Вандалы – оклеветанный народ

Это уже второй вандальский «прекрасный сад», о котором автор этой книги о вандалах счастлив сообщить своим уважаемым читателям. Первым был сад Оагейса. Вот, значит, каким образом — посредством многочисленных водоемов и тенистых рощ, включая апельсиновые — представители царского рода Асдингов, да и другие знатные, богатые вандалы, скрашивали себе жизнь на африканской земле. Велизарий, хотя и пригрозивший незадолго перед тем телесными наказаниями воинам за кражу полевых плодов, великодушно разрешил теперь своим соратникам беспрепятственно располагаться под сенью плодовых деревьев и их обирать. Думается, он допустил эти послабления не из стремления завоевать симпатии своих вояк. Сам факт того, что каждый римский воин смог поставить свою палатку в тени приглянувшегося ему плодового дерева, свидетельствует в пользу немногочисленности войска Велизария (свободно разместившегося в одном царском парке, как бы велик он ни был). Данное предположение находит свое подтверждение и в цифрах, приводимых Прокопием при описании походного порядка армии «ромеев», наступающей на Карфаген. Ее авангард, шедший на расстоянии двадцати стадий впереди основных сил, состоял всего-навсего из трехсот ипаспистов (пеших щитоносцев со средним вооружением). Фланговое прикрытие римской походной колонны от возможных нападений слева, т. е. со стороны материка, обеспечивали шестьсот конных гуннов-«массагетов», на чью долю выпала самая сложная задача, выполнять которую им приходилось на большом отдалении от прибрежной дороги и от расположенных вдоль нее городов. С правого фланга походной колонне «ромеев», шедшей близко от берега, опасность не грозила. Основные силы войска римлян, в арьергарде которых шел отборный отряд, возглавляемый лично Велизарием, следовали за ипаспистами, ибо Гелимер, пребывавший в Гермионе не ради развлечения, а потому, что мог оттуда лучше руководить отражением мавританских набегов, оставался, во главе своих войск, в тылу шедшей на Карфаген восточноримской армии вторжения, находившейся под постоянным наблюдением вандальских разведчиков, и мог ударить по ней в любой момент. Справа от медленно продвигавшейся римской походной колонны, лежало открытое море, по которому пешее войско Велизария сопровождал «ромейский» флот. На каждом корабле, кроме матросов, стратиг оставил всего лишь по пять (!) стрелков из лука — лишнее доказательство того, что у Велизария был на счету буквально каждый воин…

Ночью, проведенной римлянами в Грассе, воины Велизария не только мирно прохлаждались среди апельсиновых деревьев парка вандальского царя, но и вступили в первое боевое соприкосновение с противником. Произошло несколько стычек между «ромейским» и вандальскими разведчиками, вскоре отступившими, видимо, разведав все, что было нужно. «Ромеи» же убедились в близости противника, что пошло им на пользу, заставив усилить бдительность. Не на пользу продолжившему продвигаться в направлении Карфагена войску Велизария пошло нечто иное. Оно перестало видеть «ромейские» корабли, вынужденные, вследствие изменения рельефа побережья, делать большой крюк, огибая далеко выдававшиеся в море прибрежные скалы мыса, или, точнее, полуострова Кап Бон (в районе позднейшего Хаммамета). Имея в своем основании в ширину лишь сорок километров, он вынуждал делать крюк длиной примерно полтораста километров, которого можно было избежать, удалившись в районе Хаммамета, от прибрежной дороги и взять курс на вест-норд-вест, прямо на Карфаген (современный Тунис). Однажды, при Гейзерихе и Гензоне, Кап Бон уже сыграл роковую роль в истории восточноримского военного флота. Но Велизарий, в отличие от разгромленного тогда вандалами «ромейского» флотоводца Василиска, шурина императора Льва I Макеллы, был смел. А смелым покровительствует удача. «Аудацес фортуна юват», как говорили древние римляне.

До Гелимера, наконец, дошло, что восточноримская «десантура», возможно представляет для вандалов куда большую опасность, чем маврусии. Ведь мавры причиняли лишь локально ограниченный ущерб, не угрожая самому существованию царства вандалов и аланов. Очевидно, в Гермиону стали поступать более детальные и точные донесения разведки. Во всяком случае, Гелимер стал проявлять активность. Выработанному царем вандалов плану нельзя было отказать в разумности.

Прежде всего, Гелимер сделал то, что казалось ему проще всего — приказал убить томившегося в темнице царственного старца Ильдериха, избежав опасности насильственного освобождения свергнутого Гелимером царя заговорщиками, склоненными к измене Велизарием. Вместе с Гильдерихом были убиты некоторые из его виднейших сторонников-романофилов (включая садовода-любителя Оагейса и близких к нему знатных афроримлян; ослепленный Гоамер к описываемому времени уже отмучился), разделявших с ним тяготы заключения с 530 г., но теперь, ввиду осложнения обстановки, сочтенных новым вандальским царем слишком опасными для него. Детей казненного, по его приказу, Ильдериха Гелимер, однако, пощадил. Впрочем, не исключено, что они уцелели вопреки воле Гелимера. Многое говорит в пользу предположения, что брат царя, Аммата, которому было поручено убить их, пожалел своих юных племянников и племянниц или же отложил их казнь на потом, занятый решением военных задач, выполнение которых счел первостепенным делом. Не подлежит сомнению лишь то, что дети Ильдериха (число и пол их точно не известны), после завоевания царства вандалов и аланов Велизарием, были доставлены в Константинополь. Там их, как правнуков (и правнучек?) римского императора Запада Валентиниана III (подлого убийцы «последнего римлянина» Флавия Аэция) и внуков (внучек?) западноримской принцессы Евдоксии (плененной Гейзерихом при разграблении Рима на Тибре в 455 г.), щедро одарили и держали в большом почете.

Расправившись с Ильдирихом, но пощадив его детей, Аммата, младший из братьев Гелимера, поторопился присоединиться к действующей армии. Ибо ему было суждено способствовать победе Велизария, что было совсем не просто. Даже веривший в судьбу не менее слепо, чем язычники-эллины, Прокопий, при написании своей истории вандальского «Рагнарёка» в Константинополе, через девять или двенадцать лет после «долгожданного возвращения Африки в лоно Римской империи», был вынужден немало попотеть над своим сочинением, чтобы сложить такое изобилие крайне счастливых совпадений в мало-мальски стройную систему:

«В тот день Гелимер приказал своему племяннику (? — В. А.) Гибамунду с двумя тысячами вандалов опередить остальное войско и двигаться по местности, расположенной слева (от «ромейской» походной колонны — В. А.), с тем расчетом, чтобы Аммата из Карфагена, Гелимер (во главе вандальских войск, отозванных им с «мавританского фронта») — с тыла, а Гибамунд — слева, сойдясь вместе, окружили неприятельское («ромейское» — В. А.) войско. В этом тяжелом (для восточных римлян — В. А.) случае мне пришлось подивиться мудрости божественной и человеческой. Бог, далеко предвидя будущее, по своему усмотрению определяет, как идти делам; люди же, совершают ли они ошибки или должным образом все обдумывают, не знают, когда что-либо случается, ошиблись ли они либо поступили правильно; они делают это для того, чтобы открыть путь судьбе, ведущей к тому, что было предрешено ранее…»

(Прокопий).

Действительно, первоначально все складывалось в пользу несомненного и полного успеха вандалов. Мало того! С учетом сложного рельефа местности, даже частичная победа одной стороны должна была неминуемо привести другую сторону к катастрофе. Ибо разыгравшаяся в тот день битва при Дециме и Мегрине произошла в местности, граничившей на западе солончаковой пустыней, на севере — Тунетским (Тунисским) озером, на востоке же — речкой, впадающей в Карфагенский залив. Перед победителем открывался путь на Карфаген, побежденному же, на открытой местности, безлюдной, пустынной, без деревьев и иной растительности (из-за засоленности почвы), ввиду отсутствия естественных прикрытий, где можно было бы, в крайнем случае, закрепиться, не приходилось ждать пощады от преследователей.

Но человек располагает, а Бог — Фройя — располагает. То ли вследствие неясной, в условиях спешки, договоренности между Гелимером и Амматой, то ли из-за неверно переданного Аммате царским гонцом приказа Гелимера, самый младший, самый любимый брат Гелимера выступил из Карфагена столь поспешно, что даже не дождался подхода своих основных сил. В сопровождении лишь немногих воинов, севших на коней так же молниеносно, как он сам, Аммата поскакал навстречу приближавшемуся неприятелю, чтобы остановить его как можно дальше от столицы. Конечно, в мужестве Аммате не откажешь. Но его уверенность в собственных силах была явно чрезмерной. Все его сопровождение состояло из пары десятков всадников, а остальные воины Амматы выступили из Карфагена по его следам и двинулись на юг, чтобы нагнать своего военачальника, много позднее, да и то не правильным походным строем, а отдельными, разрозненными группами.

Ах, если бы стремительный Аммата остановился где-нибудь в пути, чтобы передохнуть, дождаться своих главных сил, привести свой отряд в порядок! Но история не знает сослагательного наклонения. С другой стороны, несправедливо было бы требовать слишком многого от юного вандальского царевича, знакомого с римлянами лишь в лице местных православных епископов или писцов, не знакомых с боевыми приемами служивших под «ромейскими» знаменами гуннов и герулов? Вот он и помчался с горсткой «вернейших из верных», «храбрецов и резвецов, красоты и узорочья вандальского», прямиком на авангард армии стратига Велизария, состоявший из ветеранов-пехотинцев под командованием оптиона Иоанна Армянина — «человека, в высшей степени разумного и храброго» (Прокопий), которому предстояло совершить еще немало громких подвигов на африканской земле. Аммате удалось убить двенадцать самых храбрых римских пехотинцев, сражавшихся в первых рядах, после чего, однако же, «он пал и сам, проявив себя в этом деле как прекрасный воин» («Война с вандалами»). Эта оценка доблести вандальского царевича из уст Прокопия, представителя противной стороны, поистине, многого стоит. Тем более, что Аммата был не последним вандалом, павшим в этой войне за Африку. Да и вообще не последним германцем, павшим смертью героя в завершивших «германский период позднеантичной истории» войнах с «ромейскими» реваншистами, вознамерившимися силой возвратить себе власть над «миром». Вскоре столь же геройски пали, в боях за Италию, отважные остготы Тотила и Тейя… Впрочем, если вдуматься — что пользы было в этом героизме? Все равно ведь победили не вирильные и маскулинные германские герои, а «ромейские» кастраты Иоанн, Нарзес и «иже с ними»…

Не тратя время на обирание трупов и захват пленных, оптион Иоанн со своими людьми бросились в погоню за вандальскими беглецами по дороге на Карфаген, по которой поднятый по тревоге карфагенский гарнизон шел, разрозненными отрядами, навстречу «ромеям». Шел фактически, на заклание, ибо подтягивался к месту схватки постепенно группками по двадцать-тридцать воинов. Не зная обстановки, они оказывались перед лицом атаковавших их в победном опьянении, залитых кровью римских ипаспистов. Не в силах оказать сопротивление, вандалы показали тыл и обратились вспять, под защиту карфагенских стен. «Ромеи» гнали безоружных «варваров» перед собой, словно овечье стадо. В тот день «ромейские» мечи сняли богатую, кровавую жатву — как на самой дороге, так и слева, да и справа от нее. Вся местность была густо усеяна телами вандалов, пытавшихся найти спасенье в бегстве, оказавшимся для них, однако, «гиблым» (как писал Эсхил в своей трагедии «Персы»).

