карл II Анжуйский был брошен в тюрьму, судим и приговорен к смерти. Его постигла бы та же участь, что и Конрадина Гогенштауфена[71], если бы королева Констанция не предотвратила его казнь; она предпочла держать его в качестве заложника. Вскоре после битвы при Неаполе французский экспедиционный корпус был разбит в Калабрии арагонцами и их союзниками.

Карл Анжуйский поспешил вернуться в свое королевство; оставалось только навести порядок! Разъяренный пленением сына и дезертирством неаполитанцев, он принял драконовские меры и усилил репрессии. Лория отплатил ему тем, что отрубил пленникам руки и выколол глаза.

Подавленный неудачами, Карл Анжуйский умер в Фоггии 7 января 1285 года. На смертном одре он взял Бога в свидетели, что когда-то завоевал Неаполитанское царство не для себя, а для Церкви. Его сменил бывший принц Салерно Карл II, но он был лишь пленным королем. 29 марта того же года умер и Мартин IV.

IV. Арагонский крестовый поход

Смерть Карла Анжуйского и Мартина IV, двух организаторов крестового похода, не охладила пыл Филиппа. Он не мог отступить, не потеряв лица. Он принес огромные жертвы, провел огромную подготовку. Он даже принял все необходимые меры предосторожности. Например, он обеспечил окончательное овладение Наваррским королевством, отпраздновав брак будущего Филиппа Красивого с принцессой Жанной. Жениху было шестнадцать, а невесте почти двенадцать, что было вполне приемлемым возрастом в то время. Церемония состоялась в Париже 16 августа 1284 года. Молодой Филипп только что был посвящен в рыцари. Он должен был сопровождать своего отца в Арагон. Сообщается, что он полностью не одобрял проект, хотя успех казался гарантированным.

Кроме того, Филипп III, используя свое право сюзеренитета, заставил дона Хайме[72], короля Майорки и своего вассала по Монпелье, присоединить свои войска к королевской армии. Хайме был братом Педро III Арагонского, но, считая его проигравшим, он не посмел отказаться от союза с королем Франции. Братоубийственная война раздирала Кастилию на части, Альфонсо X сражался против своего сына дона Санчо. Филипп считал, что он наживется на Арагонском королевстве. Затем он выступит против кастильцев, чтобы восстановить права сыновей де Ла-Серды. Однако он не доверял арагонским морякам и сымпровизировал флот, который, по крайней мере численно, казался способным противостоять им. Военачальники считали, что одной победы будет достаточно для завоевания Арагона. Также считалось, что король Педро больше не пользовался доверием своего народа, поскольку был отлучен от церкви. Но если арагонцы считали себя освобожденными от присяги ему, то они не были освобождены от присяги сыновьям, в пользу которых он отрекся от престола.

Филипп III принял орифламму в Сен-Дени в марте 1285 года; затем он отправился в путь вместе с королевой Марией и рыцарством Иль-де-Франс. Крупные сеньоры, следуя примеру короля, взяли с собой своих жен. Представлялось, что этот крестовый поход будет не более чем военным аттракционом, почти игрой в забаву. Так зачем же спешить? Они отдыхали восемь дней в Лиможе. Затем, маленькими переходами, они добрались до Тулузы, где должна была собраться армия. Королева, ее свита и придворные дамы обосновались в Каркассоне. Затем один двинулся в сторону Руссильона. Дон Хайме Майоркский, верный своим обязательствам, прибыл на встречу с королем Франции вместе со своим войском. Будущий Филипп Красивый и его брат Карл Валуа, ныне "король Арагона", въехали в Перпиньян. Их приняли с почестями и устроили пир. Крестовый поход начался самым благоприятным образом.

Однако секретные агенты не бездействовали. Когда Педро III узнал, что французы готовятся к вторжению в его королевство, он без колебаний начал действовать. Оставив регентство Сицилии королеве Констанции, он сел на быстроходную галеру и, используя весла и ветер, прибыл вовремя, чтобы принять необходимые меры.

Эльн отказался открыть ворота перед французами. Педро III когда-то отнял этот город у своего брата. Хайме убедил Филиппа осадить его. Жители не были поражены многочисленностью нападавших. Сначала они энергично защищались. Затем, понимая, что не смогут противостоять общему штурму, они попросили перемирия на три дня. Филипп разрешил, так как они, казалось, были готовы к переговорам. Воспользовавшись затишьем, они разожгли огонь на самой высокой из своих башен, чтобы предупредить арагонцев, сидящих в засаде в горах. Взбешенный этим обманом, Филипп приказал начать штурм. Папский легат вмешался, но не для того, чтобы успокоить гнев короля и проповедовать снисхождение! Он заявил, что необходимо смело идти против врагов христианства и никого не щадить, поскольку они отлучены от христианской веры и прокляты. Эти слова напоминают зловещее увещевание другого легата во время осады Безье, в начале крестового похода против альбигойцев: "Убейте их всех, Бог узнает своих!" Урок был услышан, так как крестоносцы бросились к лестницам, выломали ворота, ворвались в город и перебили всех, кого встретили. Население в панике укрылось в главной церкви. Там они были полностью истреблены, за исключением оруженосца, который забрался на колокольню и был пощажен благодаря своей храбрости. Таким образом, — благодушно пишет Примат, — город был разрушен, люди запаниковали и погибли…".

После этого подвига лагерь был разбит в Палау-дель-Видре, армии было предоставлено три долгих дня отдыха, что дало арагонцам время на самоорганизацию. Правда заключается в том, что они действительно не знали, как пересечь Пиренеи. Крестоносцы думали, что смогут подойти к замку, но он был заблокирован бочками, наполненными обломками, и каменными глыбами. Спасшийся оруженосец из Эльна заявил, что знает другой проход. Филипп настаивал на том, что сам узнал это место. Это был "странный путь, настолько полный терний и колючек, что казалось, что здесь никогда не жил человек". Однако было решено, что армия должна пройти по этому пути.

