Помоги проекту - поделись книгой:
Поэт аль-Ахталь (настоящее имя Гийас ибн Гаус) был христианином. Правда, по утверждению некоторых авторов, для него религия была вопросом не принципа, а удобства, и высшим достоинством христианства он считал разрешение пить вино без ограничения. Он узнал о приеме, оказанном Зофару халифом. Поэт ненавидел и презирал бандита из Киркесия, который не единожды пытался уничтожить его племя – бени таглиб.
– Я нанесу ему удар, который никто больше не сможет нанести, – заявил поэт. Сказав это, он вошел в шатер калифа, несколько секунд сверлил его глазами и продекламировал:
– Вино, наполняющее мой кубок, сверкает, как глаз петуха. Оно возбуждает дух пьющего. Тот, кто выпьет три кубка, не смешав вино с водой, чувствует желание раздавать благодеяния. Он изящно покачивается при ходьбе, как прекрасная дочь курайш, и поддерживает юбки своих одежд, чтобы развевались на ветру.
– Зачем ты прочитал эти стихи? – спросил халиф. – Несомненно, тебе в голову пришла какая-то мысль.
– Ты прав, халиф, – ответил поэт. – Много мыслей приходит мне в голову, когда я вижу сидящим на троне рядом с тобой человека, который еще вчера говорил: «Трава снова вырастет на земле, укрывшей кости наших братьев, но мы их никогда не забудем, и непримиримой будет наша ненависть к врагу».
Услышав эти слова, Абд аль-Малик вскочил, словно его ужалила оса. Разгневанный, он нанес Зофару удар в грудь и сбросил к подножию трона. Впоследствии Зофар признался, что еще никогда не был так близок к смерти, как в тот момент.
Дни искреннего примирения еще не настали, и довольно скоро кайситы снова доказали Омейядам свою враждебность. Зофар укрепил армию Абд аль-Малика отрядом кайситов под командованием своего сына Хузайля. Но как только две армии сблизились, кайситы перешли на сторону противника, унеся с собой оружие и амуницию. Это дезертирство, однако, не имело катастрофических последствий. Наоборот, судьба улыбнулась Абд аль-Малику. Капризные и легкомысленные жители Ирака уже забыли о своем недовольстве Омейядами. Отнюдь не воинственные по природе и, естественно, не стремившиеся умереть за претендента, которого презирали, они благосклонно слушали эмиссаров Абд аль-Малика, которые наводнили Ирак, разбрасывая направо и налево золото и заманчивые обещания.
– Я отказываюсь, – сказал один из воинов, получивший приказ наступать, – приносить в жертву свое племя за дело, которое его не касается.
Другой, получив аналогичный приказ, ответствовал, что люди за ним не пойдут. А атаковать в одиночестве по меньшей мере нелепо.
Такому храброму и гордому человеку, как Мусаб, оставалось лишь одно. Обращаясь к своему сыну Исе, он сказал:
– Ступай и скажи своему дяде, что вероломные жители Ирака предали его, и попрощайся с отцом, которому осталось жить несколько минут.
– Нет, отец, – сказал юноша. – Ни один курашит не упрекнет меня в том, что я бросил отца в минуту опасности.
Отец и сын устремились в гущу сражения, и очень скоро их головы принесли Абд аль-Малику. Это было в 690 году.
Теперь уже весь Ирак присягнул на верность Омейядам. Мухаллаб, не зная о смерти Мусаба, о чем уже было известно хариджитам, заявил в беседе с вождями, что Мусаб – его господин на этом свете и в будущей жизни и долг каждого доброго мусульманина – противостоять Абд аль-Малику, сыну проклятого. Однако, получив от халифа Омейядов документ, подтверждающий все его посты и титулы, Мухаллаб весьма оперативно передумал и последовал примеру соотечественников. Вот как даже лучшие люди Ирака понимали честь и верность.
«Решайте за себя, правы вы или нет, – воскликнул негодующий хариджит, – но хотя бы имейте честность признать, что в этом мире вы рабы и ради корысти будете льстить любому правителю – братья сатаны, вот вы кто».