Между тем настал условленный час битвы, и Гибамунд, в соответствии с полученным приказом, напал на фланговое прикрытие «ромейского» войска — шесть сотен гуннов-«массагетов», гнавших своих скакунов по необозримым ливийским просторам, не имея визуального контакта с главными силами восточных римлян и ничего не зная о самоубийственной стычке всадников Амматы с пешим отрядом армянина Иоанна. Грозный гуннский «царь-батюшка» Аттила давно умер. Его многочисленные сыновья (чье точное число не известно до сих пор), рассеялись, каждый со своим «народом-войском», по юго-восточной Европе. Некоторые из них, решив вести мирную жизнь, увели остатки своих гуннов на территорию позднейшей Добруджи. Другие истощили свои силы в кровавой борьбе с готами и гепидами за гуннское наследие. Однако многие возвратились к той жизни, которую вели до того, как, собравший их в единый кулак, «Бич Божий» Аттила, указал им общую, высшую цель — борьбу за мировое господство. Гуннских воинов ценили за храбрость и боевое мастерство. И потому они с большой охотой шли служить, за хорошее жалованье, в наемные отряды «федератов» армии восточноримских императоров. Гуннские «федераты» на восточноримской службе были не просто конными лучниками, а «многофункциональными» боевыми единицами, удачно сочетавшими в себе стрелковую и ударную мощь. Согласно «Войне с персами» Прокопия Кесарийского, «ромейские» гунны шли в бой на врагов империи не с голым торсом (как их иногда изображают), а одетые в панцирь, с поножами на ногах, с подвешенным за спиной щитом, которым могли закрывать лицо и шею, вооруженные луком и стрелами, копьем и мечом. «Они прекрасные наездники и могут без труда на полном скаку натягивать лук и пускать стрелы в обе стороны, как в бегущего от них, так и преследующего их неприятеля. Лук они поднимают до лба, а тетиву натягивают до правого уха, отчего стрела пускается с такой мощью, что всегда поражает того, в кого попадает, и ни щит, ни панцирь не может отвратить ее смертельного удара» (бедные вандалы! — В. А.).

Один из гуннских «федератов», по имени Мунд (или Мундон) дослужился в «ромейской» армии даже до чина стратилата (военного магистра), став наместником провинции Иллирик. И сумел во время одного из величайших кризисов, сотрясавших Восточный Рим — народного восстания «Ника» («Побеждай!» — этим боевым кличем подбадривали себя восставшие против василевса Юстиниана граждане Константинополя) — спасти Юстиниану жизнь и престол.

Правда, с тех пор прошло уже больше года, но в сентябре 533 г. Мунд-Мундон (внук «Бича Божьего» Аттилы и его супруги, сестры царя гепидов Ардариха) был еще жив и полон сил. Читая описание Прокопием подвига одного единственного гунна на «ромейской» службе, умудрившегося одним своим появлением на поле боя вселить робость в сердца двух тысяч (!) вандальских бойцов Гибамунда, невольно думаешь о «ромейском» магистре конницы Мунде, в чьих жилах, как и в жилах Одоакра, гуннская кровь слилась с германской, или об одном из сыновей Мунда, также служивших в «доблестных рядах» восточноримской «армии-освободительницы»:

«Среди массагетов (гуннов. — В. А.) был человек, отличавшийся исключительной храбростью и силой, но командовавший небольшим отрядом. От отцов и предков он получил почетное право первому нападать на врагов <…> Любому другому массагету было запрещено первому нападать в сражении или убивать прежде, чем кто-либо из этого дома (гуннского рода. — В. А.) начнет бой с неприятелями. Когда войска противников оказались недалеко друг от друга, этот человек, погнав коня, один остановился вблизи войска вандалов. Вандалы, то ли пораженные его отвагой, то ли подозревая коварную уловку со стороны врагов, не решались двинуться с места и поразить этого человека. Думаю, что они, никогда не испытав массагетов в бою, но зная понаслышке, что это племя очень воинственно, попросту устрашились опасности (не те стали вандалы, не те! — В. А.). Вернувшись к своим соплеменникам, этот вандал сказал им, что Бог послал им этих иноплеменников как готовое праздничное угощение. И действительно, вандалы не выдержали их натиска (хотя значительно превосходили атаковавших их гуннов числом! — В. А.), расстроили свои ряды и, совершенно не думая о защите, все позорно погибли (Куда девалась доблесть и честь былых времен? — В. А.)» («Война с вандалами»).

Данная сцена, разыгравшаяся на солончаках современного Себхат эс Седжума — истинная жемчужина среди военно-исторических анекдотов. И потому представляется очень странным равнодушие, с которым отнеслось к ней большинство историков-вандалистов (возможно, просто не поверивших Прокопию на слово и посчитавших описанный им случай очередным подражанием Геродоту). Хотя с таким же успехом можно было усомниться в достоверности аналогичной, несомненно, многократно, подтвержденной истории, разыгравшееся много позднее, в начале битвы при Фонтенуа, когда блестящий кавалер граф де Отрош сделал неприятелю великодушное предложение, воскликнув: «Тире ле премье, мсье ле англэ!» (франц. «Стреляйте первыми, господа англичане!»). Разница лишь в том, что в ответ британцы (которым, видимо, в тот день изменило чувство юмора), последовали приглашению, а вот вандалы — нет… Впрочем, результат обеих битв был одинаковым. Победила армия, обладавшая более крепкими нервами и большей уверенностью в собственных силах (13 сентября 533 г. — восточноримская, во главе с Флавием Велизарием, 11 мая 1745 г. — французская, во главе с маршалом Саксонским).

А между тем, под Децимом, близ Тунетского озера, жребий того рокового сентябрьского дня еще не исполнился. Высланные из Карфагена навстречу «ромеям» вандальские воины, раненые или убитые, лежали на дороге в Карфаген. Эта часть столичного гарнизона перестала существовать в качестве военной силы, как и разгромленное гуннскими «федератами» стратега Велизария войско Гибамунда. Возможно, и не истребленное до последнего человека (как утверждает Прокопий), но, тем не менее, утратившее свою боеспособность. И вот тут следует сказать, пожалуй, самое важное. Велизарий был, с учетом огромного опыта, накопленного им в войнах с персами на «Восточном фронте», где он научился извлекать уроки из своих поражений (хотя, если верить Прокопию, потерпел поражение только однажды, вступив в бой против собственной воли, пойдя — единственный раз! — на поводу у своих подчиненных), вне всякого сомнения, противником, неодолимым для Астингом, со всем присущей им «вандальской яростью», «фурор вандаликус». Но его задача облегчалась и еще одним немаловажным обстоятельством. Похоже, к описываемому времени древнюю вандальскую доблесть и другие достоинства вандальского народа сохранили только царский род Астингов и их ближайшее знатное окружение. Как иначе объяснить успех, достигнутый армянином Иоанном с его немногочисленным передовым отрядом или горсткой гуннов в схватке с многократно превосходящими силами вандалов? Правда, лучшие вандальские войска во главе с Цазоном (Заноном), переправившись на Сардинию, всего за несколько недель разбили наголову не дождавшиеся «ромейского» подкрепления готские войска мятежника Годы (а ведь готы считались отменными воинами!) и возвратили остров под власть Гелимера. Такого успеха можно было добиться лишь, имея под своим командованием, отборных, опытных бойцов… Вся «фишка» была в том, что именно таких отборных, опытных бойцов не оказалось у вандалов в развернувшемся сражении за Карфаген.

«Ничего не зная о случившемся, мы шли к Дециму (пригороду Карфагена — В. А.). Увидев весьма подходящее место для лагеря на расстоянии тридцати пяти стадий от Децима, Велисарий возвел надежное укрепление и, поместив в него всю пехоту, созвал войско и сказал следующее: «Соратники, наступает момент решительного боя, я чувствую, что враги идут на нас; из-за условий местности наши корабли находятся очень далеко от нас; вся надежда на наше спасение заключается в силе наших рук. Нет здесь для нас ни дружественного города, ни крепости, положившись на которую, мы могли бы чувствовать уверенность в собственной безопасности» (Прокопий).

Воистину, Велизарию не было нужды сжигать корабли (в отличие от сицилийского тирана Агафокла, поступившего так, высадившись некогда в еще пунийской Африке с намерением взять Карфаген), чтобы поставить своих воинов перед дилеммою: победа или смерть. «Ромейский» флот все еще огибал Кап Бон, причем никто не знал, столкнется ли он по пути с вандальским флотом, или не столкнется. Однако наблюдательный стратиг смог вселить в «ромейских» воинов надежду на победу, указав им на несомненный факт. Ветераны войска Велизария имели за плечами опыт долгих, почти непрерывных войн с персами. Вандалам же, с того времени, как они завладели Африкой, не приходилось сталкиваться (на суше) с серьезным противником, за исключением плохо вооруженных маврусиев. «А кто же не знает, что во всяком деле упражнение ведет к опытности, а бездеятельность — к неумению» (Прокопий). Но вандалы не только не имеют опыта современной войны. Они вдобавок еще и изнежены африканской роскошью, дам и не желают идти в бой за своего непопулярного, жестокого царя-тирана. Все это гарантирует успех оружию римского императора Юстиниана.

Возможно, что Прокопий включил в эту речь, произнесенную стратигом перед войском, кое-какие сведения, ставшие ему известными лишь впоследствии, однако это — простительный грех. В любом случае, короткие и ясные речи, влагаемые мудрым кесарийцем в уста военачальникам, фигурирующим в его сочинениях, гораздо ближе к истине, чем долгие риторические упражнения, которым предаются, в «Гетике» готоалана на восточноримской службе Иордана, известные своей немногословностью военачальники — например, гуннский «царь-батюшка» с германским именем Аттила. Так уж было принято у античных историков (даже при описании случаев, когда, с чисто военной точки зрения, у якобы произносивших эти монологи полководцев в действительности не хватило бы на это времени). Как бы то ни было, столкновение между главными силами «ромеев» и вандалов все еще не произошло. Главные силы обеих сторон еще не понесли ощутимых потерь. И, похоже, данное положение даже устраивало, до поры, до времени, Велизария (не случайно получившего от британского военного историка сэра Бэзила Лиддел Гарта высокую оценку, как «мастер стратегии непрямых действий»), еще не имевшего перед глазами точной картины расстановки противоборствующих сил.

«Послав вперед архонтов федератов, он (Велизарий. — В. А.) с остальным войском и своими личными копьеносцами и щитоносцами двигался следом. Когда федераты и их архонты оказались в Дециме, они увидели тела двенадцати убитых своих товарищей из отряда Иоанна, а рядом с ними тела Амматы и некоторых вандалов. Услышав от местных жителей рассказ обо всем случившемся, они были огорчены и не знали, куда им теперь идти. Когда они пребывали в подобном недоумении и с вершины холма рассматривали расстилающуюся перед ними страну, с юга показалось облако пыли, а затем и множество вандальских всадников»

(Прокопий).

Стремясь как можно скорее поспеть к месту сражения, царь Гели-мер устремился туда во главе своей конницы, оторвавшись от шедшей следом вандальской пехоты (если он вообще использовал пехоту для борьбы с маврусиями). Кроме того, он ожидал, что Аммата, в соответствии с их договоренностью, приведет пехоту из Карфагена. Видимо, Гелимер очень торопился, зная слишком пылкий и неукротимый нрав своего младшего брата и желая подоспеть к тому на помощь, но все-таки опоздал. Слишком уж торопился Аммата войти в боевое соприкосновение с противником. В холмистой и пустынной местности от взора царя вандалов и аланов оставались скрытыми как гуннские «федераты», так и главные силы Велизария. Когда же вандалы и «федераты» увидели друг друга, ими овладело взаимное желание захватить, в преддверии битвы, Мегринскую возвышенность, холм, расположенный между Децимом и южным берегом Тунетского озера, чтобы использовать его в качестве господствующего над местностью опорного и наблюдательного пункта.