Когда защитники Pas de l'Écluse увидели французов, спускающихся с горы, они запаниковали и бежали, бросив обоз и знамена. Но переход был настолько изнурительным и опасным, что французы отдыхали еще три дня с согласия Филиппа, который не понимал, что время работает против него. Затем они двинулись к Пьеррелатте, жители которого притворились, что сопротивляются, но ночью покинули свой город, поджегши его. Молодой принц Филипп был более удачлив или более искусен; он взял Фальгьер. Было решено захватить Жирону, а затем двинуться в Барселону. Но разлив реки остановил армию, и осада началась только 28 июня. В Жироне командовал Рамон Фольк, виконт Кардона. Он поджег предместья, чтобы очистить пространство перед стенами. Все попытки штурма провалились. Была сооружена машина, достаточно мощная, чтобы пробить толстые стены. Но во время ночной вылазки Кардона поджег ее. Король, находясь на пике своей ярости, поклялся, что не уйдет, пока не возьмет этот проклятый город; он забыл, что его целью была Барселона! Вскоре на армию обрушилось ужасное каталонское лето. Французы начали страдать от жары, от вони разбросанных по полям трупов, от назойливых мух. Воздух был настолько испорчен, что вызвал эпидемию, от которой многие умерли, как люди, так и лошади. Однако недостатка в еде и питье не было, потому что Филипп вспомнил о Советерре. Флот, груженный припасами, стоял на якоре в порту Росас, недалеко от Жироны.

Педро III выступил с целью перехватить конвой. О его приближении узнал коннетабль Рауль де Клермон, сир де Нель[73]. Последний собрал пятьсот латников и застал противника врасплох. Но отряд Педро III был настолько многочисленным, что коннетабль не решался вступить в бой. И тут выступил Матье де Ройе, "храбрый и мудрый рыцарь":

— Повелители, — объявил он, — посмотрите на своих врагов, которых мы нашли. Это канун Успения милой Девы Марии, которая поможет нам сегодня. Смиритесь, ибо они отлучены и отпали от веры святой Церкви. Бесполезно ехать за границу, чтобы спасти свои души, потому что здесь мы можем их спасти.

Слова, достойные Святого Людовика, крестоносцев древности! Больше их нигде не было слышно… Несмотря на несоразмерность сил, французы атаковали и преследовали арагонцев. Прошел слух, что Педро III был тяжело ранен. Французы потеряли только двух своих воинов. 7 сентября Жирона капитулировала с воинскими почестями. Ее гарнизон и жители голодали. Вновь был проведен военный совет. Жирона была всего лишь на полпути к Барселоне! Однако сезон для проведения военных действий подходил к концу. Кроме того, страну заполонили свирепые партизаны (альмогаравы). Больных было бесчисленное множество. Адмирал де Лориа только что уничтожил флот у Росаса. Обескураженный, Филипп III приказал отступать. Он оставил в завоеванном городе гарнизон под командованием Эсташа де Бомарше. во время отступления армии досаждали альмогаравы, безжалостно расправляясь с калеками, отставшими и фуражирами. Проливные дожди захлестнули армию во время перехода через Пиренеи. Заболевшего, Филиппа III несли на носилках. По прибытии в Перпиньян он был прикован к постели и больше не вставал. 5 октября он умер: ему едва исполнилось сорок лет. Восемь дней спустя Жирона снова оказалась в руках арагонцев. Этот крестовый поход потерпел полное фиаско. Более того, она подорвала престиж Франции: впервые Капетинги напали на чужую страну не для защиты, а для завоевания. Карл Валуа вернулся из похода в том же состоянии, в каком ушел, с титулом короля без королевства. Но начиналось правление Филиппа Красивого.

Часть вторая.

Англия

I. Филипп IV Красивый

Филипп IV не стал задерживаться в Перпиньяне. Он также, казалось, не хотел продолжать войну против Педро III. Считалось, что защита Лангедока будет достаточно, чтобы остановить любые вторжения арагонцев. Поэтому Филипп отвез тело своего отца обратно в Париж. Перед погребением в базилике Сен-Дени произошел один из тех раздоров, тайну которых хранит церковь. Молодой король пообещал сердце своего отца парижским якобинцам[74]. Монахи Сен-Дени горячо протестовали против этого. Завязался ожесточенный спор, который Филипп Красивый резко прекратил. "Не желая быть отвергнутым в самом начале", он скрепя сердце принял сторону якобинцев. Напрасно доктора богословия исследовали этот серьезный вопрос и доказали, что сердце покойного короля не может быть изъято у монахов Сен-Дени без диспенсации[75] Папы. Филипп не обратил внимания на их советы. Следует отметить — да простим мы эти мрачные подробности! — что тело Филиппа III было сварено; что его плоть и внутренности были похоронены в соборе Нарбонны. Только кости и сердце были привезены в Париж. Таковы были обычаи того времени, когда король умирал вдали от дома.

Похоже, что твердость молодого короля произвела впечатление, поскольку летописцы Гийом де Нанжи и Примат тщательно описывают этот инцидент. Экклезиасты понимали, что Филипп будет менее впечатлительным, чем его отец. Однако ему было всего семнадцать лет, он родился в 1268 году в Фонтенбло.

Он был высоким и крепким, с красотой, характерной для капетингских принцев, но в нем чувствовалось подавляющее величие. Не будет лишним сказать, что он был блондином и имел румяный цвет лица: все потомки королевы Изабеллы де Эно[76], первой жены Филиппа Августа, имели светлую кожу и волосы. Это все, что известно о внешности Филиппа Красивого. Надгробное изваяние, которое можно увидеть в Сен-Дени, имеет невыразительное лицо, с чертами, несомненно, приятными и даже проникнутыми определенным благородством, но лишенными характера и обнаруживающими странную мягкость. Откуда некоторые историки взяли, что это лицо излучало энергию? Три сына, лежащие рядом с ним, очень похожи на него. Очевидно, что эти четыре лица являются стереотипными и не могут быть использованы в качестве эталона. изображение Филиппа, выгравированное на печати в 1286 году, не дает нам никакой дополнительной информации. С другой стороны, у нас есть рисунок из коллекции Геньера[77], изображающий королеву Жанну Наваррскую, основанный на оригинале, который сейчас утерян. Накидка, закрывающая шею, капюшон, кончик которого падает на лоб, и волосы с тщательно уложенными локонами очерчивают хорошо сложенное лицо, возможно, немного широкое в области скул. Рот маленький, тонко очерченный; брови тонкие и изящно изогнутые. Нос прямой и длинный. Жанна должна была быть красивой, с поистине королевской внешностью. Маленькая собачка на ее руках не смягчает ее природной надменности. Взгляд напряженный, пристальный. Невозможно сомневаться, что это жена Филиппа Красивого, в соответствии с тем представлением, которое о нем сложилось. Она едва сдерживается, чтобы не улыбнуться. Она наблюдает и размышляет. Видно, что эта высокая, несколько чопорная женщина соответствовала своему предназначению, но она не была покладистой, и для мужа стала чем-то иным, чем "царственным чревом". Тем не менее, она родила ему семерых детей.