Глава 8
Кельбиты и кайситы
Абд аль-Малик приблизился к своей цели. Чтобы обеспечить свой бесспорный суверенитет над мусульманским миром, ему оставалось только захватить Мекку, резиденцию и последнее убежище своего соперника. Да, нападение было святотатством, и Абд аль-Малик содрогнулся бы от ужаса при одной только мысли о нем, если бы сохранил хотя бы тень религиозных чувств, характерных для него в юные годы. Однако он больше не был бесхитростным горячим юнцом, который в порыве праведного негодования в свое время назвал Язида врагом небес за то, что тот осмелился послать войска против Медины, резиденции пророка. Время, торговые отношения с миром и отправление власти существенно повлияли на его юношескую откровенность и простую веру. Говорят, что в день смерти его кузена Ашдака – в день, когда Абд аль-Малик запятнал себя сразу двумя преступлениями – лжесвидетельством и убийством, он закрыл божественную книгу и с холодным мрачным видом пробормотал: «Отныне между нами ничего общего». Поскольку его религиозные чувства были хорошо известны, новость о том, что он намеревается послать армию на Мекку, не была поводом для удивления. Значительно более непонятным был его выбор командующего. Таковым он назначил некого Хаджаджа ибн Юсуфа, школьного учителя из Таифа, считавшего себя счастливым, если в конце долгого дня, в течение которого он учил читать маленьких детей, ему удавалось заработать на краюшку хлеба. Позже он приобрел некоторую известность, установив некое подобие дисциплины среди телохранителей Абд аль-Малика, командовав отрядом в Ираке (когда враг, так и не вступивший в бой, лишил его возможности проявить храбрость или трусость) и потерпев поражение от зубайритов во время правления Мервана. Своим назначением этот человек был обязан единственному обстоятельству. Когда он рискнул просить о чести командования армией против Ибн-Зубайра, халиф с презрением воскликнул: «Да помолчи ты!» Но благодаря непоследовательности, столь свойственной человеческому разуму, общий скептицизм Абд аль-Малика был смягчен твердой верой в предсказания по сновидениям, которую Хаджадж умело использовал. «Мне приснилось, – сообщил он, – что я убиваю Ибн-Зубайра». И халиф отдал ему вожделенное командование.
Сам Ибн-Зубайр принял весть о потере Ирака и смерти брата спокойно и сдержанно. Между прочим, он не вполне одобрял планы Мусаба – который, по его мнению, имел слишком неудобный характер для роли суверена. Ибн-Зубайр утешил себя тем, что получит возможность продемонстрировать свое ораторское красноречие на погребальной церемонии. Его речь, вероятно, показалась бы нам холодной и неестественной, но сам он, безусловно, считал ее в высшей степени назидательной. Он наивно объявил, что смерть Мусаба наполнила его одновременно печалью и радостью: печалью – потому что он лишился друга, утрата которого нанесла болезненную рану его чувствительному сердцу, которую смогут излечить только терпение и смирение, а радостью – потому что Аллах даровал его брату славу мученика.
Но когда настало время перейти от слов к делу – от выступлений к сражению, когда он увидел Мекку осажденной и над ней нависла угроза голода, смелости у Ибн-Зубайра поубавилось. Нет, нельзя сказать, что ему не хватало обычной храбрости, которую любой солдат, если он не безнадежный трус, проявляет на поле боя. Ему не хватало моральной силы. Он постоянно искал совета матери, женщины, обладавшей благородной душой римлянки, несмотря на свой весьма и весьма преклонный возраст.
– Мама! – воскликнул он. – Меня все бросили. Противник предлагает приемлемые условия. Как ты думаешь, что мне делать?
– Умереть, – сказала она.
– Но мне страшно, – прошептал он. – Боюсь, если я попаду в руки сирийцев, они станут глумиться над моим телом.
– Тебе-то что? Разве убитая овца страдает, когда с нее сдирают шкуру?