«Он казался удобным для расположения, и те, и другие предпочитали вступить в бой с неприятелем отсюда. Опередив римлян, вандалы захватили холм, оттеснили врагов и, получив преимущество, обратили их в бегство. Отступая (с холма. — В. А.), римляне достигли местечка в семи стадиях от Децима, где находился копьеносец Велисария Улиарис с восемьюстами щитоносцами. Все думали, что отряд Улиариса, приняв их (в свои ряды. — В. А.), построится и пойдет с ними на вандалов; однако, соединившись, и те, и другие сверх ожидания что есть сил бросились бежать (Куда девалась доблесть. — В. А.) и стремительно вернулись к Велисарию»

(Прокопий).

Итак, несмотря на все зажигательные речи Велизария, у его «римлян» нервы тоже были просто никуда. Хотя можно попытаться их понять. Они передвигались по неизвестной местности, еще ничего не знали об одержанных без особого труда победах армянина Иоанна и гуннских «федератов» над вандалами, обнаружили еще свежие трупы своих собратьев по оружию, включая и отборных воинов из отряда Иоанна, после чего подверглись сокрушительному удару вандальской конницы, сметавшей все на своем пути и мгновенно согнавший их с холма. У кого им было искать помощи и защиты, как не у своего «отца и командира» — Велизария.

«И тут я не могу сказать, что вдруг случилось с Гелимером, как это он, имея в руках победу, сам добровольно отдал ее неприятелю. Разве что и наши безрассудные поступки следует отнести к воле Бога, который, решив, что с человеком должно произойти несчастье, прежде всего накладывает руку на его разум и не позволяет, чтобы ему на ум пришло что-нибудь толковое. Если бы он (царь вандалов и аланов — В. А.) немедленно начал преследование, я думаю, сам Велисарий не выдержал бы его натиска (необычайно лестная оценка Гелимера, данная ему из уст противника, боготворившего «ромейского» стратига — В. А.), и все наше дело (воссоединение Африки с Римской империей — В. А.) совершенно погибло. Столь огромно было число вандалов и таков был страх, наведенный ими на римлян. Если бы он, с другой стороны, сразу же двинулся бы к Карфагену, он легко истребил бы весь отряд Иоанна, воины которого по одному или по двое расхаживали по равнине и обирали лежавшие трупы. Он спас бы и город со всеми его богатствами, завладел бы нашими судами, находившимися неподалеку (и почти не имевшими на борту воинов — В. А.), и отнял бы у нас всякую надежду на обратное возвращение и победу. Но он ничего этого не сделал. Медленно спускаясь с холма, он, оказавшись на равнине, увидел труп брата и предался плачу и стенаниям; занявшись его погребением, он упустил столь благоприятный для него момент, вернуть который уже никак не смог»

(«Война с вандалами»).

Особо примечательным в этом фрагменте сочинения Прокопия нам представляется сообщение его, свидетеля и очевидца битвы, о поведении воинов передового отряда «ромейского» войска, одержавших, под командованием армянина Иоанна, легкую победу над вандалами Амматы и спешившей тем на помощь частью гарнизона Карфагена. Если бы Гелимер вовремя учел в своих действиях стремление вражеских солдат как можно скорей завладеть военной добычей (обстоятельство, часто недооцениваемое историками), он вполне мог бы изменить в свою пользу ход сражения. Ведь даже столь опытный командир, как Иоанн, оказался не в силах призвать к дисциплине своих победоносных подчиненных, которым грабить до сих пор было строжайшим образом запрещено. Вандальской коннице бы ничего не стоило искрошить в капусту этих мародеров, занятых обдиранием трупов, чужих и своих. В этом плане опасения Прокопия представляются вполне оправданными. Что касается легкости захвата вандалами восточноримских судов, приблизившихся к Карфагену, то здесь уместно высказать сомнения. Хотя, с одной стороны, для обороны на каждом «ромейском» корабле было оставлено стратигом только по пять лучников, большая часть вандальского флота в описываемое время была задействована в операции по отвоеванию Сардинии, А если в карфагенской гавани и оставались корабли вандалов, их явно не хватило бы для захвата многочисленных восточноримских кораблей.

Еще менее основательным представляется опасение Прокопия, что конница Гелимера могла одолеть самого Велизария, пребывавшего под защитой лагерных укреплений, во главе еще не вовлеченных в боевые столкновения главных сил своего экспедиционного корпуса. Впрочем, может быть, Прокопию все-таки было виднее? Ведь это он, а не мы, был свидетелем происходящего и непосредственно ощущал настроение и, так сказать, дух «ромейских» войск… Очевидно, в сознании воинов августа Юстиниана играли существенную роль некие иррациональные моменты, учитывать которые в великую эпоху Рима, когда для его легионов еще не было ничего невозможного, военачальникам не приходилось. Вандалы отвыкли от тягот войн с сильным противником, но их возглавляли мужественные, не щадящие себя вожди из древнего вандальского царского рода Астингов. А у восточных римлян, вероятно, то, чего вандалам не хватало — военный опыт — имелось, так сказать, в переизбытке. Ведь у них, именно в силу того, что они были ветеранами персидских войн, наверняка, сложилось внутреннее предубеждение к столь непредсказуемым противникам и столь непривычным театрам военных действий. С учетом данных обстоятельств решающее слово оставалось за их предводителями, личность каждого из которых была залогом успеха или неуспеха. На одной стороне — Гелимер, испытавший глубочайший шок от гибели своего любимого брата, парализовавший его волю в самый решающий момент противоборства. На другой — тридцатилетний (или даже еще не тридцатилетний) Велизарий — военный гений ниоткуда, из тьмы фракийско-иллирийского пограничья, откуда уже вышли до него императоры «ромеев» Юстин и Юстиниан, и где ничто не казалось невозможным. Там еще в полной мере ощущалось влияние как древней Македонии, так и не столь древнего Рима, там на протяжении поколений жили германские народы-странники, а после них — прошедшую через горнило испытания ВеликимИ переселеньями народов иллирийскую провинцию неоднократно заливала гуннская волна. Весьма любопытным представляется в данной связи утверждение Прокопия Кесарийского, что Велисарий «был родом из той Германии, что лежит между Иллирией и Фракией». Возможно, будущий стратиг происходил от поселившихся во Фракии или в Иллирии германцев-готов. В своем фундаментальнейшем труде об истории упадка и разрушения Римской империи Эдуард Гиббон писал о Велизарии:

«Сципион Нового Рима (Гиббон сравнивает победившего африканскую державу вандалов и взявшего вандальскую столицу Карфаген Велизария со Сципионами Африканскими — Старшим и Младшим, двумя полководцами Древнего Рима, первый из которых победил Карфагенскую державу во Второй Пунической, второй же — окончательно добил ее, разрушив самый город Карфаген — в Третьей Пунической войне. — В. А.) родился, а может быть, и воспитывался среди фракийских крестьян (подобно будущим восточноримским императорам Юстину и Юстининану. — В. А.), не пользуясь ни одним из тех преимуществ, которые способствовали развитию характеров старшего и младшего Сципионов — ни знатным происхождением, ни хорошим образованием, ни тем соревнованием, которое составляет отличительную особенность политической свободы. Молчание многоречивого секретаря (Прокопия Кесарийского. — В. А.) может быть принято за доказательство того, что юность Велисария не представляла никакого сюжета для похвал; он служил в личных телохранителях Юстиниана, без сомнения, храбро и честно, а когда его покровитель сделался императором, он возвысился из служилого звания до командования войсками…».

Но давайте зададимся вопросом — не помешали ли Гелимеру, в момент острейшей необходимости, на лезвии бритвы, когда все стояло на кону, принять единственно правильное решение именно чрезмерное обилие воспоминаний о великом прошлом и чрезмерная привязанность к традициям вандальского народа-воина? Не помогла ли Велизарию, засевшему в своем укрепленном, окруженном валом, лагере, и четко осознавшему своим рациональным, ледяным умом, вставшую перед ним во весь рост дилемму: «Всё или ничего», «Победа или смерть», эта безвыходность одержать верх над властителем вандалов, не способным представить себя в иной роли, кроме роли царя Астингов, окруженным неодолимой дружиной мужей, не знавших (да и не желавших знать) иного ремесла, кроме военного. Ведь не могли же они проиграть именно эту войну! Гелимеру не просто было что терять. Ему грозила утрата ВСЕГО, но он в это, похоже, не верил, просто не мог себе представить, вместить это в своем сознании. Ведь Астинги воцарились над вандалами еще до того, как о вандальском народе узнали соседи! И правили этим вандальским народом, сколько этот вандальский народ себя помнил! А «восходящей звезде» — Велизарию — терять было нечего, кроме своей земной жизни и жизни своих воинов, принадлежавших не им, а императору Юстиниану, купившему жизни солдат за полновесные солиды. Зато приобрести он мог все, благодаря должности главнокомандующего, полученной при помощи своей супруги Антонины, дочери циркового колесничего, слабой на передок, замолвившей словечко за мужа подруге своей беспросветной юности — цирковой плясунье и блуднице Феодоре, ставшей царственной супругой августа Юстиниана! Как мы видим, в солончаковой пустыне к югу от Карфагена сошлись не просто два войска, но два мира, из которых миром, обреченным на погибель, был не мир Восточного Рима, но мир вандальского царства, неуклонно ведомый к катастрофе своими отчаявшимися героями. Над восточным Средиземноморьем же «воссияло» то, чему было суждено «сиять» над ним на протяжении последующих «золотых» столетий «византийской» государственности. Власть выскочек, прислушивающихся к нашептываниям скопцов и шлюх. Великие идеи, высказанные устами изгнанных «за правду» иереев. Военная слава, завоеванная «последними из могикан» ушедшей безвозвратно великой эпохи — гуннами и герулами — ради продления существования босфорского «гетто для миллионеров» и бесстыдной и продажной биомассы этого чудовищного мегаполиса, слишком трусливой, чтоб хоть как-то, в чем-то проявлять себя за пределами ипподрома (да и то — не на арене, а на зрительских скамьях).

Не обремененный воспоминаниями о тенях великих предков, не печалясь ни о чем, ничего не страшась и ни на что не надеясь, Велизарий был, возможно, самым спокойным и хладнокровным из пятнадцати тысяч воинов «божественного» императора, отплывших тремя месяцами ранее из гавани Нового Рима возвращать Африку в лоно империи. Именно таким, спокойным, хладнокровным, стратиг предстал своим солдатам, улепетывавшим от вандалов Гелимера, преградил путь беглецам, «приказал им остановиться, привел их в надлежащий порядок, глубоко их пристыдил, а затем, услыхав о смерти Амматы и о преследовании вандалов Иоанном, разузнав все, что было нужно, о местности и о неприятеле, быстрым маршем двинулся на Гелимера и вандалов. Варвары, уже потерявшие строй и не готовые к бою, не выдержали их нападения и бросились бежать изо всех сил, потеряв многих убитых. К ночи сражение закончилось. Варвары бежали не в Карфаген и не в Бизакий, откуда они вышли, но на равнину Буллы, по дороге, ведущей в Нумидию…» («Война с вандалами»).