Филипп Красивый был коронован в Реймсе вместе со своей женой 6 января 1286 года, в день Богоявления. Примат и Нанжи почти ничего не говорят об этой церемонии, они посвящают ей всего две строки! Возможно, молодой король не придавал коронации такого же духовного значения, как его святой дед. Затем он начал свою деятельность в качестве короля, с командой советников своего отца и аббатом Матье де Вандомом. Точнее было бы сказать, что он приступил к управлению королевством без колебаний, так как очень быстро появились новые тенденции.

Не было недостатка в международных проблемах, частично унаследованных от недальновидности и просчетов Филиппа Смелого. Если мир с Англией казался на какое-то время обеспеченным, то с Испанией дело обстояло иначе. Война с Арагоном продолжалась в Пиренеях и на границах Лангедока. Права инфантов де Ла Серда, источник конфликта с Кастилией, остались нерешенными. Итальянский полуостров был охвачен волнениями. Карл II Анжуйский остался в плену в Арагоне, а регентство Неаполитанского королевства осуществлял Роберт Артуа, которому пришлось сражаться и с сицилийцами, и с гибеллинами. Филипп Красивый отказался облачиться в военные доспехи и положиться непредсказуемые результаты в сражениях. Прежде чем стать рыцарем, он хотел стать государственным деятелем. Он не был лишен храбрости, но предпочитал дипломатию сиюминутным подвигам, реализм — героическим мечтаниям. Однако в арагонских победах было столько провокаций, что можно было бы извинить такого молодого человека за то, что он поддался искушению. В рыцарской среде его отношение даже считалось подозрительным.

Педро III был мертв. Альфонс, его старший сын, правил Арагоном; второй, Хайме, был королем Сицилии. Альфонс сражался со своим дядей, королем Майорки, которому Филипп Красивый поручил защищать французскую границу. Хайме сражался в Апулии и Калабрии против Роберта Артуа. Оба добивались серьезных успехов. Адмирал де Лориа наводил ужас на побережье Лангедока: он застал врасплох и опустошил королевские порты Эг-Морт и Агд, не забыв устроить резню населения. Хайме Майоркский потеряла Балеарские острова. Наваррская армия была разбита арагонцами. Эта череда неудач не поколебала решимости Филиппа Красивого. Казалось, это даже не тронуло его. Он не торопился, так как знал, что народ жаждет мира.

Инициатива переговоров перешла к Эдуарду I Английскому. На Рождество 1286 года в Бордо он председательствовал на конференции, на которой присутствовали представители королей Франции, Арагона, Кастилии и Сицилии, а также посланники Карла II Анжуйского, который все еще находился в плену. Эдуард положил в основу общего примирения освобождение Карла II, его отказ от короны Сицилии и отказ Карла Валуа от его фиктивного, но юридически действительного титула короля Арагона. Папа Гонорий IV[78] отменил этот проект как посягательство на авторитет церкви. Он воспользовался случаем, чтобы возобновить анафему против сыновей Педро III. Его смерть в следующем году придала новый импульс переговорам. Эдуард I встретился с Альфонсом Арагонским в Беарне. Последний согласился освободить Карла II Анжуйского, но при условии, что тот отдаст трех своих сыновей и шестьдесят рыцарей в качестве заложников, выплатит компенсацию в размере 50.000 серебряных марок и обязуется вернуться в свою тюрьму или отдать свое графство Прованс в качестве компенсации, если мир не будет подписан в течение трех лет.

Филипп Красивый делал вид, что его не интересуют эти переговоры. Однако он усложнил задачу короля Англии, чтобы свести к минимуму его роль в качестве арбитра. Он нанес чувствительный удар по Арагону, якобы отказавшись от поддержки инфантов де Ла Серда: взамен Санчо Кастильский обещал оставить королевство Мурсия своим племянникам и помочь Франции в борьбе с арагонцами. Альфонс все еще держал инфантов в качестве заложников; в ответ он провозгласил старшего из них королем Кастилии. Сразу же была сформирована партия в пользу малолетнего короля; этого было достаточно, чтобы нейтрализовать Кастилию. Филипп Красивый все же приказал Хайме Майоркскому напасть на Лампурдан. У него не было реальных намерений завоевывать Арагон, но он стремился компенсировать неизбежное отречение Карла Валуа по самой высокой цене. Война продолжалась, на суше и на море, в Италии и в Пиренеях. Но воюющие стороны истощили свои силы, не добившись решающих успехов, а королевство Франция, за исключением Лангедока, не понесло существенных потерь. Настало время для всеобщего примирения. В 1291 году анжуйские и арагонские послы встретились в Тарасконе и, наконец, достигли соглашения. Альфонс Арагонский обязался не посылать больше подкреплений Хайме Сицилийскому. Карл Валуа отказался от своего титула, но получил в качестве компенсации графства Мэн и Анжу, бывшие апанажем Неаполитанского дома. Спор между Хайме Майоркским и Альфонсом Арагонским был отложен до решения Папы Римского.

Исполнение этого договора было отложено из-за смерти Альфонса. Хайме Сицилийский унаследовал его трон и передал свое королевство в распоряжение Папы. Сицилийцы не приняли эту капитуляцию; они выбрали королем принца Федериго Арагонского[79], младшего брата Хайме. Мир окончательно закрепил разделение Сицилии и Неаполитанского королевства. Преимущество осталось за Филиппом Красивым, который дополнил свое королевство богатыми графствами Мэн и Анжу и частично удовлетворил амбиции Карла Валуа. Франция освободилась от средиземноморского конфликта и вернулась к своей традиционной политике, которая была подорвана Филиппом Смелым.