Абдуллах Ибн-Зубайр вспыхнул, устыдившись, и поспешил заверить мать, что испытывает такие же чувства, просто хотел убедиться в ее одобрении. Вскоре он пришел к ней в полном боевом облачении, чтобы проститься. Женщина прижала его к груди и почувствовала твердость кольчуги.
– Мужчина, готовый умереть, не испытывает необходимости в этом, – сказала она.
– Я надел кольчугу только для того, чтобы дать тебе искру надежды, – сообщил он.
– Я давно утратила все надежды. Сними ее.
Сын подчинился. Он провел несколько часов в молитве в Каабе, после этого сей негероический герой устремился на врага и своей смертью завоевал больше славы, чем при жизни. Его голову отвезли в Дамаск, а тело повесили ногами вверх на виселице. Это было в 692 году.
На протяжении шести или восьми месяцев, которые продолжалась осада Мекки, Хаджадж демонстрировал большую отвагу, неустанную деятельность, невероятную выносливость и, этого нельзя отрицать, безразличное отношение к священным вещам. Его не простили теологи, зато Хаджадж доказал, что предан своему хозяину телом и душой. Его не смущали угрызения совести, не посещали сомнения. Он не уважал ни святость храмов, ни то, что другим представлялось яростью небес. Однажды, когда сирийцы забрасывали камнями Каабу, возникла внезапная буря и двенадцать солдат были поражены молнией. Охваченные суеверным страхом сирийцы отказались возобновлять атаку. Хаджадж спокойно занял место у катапульты и метнул очередной камень. «Все в порядке, проговорил он. – Чего вы так заволновались? Я знаю эту страну. В таких бурях нет ничего необычного». Подобная удивительная преданность Омейядам принесла соответствующую награду. Абд аль-Малик назначил Хаджаджа правителем Мекки, а несколькими месяцами позже – всего Хиджаза. Поскольку он был по рождению кайситом, его продвижение по службе, несомненно, вдохнуло бы в кельбитов подозрительность и тревогу, будь он человеком благородного происхождения, а не ничтожным выскочкой.
Более того, кельбиты тоже могли кичиться тем, что сослужили хорошую службу при осаде Мекки. К примеру, они имели все основания утверждать, что роковой камень, поразивший Ибн-Зубайра, был выпущен одним из них – человеком по имени Хумайд ибн Бахдаль. Они не делали этого лишь потому, что халифу и без того явно нравилось всячески восхвалять их преданность и отвагу, что он льстил их лидеру в прозе и стихах, даровал выгодные должности в ущерб противникам. Также немаловажным являлся тот факт, что они могли полагаться на многих принцев, таких как Халид, сын Язида I, и Абд аль-Азиз, брат халифа и сын женщины из кельбитов.
Кайситы тоже имели друзей при дворе. В первую очередь, Бишр, брат халифа, мать которого была из кайситов, представлял их интересы и урегулировал споры. Он никогда не упускал случая объявить, что они превзошли кельбитов в доблести. Его постоянное хвастовство настолько разозлило Халида, что он сказал неким кельбитам:
– Есть ли среди вас те, кто совершит вылазку в пустыню кайситов? Нет никакой необходимости унижать гордость тех, кто имеет матерей из кайситов, поскольку они всегда говорят, что во всех сколь бы то ни было значительных стычках, и до, и после дней пророка, кайситы одерживали над нами верх.
– Я с радостью возьмусь за это дело, – заявил Ибн-Бахдаль, – если ты гарантируешь, что султан меня не накажет.
– Положись на меня.
– Тогда изложи свой план.
– Нет ничего проще. Ты знаешь, что после смерти Ибн-Зубайра кайситы не платили дань халифу. Я дам тебе приказ собрать дань у кайситов, который якобы подписал Абд аль-Малик. И у тебя появится возможность отнестись к ним так, как они того заслуживают.
Ибн-Бахдаль отправился в путь. Чтобы не вызывать подозрений, его свита была небольшой, но Бахдаль знал, что легко найдет новых воинов, стоит только бросить клич среди своих соплеменников. Прибыв к бени абд вадд и бени олайм, двум кланам кельбитов, жившим в пустыне, к югу от Дума и Хабта, он изложил план халифа. Самые храбрые и решительные мужчины обоих кланов заверили гостя, что не желают ничего лучшего – только следовать за ним. Ибн-Бахдаль, взяв с соплеменников обещание не давать убежища кайситам, отправился в пустыню.