Можно попытаться проследить маршрут бегства вандалов через долину реки Меджерда. Надо думать, разбитые воины Гелимера на своих усталых конях уходили от «ромейской» погони достаточно медленно. К северу от Джедубской дорожной развязки, там, где автодорога П 17 (P 17) поворачивает к морю и к границе Туниса с Алжиром, на краю солончакового болота лежат руины афроримского города Булла Регия (Царская Булла). Здесь в древности заканчивалась Проконсульская провинция и начиналась Нумидия. Гелимер, бежавший в эту отдаленную местность, сделал это в поисках уединения и спокойствия, необходимых для обдумывания планов своих дальнейших действий перед началом нового «раунда» борьбы за Африку. Велизарий это понял и не счел необходимым следовать за Гелимером в самую отдаленную часть его царства. Понимая — Гелимер вернется сам, как только соберется с силами и с духом. А может быть, стратегу-победителю отсоветовала гнаться по барханам и солончакам за повелителем вандалов Антонина, столь же мудрая, сколь и сластолюбивая, супруга Велизария, утомленная белым солнцем пустыни и пожелавшая, после долгих месяцев, проведенных на море и в военных лагерях, насладиться прелестями Карфагена (о которых была, несомненно, наслышана). Белоснежные виллы вандальской столицы, хорошо различимые на другом берегу широкого залива, так и манили к себе взоры.

«На следующий день пехота вместе с супругой Велисария догнала нас и мы вместе отправились к Карфагену; мы подошли к нему поздно вечером и остановились на ночлег, хотя никто не мешал нам сразу же войти в город. Карфагеняне открыли ворота, повсюду зажгли светильники, и всю ночь город был ярко освещен, оставшиеся же в нем вандалы укрылись в храмах (интересно, арианских или православных? — В. А.), моля о помиловании (не правда ли — очень похоже на описание вступления вандалов в Рим в 455 г., только роли переменились? — В. А.). Но Велисарий не позволил никому входить в город, опасаясь, с одной стороны, как бы враги не устроили нам засаду, с другой стороны, как бы солдатам под покровом ночи не представилась возможность безнаказанно предаться грабежу. В тот же день наши корабли при поднявшемся восточном ветре достигли мыса (Кап Бон — В. А.), и карфагеняне, как только их заметили, сняли железные цепи с залива, который они называют Мандракием, предоставив флоту возможность войти в гавань»

(Прокопий).

Обо всем этом можно было бы снять художественный фильм под названием «Карфаген — открытый город». Ни тебе уличных боев, ни тебе городских партизан. Видимо, города-миллионеры, даже в античную эпоху, имели свою собственную, специфическую мораль (заключающуюся, по сути, в отсутствии морали). Да и почему в Карфагене все должно было быть иначе, чем в имперской столице Константинополе, где император годом ранее гневно обзывал, устами своего глашатая, на ипподроме, «манихеями», «самарянами» и «иудеями» — армян, сирийцев, греков, составлявших, как-никак, значительную часть населения Второго Рима (хотя его другая часть ничем не уступала первой по части инкриминируемых ей василевсом слабостей и прегрешений)? В Карфагене Гелимер, незадолго перед высадкой «ромейского» десанта в Африке, бросил в темницу восточных купцов, заподозренных в работе на Константинополь (негоцианты и до, и после отвоевания Африки «ромеями» использовались в качестве шпионов, в этом не было ничего необычного — достаточно вспомнить «случайную» встречу Прокопия со своим крайне удачно, в нужное время и в нужном месте, появившимся «земляком» на Сицилии). Гелимер обещал казнить схваченных восточных коммерсантов как раз в тот сентябрьский день, в который пал в бою его любимый брат Аммата. Так победа Велизария спасла жизнь арестованным купцам. Примечательно, что вандальский тюремщик воспринял изменение ситуации с юмором. Поскольку вандал уже знал, что «власть переменилась», узники же, естественно, не знали, он поинтересовался у томившихся в ожидании скорой казни толстосумов, что они дали бы ему за свое спасение от гибели. Они обещали дать стражу все, что угодно. Но он ограничился тем, что взял с них обещание помочь ему хорошо устроиться при новой, «римской», власти. После чего открыл ставни камеры со стороны моря, показал купцам входящий в гавань Карфагена флот «ромеев» и покинул тюрьму вместе с освобожденными им негоциантами.

Ну, не мог Прокопий Кесарийский отказать себе в удовольствии отвлечься порой от основной нити своего повествования о кровавых сражениях и великих решениях на подобные исторические анекдоты, или, как говорят французы, «птит истуар»! Освободившись от всех прежних страхов и от внутреннего напряжения, понятного в условиях военной жизни, он радостно вступил в открытый всему миру мегаполис, метрополию неведомой ему, огромной Африки — материка, именуемого им по-гречески, привычно, Ливией, чье темное, недосягаемое для влияния, едва освоивших самые краешки Черного континента, заморских культур, сердце в то время билось в своем собственном, таинственном ритме, как если бы не было на свете никаких белых людей. В описании Прокопием карфагенской ночи, превратившей африканскую столицу, после падения вандальской власти, в океан огней, чувствуется глубокое впечатление, произведенное на любознательного кесарийца открывшимся ему безмерно привлекательным, во всей его чуждости, миром. Несомненно, получившему блестящее классическое образование консилиарию молодого стратига «ромеев» вспомнилось все, что он знал из трудов своих предшественников на ниве служения музе истории Клио, о Карфагене, Пунических войнах, Агафокле, Ксантиппе, Гамилькаре Барке, Регуле, Ганнибале, об обоих Сципионах Африканских. Посвященные Карфагену страницы столь часто цитируемой нами книги о войне с вандалами по праву считаются самыми живо написанными и увлекательными из всего, что вышло из-под пера Прокопия Кесарийского, не упустившего ничего из того человеческого, слишком человеческого, остающегося неизменным, как в звездные, так и не в звездные часы человечества…

Если тюремный сторож, решивший подшутить над богатыми сирийцами и иудеями, которых он был приставлен стеречь, не позабыл извлечь из этой шутки пользу для себя, то стало не до шуток, когда восточноримский флот вышел из поля зрения, и, вместе с этим, из-под строгого надзора Велизария. При подходе кораблей «ромеев» к Карфагенскому и Тунетскому заливу, эпарх Архелай еще не знал об изменении ситуации и велел спустить паруса; однако высланная им в прибрежный городок Меркурий гребная лодка сообщила известие о победе «ромеев» и приготовлениях Велизария к вступлению в Карфаген. Поскольку же карфагенская гавань Мандракий была слишком мала для всего восточноримского флота, и надвигалась буря, Архелай приказал флоту, встать на якорь в более вместительной, хотя и более удаленной от столицы, гавани под названием Стагнон.

Но это совершенно не понравилось некоторым «ромейским» морякам и навархам-капитанам, Живое, как у всех южан, воображение, рисовало им соблазнительные картины грабежа великого города Карфагена их соратниками из состава сухопутных войск. Упускать шанс принять участие в грабеже, стоя на якоре в Стагноне, они не желали. Тем более, что не приходилось сомневаться: грабеж продлится недолго, строгий Велизарий не даст своим «римским орлам» слишком увлечься и пуститься во все тяжкие. И потому часть кораблей, во главе с Калонимом, в нарушение приказа Архелая, самовольно, под покровом ночи, отделилась от главных сил флота, пристала к причалу Мандракия, после чего матросы императора Юстиниана принялись грабить прибрежные виллы богатых купцов, карфагенских и заморских. «Орлы-матросики», да и «морпехи», до сих пор, на протяжении долгих месяцев, не принимавшие участия в боевых действиях, ошалев от долгого ожидания добычи, ворвались в спящий городок и принялись бесчинствовать так, как никогда бы не осмелились под строгим и бдительным оком Велизария. Во тьме ночной разыгрывались самые возмутительные сцены. Всех варваров, оказывавшихся в пределах досягаемости их мечей, бесчеловечно убивали, вдов и дочерей вандалов уводили — либо как богатых наследниц, либо как красивых наложниц. И даже самые жадные из «освободителей римской Африки из-под вандальского ига» были удовлетворены грудами золота и серебра, захваченных или накопленных состоятельными вандалами за долгое мирное время. Спрашивается: кого в данном случае можно назвать варварами? Грабителей-«римлян» или ограбленных ими вандалов? Становится также совершенно ясным, что основанное вандалами в Африке германское царство было не «обращенной варварским нашествием в пустыню некогда цветущей римской провинцией», на территории которой «гнездами» сидели вандальские «соловьи-разбойники», а жизнеспособным, полноценным государством, поддерживавшим оживленные торговые связи со всем миром и ведшим вполне упорядоченную экономическую жизнь. Виллы местных и заморских негоциантов на морском берегу вандальской столицы Карфагена вызывают в памяти картины Антверпена или Гамбурга времен расцвета нидерландской или ганзейской морской торговли. Как бы ни увлекались вандалы пиратством, ТАКИЕ богатства не могли быть накоплены ТОЛЬКО путем морского разбоя. Столь кровожадные, якобы, вандальские цари-тираны явно поощряли развитие международных связей. Прежде всего — торговых и вообще экономических. Способствуя, на протяжении столетия, развитию частной инициативы своих вандальских (и не только) подданных. Теперь всему этому был положен конец воинами благочестивого константинопольского василевса (грабитель Калоним, не побоявшийся ни Велизария, ни Архелая, был лишь всего одним из них).

Не зря стратиг восточных римлян, вступив в Карфаген, «неустанно напоминал воинам, сколько счастья видели они с того времени, как начали проявлять умеренность по отношению к ливийцам, настойчиво убеждал их со всем тщанием сохранять добропорядочное поведение и в Карфагене. Он говорил, что ливийцы издревле являлись римлянами, оказались под властью вандалов не по собственной воле и испытали от этих варваров много беззаконий. Именно поэтому василевс и начал войну с вандалами, и с их («ромеев» — В. А.) стороны было бы просто святотатством причинить зло людям, для освобождения которых (ибо такова причина войны) они двинулись против вандалов. После этих увещеваний он вступил в Карфаген и, поскольку никаких враждебных действий не было заметно, поднялся во дворец и сел на трон Гелимера. Тут к Велисарию с великим криком явилась толпа купцов и других карфагенян, дома которых находились у моря. Они жаловались, что прошлой ночью моряки разграбили их. Велисарий заставил Калонима поклясться в том, что все украденное будет немедленно возвращено. Калоним же клятву дал, но пренебрег ею, присвоив себе эти богатства (видно, и власть Велизария имела свои пределы — В. А.). Немного времени спустя, однако, в Византии (Втором Риме — В. А.) его постигло возмездие. Пораженный болезнью, которая называется апоплексией, он сошел с ума, изгрыз свой собственный язык и затем умер» (Прокопий).

Вот к чему приводит неумеренный аппетит. Кстати, об аппетите. Во дворце Гелимера Велизария «со товарищи» ожидала приятная неожиданность — великолепный обед, приготовленный загодя, как если бы повара и фуражиры предвидели исход битвы за Карфаген и захват (пардон — освобождение) его «ромейской» армией еще тогда, когда крайне осторожный Велизарий еще сомневался в конечном успехе и потому вступал в Карфаген «с великим бережением». Впрочем, все было гораздо проще. Гелимер, возвращавшийся в столицу после мавританской кампании, полной всяческих тягот и лишений, решил вознаградить за них себя и своих соратников. Не сомневаясь в том, что сможет разгромить — шутя! — немногочисленный экспедиционный корпус Велизария, вандальский царь, забыв пословицу: «Поспешишь — людей насмешишь», выслал вперед гонца с приказом приготовить праздничный обед, чтобы отметить сразу две победы — и над маврами, и над «ромеями». И этот праздничный обед из свежей морской рыбы и изысканнейшей дичи, был приготовлен точно в срок, или, по-новорусски, «джаст ин тайм», по царскому приказу. А потом вдруг выяснилось, что вандалы научились жить, но разучились воевать. Но не выбрасывать же было все что наготовили для Гелимера, на помойку! Велисарий со своим штабом тут пришелся очень кстати.

Стратиг восточных римлян был, должно быть, очень рад найти праздничный стол, накрытым на привычный ему грекоримский манер, в обеденном зале под названием Дельфика.

 «В Палатии (императорском дворце — В. А.) в Риме, там, где обыкновенно стоят царские (императорские — В. А.) ложа, издревле находился треножник, на который царские (императорские — В. А.) виночерпии ставили кубки. Дельфикой римляне называют этот треножник потому, что впервые он был поставлен в Дельфах (священном городе с оракулом бога Аполлона — В. А.), а потом в Византии (Константинополе; помещение под названием «Дельфика» существовало в Большом императорском дворце в Константинополе еще во времена василевса Константина VII Порфирогенита, или Багрянородного — В. А.), и везде, где есть царские ложа, это помещение называют Дельфикой <.> В такой Дельфике обедал Велисарий и знать войска <.> И мы наслаждались теми самыми кушаньями (которые предназначались для приказавшего заранее их приготовить Гелимера — В. А.), и прислуга Гелимера служила нам и разливала вино угождала во всем остальном. Таким образом можно было наблюдать судьбу во всем ее блеске: она как бы показывала, что все принадлежит ей, у человека же нет ничего, что могло бы считаться его собственностью»

(Прокопий).

О Боге, заметим, ни слова.

6. Вандальский Рагнарёк

Так были насильственно разделены два успевших тесно сблизиться народа Африки — вандальский и римский. Они даже начали говорить на одном языке, настолько переняв привычки и обычаи друг друга, что, сидя (или возлежа) в обеденном зале, называемом ими обоими одинаково, ели одинаковые кушанья, приготовленные по одинаковым кулинарным рецептам. Вспомним, что писал об этом Эдуард Гиббон: «После того, как три поколения вандалов прожили в достатке и в наслаждениях теплого климата, суровые доблести этого народа исчезли и он мало-помалу сделался самым сластолюбивым из всех народов земного шара (всецело уподобившись в этом афроримлянам — В. А.). В своих виллах и садах, достойных того, чтобы их называли персидским именем земного рая («пардес»-«парадис» — В. А.), вандалы наслаждались прохладой и роскошью, а после ежедневного пользования ваннами, садились за стол, за которым им подавали все, что можно было найти самого изысканного на суше и в морях. Любовь и охота были главными занятиями их жизни, а в свои свободные часы они развлекались пантомимами, бегами колесниц и театральными представлениями, заключавшимися в музыке и танцах.» («Закат и падение Римской империи»). Но внезапно все переменилось, как по мановению волшебного жезла злобного колдуна. Внезапно вандалы вновь стали германским «народом-мигрантом», обреченным, с чадами и домочадцами, пуститься странствовать в поисках нового пристанища (за исключением пошедших, ввиду очевидной безысходности их положения, на императорскую службу). В то время как римляне, оставшиеся в Карфагене, сделали вид, что так и надо, как если бы не было столетия вандальского господства, хотя под властью вандалов в римской Африке царил мир, процветала торговля, в приморских городах возникли международные кварталы и вообще сложилась крайне интересная, своеобразная, привлекательная во всех отношениях, смешанная культура.

Так доказала свое превосходство интеллектуальная концепция Велизария, принесшая свои плоды. Великий афроримский мегаполис, не отданный, волей восточноримского стратига, на поток и разграбление, как будто возродился к новой жизни.

«Даже деловой жизни не причинено было никаких помех, но в городе, захваченном войском, изменившем свое государственное устройство, пережившем перемену власти, ни одно помещение не оставалось закрытым, а секретари, составив списки, разместили, как полагается, солдат по домам, и те сами, покупая (слава Велизарию! — В. А.) на рынке то, что каждый хотел к завтраку (а также, надо полагать, к обеду и к ужину — В. А.) жили спокойно (и давали спокойно жить тем, к кому их определили на постой — В. А.). После этого Велисарий дал твердое обещание безопасности бежавшим в храмы вандалам и занялся восстановлением стен, которые оказались настолько заброшены, что во многих местах любой мог подняться на них и легко произвести нападение. Значительная их часть лежала в развалинах и карфагеняне говорили, что из-за этого Гелимер и не остался в городе»

(Прокопий).

Благодаря этим описаниям, которые могли выйти лишь из-под пера очевидца, перед нами оживают картины жизни, отделенной от нас более чем пятнадцатью веками человеческой истории. Жизни в самодостаточном, однако открытом всему миру, космополитическом мегаполисе, на фоне миллионного (или даже полумиллионного) населения которого несколько тысяч пришедших его «освобождать» восточноримских воинов не слишком бросались в глаза. Прежде всего — потому, что им было запрещено пускать в ход по любому поводу оружие и насиловать женщин. С другой стороны, в таком огромном городе победителям и не нужно было никого насиловать, местные представительницы прекрасного пола легко открывали свои сердца «освободителям». А если та или иная карфагенская красотка вдруг оказывалась слишком неприступной, можно было без труда воспользоваться услугами многочисленных карфагенских писцов и диктовать им хоть по дюжине любовных писем в день, пока сердце красотки не смягчалось. Писцы могли помочь и тем воякам Велизария, у которых за морем была зазноба. Ведь «для тебя, родная, есть почта полевая…» И везли императорские галеры по Средиземному морю (наконец-то ставшим снова «нашим» для «ромеев») любовные послания, да и просто письма близким, на родину воинов Юстиниана — в Константинополь, Афины, Сирию, Анатолию, Египет. Полевая почта VI столетия работала исправно.

Стоило смолкнуть лязгу оружия, как появились предсказатели, и в первую очередь — те, которым все было заранее известно. Как сообщает нам Прокопий: «.в Карфагене в древние времена дети, играя, произносили старинное прорицание, что гамма (буква «Г», по-гречески — В. А.) прогонит бету (букву «Б», опять-таки, по-гречески — В. А.), и что опять бета прогонит гамму. Тогда это дети произносили во время игры и оставалось оно неразрешимой загадкой, теперь же, напротив, все стало ясно. Ведь сначала Гизерих прогнал Бонифация, а теперь Велисарий — Гелимера. Была ли это народная молва или предсказание, но таким образом оно исполнилось.». Дело в том, что имя Велисария начинается со второй буквы греческого алфавита, которую по Эразмовой системе следует произносить как «б» (бета). Но, поскольку автор настоящей книги цитирует перевод труда Прокопия, сделанный в соответствии с другой, Рейхлиновой, системой транскрибирования греческих слов, согласно которой вторая буква греческого алфавита произносится как «в» (вита), имя восточноримского стратига передается в нашей книге (при цитировании Прокопия) не в форме Белизарий (как следовало бы поступать в строгом соответствии с Эразмовой системой), а как Велисарий, в основном же тексте нашего повествования — как Велизарий (гибридный вариант, устоявшийся, к сожалению, в отечественной литературе). Но это так, к слову…

Даже соперничество между двумя ветвями христианской веры, кафолической и арианской — главный бич Карфагена на протяжении последнего столетия — казалось, улеглось чудесным образом, посредством вещих снов и благотворного воздействия святых, как бы без человеческих усилий, что было для сохранения мира, порядка и спокойствия на улицах города, пожалуй, не менее важным, чем поддержание строгим и справедливым полководцем императора Юстиниана дисциплины в рядах своих доблестных воинов. Главную роль в умиротворении сыграла одна из самых знаменитых и наиболее часто посещаемых церквей Карфагена — роскошная базилика святого Киприана, расположенная на морском берегу в предместье мегаполиса. Тацит Цецилий Киприан (Циприан) был отпрыском именитого афроримского сенаторского рода, одной из самых аристократических фамилий Карфагена, и отрекся от язычества в пользу христианства уже в преклонном возрасте. Введенный, так сказать, в курс дела опытным христианским учителем, Киприан, в 248 г., после смерти епископа Доната, сменил его на епископской кафедре Карфагена, откуда был вынужден бежать в период гонений, воздвигнутых на христиан римским языческим императором Децием (Декием). После гибели Деция (по воле Божьей, сбитого с коня и утонувшего в болоте) в битве с готами при Абритте и начала эпидемии чумы в 253 г., Киприан, однако, возвратился в Карфаген. Своими пламенными проповедями и посланиями он боролся за единство христианской церкви, пока не пал, уже в глубокой старости, жертвой очередных гонений на исповедников Христовой веры, воздвигнутых императором Валерианом. По повелению императорского наместника Максима престарелый Киприан «принял мечное сечение» 14 сентября 258 г.

Этот день, 14 сентября, всегда отмечался в Карфагене как праздник священномученика (лат. «Киприана» или «Циприана»). Имя Киприана было дано даже сильному морскому ветру, всегда начинавшему дуть в этот день. Хотя 14 августа описываемого нами года еще шла битва за Карфаген, карфагенские ариане, захватившие храм святого Киприана после овладения вандалами столицей римской Африки, и с тех пор отправлявшие в нем свои богослужения, празднично разукрасили церковь. Православные же христиане Карфагена обычно лишь оплакивали свою судьбу, отнявшую у них столь знаменитый храм. Но в ночь на 14 сентября 533 г. многим карфагенским православным во сне явился сам священномученик Киприан, призвавший их к спокойствию и заверивший верных чад православной церкви в том, что скоро все переменится к лучшему и они смогут вновь, как до прихода в Карфаген вандалов-ариан, славить Бога и его, Киприана, в посвященном ему храме.

Когда 14 августа пал в бою брат вандальского царя Аммата и военное счастье улыбнулось «ромеям» Велизария, карфагенские православные христиане, преисполнившись надежды на лучшее, бросились из города к морскому берегу. Ариане же, охваченные паникой (как сказал бы эллин-язычник), или гонимые страхом Божьим (как подобало бы сказать христианину), убежали из храма святого Киприана, оставив там все праздничные украшения. После вступления войск Велизария 16 сентября в Карфаген православные впервые за много лет отпраздновали день святого Киприана открыто и во всех церквях. С тех пор он отмечался ими 16 сентября, а не 14, как до освобождения от вандальско-арианского господства.

Итак, Карфаген вернулся, под защитой римского оружия, к прежним, довандальским, порядкам, к существованию в качестве римского колониального города, в котором христианство вот уже три столетия играло чрезвычайно важную роль. Между тем, вынужденному бежать из своей недавней столицы царю Гелимеру приходилось начинать все заново. Слишком поздно он вспомнил о многообразии методов, используемых его предком Гейзерихом для достижения успеха даже в ситуациях, когда ему не хватало до этого военных средств. У Гелимера еще имелись деньги, коль скоро никто из хронистов или комментаторов не сомневается в баснословном богатстве вандальских царей, награбленном во всем Средиземноморье. Не был Гелимер и особенно ограничен в своих передвижениях. Ибо чрезвычайно осторожный Велизарий (имел ли он под своим началом пятнадцать, десять или всего пять тысяч воинов — на этот счет источники значительно расходятся), не выходил за пределы контролируемой его флотом с моря узкой полоски ливийского побережья между местом высадки и Карфагеном, не пытаясь проникнуть в глубь африканского материка, где свобода маневра вандалов не была никем и ничем ограничена. Беда вандалов была, однако, не в отсутствии свободы маневра, а в недостаточности их военного потенциала.

Первое, что сделал их изгнанный из своей столицы царь, была попытка созвать всенародное ополчение. В отношении православных горожан, предпочитавших нежиться в лучах вновь воссиявшей славы римского оружия, Гелимер особых надежд не питал, и помощи от них не ждал. Но на плодородной ливийской равнине, расцветшей благодаря активному вывозу сельскохозяйственных продуктов при вандальской власти, дело обстояло иначе. Местным землепашцам и виноделам, чье благосостояние, вследствие возросшего производства и экспорта их продукции при вандалах, было несравненно легче прокормить господствующий над ними, весьма тонкий, вандальский правящий слой, чем в условиях ознаменованного приходом Велизария надвигающегося на Африку «светлого» будущего — возвращения довандальской эпохи господства ненасытной римской сенаторской аристократии и столь же ненасытной кафолической церкви в свои прежние владения, после изгнания оттуда вандальских помещиков. Как бы то ни было, но Гелимеру удалось, убеждением ли, деньгами ли (а скорее всего — тем и другим), начать набор ливийских поселян в свое новое войско. На первых порах эти «свободные римские граждане», не желавшие возвращаться под «родную» власть Римской империи, не уходили, бросив свои поля и виноградники, в вандальский стан, ограничиваясь попытками осложнить, всеми возможными средствами, жизнь своим (восточно)римским «освободителям», чтобы у тех земля горела под ногами.

Ливийские селяне перерезали «ромейские» коммуникации, устраивали засады на дорогах, нападая на любой восточноримский обоз или небольшой отряд, который попадал в эти засады. И, хотя, вследствие этих «комариных укусов» Велизарий не нес больших потерь в живой силе, безопасность на дорогах и бесперебойность сообщения между новыми «ромейскими» гарнизонами оставляли желать много лучшего. Это все больше сказывалось на организованности и настроениях восточноримских оккупационных войск.

Если в устроенную никак не желавшими быть «освобожденными» и «воссоеддиненными» ливийцами засаду попадал отряд «ромейской» регулярной армии, происходила сцена, достойная вестерна (или истерна). Однажды, например, Диоген, копьеносец Велизария, посланный стратигом, во главе двадцати двух отборных щитоносцев, на разведку позиций Гелимера, расположился на ночлег в местечке, расположенном в двух конных переходах западнее Карфагена. Устрашенные хорошим вооружением «ромейских» конников, местные земледельцы побоялись напасть на них сами, но не преминули сообщить Гелимеру о прибытии к ним «освободителей». Гелимер выслал триста (?) вандальских конников, чтобы захватить Диогена «со товарищи» непременно живыми и выжать из восточноримских «языков» все, что его интересовало.

Под утро вандалы прибыли к месту ночевки Диогена, но, ввиду своего численного превосходства, решили не идти на риск ночного нападения, но дождаться рассвета, чтобы не поранить в темноте своих и не дать возможности части «ромеев» сбежать в сумятице ночного боя. Т. о. вандалы сами лишили себя шанса на победу. Поскольку Диоген и его щитоносцы спали глубоким сном (видимо, съев и выпив все, что нашлось у селян), причем, как подчеркивает Прокопий, совершенно нагими (видимо, по причине жаркой африканской ночи, а, возможно, присутствия представительниц слабого пола из местного «благодарного населения»).

Как бы то ни было, вандалы ограничились слабым оцеплением. Но один из щитоносцев, вышедший во двор (видимо, справить большую или малую нужду), услышав многоголосое перешептывание, а может быть, и лязг оружия, вандалов, вернулся в дом и разбудил начальника. Диоген не стал терять даром времени. Бесшумно встав, не зажигая огня, «ромеи» оделись, вооружились и закутались в широкие плащи, делавшие их фигуры трудноразличимыми в утренних сумерках. Выйдя во двор, они столь же бесшумно взнуздали коней, сели на них, собрались за запертыми на ночь широкими воротами и распахнули их, лишь придя в состояние полной боеготовности. И бросились вперед через открытые настежь ворота, прикрытые щитами, коля и рубя во все стороны, не тратя время на поджог «осиного гнезда». «Так Диоген бежал из рук неприятеля, потеряв только двоих из своего отряда, остальных ему удалось спасти. В этом сражении (не слишком ли громко сказано, уважаемый Прокопий? — В. А.) он получил три раны в затылок и в лицо, от чего чуть-чуть не умер, и одну рану в левую руку, из-за которой он больше не мог шевелить мизинцем» («Война с вандалами»).

Похоже, не позднее этого момента Велизарий узнал о подготовке Гелимера к новому «раунду», о том, что вандалы не отказались от борьбы, но собирают свои силы для реванша. В распоряжении стратига было совсем не много времени. Ведь «разведка доложила точно»: брат Гелимера Цазон, направленный на Сардинию против мятежного наместника Годы, получил от царя приказ, расправившись с Годой, поспешить, со своим экспедиционным корпусом, на ста двадцати вандальских кораблях, на помощь Гелимеру в Африку. До подхода вандальского флота с Сардинии, Велизарию было необходимо защитить огромный Карфаген, который и без того было крайне сложно оборонять со стороны моря, по крайней мере, с суши. Поскольку вандалы не были мастерами осадной техники, Велизарий надеялся, что для преграждения Гелимеру доступа в город достаточно будет восстановить городскую стену. Зная о пристрастии Гелимера к использованию конницы, восточноримский полководец приказал устроить перед стеной, над восстановлением которой усердно трудились как римские воины, так и карфагеняне, передовую оборонительную линию из палисадов и забитых в землю заостренных кольев (подобную галльской оборонительной линии под осажденной Цезарем Алесией).

Итак, на протяжении всей осени противники активно вооружались и готовились к предстоящим боям. Но не сидели без дела и дипломаты (о возможности использования которых Гелимер — как и о многом! — вспомнил слишком поздно). Посольство во главе со знатными вандалами Готфеей и Фускией прибыло ко двору царя испанских вестготов Февды-Тевдиса со значительным опозданием, ибо тот пребывал не вблизи Гадитанского пролива, где посольство ступило на землю Испании (это произошло в районе современной Тарифы), а внутри страны. Когда же вандальские посланцы наконец нашли его и стали предлагать союз против «ромеев», выяснилось, что Февда осведомлен о происходящем в Карфагене куда лучше послов Гелимера. Вестготский царь не без иронии сказал послам, что предложение ими военного союза могло бы быть расценено им как выгодное, если бы вандалы могли помочь ему в борьбе с франками или остготами; но в настоящее время у вандалов, несомненно, достаточно дел у себя дома, в Карфагене. Примечательным представляется то обстоятельство, что явно завышенная самооценка вандалов помешала обоим послам поверить в возможность поражения вандальских войск под Карфагеном. Решив, что готский царь, большой любитель выпить, спьяну наболтал им невесть что, оскорбленные послы вернулись морем в Карфаген, где и попали в руки Велизарию. Впрочем, великодушный римский полководец, которому вандальские послы, мужи преклонных лет и уже не способные носить оружие, особых опасений не внушили, ограничился их допросом (без «пристрастия», т. е. без пыток), после чего отпустил незадачливых дипломатов с миром.

Авторами других посланий, пересекавших в те недели «маре но-струм», были Цазон и Велизарий. Младший брат Гелимера быстро перевез свое войско из Африки на ста двадцати кораблях на Сардинию, высадившись в Каралах-Караналах-Каларии. Остгот Года, наместник вандальской Сардинии, провозгласивший себя царем острова, оказался захвачен Цазоном врасплох. Он явно не ожидал столь мощного и молниеносного контрудара вандалов. Но, обладая свойственной всем готам храбростью и мужеством, не бежал в горы, где стал бы недосягаемым для Цазона, предпочтя пасть, во главе своего войска (так и не дождавшегося «ромейского» подкрепления) в битве с братом карфагенского царя.

Сразу же после победы, одержанной им над Годой, Цазон, однако, получил известие о высадке войск Велизария на африканском побережье юго-восточнее Карфагена, и отправил на быстроходном паруснике Гелимеру послание, стремясь поднять дух своего царственного брата радостной вестью о победе на Сардинии. Послание Цазона гласило:

«Знай, что тиран Года, попав в наши руки, погиб, и остров (Сардиния — В. А.) снова, о владыка вандалов и аланов, находится в твоей власти, а посему устрой праздник победы. Что касается врагов, дерзнувших идти на нашу землю («ромеев» Велизария, высадившихся в Африке — В. А.), надейся, что их попытка будет иметь тот же конец, каким завершился их поход на наших предков (морской поход Василиска и Марцеллиана на Гейзериха — В. А.)

Столь точной передачей содержания послания Цазона Гелимеру мы обязаны Прокопию, описавшему также обстоятельства, при которых смог ознакомиться с письмом, адресованным вандальским царевичем своему царственному брату. Этот послание тоже приплыло по «маре нострум» и, поскольку люди Цазона не могли себе представить, что Карфаген может находиться под чьей-либо властью, кроме власти Гелимера, письмо Цазона попало прямо в руки Велизария и его консилиария Прокопия. Посланцы были, разумеется, подвергнуты допросу и, ошеломленные молниеносной переменой военно-политической фортуны (а также, вероятно, видом пыточных инструментов — верного средства развязать им языки), рассказали все, что знали. После чего были отпущены стратигом Велизарием на все четыре стороны.

Доставить в Новый Рим свою собственную победную реляцию, адресованную императору Юстиниану, Велизарий поручил купцу-иудею (?) по имени Соломон, обязавшемуся доставить в Константинополь на своем быстроходном судне также новейшую информацию о событиях на Сардинии, собранную греческим корабельщиком Кириллом и подтверждавшую все то, что показали на допросе посланцы Цазона. А именно: Сардиния опять в руках вандалов. Возможно, Велизарий задавал себе вопрос, зачем Гелимер тратит столько сил, средств и времени, вербуя себе новых воинов среди ливийских поселян и мавров, раз у него, благодаря флоту и победоносному войску Цазона, имеется возможность преспокойно править гористой Сардинией до скончания века (возможно — долгого, если будет на то милость Фройи). Ведь в качестве царя Сардинии он мог бы жить доходами с морского разбоя гораздо лучше, чем отсиживаясь в скудном Аврасии, где последнее слово всегда оставалось за дикими маврами.

Но Гелимер, вопреки всему, надеялся обратить ход истории вспять. От него не укрылась основная слабость войска Велизария, заключавшаяся в его разнородности. Экспедиционный корпус храброго стратига представлял собой «сборную солянку» из представителей разных народностей, продавших силу своих рук и свою кровь императору за полновесное жалованье. Входившие в него герулы (эрулы, элуры), воины раздробленного германского племени, чья большая часть проживала в северной Италии с остготами, отличались буйным, неистовым нравом, храбростью в бою, но были склонны к пьянству. Аналогичными свойствами славились гуннские «федераты» Велизария, чью высокую боеспособность познал на себе Гибамунд (заплативший за это ценой собственной жизнью — не зря мудрый Екклесиаст сказал, что «знание умножает печали»). Вести переговоры с «римскими» герулами царь Гелимер, по трезвом размышлении, поостерегся, сочтя их слишком ненадежными партнерами. А вот с «римскими» гуннами он установил контакт, умудрившись достичь с ними не только крайне необычной, но прямо-таки уникальной в своем роде договоренности. Поскольку деньги им предлагал не только Гелимер, но и сам Велизарий (от которого, разумеется не укрылись переговоры тайных вандальских эмиссаров с его «массагетами»), архонт гуннских «федератов» дал представителям обеих противоборствующих сторон, как вандальского царя, так и «ромейского» стратига, желавших, каждая, перетянуть его на свою сторону, одинаковый гордый и неожиданный ответ (не показавшийся, странным образом, Прокопию особенно удивительным). Гунны, сказал архонт, суть свободные, вольные внуки Аттилы, не обязанные верностью до гроба ни Константинополю, ни Карфагену, ни «ромеям», ни вандалам. Они сражаются ради добычи и жалованья. Поскольку же большую добычу всегда получает победитель, они, гунны, в предстоящем сражении будут, до поры-до времени, сохранять вооруженный нейтралитет. Когда же в сражении наметится перелом в пользу вандалов или же «ромеев», они, гунны, присоединятся к победителям, чтобы помочь тем добить побежденных. Итак, тот, кто хочет иметь гуннов на своей стороне, должен постараться не жалеть в предстоящей битве ни себя, ни врагов. Аналогичным образом вели себя, кстати говоря, и мавры.

Чем ближе подходил час последней, решающей битвы за Африку, тем яснее проявлял Прокопий свои симпатии (или, по крайней мере — сочувствие) к вандальскому народу, которому, будучи историком и созерцателем событий на мировой арене не только в настоящем, но и в прошлом, мог безошибочно предсказать его судьбу. Судьбу быть скоро рассеянным, развеянным беспощадным ветром истории, подобно столь многим «народам-мигрантам» до него, включая даже народ гуннов, потрясавший, кажется, совсем недавно, при Аттиле — «Биче Божьем», самый мир в его основах… Естественно, впитавший греческую культуру ученый иудей (если верить Бертольду Рубину и Герману Шрайберу, склонным порой уподоблять Прокопия Кесарийского Иосифу Флавию), понимал, что и этот «крутой поворот истории» — явление временное. Что подходит конец германскому периоду в мировой истории. Что наступает время восстановления «нормального порядка вещей» — возрождения в новом, еще небывалом, величии, мирового господства «вечного Рима» — венца процесса развития человеческой цивилизации (с точки зрения любого наследника античной культуры). Возможно, новый дух христианства, ожививший, казалось, умершее, гигантское тело Римской империи, внезапно заставил комментаторов происходящего возрождения мыслить, чувствовать и понимать по-новому, более человечно, более гуманно, чем их предшественники (вроде Корнелия Тацита, с бездушным педантизмом перечислявшего многие тысячи убитых варваров, закланных «ромулидами», или, если угодно, «энеадами», во славу римского величия)?

Из послания Гелимера Цазону, направленному из Африки на Сардинию, явствует, что разбитый и, главное, глубоко разочарованный в своих вандалах царь верил во враждебную судьбу, враждебные ему высшие силы. В своем послании он пишет не о Боге, не о Господе-Фройе готской библии епископа Вульфилы, но о «небесах», о «небе». Это, возможно, свидетельствует о сложившемся у Гелимера убеждении, что отказ его пращуров от праотеческой религии германцев, в ходе длительной миграции по чуждому им миру накликал на них беду — уничтожение, гибель некогда столь великого и мужественного народа. То, что, по мнению автора настоящей книги, было не чем иным, как тщательно продуманной и молниеносно проведенной операцией, казалось Гелимеру, именно в силу его чуждости расчетливому мышлению «ромеев», велением враждебного ему рока, ниспосланного небом на вандалов. Вот что он сообщал, через гонца, Цазону на Сардинию:

«Отняв у нас тебя и самых славных вандалов (которых сам же Гелимер направил на Сардинию, будто забыв о своем собственном решении, при написании письма! — В. А.), он (враждебный рок — В. А.) похитил сразу все благополучие дома Гизериха. Не для того, чтобы вернуть нам остров, ты уехал от нас, но для того, чтобы Юстиниан стал владыкой Ливии. О том, что судьбой это было предопределено раньше, можно судить по случившемуся. Аммата и Гибимунд пали, так как вандалы смалодушничали; кони, верфи, вся Ливия и, более того, сам Карфаген уже в руках врагов. Вандалы бездействуют, променяв своих жен, детей, богатства на то, чтобы только не проявлять в (бранных — В. А.) трудах своего мужество (вот как глубоко проникла за сто лет червоточина в сердца вандалов, а ведь известно, что Бог обитает лишь в храбрых сердцах! — В. А.). У нас осталась только равнина Буллы, где нас удерживает одна надежда на вас. Перестань же думать (…) о Сардинии, оставь все заботы и со всем флотом возвращайся к нам. Тем, у кого самое главное подвергается опасности, нет нужды заниматься мелочами. Дальше мы будем вместе сражаться с врагами и либо вернем себе прежнее счастье, либо будем иметь то преимущество, что не будем врозь.»

(Прокопий).

Последнее сражение, «вандальский Рагнарёк», произошло примерно в тридцати километрах юго-западнее Карфагена (точное место финальной битвы остается неизвестным до сих пор, как, впрочем, и места многих других битв мировой истории, к примеру — Куликовской). Расторопному Цазону удалось возвратить свой экспедиционный корпус с Сардинии в Африку всего за три (!) дня. Очередное подтверждение железной дисциплины и мореходных качеств «элиты» вандальского войска. Только пользы теперь от всего этого было чуть. Ибо Гелимер, радостно, в самых трогательных выражениях, приветствовавший возвратившегося брата, сообщив ему, теперь уже из собственных уст, о геройской гибели Амматы, не был вторым Гейзерихом. Очевидно, слишком мягкий по натуре (Гейзерих вряд ли стал бы тратить дорогое время на оплакиванье близких родственников), он был явно не тем предводителем, в котором нуждался вандальский народ в час решения своей судьбы. В остальном силы сторон были примерно равны, если верить подробному повествованию Прокопия, бывшего очевидцем «Рагнарёка». Обе армии были достаточно немногочисленными. У обоих полководцев были проблемы с надежностью некоторых из подчиненных им частей. И у вандалов, и у восточных римлян были свои слабые места. Но верх одержал уверенный в себе и более решительный Велизарий.

«Вандальский Рагнарёк», вошел в учебники военной и всемирной истории под названием битвы при Трикамаре (населенный пункт с таким именем или хотя бы развалины такового не обнаружены до сих пор). Прелюдией к нему послужил ряд стычек между передовыми отрядами двух войск, изготовившихся к бою на берегах разделявшей их небольшой реки. Само сражение началось на следующий день, причем ход его был поначалу весьма успешным для вандалов, выстроившихся, на сытый желудок, в боевой порядок, и напавших на войска Велизария, когда те готовили себе еду. Странным образом, даже энергичный Цазон не воспользовался возможностью развить успех, дав, вследствие напавшей на него необъяснимой робости, поднятой по тревоге коннице восточных римлян, подоспеть на помощь своей терпящей бедствие пехоте. Тем временем Велизарий вывел в поле свои главные силы. Гуннские «федераты», выжидали в равном отдалении от обеих армий, ибо, как уже говорилось выше, подкупаемые и переманиваемые на свою сторону как Велизарием, так и Гелимером, решили сохранять нейтралитет и, после перелома в ходе битвы, присоединиться к победителям, т. е. принять участие в преследовании беглецов, но не более того. Тот факт, что Велизарий, зная об этом явно изменническом настрое «своих» гуннских «федератов», не предпринял ровным счетом ничего для того, чтобы отвести от себя этот Дамоклов меч, доказывает очевидную слабость его положения.

После двух неудачных попыток заставить конницу Цазона перейти речку, разделявшую главные силы противников, Велизарий приказал перейти в наступление всей своей гвардии. Риск был большим, но, как оказалось, вполне оправданным. Цазон во главе своей отборной конницы, с боевым кличем «Фройя армес!» (что означало по-вандальски: «Господи помилуй!»), бросился навстречу лучшему отряду Велизария. Бой был жестоким. Брат царя Гелимера пал смертью героя, как пал, несколькими месяцами ранее, Аммата. Гелимер, с начала битвы сам предводительствовавший своими войсками, неустанно побуждая их сражаться, не смог вынести повторного удара судьбы, отнявшего у него теперь второго брата. Он обратился вспять, спасаясь бегством по дороге в Нумидию, дав тем самым сигнал к бегству первым из не слишком стойких отрядов вандальского войска. Этого только и было надо гуннским «федератам» Велизария, хладнокровно ждавшим своего часа. Их предводитель поднял копье, и настал час гибели вандалов.

Как писал Прокопий: «Некоторое время вандалам оставалось неизвестно, что Гелимер бежал; когда же все узнали, что он исчез, а враги оказались уже на виду, вот тогда-то зашумели мужчины, закричали дети, подняли плач женщины. Никому не было дела до находящихся здесь сокровищ (за что, спрашивается, столько лет кровь проливали? — В. А.), никто не позаботился о плачущих любимых существах, но всякий старался бежать безо всякого порядка, кто как мог. Подойдя, римляне взяли обезлюдевший лагерь со всеми его богатствами и затем целую ночь, преследуя врага, избивали попадавшихся им мужчин, а детей и женщин обращали в рабство. В этом лагере римляне нашли такое количество добра, сколько никогда не случалось видеть в одном месте. Ибо вандалы издавна грабили Римскую державу и свезли в Ливию огромное количество богатств, и, поскольку земля их здесь была очень хороша, изобилуя плодами и всем необходимым для жизни, то сюда следует добавить еще и доходы, появлявшиеся от того, что они, получая все, что было в этой земле, не тратили денег на покупку продовольствия в другой стране, имея его здесь же. А владели они этими землями девяносто пять лет, в течение которых длилось господство вандалов в Ливии. Богатства, возросшие за это время до огромных размеров, в этот день вновь попали в руки римлян».

Все возвращается на круги своя. Но, странным образом, о победе православной веры над арианской ересью — ни слова.

Не удивительно, что, завладев столь богатой добычей, «ромейская» армия утратила всякую дисциплину, причинив немалое беспокойство своему полководцу-победителю. Велизарий, во главе своих герульских и гуннских «федератов», усиленных не слишком многочисленной греческой конницей, разгромил армию германцев. Но, одержав эту победу над вандалами, победители сразу же превратились в тех, кем они были до этой победы — наемными солдатами, продававшими за деньги свою собственную плоть и кровь (или, проще говоря — собственную шкуру). Уже в силу данного обстоятельства, этой «горькой правды земли» (по выражению нашего великого поэта Сергея Есенина), между тогдашними армиями не существовало принципиальных различий в плане боевого духа, человечности (или бесчеловечности) и дисциплины. Прокопий, не имея причин бросать камни в собственный огород, тем не менее, со всей откровенностью описал незавидную судьбу побежденных.

Царь вандалов и аланов Гелимер избежал этой судьбы так ловко, что возникает подозрение: да уж не наметил ли он заранее маршрут бегства, подготовившись к нему загодя? Даже, корабль, предназначенный для доставки царских сокровищ в вестготскую Испанию, стоял с поднятыми парусами на якоре в гавани Иппона Регия. Однако противные ветры, не давшие кораблю выйти в море, способствовали его захвату воинами Велизария. Сам же Гелимер в сопровождении нескольких ближайших родственников доскакал наконец до горы Папуа, расположенной в области дружественного Гелимеру племени мавров, чьим центром был древний город под названием Медей, в горной местности на границе с Нумидией.

Эти гора и город (и даже местность, в которой они могли располагаться) до сих пор не найден. Слишком многое переменилось с тех пор в Северной Африке. Но если они действительно находились на границе древней Нумидии, можно предположить, что гора Папуа — это позднейшие Кабильские горы, Кабилия, самый высокий, достигающий высоты двух километров, горный кряжа к северу от шоссе Константина-Сетиф. Возможно, под данное Прокопием (вряд ли видевшим эту гору собственными глазами) описание подходит Джебель Джимиля (тысяча триста пятьдесят два метра в высоту). С точки зрения Гелимера, выбор убежища в указанном месте был удачным и потому, что оттуда царь-беглец мог, по тропе, проходимой для вьючных животных, добраться до побережья, откуда надеялся бежать морем в Испанию (царь вестготов Февда все-таки предпринял определенные попытки помочь вандалам, даже захватив плацдарм на африканском берегу).

Войска Велизария преследовали Гелимера по пятам. Одновременно «ромейский» стратиг предлагал ему сдаться на почетных условиях и сохранить, по крайней мере, жизнь (царство-то все равно было безвозвратно потеряно). «Ромеи» даже попытались напасть на горные позиции мавров, но жители Медея без особого труда смогли отбросить две сотни «ромейских» герулов во главе с архонтом Фарой. Вследствие чего Гелимер мог на протяжении всей зимы оплакивать свой жалкий жребий. Он впал в глубокую депрессию, утратив волю и способность принять хоть какое-нибудь решение. Он не пытался собрать свое рассеянное войско, чтобы снова бросить его на деморализованных «ромеев», занятых дележом награбленного (пардон, возвращением СВОЕГО). Мало того, он якобы попросил «ромейского» переговорщика, прибывшего в его убежище на горе Папуа, доставить ему хлеб и струнный музыкальный инструмент (если только это не мелодраматический эффект, к которому прибег Прокопий).

Но, сколько веревочке ни виться… Голод, испытываемый Гелимером (но, главное, его семьей), заставил царя-беглеца, в конце концов, воспользоваться золотым мостом, построенным для него Велизарием, с должным почтением относившимся к потомку Евдоксии, «порфирородной» дочери римского императора. Доставленный в 354 г. в Новый Рим на Босфоре и проведенный, в триумфальном шести Велизария, на потеху императору Юстиниану I и константинопольской черни, «рекс вандалорум эт аланорум» Гелимер оказался достаточно стойким в вере, не изменив праотеческому арианству (хотя за переход в православие Юстиниан сулил ему высший сенаторский титул римского патриция). Вообще же столичные грекоримляне оказали царю вандалов и аланов, отдавшемуся под их покровительство с чадами и домочадцами, те же почести и то же гостеприимство, что пятью столетиями ранее римляне оказали царю свебов Марободу. Царь, пусть даже варварский, был все-таки царем. И, когда царь Гелимер простерся ниц перед царем царей Юстинианом, дружеские отношения между двумя монархами могли считаться восстановленными. Гелимер, окруженный своими близкими и получавший щедрое содержание от имперской казны, прожил в прекрасной вилле до 553 г., откуда мог, с безопасного расстояния, наблюдать за героической борьбой не на жизнь а на смерть, ведомой последними остготскими Амалами с восточноримскими «освободителями» за Италию, равно как (возможно, не без тайного злорадства) за трудностями борьбы восточноримских «освободителей Африки» с гордыми маврами Аврасийских гор и со своими же бунтующими «федератами» (включая оставшихся в Африке недобитых вандалов).

Возможно, последний царь вандалов был в большей степени поэтом, чем «геерконунгом»-воителем, о чем было известно и Прокопию, не случайно введшему в свое повествование эпизод о кифаре, выпрошенной Гелимером у герульского архонта Фары? Но песни, возможно, сочиненные Гелимером в уединении Кабильских гор, до нас, как это ни печально, не дошли. И потому о том, как бились и были побеждены последние вандалы, мы узнаем из написанного не на вандальском, а на изысканном, аттикизирующем, греческом, повествования Прокопия. Не только узнаем, но чувствуем при этом, что их борьба и гибель, Сумерки вандалов, их, вандальский, Рагнарёк, не оставили чуткого кесарийца равнодушным. Как и Гомера — судьба побежденных троянцев.

Фройя армес!

Приложение

ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

II в. до Р.Х.	— Германские племена с территории современной южной Швеции и с нескольких островов на территории современной Дании по экономическим причинам покидают свои ареалы и, переправившись через Балтийское море, оседают в устье Вистулы (современной Вислы).
Ок. 120 г. до Р.Х.	— Возникновение культового (религиозного) сообщества германских племен с центром на территории нынешней Силезии, вокруг горы Цобтенберг-Селенжа, и постоянно изменяющимися, вследствие миграции соседних племен, границами.
103-101 гг. до Р.Х.	— Вторжение кимбров и тевтонов на территорию современной Южной Франции завершается их сокрушительным разгромом римлянами.
72-58 гг. до Р.Х.	— Успешное поначалу восстание галлов во главе с Верцингеториксом против Рима, подавленное Гаем Юлием Цезарем с помощью германских наемников. Превращение Галлии в римскую провинцию.
12-9 г. до Р.Х.	— Вследствие военных успехов Тиберия и Друза римская граница доходит до Дануба (Дуная). Миграция маркоманов во главе с Мар(о)бодом в Бойугем (Богемию, Чехию).
9 г. п. Р.Х.	— Победа херусков во главе с Арминием над римским оккупационным войском Вара. Отказ Мар(о)бода присоединиться к борьбе против Рима. Междоусобная борьба германцев, в которой вандалы в основном поддерживают Мар(о)бода.
I в. п. Р.Х.	— Пребывающие под кельтским влиянием вандалы-силинги и другие племенные группы остаются в Силезии. Более воинственные племена вандалов мигрируют через Бойугем и область среднего течения Дануба на Юго-Восток.

II в. п. Р.Х.	— Великий исход готов из Прибалтики на Юго-Восток оказывает сильное воздействие на вандалов, вынуждая их мигрировать на территорию современных Чехии, Западной Украины и Словакии.
170-171 гг.	— Вандальские племена во главе с царями Раем и Раптом появляются в Дакии (современной Румынии), расселяясь на севере Карпатского региона и в верховьях Тисы.
Ок. 200 г.	— Расцвет римской (Северной) Африки (Ливии). Карфаген и Лептис (Лепта) Магна (близ Триполи) становятся крупнейшими центрами торгово-экономической жизни.
278 г.	— Римский император Проб (Пров) побеждает одно из племен силингов (на территории южной Германии).
Ок. 350 г.	— Разгром готского царства Германариха (Эрманариха), с центром на Днепре и в Северном Причерноморье, кочевниками-гуннами. Остготы становятся данниками и союзниками гуннов. Вестготы мигрируют на Запад. Все племена-мигранты снова приходят в движение.
389 или 390 г.	— Рождение Гейзериха, сына царя вандалов-астингов Годигисла, от наложницы не германского происхождения (вероятно, близ современного озера Балатон в Венгрии).
Декабрь 406 г.	— Мигрирующие на запад вандалы и аланы пытаются перейти Рен (Рейн), обороняемый германцами-франками («федератами» Западной Римской империи). Гибель царя Годигисла в первой битве с франками. Победа вандалов над франками во второй битве, благодаря своевременной помощи аланов. Вандалы и аланы форсируют Рен во главе с царем Гундерихом.
406-409 гг.	— Вандалы и аланы, при поддержке свебов, разоряют северную, центральную и, наконец, южную Галлию, после чего в октябре 409 г. уходят в Испанию, где воюют с вестготами и свебами. Почти полное истребление силингов.
410 г.	— Разграбление Рима на Тибре царем вестготов Аларихом.

428 г.	— Гибель царя Гундериха под Гиспалой (Гиспалом, ныне — Севильей). Его младший сводный брат Гейзерих, став царем вандалов, готовится к переправе в римскую Африку. Разгром вандалами напавших на них (по наущению римлян?) свебов.
Май-июнь 429 г.	— Переправа вандалов и аланов из района Тарифы в Тингис (Танжер).
28.8.430 г.	— Смерть блаженного Августина в осажденном вандалами портовом городе (Г)Иппоне Регии.
435 г.	— Договор с восточноримским полководцем Аспаром закрепляет за Гейзерихом его завоевания в (Северной) Африке.
Октябрь 439 г. 439–442 гг.	— Гейзерих с налета захватывает Карфаген. — С помощью захваченного у римлян флота вандалы создают свою средиземноморскую державу (Балеары, Корсика, Сардиния, Сицилия, Северная Африка).
451 г.	— «Битва народов» на Каталаунских полях с неясным исходом (близ современного Шалона-на-Марне во Франции). Западные римляне и вестготы во главе с Флавием Аэцием (Аэтием, Эцием, Этием) вынуждают гуннов и остготов во главе с «Бичом Божьим» Аттилой отступить.
453 г. Май-июнь 455 г.	— Смерть Аттилы и начало распада гуннской державы. — Разграбление Рима на Тибре вандалами, аланами и мавританскими наемниками Гейзериха.
460 г.	— Гейзерих срывает римское вторжение в Африку, переманив на свою сторону большинство римских кораблей в районе современной Санта Полы.
467-471 гг.	— Успешное отражение Гейзерихом нового, комбинированного, вторжения, флота и войск Западной и Восточной Римской империи, в Африку.
472 г.	— Разграбление Рима на Тибре «сборной германской солянкой» патриция Рикимера.
476-493 гг.	— Господство гунноскира Одоакра над «римской» Италией.
25.1.477 г.	— Смерть царя Гейзериха, которого сменяет на престоле его сын Гунерих (умерший в 481 г.). Начало вооруженных столкновений с берберами (маврами) и гонений ариан на православных (кафоликов).

484-496 гг.	— Правление царя Гунтамунда. Ослабление гонений на кафоликов.
491 г.	— Захват италийским царством германцев-остготов Сицилии.
493-526 гг.	— Убив Одоакра, царь остготов Теодорих Великий правит Италией, зависимость которой от (восточно) римского императора (с резиденцией в Константинополе-Царьграде) остается чисто номинальной.
496-523 гг.	— Царь Тразамунд (женатый на Амалафриде, сестре царя италийских остготов Теодориха Великого). Пора наивысшего культурного расцвета вандальской Африки.
523-530 гг.	— Царь Ильдерих. Терпимое отношение к православным ради достижения внутреннего мира. Возрастание мавританской угрозы. Свержение Ильдериха после разгрома вандальских войск маврами в 528–529 гг.
530 — апрель 534 гг.533 г.	— Правление царя вандалов и аланов Гелимера. — Гибель братьев вандальского царя Амматы и Цазона в схватках с воинами экспедиционного корпуса восточноримского полководца Флавия Велизария. Секретарь Велизария — Прокопий Кесарийский, описывает вандальскую кампанию.
542, 546, 550 гг.	— Повторные захваты Рима на Тибре царем италийских остготов Толилой (Бадвилой).
552 г.	— Уничтожение царства остготов в Италии восточноримским военачальником Нарзесом (Нарсесом, Нерсесом).
553 г.	— Смерть последнего царя вандалов и аланов Гелимера в почетной ссылке на Босфоре.

СПИСОК ЦАРЕЙ ВАНДАЛОВ-АСТИНГОВ

Висимар (330-е годы). Погиб в сражении с готами в Дакии.

Годегисл (?-407) — при нем вандалы вторглись в Галлию.

Гундерих (407–428) — младший сын Годегисла. При нем вандалы захватили Испанию.

Гейзерих (428–477) — старший сын Годегисла от наложницы. Создатель царства вандалов и аланов в северной Африке, при нем вандалы разграбили Рим в 455 г.

Гунерих (477–484) — сын Гейзериха, женатый на западноримской принцессе.

Гунтамунд (484–496) — племянник Гунериха, внук Гейзериха.

Тразамунд (496–523) — брат Гунтамунда, внук Гейзериха.

Гильдерих (523–530) — сын Гунериха, внук Гейзериха.

Гелимер (530–534) — правнук Гейзериха, последний царь вандалов.

Кроме того, известен царь вандалов-силингов Фридубальд, плененный готами в 416 г.