В это же время произошла битва, которая взбудоражила Европу. Герцог Брабантский[80] (брат королевы Марии, вдовы Филиппа Смелого) и граф Люксембургский[81] объявили, что они будут бороться за герцогство Лимбург в массовом "pas d'armes"[82]. Элита рыцарства прибывала из Франции, Германии, Фландрии и Эно, одни хотели сражаться за герцога, другие — за графа. Накануне битвы Ги де Дампьер[83], граф Фландрии, попытался вмешаться и как-то урегулировать конфликт. Однако его жена и невестка (родственницы графа Генриха Люксембургского) закричали: "Боже, мой господин, не вмешивайтесь, еще не время говорить о мире; бобы еще не созрели".

Это произошло 5 июня 1288 года в Воерингене, на Рейне, между Дюссельдорфом и Кельном, пятнадцать сотен рыцарей Жана Брабантского бросились на тринадцать сотен сторонников графа Люксембурга. На поле осталось лежать пятьсот бойцов. Граф Люксембургский был убит, но его сын женился на дочери победителя. Выжившие вернулись в свои замки, гордые тем, что приняли участие в этом беспрецедентном турнире…

Битва при Воерингене — это не только занимательный исторический эпизод; она имеет значение для понимания дворянского менталитета. Битва показывает, что старые феодальные понятия не исчезли полностью, как и ностальгия по частным войнам. В ней также выражена потребность в насилии, которое расцветет полным ужасом во время Столетней войны. Земной Иерусалим Святого Людовика был уже только воспоминанием, а ведь он умер в Тунисе только двадцать лет назад!

Поведение Филиппа Красивого составляет необычайный контраст с экстравагантностью герцога Брабантского, графа Люксембургского и их приверженцев. У молодого монарха, конечно, были дела поважнее, чем ехать в Воеринген, пусть даже в качестве зрителя! Он посовещавшись со своими советниками приступил к законодательной деятельности. Его первые крупные постановления датируются 1287 годом. Одно из них определило условия вступления в городскую буржуазию, чтобы "устранить мошенничество и злонамеренность", которые слишком часто становились поводом для этого. Кандидат, за которого поручались три мещанина, должен был предстать перед королевским бургомистром, обязаться построить или купить дом площадью не менее шестидесяти квадратных метров и проживать в городе от Дня всех святых до Дня святого Иоанна. Он должен был предварительно получить одобрение сеньора, которому он подчинялся. Целью этой меры, очевидно, было сдержать отток сельского населения.

Другое постановление, принятое в том же году, имеет огромное значение, поскольку оно конкретизирует новую ориентацию правительства Филиппа на церковь. Он предписывал любому обладателю права на правосудие (в частности, герцогам, графам и баронам) исключать из своих судов судей, принадлежащих к духовенству. Он запрещал истцам пользоваться услугами церковных адвокатов. Почему такое систематическое исключение? Поскольку священнослужители не находились под контролем светской власти, они не могли получить выговор или наказание за свои проступки, не навлекая на себя гнев церкви. В следующем году Филипп запретил им занимать должности эшевенов[84] или прево[85]. В результате прелаты, заседавшие в парламенте[86], были отстранены от должностей. Филипп имел возможность секуляризировать судебную систему на всех уровнях, но не в его интересах было ссориться с епископами. Поэтому в отношении них запреты действовали более деликатно хотя и сохраняли общий принцип. Более того, справедливо полагая, что французская церковь недостаточно участвует в расходах государства, в то время как она пользуется его защитой и покровительством и продолжает увеличивать свое богатство, король распространил право амортизации на имущество, завещанное или проданное церкви. Он даже придал новой ставке обратную силу на тридцать лет! Поскольку аббаты и епископы были всего лишь пользователями этих активов, а Церковь оставалась их владельцем, значительные суммы, таким образом, ускользали из казны. Более того, огромное церковное состояние стало предметом жесткой критики.

Кого тогда волновало Иерусалимское королевство? Однако оно находилось в предсмертных муках. В 1289 году Триполи пал и был полностью разрушен. Город Акко[87] оставался последним оплотом христианства. Отряд новоприбывших крестоносцев по глупости нарушил перемирие, заключенное с египетским султаном. Город был взят мусульманами в 1291 году. Папа Николай IV[88] бесполезно проповедовал крестовый поход. Ни Эдуард Английский, ни Филипп Французский не имели намерения принять крест и умереть в песках Акко. С другой стороны, они с радостью приняли decima, предоставленную Папой для финансирования их гипотетического похода. Крестоносный дух был мертв. "Священное паломничество" стоило слишком много людей и слишком много денег. Запад отказался от охраны Гроба Господня. Защитники Акко насчитывали всего 12.000 человек, включая тамплиеров[89], госпитальеров[90] и контингент, приведенный Генрихом Лузиньяном[91], королем Кипра и Иерусалима. Армия султана насчитывала 200.000 человек. Христиане оказали ожесточенное сопротивление, но вечером 18 мая мамлюки взяли главную башню ("Проклятую башню") штурмом, в котором погибли магистр тамплиеров[92] и его лучшие рыцари. Мусульмане вошли в город, население которого бежало на корабли. Шестьдесят тысяч человек погибли или попали в рабство. Падение Акко привело к сдаче без боя Тира, Сидона, Бейрута и крепость Шато Пелерен[93]; впоследствии оно стало роковым для тамплиеров. Когда в Европе узнали, что христианам Востока не оставлено ни пяди земли, раздался лишь плач, но и он вскоре утих! Эгоизм сменял прежний пыл; рождались национальности; христианская теократия Запада истощалась: все указывало на то, что верховенство Святого Престола скоро будет поставлено под вопрос.

Филипп Красивый заботился о своем парламенте. Он изменил его организацию и функционирование. В 1291 году он постановил, что три советника будут заседать каждый день, чтобы принимать прошения от истцов. Четыре других будут рассматривать запросы в понедельник, вторник, среду и четверг каждой недели. Четыре или пять других судили дела и прошения областей письменного права (Лангедок и французская Аквитания). Так было положено начало разделению этого высокого суда на палаты запросов и расследований. Эта реформа также дала конкретное выражение специализации судей. Это был явный шаг вперед, тем более что он сопровождался гарантиями в пользу истцов.

Филипп также был обеспокоен состоянием своих финансовых доходов. Ему не хватало денег для осуществления своих планов. Он занял крупные суммы у двух итальянских банкиров: Биччио и Мурсиатто, которых удобно было называть Биче и Муше. Он отплатил им тем, что уполномочил их самостоятельно взимать налог с нескольких французских провинций. А чтобы обеспечить им монополию на банковское дело, он в ночь на 1 мая 1291 года арестовал их конкурентов, которые должны были заплатить за свою свободу очень высокую цену.