Его первой жертвой стал один из представителей кайситского племени бени фезара. Он имел очень древнюю родословную. Один из его предков, Хузайфа ибн Бадр, участвовал в известной войне Дахис – долгой и напряженной борьбе, развернувшейся в конце V века, которая началась после скачек жеребца Дахиса и кобылы Габры, где якобы Дахис потерпел поражение из-за нечестной игры. Этот человек имел несчастье родиться от матери-рабыни, и гордые соплеменники презирали его до такой степени, что отказались дать ему в жены одну из своих дочерей, и он волей-неволей был вынужден выбрать супругу из племени йеменитов. С ним никто не хотел находиться рядом, и ему было выделено место на самом краю лагеря. Несчастный отверженный привык молиться громко вслух, что и оказалось причиной его гибели. Идя на звук, кельбиты напали на него, убили и увели всех верблюдов, которых было около сотни. Позже встретив пять семейств, ведших род от Хузайфы, они напали на них. Последовал бой, который продолжался до вечера. Когда наступила темнота, все кайситы лежали на поле боя, и враги считали их мертвыми. Но это было не так. Раны, хотя и многочисленные, не были смертельными. К тому же подул сильный западный ветер, нанесший песок, вскоре покрывший их тела и остановивший кровотечение. Так раненые избежали смерти.
Кельбиты двигались всю ночь, и на следующее утро встретили еще одного потомка Хузайфы, Абдуллаха. Этот старый человек путешествовал с семьей, из которой никто не мог держать в руках оружие, кроме его сына Джада. Последний, увидев приближающихся кельбитов, схватил копье, вскочил на коня и отъехал на некоторое расстояние в сторону. Когда кельбиты спешились, Абдуллах спросил, кто они. Те ответили, что являются сборщиками дани, посланными Абд аль-Маликом.
– Вы можете показать мне приказ, доказывающий ваши слова? – спросил старик.
– Разумеется, – ответствовал Ибн-Бахдаль. – Вот он. – И он предъявил документ с печатью халифа.
– Каково значение этих слов?
Документ был прочитан вслух: «Абд аль-Малик, сын Мервана, Хумаиду ибн Бахдалю, приветствие. Упомянутый выше Хумаид ибн Бахдаль настоящим посылается для сбора дани со всех бедуинов, которых он встретит. Кто уплатит дань и его имя будет внесено в список, будет считаться преданным и покорным подданным, но кто откажется, будет рассматриваться как мятежник против Бога, его пророка и предводителя правоверных».
– Хорошо. Я понял и готов платить.
– Но это еще не все. Остается кое-что еще. Мы хотим, чтобы ты разыскал всех членов твоего племени, собрал дань с них и назначил место, где мы встретимся и примем деньги из твоих рук.
– Это невозможно. Бени фезара разбросаны по всей пустыне. Я не молод. Мне уже много лет. Я не могу ездить далеко, и со мной только один мой сын. Вы, явившиеся издалека и привыкшие к долгим путешествиям, скорее найдете моих соплеменников. Вы можете наткнуться на них в любой момент. Они всегда останавливаются там, где есть пастбища.
– Все это нам известно. Но они разбрелись по пустыне не в поисках хороших пастбищ, а чтобы не платить дань. Они мятежники.
– Могу поклясться, что они лояльные подданные. Они на самом деле ищут пастбища.
– Хватит. Делай то, что тебе приказано.
– Я не могу. Вот дань, которую я должен заплатить халифу. Возьмите ее.
– Твоя покорность неискренна. А твой сын, сидя на коне, взирает на нас с презрением.
– Вам нечего опасаться моего сына. Возьмите деньги и уезжайте. Если вы, конечно, действительно сборщики десятины.
– Твое поведение показывает, что нам сказали правду. И ты, и твои соплеменники воевали за Ибн-Зубайра.
