Обратно

Андрей Кокоулин

Обратно

Сталос нашел Малики у взлохмаченной белой звезды.

Малики раскинулся от нее в трехстах миллионах километров и ловил звездный ветер. Альфа-частицы водорода и гелия он пропускал сквозь себя, а ионы кислорода, железа и серебра усваивал, причмокивая от удовольствия.

Сталос промодулировал запрос на приближение, и Малики благодушно позволил, подобрав раскинутые поля.

— Здравствуй, Малики, — сказал Сталос.

Он подплыл к приятелю на тысячу километров.

— И тебе не хворать, — ответил Малики, не отвлекаясь от трапезы.

Они разговаривали, обмениваясь пучками радиоволн. Космос вокруг сиял, протягивал струны и тонкие нити гравитационных сопряжений, близкое облако межзвездного газа золотило половину видимого пространства.

— Как жизнь, Малики? — спросил Сталос.

— О, какие вопросы! — восхитился Малики. Он выхватил несколько бодрящих атомов и повернулся боком к жесткому излучению звезды. — Я думал, моя жизнь тебе не интересна.

— Почему? Интересна.

Малики вздохнул.

— В нынешние времена мало кому что интересно, мой друг. Когда мы, люди, получили энергетическую свободу, интересно было первые пятьдесят лет. А потом ты понимаешь, что можешь попросту все. Тут бы и наслаждаться почти вечной жизнью, но… Наслаждаться как-то не получается.

— Ты не кажешься мне горюющим, Малики.

— О, я давно смирился. Моя горечь трансформировалась в мудрость. Я понял, что нет ничего нового в свете звезд. Например, когда старый приятель, которого я не видел почти двадцать лет, вдруг интересуется, как мне живется, я соображаю, что в этих модуляциях скрыт некий подтекст.

Сталос смутился, по телу его рассыпались пятнышки фотонов.

— Ты прав, Малики, прости.

— Все мы люди, — вздохнул Малики. Он пустил в сторону Сталоса пригоршню ионов кислорода. — Хочешь? Кисленькие.

— Спасибо.

Сталос из вежливости поглотил подарок. Он все же больше предпочитал питаться плотным излучением пульсаров. Кислород Малики, если попытаться по памяти перевести его в градацию земных блюд, мог претендовать максимум на что-то вроде крекера. Или нет, на несколько крупинок соли.

— Так что ты хотел, мой друг? — спросил Малики.

Сталос поморщился на выкинутый звездой яркий сгусток корональной массы.

— Я хотел спросить, Малики. Не пойми меня превратно, но поддерживаешь ли ты связь с Лассой?

— М-м-м… — произнес Малики. — В тебе еще живет какое-то чувство к ней?

— Что ты, Малики! — вспыхнул Сталос.

— А зря, зря, мой друг. Надо беречь человеческие чувства. Их почти не осталось в нашем бездонном мире. Ты знаешь, с этой энергетической свободой, мне кажется, мы попались на самый примитивный трюк. Нам вручили то, что нам не нужно, а взамен отняли то, что вроде бы и нельзя отнять.

— Я тебя не понимаю, Малики.

Сталос сместился и напряг защитные поля — уж больно колючим был плазменный поток. Малики же было хоть бы что. Он, наоборот, рассыпал свое тучное тело в пространстве, нежась, будто на пляже. Сталос помнил, как сам, еще в земной жизни, лежал на полотенце, прикрыв лицо панамкой (панамкой!) и раскинув руки.

Это называлось — загорать. И для этого нужны были пляжи, обширные россыпи нагретого песка, белого или желтого.

Как это теперь далеко!

— Я хочу сказать, мой друг, — вклинился в воспоминания Сталоса Малики, — что мы, конечно, во всем виноваты сами. То есть, это как бы и виной не назовешь. Любопытство. Соблазн. Преодоление собственной ограниченности. Помнишь первые, казавшиеся нам жуткими вознесения, когда из человека лупил в небо световой столб, и от него оставался лишь ком одежды? А потом он проникал в эти… в телевизоры, в сеть и говорил: «Люди, это не смерть! Это — новое бытие!». Всего-то семьдесят лет назад.