II. Эдуард I Английский

Сын Генриха III Плантагенета и Элеоноры Прованской, он родился в 1239 году и правил с 1272 года. Этот сорокасемилетний государь[94], со славным военным прошлым (он участвовал во втором крестовом походе Святого Людовика, а затем отправился воевать в Святую землю), полный мудрости и опыта, без колебаний преклонил колено и принес присягу верности молодому человеку, который только что короновался королем Франции. Он охотно произносил ритуальную формулу, по которой вассал обещал свою преданность своему сюзерену, в обмен на получение защиты от последнего:

— Сир, я стал вашим человеком за земли, которые я держу от вас за морем, согласно форме мира, который был заключен между нашими предками.

Эта "форма" мира была не чем иным, как договором, заключенным когда-то Генрихом III и Людовиком IX, по которому святой король вернул английскому монарху часть бывшей империи Плантагенетов, но в корне изменил характер их французских владений. Поясню: согласно этим новым положениям, король Англии владел герцогством Гиень не как наследник Плантагенетов, а как вассал короля Франции. Поэтому он не мог претендовать на полное право собственности. У него было только своего рода наследственное право на пользование герцогством. Следовало опасаться, что такое положение дел не может продолжаться бесконечно, поскольку оно, по сути, связано с хорошими отношениями, существующими между двумя коронами. Будучи герцогом Гиеньским, король Англии был пэром Франции, но он был связан обязательствами послушания, совета и военной помощи своему сеньору в соответствии с феодальными обычаями. Последствия нарушения этих обязательств могут быть чрезвычайно серьезными. Кроме того, административные и правовые акты Гиени должны были датироваться не правлением короля Англии, а правлением короля Франции, что было логично, но унизительно. Эдуард принял все эти условия, объявив себя вассалом Филиппа. Однако англичанин Раймер[95] добавляет одну деталь. Он говорит, что епископ Бата и Уэльса, выступая от имени своего господина, сказал:

— Сир король Франции, король Генрих, отец нашего господина короля Англии, предъявил определенные требования королю Людовику, вашему предку, на основании которых между ними был заключен мирный договор. Генрих, в соответствии с этим соглашением, принес присягу не только за Аквитанию, но и за провинции, которые были обещаны ему по этому же миру. Король, мой господин, который здесь присутствует, принес такую же присягу королю Филиппу, вашему отцу, на тех же условиях. Однако, Сир, договор не был добросовестно соблюден. И хотя, по мнению многих членов его совета, он мог бы оспорить эту дань, тем не менее, он не желает вступать в спор по этому вопросу в настоящее время, если вы, как его добрый господин, признаете заключенный мир, устранив и исправив все несправедливости.

Намерения Эдуарда не могли быть более явными, хотя они и были облечены в дипломатические формулы. Он оставил за собой право требовать возвращения Керси, отложенную Филиппом Смелым, но только тогда, когда ситуация будет благоприятствовать ему. Несомненно, этот вопрос оставался нерешенным со времен договора 1259 года. Используя этот вид шантажа, Эдуард уже добился от Филиппа III возвращения Аженуа. На руках у молодого короля все еще оставались арагонские, кастильские и итальянские дела, поэтому английский король попытался воспользоваться его затруднениями, оставив себе хорошую позицию. Но Филипп Красивый был совсем не похож на своего отца. Он счел за лучшее вскрыть нарыв, тем более что ему были известны личные трудности короля Англии. Они провели переговоры. Филипп был мастером в этом деле, и, возможно, он уже был более искусным, чем его конкурент. Вступив в игру, он делал вид, что ищет способы облегчить "заботы" своего самого дорогого и верного кузена, не уступая при этом в главном. Грамоты, выданные им Эдуарду в июле 1286 года, являются шедевром этого жанра. Раймер воспроизводит их полностью. К сожалению, из-за ограниченности объема книги я могу привести лишь краткую выдержку из них. В нем Филипп подтвердил пункт за пунктом договор 1259 года и возвращение Аженуа, но добавил все необходимые уточнения. Затем он коснулся Керси: "Одно обстоятельство остановило нас и, казалось, создало непреодолимое препятствие; король Англии утверждал, что земля, которой владел в Керси граф Пуатье, входит в число провинций, которые он должен был ему вернуть, учитывая, что он не донес королю-отцу, что он не провел расследования, предписанного мирным договором, и что его свидетели умерли за это время. Мы утверждали, что герцог Аквитанский не имеет на это права; что покойный король, наш господин и отец, и его народ не препятствовали разъяснениям, которых мы требовали; что они постоянно проявляли большую готовность, что мы сами готовы поступить с ним по этой статье правильно, если он докажет законность своих притязаний. Наконец, по совету добрых людей и сеньоров, мы договорились следующим образом: Мы, Филипп, обещаем выплачивать упомянутому королю Англии и его наследникам ежегодную пенсию в три тысячи фунтов, которую мы обязуемся обеспечить для него из некоторых наших владений. Король Англии, со своей стороны, в знак признания этой услуги, отказывается за себя и своих преемников от всех последующих претензий, передавая нам на вечные времена провинцию Керси…". Другими словами, при отсутствии достаточных доказательств, а это было невозможно сделать из-за смерти свидетелей, Филипп Красивый сохранил Керси на постоянной основе. Но, зная потребность Эдуарда в деньгах, он назначил ему в качестве компенсации ежегодную ренту! Кроме того, чтобы немного подсластить пилюлю, он предоставил относительную и временную автономию Гиени в вопросах правосудия.