– Нет, мы не воевали за него. Мы платили ему дань, это правда. Мы, бедуины, никогда не вмешиваемся в государственные дела, только платим дань правителю земли.
– Докажи истинность твоих слов – прикажи сыну спешиться.
– Зачем вам мой мальчик? Юноша испугался, увидев вооруженных людей.
– Прикажи ему спешиться. Ему нечего бояться.
Старик подошел к сыну и попросил его спешиться.
– Отец! – взмолился юноша. – Они убьют меня. Я вижу это по их безжалостным глазам. Дай им, что хочешь, и позволь мне позаботиться о себе самому.
Старик вернулся к кельбитам и сказал им:
– Мальчик боится за свою жизнь. Возьмите деньги и идите с миром.
– Мы ничего не возьмем, пока твой отпрыск в седле.
– Он все равно меня не слушает. Да и зачем он вам?
– Хватит! Ты доказал, что тоже бунтовщик. Раб, неси мои принадлежности для письма. Мы здесь закончили. Осталось только написать предводителю правоверных, что Абдуллах, внук Оейны, препятствовал нам в выполнении нашей миссии среди бени фезара.
– Не надо, прошу вас. Я не делал ничего подобного.
Не обращая внимания на мольбы старика, Ибн-Бахдаль написал письмо и отдал его всаднику, который немедленно направился в сторону Дамаска. Абдуллах, словно громом пораженный, закричал:
– Не обвиняйте меня так несправедливо! Именем Аллаха, прошу вас, не зачисляйте меня в бунтовщики. Я готов выполнять все приказы халифа.
– Заставь своего сына спешиться.
– Мы привыкли не верить вам; обещайте, что с ним не случится ничего плохого.
Кельбиты торжественно дали соответствующее обещание, и Абдуллах крикнул сыну:
– Будь я проклят, если ты немедленно не слезешь со своей лошади!
Джад подчинился. Он спешился, отбросил копье и медленно направился к кельбитам.
– Это будет плохой день для тебя, отец мой, – сказал он. Когда тигр играет со своей жертвой, он долго треплет ее в когтях, прежде чем расправиться ней. Так и кельбиты начали с оскорблений и глумления над молодым человеком. Затем они связали его и оттащили на скалу, где было удобнее избивать его. Бьющийся в смертной агонии юноша бросил на отца последний взгляд, в котором была грусть, боль и упрек.
Кельбиты, хотя и были дикарями, все же чувствовали некоторое уважение к сединам старика и не стали проливать его кровь. Он избили его и бросили на песке. Через некоторое время старик пришел в себя, но, терзаемый раскаянием, постоянно бормотал:
– Я забуду все несчастья, приключившиеся со мной в этой жизни. Но никогда мне не забыть взгляда моего сына, которого я собственными руками отдал палачам.
Конь Джада отказался уходить от тела своего мертвого хозяина. Опустив голову, верное создание стояло рядом и лишь иногда трогало копытом песок, залитый кровью хозяина. Коня ждала лютая смерть от голода и жажды.
Затем последовали и другие убийства. Среди жертв оказался Борда, сын Халхала, прославленного шейха, и кровожадные кельбиты не возвратились в Дамаск, пока кайситы, узнавшие об их настоящей цели, не попрятались от их слепой ярости в самых дальних уголках пустыни.
Кельбиты гордились и ликовали. Поэт из племени джохейна, которое, как и кельбиты, вело род от Кодаа, выразил свои чувства с удивительной силой и фанатичным рвением:
«Знаете ли вы, братья, союзники бени кельб – знаете ли вы, что человек по имени Хумайд ибн Бахдаль Отважный принес радость и благо кельбитам? Знаете ли вы, что он покрыл бени кайс позором и заставил их покинуть свои лагеря? Должно быть, их поражение было ужасным, если они так поспешно бежали. Жертвы Ибн-Бахдаля лежат непогребенные на песках пустыни; кайситы, преследуемые своими победоносными завоевателями, не имели времени, чтобы остановиться и похоронить их. Так возрадуйтесь, братья мои! Победы бени кельб – наши победы; они и мы – это две руки одного тела, и, когда в бою правая рука ранена, меч перехватывает левая рука».