Сталос помнил. Только по его ощущениям, началось все еще на три года или даже на пять лет раньше. Вроде бы с Сибири. Впрочем, никто и никогда не верил сообщениям из дремучей России. Люди у них возносятся? Пропадают в огненных столбах целыми городами и поселками? Что за бред! Но когда то же самое, как поветрие, двинулось на Европу, на Ближний Восток, в Китай и Японию, предпринимать что-либо стало поздно.

С другой стороны, что можно в этом случае предпринять? Как глубоко ты не запирай людей, под какими замками не держи, в один момент их выстреливает вверх, и никакие перекрытия, никакие запоры, толщи воды, земли и бетона над головой не могут удержать того, кто приобрел иную природу.

— Да, — сказал Малики, — вот стал я энергетическим существом, стал почти бессмертным, получил возможность путешествовать по космосу, от планеты к планете, от звезды к звезде, на десять световых лет — пожалуйста, на сто — сделайте милость, в другую галактику — со всем нашим почтением. Хочешь, реликтовое излучение грызи, хочешь, звездным ветром закусывай, хочешь, нежься на изгибах гравитационных волн, заворачивайся в темную материю, спи, подложив какое-нибудь светило под ноги. Хотя… Кхм, думаю, можно же вылепить какую-то видимость ног, чтобы их грело. Но!

— Что?

— Не интересно, мой друг. Уже не интересно. Ты помнишь греческих богов? Зевса, Меркурия, Аида?

Сталос, как плечами, шевельнул облаками газа.

— Не встречал.

— Ты учился ли, мой друг?

— Я знаю про богов, — с обидой произнес Сталос. — Просто что о них вспоминать? Их вообще не было.

— Я к тому, что существовали они или нет, но от мала до велика они были больше люди, чем боги. А мы больше боги, чем люди. В этом вся печаль.

— Что ты, Малики!

— Это правда. Посмотри на меня. Как я тебе?

Сталос обозрел приятеля. Малики, полный клубков и петель электромагнитных полей, гравистяжек и пульсирующих крохотных звезд, раскинулся на несколько миллионов километров.

— Ты велик, Малики.

— О, мой друг, я не о том. Похож ли я на человека?

— Нет, Малики.

— А ты честен, Сталос.

— Если подумать, Малики, то очертания…

— Нет-нет, избавь меня от этого. Я не похож, и ты не похож.

— Но Малики…

— Что?

— Ласса.

— Ах, Ласса! — Малики повернулся к звезде другим боком, отчего Сталосу пришлось слегка ужаться в размерах. — Я к тому и веду, мой друг. Мы стали всесильны и в то же время утратили мотивацию в приложении этой силы. Человек — это, в первую очередь, осознание хрупкости и уязвимости своего бытия, своего места в мире и среди родственных особей.

Из этого вырастало желание изменить мир и собственную природу, чтобы сделать свое существование комфортным и безопасным. Из этого следовала парадигма размножения, как гарантии будущего. Из этого возникали чувства любви и привязанности, право собственности, деление на своих и чужих, жаркая ненависть, опустошительные войны и невозможные подвиги, великие открытия, наука и техника, религии и культы.

— Но Ласса…

— Как ты нетерпелив, мой друг! Послушай меня. Я хочу сказать, что, лишенные всего этого, мы рассыпались по космосу как путники, не имеющие цели. Мы многое могли, но не видели смысла в могуществе. Из нас выдернули человеческий скелет. Некого и незачем стало любить, ненавидеть, охранять, некому льстить, не перед кем пресмыкаться, некому давать сдачи, не для кого менять мир.

— Ты не прав, Малики, — сказал Сталос.

Малики раздвинулся в улыбке.

— О, я не беру в расчет тебя, мой друг. Ты — один из последних, в ком теплятся еще былые зарницы. Так о чем я? О том, что мы, ставшие свободными, не нашли свободе применения. Многие из тех, кого я знал, в последние годы ушли в себя, коллапсировали, свернулись в черные пространственные дыры.

— Ласса! — ахнул Сталос.