Переговоры длились не менее шести месяцев, в течение которых Эдуард был гостем короля Франции. Он был членом семьи, поскольку старая королева Маргарита Прованская была сестрой Элеоноры Английской. Таким образом, у него было достаточно возможностей для изучения своего кузена Филиппа. Это был не первый случай, когда король Англии в зрелом возрасте сталкивался с французским королем, едва вышедшим из подросткового возраста. Частные переговоры между Эдуардом и Филиппом Красивым напоминают встречу под дубом в Жизоре между Генрихом II Плантагенетом[96], тогдашним хозяином англо-анжуйской империи, и молодым Филиппом Августом, еще мелким королем Иль-де-Франс. Возможно, Эдуард также восхищался молодым монархом. Безусловно, они обнаружили, что у них было много общего: амбиции, сдерживаемые благоразумием, интеллектуальная тонкость, дух организации, готовность к реформам и осознание своей ответственности как королей. Странно, что оба они эксплуатировали феодальный обычай в интересах своего времени и в то же время считали его устаревшим и планировали заменить его писаным законом, вдохновленным кодексом Юстиниана[97]. Говорят, что их отношения были отмечены вежливостью и даже дружбой. Привязанность Эдуарда к своим родственникам была хорошо известна, но она не распространялась на бескорыстие!

На Рождество он был в Бордо и, как уже упоминалось выше, председательствовал на международной конференции, чтобы попытаться восстановить мир. Эта роль арбитра не понравилась Филиппу Красивому. Между двумя королями возникла некоторая холодность, но она не продлилась долго. Эдуард не хотел ссориться с Филиппом Красивым. Его отношения с испанцами и итальянцами служили его личному престижу. Однако они не затмили великой идеи его правления и его главной цели: восстановления владений Англии и ее вхождения в число великих держав. В 1283 году он покорил Уэльс и заставил его правителя Лливелина[98], присягнуть ему. Лливелин восстал, потерпел поражение и был убит. Его брат, Давид[99], принял вызов, был схвачен и передан Эдуарду, который подверг его пыткам. Население требовало своего правителя, и Эдуард назначил им своего сына, будущего Эдуарда II[100]. С тех пор наследник британской короны именуется принцем Уэльским. Тем не менее, валлийцы по-прежнему чувствовали себя ущемленными.

В 1286 году — еще один шаг вперед. Король Шотландии Александр III[101] умер, оставив свое королевство внучке, принцессе Маргарет[102], дочери Эрика Норвежского[103]. Эдуард обручил ее со своим собственным сыном, надеясь этим браком присоединить Шотландию, а если нет, то взять ее под опеку. Маргарет заболела и умерла еще до окончания путешествия. Шотландцы не смогли договориться о том, кто должен стать преемником Александра. Дюжина претендентов боролась за трон. Шотландцы совершили ошибку, выбрав Эдуарда своим арбитром, поскольку его репутация честного человека была высока. Он назначил Джона Балиоля[104] (или Джона де Байеля: он был нормандского происхождения), но заставил его принести клятву. Шотландцам не понравилось, что их государь был вассалом короля Англии, и они восстали. Это было началом кровавой борьбы, которая поглотила силы Эдуарда, продолжалась до конца его правления и не закончилась до Эдуарда III. Дела в Шотландии пошли на пользу Филиппу Красивому. Позже они дали ему союзника в самой Англии и частично парализовали инициативы Эдуарда, обездвижив его силы. Во-первых, они обеспечили несколько лет относительного мира между двумя королевствами. Относительно, потому что агенты Филиппа Красивого все чаще вторгались, если не сказать провоцировали, в герцогство Гиень, и местные сеньоры не решались взывать к правосудию короля Франции, чтобы вырваться из-под власти Эдуарда. Однако Эдуард терпел эти злоупотребления без лишних упреков и особенно без конкретных угроз. Английские историки обвиняют Филиппа Красивого в двуличии и недобросовестности. Они утверждают, не приводя убедительных доказательств, что он искал предлога для захвата Гиени. Несомненно, что эта плодородная земля, производящая знаменитые вина, должна была стать предметом зависти молодого короля. Но он правил слишком недолго, чтобы предвидеть конфликт; кроме того, вопрос о Сицилии еще не был решен. На самом деле, эволюция менталитета уже увеличивала разрыв между французами и англичанами, и по мере усиления централизации королевской власти вассальная зависимость Эдуарда создавала почти неразрешимые проблемы.

Все началось с драки между моряками. Нет нужды говорить, что моряки обеих наций ненавидели друг друга, хотя бы из-за жестокой конкуренции между ними в Байонне, Бордо, Бретани и Нормандии. В 1292 году, во время Великого поста, возле Пуэнт-Сен-Матье, байоннский моряк зарезал нормандца. Спутники последнего напали на корабль в Байонне и расправились с командой. Моряков из Байонны также ненавидели бретонцы и нормандцы, потому что они присвоили себе рыбные ловли. Уже в 1289 году их поселение в Ле Конке подверглось грабежу и разорению; подобные инциденты происходили часто, но в них обвиняли пиратов. Вскоре после драки в Пуэнт-Сен-Матье четыре корабля из Байонны были потоплены, а их экипажи уничтожены. Коннетабль Бордо, Итье д'Ангулем, не предпринял решительные ответные действия, вероятно, по приказу короля Англии. Тем временем восемьдесят нормандских кораблей вошли в устье Жиронды и причалили в порту Бордо. В качестве меры предосторожности и явно желая примирения, коннетабль созвал капитанов и заставил их поклясться не причинять никакого вреда английским и байоннским кораблям, которые также загружались бочками в порту. Последние покидали порт небольшими группами. Нормандцы же отплыли все вместе. Как только они вышли из устья реки, они установили носовые и кормовые башни и выставили свои боевые знамена. Вдоль всего побережья вплоть до Шербура они атаковали корабли конкурентов, топя или захватывая их и, конечно же, уничтожая экипажи. Вскоре жители города Дьеп стали подражать нормандцам и проявлять такую же свирепость. Невероятный парадокс: два королевства были в мире, но их граждане убивали друг друга на море. Сначала англичане были в ужасе; они не решались идти в Бордо; но быстро взяли себя в руки. Эдуард не мог допустить, чтобы нормандцы атаковали его корабли и разрушали внешнюю торговлю его королевства. Он обратился с протестом к Филиппу Красивому, который не мог не удовлетворить его просьбу. Английские историки утверждают, что поведение французского короля в данных обстоятельствах было неоднозначным. Однако Филипп запретил нормандским и бретонским кораблям продолжать свои грабежи. Но было слишком поздно! Так называемые пираты расправились с нормандскими купцами и моряками, подвергая их ужасным пыткам. Они преследовали королевским сборщиков налогов. Они бросили посланников сенешаля Тулузы в трюм. В ответ норманны преследовали байоннцев. В них пробуждался старый дух викингов. По собственной инициативе они собрали триста кораблей, которые разделили на три эскадры: первая охраняла Пуэнт-Сен-Матье, вторая прикрывала Ла-Манш, третья была размещена на острове Батц. Сотня англо-байонских кораблей была перехвачена, их экипажи были повешены, а иногда забиты до смерти.

Потери, нанесенные британскому флоту, были столь значительны (более 20.000 фунтов стерлингов), что Эдуард больше не мог медлить. Он был вынужден ответить силой, если не хотел потерять лицо. Поэтому он мобилизовал корабли "Союза Пяти портов"[105] и направил свои эскадры против нормандцев. Сражение произошло у Пуэнт-Сен-Матье и стало катастрофой для нормандских "пиратов". Незамедлительно воспользовавшись ситуацией, байоннцы взяли и разграбили Ла-Рошель. Филипп Красивый призвал Эдуарда к ответу. Несмотря на то, что нормандцы нарушили его запрет, он потребовал возмещения ущерба. На самом деле, больше всего его раздражало не поражение при Пуэнт-Сен-Матье, а тот факт, что англичане снова контролировали море. Помня о победах адмирала де Лориа, он осознавал, насколько невыгодно иметь неструктурированный, недисциплинированный и не обученный военный флот в случае конфликта. Тем не менее, он повысил голос, чтобы произвести впечатление на Эдуарда, а также потому, что у него был юридически неоспоримый предлог против него. Поскольку Эдуард был его вассалом в Гиени, Филипп вызвал его к себе. Вызов, отправленный 7 октября 1293 года, заканчивалась следующими словами:

"… Поэтому мы категорически приказываем вам под страхом наказания, которое вы понесли и можете понести, явиться к нам в Париж на двадцатый день после Рождества Господа нашего, чтобы ответить за все эти преступления и за любое другое, что мы сочтем нужным выдвинуть против вас, а затем подчиниться закону, выслушать то, что справедливо, и подчиниться ему. Кроме того, настоящим уведомляем, что, явитесь ли вы или нет в указанное место и день, мы, тем не менее, будем действовать, как должно, несмотря на ваше отсутствие."

Отправляя это уведомление, Филипп использовал свои полномочия сюзерена; он применял феодальное право в чистом виде. Но в Англии Эдуард делал то же самое по отношению к валлийцам и шотландцам. Поэтому он не мог не предстать перед королем Франции, иначе он пошел бы против своих собственных методов. Однако он мог подумать, что официальное уведомление было всего лишь предупреждением Филиппа о том, что ни один из них не несет полной ответственности за сражения и пиратство своих моряков. Он не явился лично, но послал своего брата, Эдмунда, графа Ланкастера[106], с полномочиями "извиниться и исправить обиды, нанесенные королю Франции и его народу". Эдмунд был членом семьи, тем более что он женился на Бланке Артуа, вдове короля Наварры и матери королевы Франции: таким образом, он был тестем Филиппа Красивого! Имея на руках точные инструкции он удовлетворил требования французского короля. Однако они были непомерными: временная оккупация в знак подчинения Бордо, Ажена, Байонны и главных замков Гиени. Было решено, что Эдуард женится на Маргарите (одной из сестер Филиппа) и что два короля встретятся в Амьене для заключения мира. Филипп поспешил отменить вызов в суд и… послал констебля Франции в Гиень с войском!

III. Франко-английская дуэль

Король Англии упорно продолжал считать, что оккупация Гиени была лишь формальностью. Филипп намеревался превратить секвестр в конфискацию. Он больше не мог терпеть правление Эдуарда над частью королевства, так же как король Англии терпел автономию Шотландии и Уэльса. Оккупация Гиени должна была быть символической, но это был реальный армейский корпус, который двинулся к Бордо. Филипп маневрировал, чтобы встреча в Амьене не состоялась. 19 мая 1294 года он объявил о конфискации герцогства: за неявку его владельца! Это было больше, чем провокация; такое решение было равносильно объявлению войны. Нет необходимости подчеркивать его мошеннический характер, даже если он имел все признаки законности. Мы увидим, что Фландрия дала ему серьезный повод для беспокойства и что он не собирался воевать на два фронта. Эдуард наконец понял, что его разыграли. Он послал своих герольдов объявить королю Франции, что "он отказывается от своей верности и не намерен больше быть его человеком, поскольку Филипп не соблюдал условий мира, заключенного между их предками". Разрыв был полным. Но были ли у Эдуарда средства, чтобы вновь завоевать Гиень? Ему не хватало денег. Его бароны и прелаты отказали ему в субсидиях. Валлийцы сбрасывали иго. Шотландцы угрожали английским границам. Эдуард смог только послать небольшое подкрепление в Гиень, которому однако удалось отвоевать некоторые места, но в 1295 году Карл Валуа захватил почти все герцогство.

На море война разрасталась. Эдуард организовал три большие эскадры; они были размещены у входа в канал Святого Георгия, в Ярмуте и Портсмуте. Недавнее поражение нормандского флота в Пуэнт-Сен-Матье дало ему свободу действий. Поэтому он снова взял инициативу в свои руки. Десант разграбил французские берега западного побережья до острова Ре и собрался в Байонне.

У Филиппа Красивого не было военного флота, чтобы предотвратить это опустошение. Он был, несомненно, первым из наших королей, кто понял полезность государственного флота и решил создать его, несмотря на огромные расходы. Важно понимать, что у него не было ни одного корабля, снаряженного для войны, ни одного опытного капитана, ни даже оборудования, не говоря уже об адекватных портовых сооружениях. Все было сымпровизировано за год, но такова непритязательность французов к морским вещам, что этот tour de force (большое усилие) обычно обходится молчанием, а то и вовсе не упоминается. К сожалению, Филипп, будучи человеком сухопутным и памятуя об Арагонской войне, полагал, что прекрасные средиземноморские галеры окажутся также эффективны, что и большие корабли западного побережья. Он забыл, что этим легким кораблям придется столкнуться с высокими волнами Атлантики и грозными течениями Ла-Манша. По тем же причинам у него были те же ошибочные представления о флоте, что и у Наполеона впоследствии! Галеры были построены в Генуе и Марселе. Снаряженные экипажами из Лангедока и Прованса, они прибыли в Нормандию в июне 1295 года. В Руане был создан арсенал. В то же время Филипп купил у Ганзейского союза около шестидесяти быстроходных кораблей. Галеры и корабли были усилены двумя сотнями нормандских галеотов, либо отремонтированных, либо построенных наспех. Это был многонациональный флот, объединивший, наряду с моряками из Руана и Онфлера, почти все народы средиземноморского Запада. Но не было адмирала, который бы координировал движения. Филипп Красивый назначил двух из них, которые не были моряками: Жана д'Аркура[107] и Матье де Монморанси[108]; они получили причудливое звание "conduiteurs". Будучи равными по рангу, они разделили флот и действовали отдельно.

1 августа Матье де Монморанси отплыл во Фландрию, а затем направился в Дувр. Пятнадцать тысяч человек высадились на берег и, несмотря на высоту скал, захватили город и подожгли его. Но гарнизон замка контратаковал. Нападавшие бежали обратно на побережье, бросив пятьсот человек из своего числа. Это был полууспех. 24 августа Жан д'Аркур отплыл в свою очередь со вторым флотом. Не решаясь покинуть побережье, он присоединился к Матье де Монморанси в Кале для совместных действий против Англии. Этого не произошло. Оба флота остались наблюдать за проливом, ожидая разведывательной информации, которая не поступала. Информатор, английский рыцарь, был арестован и подвергнут пыткам. Он должен был указать слабые места в береговой обороне. В начале октября Филипп Красивый приказал двум адмиралам вернуться в родной порт и лишил их командования. Общественная молва обвинила их в бездействии, если не в трусости.

Результаты оказались разочаровывающими, совершенно несоизмеримыми с затратами на операцию: разграбление Дувра, несколько потопленных кораблей! Эскадра, отправленная в ноябре, чтобы устроить сюрприз Бервику, затонула во время шторма. Присутствие двух французских флотов не помешало англичанам почти безнаказанно удерживать Ла-Манш. Два адмирала Филиппа не решились вступить в бой, одержимые планом высадки в Англии. Возникает вопрос, действительно ли Филипп Красивый, как и его дед Людовик VIII, намеревался высадить армию в Англии, короче говоря, планировал ли он завоевать это королевство. Но Людовик VIII сам возглавил десант, а английские бароны, восставшие против Иоанна Безземельного[109], настоятельно требовали его прибытия. Филипп Красивый руководил из Парижа или из своих резиденций в Иль-де-Франс. Таким образом, можно предположить, что его целью было лишь запугать британское население и увеличить тревогу Эдуарда, угрожая его стране вторжением. В результате это также сделало невозможным вмешательство Эдуарда в дела Гиени. Поэтому Эдуард был вынужден отказаться от защиты своего герцогства. Но английские флоты, чтобы отомстить за нападение на Дувр, разорили Шербур и Котантен и совершали рейды вплоть до фламандского побережья. Набеги пришли на смену морской войне; они больше подходили для французских моряков, которые под командованием адмирала Дзаккариа[110], генуэзца, добивались частых успехов. Тем не менее, главная цель французского короля была упущена: британский флот показал свое превосходство; угроза вторжения была предотвращена; престиж Эдуарда остался нетронутым; отказ от Гиени теперь казался лишь эпизодом в дуэли между двумя государями.

Эта дуэль приняла другую форму. Она грозила распространиться на всю Европу. Ситуация напоминала ту, что сложилась в 1214 году, в год битвы при Бувине[111]. Эдуард, не сумев победить Филиппа Красивого, использовал те же средства, что и его дед Иоанн Безземельный против Филиппа Августа. Он попытался создать широкую антифранцузскую коалицию. Его обращения к испанским правителям не увенчались успехом: Хайме Арагонский заключил мир с Францией, а Санчо Кастильский сражался как со сторонниками инфантов де Ла Серды, так и с мавританскими эмирами. Но с рейнскими князьями ему повезло больше. К лиге присоединились герцог Иоанн II Брабантский, графы Фландрии, Гельдерланда и Бара, а также Адольф Нассауский[112], король Германии и преемник Рудольфа Габсбургского. Некоторые действовали из честолюбия, большинство — потому что боялись французской экспансии; король Адольф — потому что не мог терпеть посягательств Филиппа. Как и Ферран Португальский[113], Ги де Дампьер граф Фландрии уступил давлению своего народа и совершил лишь осторожные действия. Все они надеялись на участие Англии в плане людей и денег. Но смелая политика Эдуарда не встретила одобрения его подданных. Борьба, которую он вел, истощила его казну и нанесла ущерб торговле его королевства. Однако ему удалось привлечь на свою сторону герцога Иоанна Бретонского[114]. Таким образом, он получил в союзники двух крупнейших вассалов Филиппа.

Последний ответил взаимностью. Зная о скупости Адольфа Нассауского, он купил его нейтралитет. Он вернул Иоанна Бретонского на правильный путь, назначив его пэром Франции. Наконец, под ложным предлогом он заманил графа Фландрского в засаду и заключил его в тюрьму. Арест Ги де Дампьера развалил коалицию. Эдуард не стал провоцировать новый Бувин! Более того, Филипп Красивый добился нового преимущества. В 1295 году он заключил договор о наступательном и оборонительном союзе с королем Шотландии и королем Норвегии, которые обещали помощь своего флота в случае необходимости. Арагонский король Хайме взял на себя такое же тайное обязательство отправить свои боевые галеры западному побережью Франции. Эдуард предпринял быстрые и решительные ответные меры. Он напал на Шотландию в 1296 году, захватил Бервик, разбил шотландского короля Джона Балиоля при Данбаре и заключил его в лондонский Тауэр.

В дело вмешался Папа Бонифаций VIII[115]. Он приказал королям Англии и Франции приостановить военные действия на три года под страхом отлучения от церкви. Эдуард с радостью уступил бы предписаниям Святого Престола. Филипп не обратил на это внимания, вернее, изменил свою тактику. Он нападал на торговлю Англии и с этой целью пытался установить своего рода "континентальную блокаду". Такая неумолимость Филиппа Красивого была бы необъяснима и неоправданна, если бы интриги Эдуарда не втянули в конфликт Фландрию. Филипп отнял у Эдуарда Гиень. Последний делал все возможное, чтобы отделить Фландрию от Франции. Целью Филиппа было сохранение единства Франции.