Радовались и те принцы Омейядов, чьи матери были из кельбитов. Услышав о том, что произошло, Абд аль-Азиз сказал своему брату Бишру в присутствии халифа:
– Знаешь ли ты, как мои дяди по материнской линии обошлись с твоими?
– Что они сделали? – спросил тот.
– Всадники кельбитов напали на лагерь кайситов и уничтожили его.
– Это невозможно. Твои дяди по материнской линии слишком слабы и трусливы, чтобы скрестить меч с моими.
Однако на следующее утро Бишр узнал, что его брат сказал правду. Халхала, Саид и другие вожди фезара добрались до Дамаска босые, без плащей, в разорванных одеждах. Они опустились на колени перед Бишром, моля его защитить их, отстоять их дело. Бишр поддался на уговоры и, придя к своему брату халифу, так красноречиво отстаивал дело своих протеже, что халиф, несмотря на свою всегдашнюю неприязнь к кайситам, обещал удержать денежную компенсацию, причитающуюся фезара, из платы кельбитов. Но это решение, хотя и соответствующее законам, не удовлетворило фезара. Они жаждали не денег, а крови. После их отказа пойти на предлагаемые условия халиф сказал:
– Казначей выплатит вам половины причитающейся вам суммы. И если впредь вы будете лояльными, в чем я сомневаюсь, я велю выплатить вам вторую половину.
Уязвленные эти оскорбительным подозрением – тем более что они не могли отрицать его обоснованность, – фезариты уже совсем было собрались снова отказаться, когда Зофар отвел их в сторону и посоветовал взять деньги, потратив их приобретение коней и оружия. Предложение показалось фезаритам разумным. Они согласились принять компенсацию, купили все необходимое и отправились обратно в пустыню. Добравшись до лагеря, они собрали совет племени. На нем Халхала призвал соплеменников отомстить кельбитам. Сыновья поддержали его. Но на совете присутствовали и те, кто был не столь сильно ослеплен ненавистью, и они посчитали такую экспедицию поспешной и опасной.
– Твоя же собственная семья, – сказал тот, чье мнение отличалось от мнения Халхалы, – в данный момент слишком слаба, чтобы принять участие в такой драке. Кельбиты – настоящие гиены – убили большинство мужчин, которые могут держать в руках оружие, и разграбили богатства. В такой ситуации ты определенно не сможешь сопровождать нас.
– Сын моего брата, – ответил Халхала, – я выступлю с остальными, потому что мое сердце охвачено огнем. Они убили моего сына, моего Борду, которого я любил больше жизни. – Из-за горьких воспоминаний у него начался припадок ярости, которые после смерти сына стали для него обычными. Во время таких припадков он издавал душераздирающие крики, скорее напоминающие рев оленихи, лишившейся олененка, чем голос человека. – Кто видел Борду? – кричал он. – Где он? Приведите его ко мне. Он мой сын, моя любовь, гордость и надежда. – После этого Халхала начал перечислять имена тех, кто пал от рук кельбитов, и после каждого имени вопил: – Где он? Где он? Месть! Месть!
Все собрание, даже те люди, которые немного раньше проявляли осторожность и выступали против проекта, оказались под властью этого дикого и отчаянного красноречия. Вопрос об экспедиции против кельбитов был решен, и фезариты направились к Банат-Каин, где располагался лагерь кельбитов. Ближе к утру они напали на врагов с криками: «Месть за Борду! Месть за Джада! Месть за наших братьев!» Месть была такой же жестокой, как и действия, ее спровоцировавшие. Лишь один кельбит сумел спастись, благодаря тому что очень быстро бегал. Все остальные были убиты. Фезариты тщательно осмотрели тела, чтобы вдоволь поиздеваться над теми, в ком еще замечали признаки жизни, и потом убить.