— Нет, — сказал Малики, — не Ласса. Но многие. Другие выбрали путь к центру Вселенной, как к средоточию, как к месту обитания Абсолюта. Некоторые даже клялись мне, что слышали Его высокочастотный зов. — Он вздохнул. — Жалко, что я его не слышал. Думаю, они там все воссоединились, в конце концов. Если, конечно, нашли друг друга. Я рад, что ты молчишь, мой друг, потому что Ласса не ушла вместе с ними.

Сталос шумно выдохнул.

— Хорошо.

— Как сказать, мой друг, как сказать. Третий путь — это мой путь, — сказал Малики. — Я просто живу, извлекая из бытия крупицы удовольствия. Замечательное, пусть и несколько скучное времяпровождение. Нас таких, наверное, несколько сотен. Но кого-то и это не устраивает. Есть небольшая… э-э… группа одержимых, которая поставила своей задачей вернуть человечеству прежние рамки.

— Не понял, — потемнел, нахмурившись, Сталос.

— Ну, не всему человечеству, конечно, — объяснил Малики, — но они почему-то уверены, что наше нынешнее состояние представляет из себя тупик развития, с чем я совершенно не согласен, и ратуют за возвращение к… э-э… так сказать, к истокам. Они отправляют желающих обратно. Из богов, значит, в люди.

— А Ласса?

— Вот как раз Ласса и вызвалась для них добровольцем.

Сталос пришел в страшное волнение, и тело его, раскаляясь, приготовилось метать протуберанцы.

— Где?

— Что — где? — прищурился на приятеля, решившего поспорить светимостью с близкой звездой, Малики.

— Ласса — где?

— Известно, где, мой друг. Сверхскопление Девы, галактика Млечный Путь, внутренний край рукава Ориона.

— Там?

— Да. Но ты, возможно…

Малики умолк, обнаружив, что говорить уже некому. Сталос исчез, и какие-то доли секунды спустя Малики закачало на волнах гравитационных возмущений.

— Молод и порывист, — со вздохом вынес вердикт он.

Потом Малики вытянулся в тонкий газовый шлейф и, улыбаясь про себя, продолжил прерванный обед.

Как ни торопился Сталос, он все же опоздал. Даже для энергетически свободного существа путешествие из одной галактики в другую занимает какое-то время. Собравшиеся уже расходились, близкие звезды, Альфа Сириуса, Альфа Проциона, Эпсилон Эридана, используемые, как светильники, притухли, хирургические инструменты, собранные из пыли, фокусирующих линз, плазмы и жестких излучений, медленно рассыпались на составные части. Ошметки волн, ионизированного вещества, раздробленные, размолотые элементы, всплески электрических разрядов медленно уплывали в пустоту космоса.

— Эй! — крикнул Сталос, повиснув посреди послеоперационного хаоса.

На него не обратили никакого внимания.

— Эй!

Он потек за уходящими. Смутные, мерцающие облака тут же разделились, словно решили затруднить ему погоню. Одно рассеялось. Два других световыми росчерками пронзили скопление межзвездного газа, уходя вправо и влево. Последнее сквозь густую туманность двинулось к одинокому красному карлику, издалека похожему на кончик прикуренной в темноте сигареты.

Сталосу ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Эй! Я — Сталос! — крикнул он.

Облако остановилось.

— Ну, Сталос, и что? — ответило оно, топорща гравитационные поля.

Сталос из предосторожности не стал подлетать ближе, чем на несколько миллионов километров.

— Я видел, что вы делали, — сказал он.

— А что, это запрещено? — с насмешкой спросило облако.

— Мне Малики сказал, что вы пытаетесь вернуть человека обратно в человека и используете для этого добровольцев.

— Какой Малики?

— Ну, Малики. Он любит лежать у белых или голубых гигантов. Он, наверное, философ.

— Ах, этот Малики! Но это опять же наше дело, чем нам заниматься.

Собеседник Сталоса распался на лепестки и, словно кожурой, принялся накрывать собой звезду.

— Я не оспариваю, — сказал Сталос. — Но я ищу одного человека.

— Угу.

— Ее зовут Ласса.