Услышав об этой вылазке фезара, Бишр понял, что настал его черед ликовать. В присутствии халифа она сказал своему брату Абд аль-Азизу:
– Знаешь ли ты, как мои дяди с материнской стороны обошлись с твоими?
– Не может быть, – ответил Абд аль-Азиз, – чтобы они решились на нападение после того, как был заключен мир и халиф выплатил им компенсацию! – Халиф тоже был обозлен тем, что услышал, но решил дождаться более точной информации, прежде чем принимать решение. Тоном, не допускавшим возражений, он велел обоим братьям молчать. Через некоторое время появился уцелевший кельбит – босой, без плаща, в разорванной одежде. Он пришел к Абд аль-Азизу, который немедленно привел его к халифу, и заявил:
– Неужели ты стерпишь, о предводитель правоверных, что над теми, кого ты взял под свою защиту, надругаются, твои приказы не исполняются, твое золото воруют и используют против тебя, а твоих верных подданных убивают?
После этого уцелевший кельбит рассказал халифу, что случилось. Вне себя от гнева, халиф решил прибегнуть к крайним мерам. Исполненные желания дать кайситам почувствовать всю тяжесть своего недовольства, он тут же направил приказ Хаджаджу, правителю Аравии, умертвить всех взрослых фезаритов.
Хотя это племя было давним союзником его племени, Хаджадж ни минуты не сомневался. Он был привязан к своему народу, но имел ненасытное честолюбие. Ему было ясно, что он должен придерживаться того же курса, что вся его партия. Все указывало на бесполезность сопротивления. И если он хочет вернуть и сохранить благосклонность халифа, необходимо беспрекословно исполнять все его приказы. И если ему прикажут уничтожить святейшую из святынь или казнить своих родственников, значит, так тому и быть. Тем не менее Хаджадж себя не обманывал. И у него на сердце было очень тяжело. «Уничтожив фезара, – думал он, ставя себя во главе войска, – я буду навеки обесчещен, мое имя будут произносить с отвращением, считая самым чудовищным кайситом, когда-либо ступавшим по земле». Перед Хаджаджем стояла задача не только неприятная, но и трудная. Бени гатафан, союзники фезара, поклялись помогать им. Такую же клятву дали все кайситские племена. Таким образом, первый акт противостояния становился сигналом для начала ожесточенной гражданской войны, исход которой предсказать было невозможно. Хаджадж колебался, когда прибытие Халхалы и Саида избавило его от замешательства. Эти два вождя, вполне удовлетворенные местью и не желавшие даже думать о начале войны, которая может иметь для их народа катастрофические последствия, решили пожертвовать собой, чтобы отвести беду, угрожавшую их соплеменникам. Теперь их умами владела любовь к своему племени, не менее сильная, чем прежняя ненависть к кельбитам. Представ перед Хаджаджем, они сказали: «Из-за чего ты вынашиваешь злобные планы в отношении бени фезара? Только мы двое виновны». Возрадовавшись непредвиденному решению проблемы, Хаджадж поместил их под арест и написал халифу, что не рискнул начать войну против объединившихся племен кайситов, и призвал его довольствоваться добровольной сдачей двух вождей. Халиф полностью одобрил его поведение и приказал вернуться в Дамаск с пленными.
Когда кайситов ввели в большой зал, где восседал суверен в окружении кельбитов, стражники приказали им выразить почтение халифу. Но Халхала, вместо того чтобы почтительно приветствовать халифа, начал громовым голосом читать стихи из поэмы собственного сочинения:
– Привет вам, племена ади, мазин, шамх, и прежде всего моему преданному другу Абу Вахбу из племени мазин! Теперь, удовлетворив свою жажду кельбитской крови, я приветствую смерть. Какую радость я испытал! Я убил всех тех, кого коснулся мой меч, и после их гибели мое сердце спокойно!
Чтобы отплатить дерзостью за дерзость, халиф, обращаясь к нему, намеренно исказил его имя, намекая, что перед ним человек слишком ничтожный, не заслуживающий чести правильного произнесения имени. Халиф назвал его Халхал, но вождь немедленно поправил его:
– Меня зовут Халхала.
Поделиться книгой: