Уроки родной истории

Пьецух Вячеслав

Уроки родной истории

Вячеслав ПЬЕЦУХ

Уроки родной истории

Пособие для юношества, агностиков и вообще

С частной точки зрения история - это вот что: одни люди приходят невесть откуда, другие уходят невесть куда. Но если взять объективнее, то окажется, что история есть путь человечества от стаи до совершенной личности, заключающей в себе цель, средство плюс потомственную мораль. Происходит это превращение через длинную-предлинную череду безобразий, которые цепляются друг за друга и после дают более или менее положительный результат. Скажем, английские колонисты последовательно вырезают индейцев, а потом из этого получается телефон.

Впрочем, не исключено, что исторический процесс не имеет цели, как свободное электричество, а просто люди приходят невесть откуда, оставляют по себе некую сумму количественных перемен, а потом уходят невесть куда. Такая догадка потому кажется соблазнительной, что покуда особых дистижений-то на пути от стаи до совершенной личности не видать. Разве что род людской еще не вышел из стадии юности и с нас настоящего спроса нет... Ведь недаром становление человечества подозрительно похоже на становление человека, который неизбежно проходит через золотой век детства, дикое отрочество, а также романо-германство юности, придурковатой, ожесточенной, неосновательной и в то же время прекрасной, как Парфенон.

Казалось бы, странно: два с половиной миллиона лет существует человек, а все у него юность, с которой настоящего спроса нет. Дело, однако, в том, что мы имеем глухое понятие о времени, в частности, мы неспособны постигнуть вечность и даже протяженность часа у нас зависит от рода занятий и состояния поджелудочной железы. Два с половиной миллиона лет - это, конечно, срок, но критический ли, особенно если принять в расчет, что ты сам родился на другой год после окончания Великой Отечественной войны, которая представляется нынешнему юношеству такой же седой древностью, как война Алой и Белой роз; что твоя матушка еще застала в живых старшую дочь Александра Сергеевича Пушкина, а твой крестный отец младенцем оглох на левое ухо от пушечного выстрела, который послужил сигналом к восстанию 25 октября; что ты был современником вдовы Саввы Морозова, владевшей во время оно дворцом на Спиридоньевке, целовал женскую руку, которая стирала смертную рубашку Антона Павловича Чехова, и в детстве носил тюбетейку, дошедшую до нас из той давней эпохи, когда на Московское государство ежегодно совершали набеги дикие крымчаки; и, может быть, мы только потому такие злые олухи, что двадцать веков христианства - это сравнительно ничего.

Следовательно, Крестовые походы случились, можно сказать, вчера, ну позавчера, и малоудивительно, что человек покуда не достиг завораживающих успехов на путях эволюции от стаи до совершенной личности, что он еще во многом жулик и обормот. Но вот крокодил: ведь он куда старше человека, на многие миллионы лет старше, а по-прежнему не больше, чем крокодил; человек же начинал с таких идиотских шалостей, как покорение Индии, а в наше время он смирно таращится в телевизор и его географические притязания не идут дальше шести соток под лачужку, картофельную грядку и клумбу для георгинов.

То есть кое-какие промежуточные достижения эволюции налицо, и, следовательно, у истории есть цель, и цель эта есть именно хомо сапиенс, сиречь человек разумный до такой степени, что он всем желает спокойствия и добра. В свою очередь, наличие цели обличает причастность к историческому процессу некой изначальной, всевышней силы, которая в просторечии именуется словом "бог", иначе изобретение атомной бомбы как всеотрицания закономерно привело бы к исчезновению жизни на Земле, а оно вылилось в отрицание отрицания, из-за того что глупости и безобразия почему-то всегда дают в сумме положительный результат. Однако Бог тут не более, чем причастен, поскольку слагаемые движения человечества к высшей цели суть все-таки не изобретение Гутенгберга, и не симфонии Моцарта, и не русские сезоны в Париже, но яркие образчики поврежденной психики и ограниченного ума.

Оттого-то, разбираясь в родной истории, хочется в каждый горшок плюнуть, потому что, куда ни ткнись, повсюду зло, действо, горе, бесчинства, человеконенавистничество, дурость, воинствующий эгоизм, которые, впрочем, всегда слагаются в более или менее положительный результат.

Когда древнее человеческое сообщество потребовало какой-то организации, его возглавила наша праматерь-женщина, причем она держалась на этом посту так долго, что вся история русского народа - сравнительно летний сон. Это немудрено; тогдашний человек не связывал соитие с деторождением и, разумеется, существо, способное магическим образом производить на свет мальчиков и девочек, представлялось божественно-аномальным, сверхъестественным и, соответственно, имеющим все преимущественные права. В ту пору, как уверяют археологи, войны были исключительно редки и считались выпадением из нормального бытия.

Трудно сказать, как развивалась бы история человечества, останься женщина на веки веков у кормила власти и оттесни она мужчину прочно на задний план. Может быть, женственный мир вышел бы не таким озлобленным, как мужской, но также не исключено, что все было бы так, как было, и людьми руководили бы те же властолюбие, сребролюбие, ненависть и любовь. Видимо, все было бы так, как было, ибо первая же женщина, оставившая след в анналах родной истории, княгиня Ольга, из узкополитических интересов крестилась в Христову веру, походя обольстила византийского императора, воспитала богоотступника, впоследствии сажавшего на кол целые города, в отмщение за убийство алчного своего мужа сожгла столицу соседнего царства и живьем закопала в землю его послов. Любопытно, что княгиня Ольга все же была первой христианкой на Руси, которой, по учению, полагалось любить врагов. Возможно, о ту эпоху крещение в греческую веру мало к чему обязывало, однако же внук княгини Владимир I Святой настолько буквально принял закон Христа, что наотрез отказывался казнить бандитов с больших дорог. Наконец, как быть с природной женской жалостливостью, кротостью, миролюбием, вообще склонностью ко всякому добру?..

По примеру княгини Ольги русские государыни и впредь отличались тем неприятным двуличием, которое не в чести даже у деспотов из мужчин. Императрица Анна I , правда, была прямолинейна, как пожарный, но истая христианка царевна Софья Алексеевна интриговала и зверствовала по византийскому образцу. Императрица Елизавета отменила смертную казнь, однако из ревности усекла язык девице Лопухиной, не любила войны, но в ее царствование русские впервые взяли Берлин и сделали губернским городом столицу Восточной Пруссии - Кёнигсберг. Екатерина II, фигурально выражаясь, строила глазки французским энциклопедистам и тем не менее засадила в Илимский острог бедного Радищева за книгу путевых впечатлений, по европейским меркам безобидную даже для начинающего ума. Больше у нас женщин во власти не было, если не считать графини Паниной, бывшей министром общественного призрения во Временном правительстве, и малокультурного министра культуры Фурцевой, которая пила горькую и до одури парилась в отдельных номерах Сандуновских бань.

Из всего этого логически вытекает, что власть в России отравляюще действует на человека независимо от его половой принадлежности, и нет никакой гарантии, что, окажись завтра на верхней кремлевской ступени молодая, очаровательная, интеллигентная женщина с самыми положительными наклонностями, она первым делом не упечет свекровь в мордовские лагеря.

Есть исторические репутации, которые не могут не раздражать.

Князь Святослав Игоревич, тот самый богоотступник, которого воспитала княгиня Ольга, всю свою жизнь только и делал, что воевал. Пятилетним мальчиком он участвовал в сражении с древлянами и тридцатилетним мужем был зарезан на днепровском острове Хортица печенегами, которые потом сделали из его черепа фиал для питья бузы*. Этот князь прославился тем, что разорил Хазарское ханство, бивал половцев, совершил несколько интервенций против Византийской империи, вырезал пол-Болгарии и всегда загодя объявлял супостатам: "Иду на вы". Ему также принадлежит максима "Мертвые срама не имут", в которой понятие о чести почему-то противопоставляется благу личного бытия.

Так вот, в нашем историческом сознании этот подвижник военного дела предстает былинным героем, благородным рыцарем эпохи раннего средневековья, прославившим русское оружие среди соседей и на века. Между тем это был обыкновенный восточноевропейский конкистадор, искатель крови и приключений, которого не так занимала безопасность родной земли; во всяком случае, наш летописец Нестор отмечает большое возущение в Киеве, возникшее в связи с тем, что князь Святослав Игоревич ушел воевать в Болгарию, обнажил границы Русского государства и в результате к столице подступили дикие степняки.

Есть люди, у которых головной мозг как-то так превратно соориентирован в черепной коробке, что им претит обыкновенный способ существования, основанный на созерцательном отношении к жизни и каком-нибудь невредном занятии вроде гончарного ремесла. Из таких мятущихся натур выходят великие завоеватели, уголовные преступники, путешественники, многоженцы, революционеры, - словом, разный негодный люд. И вот что возмутительно: нет такого человека, который не знал бы про Ваньку-Каина и Наполеона, но только кое-кто из узких специалистов слышал об Александре Васильевиче Поливанове, открывшем принцип передачи мысли на расстояние, помимо печатного станка, радиоволн и электрических проводов; правда, всемирно-историческая ценность этого открытия сильно снизилась в связи с тем, что давно уже не замечается такой мысли, которую остро необходимо было бы передать.**

* Хмельное пиво из проса у тюркских народов, от которого пошел наш глагол "бузить".

** Это соображение предлагается на суд читателя не впервой; собственно говоря, повторяться приходится потому, что, с одной стороны, у автора вообще мало оригинальных соображений, а с другой стороны, текущая литература так трудно доходит до читателя, что для него, может статься, всё оригинально, откровение и впервой.

Разумеется, жестокие проделки князя Святослава Игоревича - это не его преступление, а преступление его века, как говорил английский мыслитель Френсис Бэкон, осужденный за мздоимство четыреста лет с лишним назад. Просто в ту пору человек был еще настолько примитивен, что драться и зверствовать для него было так же естественно, как в наше время делать деньги и прозябать. Тем важнее будет принять в расчет: история - это разве что, в-третьих, свод побед и поражений, а во-первых, запечатленный ход развития человека как высшего существа. Причем складывается она из повседневных дел, частных озарений, мелких забот, печалей, интересов и смешных радостей, которые со временем преобразуются в мощный вектор, так что нет никаких гарантий, что из карточного проигрыша в конце концов не выйдет государственный переворот. Плюс, конечно, редкие прорывы человеческого духа, понимаемого как соответствие всевышнему замыслу, и гения, понимаемого как аномальная во времени организация человеческого ума.

Поэтому мотаем себе на ус: жить нужно аккуратно, постоянно соображаясь с тем, как бы из твоего карточного проигрыша, или пристрастия к йоге, или опоздания на службу не вышел государствпенный переворот.

Владимир I Святой, он же Красное Солнышко, - фигура чрезвычайно сложная, противоречивая, неудобопонятная, то есть совершенный русак, даром что он приходился правнуком природному викингу Рюрику Скьелдунгу, который до воцарения на Руси был сувереном Рустрингена во Фрисландии, грабливал побережье Англии и северные германские города. Князь Владимир, хладнокровный убийца, интриган, пьяница и большой безобразник по женской части, вместе с тем реформировал языческий культ, обустроил Киев, учредил пограничную службу, отогнал печенегов и, наконец, решил выйти на европейскую арену, женившись на константинопольской принцессе Анне, о которой он, впрочем, ничего хорошего не слыхал. Того ради князь обложил византийский город Корсунь, нынешнюю южную окраину Севастополя, и соглашался снять осаду только на том условии, что Анна станет его женой. Сошлись с Константинополем на компромиссе: принцесса принимает предложение руки и сердца, если русский князь в свою очередь примет Христову веру по восточному образцу. Владимир охотно крестился, крестил дружину и мало-помалу всю подвластную ему Русь.

Таким образом мы обрели религию, которая до самых петровских преобразований составляла культурный багаж нации и у нас заменяла всё: науку, политику, искусства, народный театр в особенности, и только наша литература с самого начала встала особняком. Замечательно, что новая вера быстро и безболезненно прижилась в русском народе, несмотря на то что была резко революционна и предполагала в умах и душах очень трудный переворот. Действительно: еще вчера кровная месть была непреложным законом рода, а нынче полагалось любить злопыхателя и врага.

Такая приживчивость, с одной стороны, объясняется всеобъемлюще-разумным характером христианства, из которого вытекает нравственный абсолют; но, с другой стороны, православие нашло на Руси предельно благодатный человеческий материал, поскольку вообще мало кто так слепо и беззаветно предается всякой возвышенной императивности, как русак. Положим, немец тоже способен обольститься до самозабвения какой-нибудь идеей, включая тупые и вздорные, вроде национал-социализма, но в том-то вся и штука, что русский человек единственно в том случае подпадает под обаяние аксиомы, если за ней стоит ослепительно возвышенный идеал.

Это, вероятно, от бедности; народы, чтущие собственность и с головой занятые в материальном производстве, исповедуют удобного, необременительного бога и веруют как-то гигиенично, в меру приличия, но для бедняков, вроде нас, тибетцев, индусов стоического толка, суфистов и любавических иудеев, религия - это все. Дело естественное: для бедняков почти не существует зацепок во внешней, посюсторонней жизни, и поэтому они сосредоточены на мечте. Недаром мы в начале ХХ века, воленс-ноленс расплевавшись с Христом, которому поклонялись тысячу лет, с восторгом приняли коммунистическую религию, тоже обязывавшую отстрадать своё в этой жизни ради обещанного Царствия Божия на земле; правда, у новой веры было то заманчивое преимущество, что она исключала самую загадочную субипостась Бога - отсроченное торжество справедливости над пороком, и представитель эксплуататорских классов безо всяких проволочек у ближайшего отхожего места получал воздаяние за свои неправедные дела. Также надаром нынешнее юношество представляет собой источник неслыханных бедствий и катастроф, поскольку у него обе религии отобрали, поскольку молодой человек развивается точно в безвоздушном пространстве, как гомункул в банке, а между тем Россия без религии не стоит.

Русский человек может продуктивно существовать, если только он идеалист по химическому составу крови, и его не так волнует провалившаяся крыша, как именно Царствие Божие на земле. Вот ведь Владимир I Святой: человек только-только принял Христову веру, но так органично проникся ее законом, что уже был не в состоянии казнить разбойника за разбой. Или у нас такой воздух, что гуманистическое учение намедленно становится материальной силой и руководит нами непосредственно, как инстинкт.

Однако и то правда, что Владимир I Святой был один такой чудак во всю историю российской государственности, недаром он и святой, преемники же его легко казнили правых и виноватых, неизменно манкируя заповедью "Прощайте врагам вашим..." и прочими, взывающими к милости и человеколюбию, словно от Христа ничего не осталось, кроме формулы "Не мир я принес, но меч".

Начиная с непосредственного преемника - князя Ярополка I Окаянного, погубившего своих братьев Бориса и Глеба, - все без исключения вожди нашей нации совершили за свою жизнь такую пропасть недоброкачественных поступков и прямых преступлений, что невольно приходишь к выводу: отправление высшей власти отрицает обыкновенную порядочность и мораль. Если даже наш государь как личность особых нареканий не вызывает, то он всегда мерзавец как государь. Взять хотя бы князя Ивана I Калиту: вроде бы человек он был хороший, нищелюбивый, с демократическими наклонностями, а в 1327 году по приказу ордынского хана Узбека ходил походом на Тверь подавлять тамошнее восстание против монгольских оккупантов, сжег город, до нитки разграбил княжество и угнал в китайское рабство с тысячу тверичан. Или вот государь Александр II Освободитель: тоже был хороший человек, поэт Жуковский его воспитывал. Но зачем он перевешал младшее поколение народовольцев, в сущности, людей психически несостоятельных, которых нужно было изолировать и лечить?..

Это большая тайна, отчего властелин - всегда уголовный преступник, хотя бы и вынужденный обстоятельствами, в то время как обыкновенный человек на деле исповедует правила "не укради" и "не убий". Может быть, штука в том, что вообще государственность постольку зла, преступна, несообразна с человеческим естеством, поскольку ее источник - зло, преступление, психическая аномалия, то есть природная неспособность следовать обыкновенным христианским правилам как болезнь. В таком случае общество и государство существуют главным образом потому, что на сто человек народонаселения приходится один выродок, который физиологически не может исполнять заповедей "не укради" и "не убий", который ничего не боится, потому что ему бояться нечем, и которого мерами кротости не проймешь. Следовательно, государство вынуждено безумными средствами оперировать против безумцев, и это такая же непреодолимая стихия, как неизбежность смерти и снегопад.

Иными средствами власти предержащие не владеют по природе, и, как это ни обидно, на орехи достается также девяноста девяти бедолагам, которые составляют психически здоровое большинство. То государство, до невменяемости отравленное злом, засудит его за саркастическое стихотворение, то пошлет убивать себе подобных ни за понюх табаку, то обесчестит дурацкими внешнеполитическими предприятиями, то низведет до положения босяка. Но тут уж ничего не поделаешь: коли ты родился в качестве избранника Божия, то терпи.

Разумеется, это случайность* , что из шести миллиардов микроскопических претендентов на жизнь именно тебе выпал бесценный дар личного бытия. Тем более трепетно к нему следует относиться, ибо ты за шесть миллиардов несбывшихся людей обоего пола наслаждаешься течением мысли, оттенком чувства, закатами, осенней тоской, фантазиями Антона Павловича Чехова и прочими слагаемыми земного сеществования, которые всегда в твоем распоряжении, как зрение или слух. Отсюда самоубийство есть не просто грех, но абсурд и величайшее преступление перед природой; отсюда же острая необходимость так организовать свое временное пребывание на земле, чтобы как можно дольше и как можно полнее наслаждаться бесценным даром личного бытия. В этом смысле все русские князья, за редкими исключениями, были подлецы, недоумки и сами себе враги. Со времен Ярослава I Кесаря они если и строили национальную государственность, то как семейное дело вроде своего магазина или пошивочной мастерской, а в основном резали друг друга, грабили, подсиживали, надували, предавали, даром что все были кровные родственники, и с такой же легкостью рисковали головой ради пустых вещей, с какой нынешний дебил из уголовников (например, за чемодан радужных бумажек с цифирью) готов полжизни сидеть в тюрьме.

* Как известно, любая случайность есть маргинальное проявление закономерности, а то и прямое звено цепи.

Что, впрочем, отчасти извинительно для средневекового человека, поскольку время было такое: род людской еще не выстроил настоящую иерархию ценностей и не накопил достаточного знания о себе. Слава Богу, нынешние князья, прямые потомки тех самых недоумков и подлецов, делом занимаются: детей рожают, картины пишут, администрируют, и, стало быть, опять же прогресс человечности налицо.

Русские - наверное, самый смирный народ в Европе, и тем не менее они фордыбачили еще в седой древности, задолго до Нестора-летописца и до того, как викинг Рюрик Скьелдунг был выписан славянами из Фрисландии вместе с его дружиной, которая сама себя называла - русь.

Первая русская революция приходится на 862 год нашей эры, когда новгородцы изгнали из своей земли варягов шведского корня и бразды правления взял в свои руки полумифический Гостомысл. Ничего хорошего из этого не вышло, и вскорости пришлось звать варягов датского корня, чтобы пресечь междоусобицы и разбой.

Такова, к сожалению, судьба всех наших революций, включая последнюю, то есть Великую Октябрьскую, которая была действительно великой, но по астрономическому счету произошла все-таки в ноябре.

Победоносной ее тоже не назовешь, а скорее это было отложенное поражение, так как большевизм предполагает совершенного работника, воспитанного совершенными формами общественного и государственного бытия, но такая метаморфоза может случиться только наоборот; именно деревенский мужик не оставит воровства как народного промысла, если заменить ему родовой надел общественной собственностью на землю и средства производства, которые и осмыслить-то невозможно, но он будет трудиться до седьмого пота, если он просто-напросто собственник, развитой гражданин и печальник о благе своей семьи. Когда Ленин был еще юношей, писатель Александр Иванович Эртель вопрошал в письме к другу: "Не думаешь ли ты, что социализм может быть только в таком народе, земле, где дороги обсажены вишнями и вишни бывают целы?"

Иное дело - буржуазные революции, которые, конечно, фальшивят, уповая на свободу, равенство и братство, но все же ставят перед собой чисто деловые, реальные и сравнительно кроткие цели, как-то: гегемония пошлости в качестве инструмента обогащения или просто возможность беспрепятственно наживаться на трудягах, невеждах и дураках. В России, впрочем, такие революции тоже не задаются: Февральская только и привела, что к атрофии государственной власти, декабрьская 1825 года вообще была следствием оскорбленного патриотического чувства, и накануне вожди сенатской демонстрации никак не могли решить, что же важнее для будущего России вырезать Романовых до последнего человека или просвещение русского мужика. Между тем сколько народу полегло в Петербурге и под Киевом, сколько судеб было искалечено, какие явлены были чудеса самопожертвования и феномены сердца только по той причине, что в высшем русском обществе завелось несколько десятков беспокойных идеалистов, которые задолго до рождения Льва Толстого уже жили и мыслили, исходя из его "Не могу молчать". Но так уж устроено наше общество, что в нем всегда найдется несколько десятков нервных гуманистов, которым легче пойти на каторгу, нежели мириться с объективной реальностью, данной в повальном воровстве, расстройстве государственного аппарата, униженном положении труженика, мздоимстве чиновников, притеснении высокого вкуса, бедности народной и административных безобразиях на местах.

Толку от их геройства никогда не было и не будет; в том-то и весь ужас положения, что все зря - и пятеро повешенных, и рудники, и самоубийства через покушения на царя, и три миллиона погибших в гражданскую войну, и диссидентура, и московские бои 5 октября. Разве что революционно-демократическое движение в России привело к результату, не имеющему никакого отношения к революционно-демократическому движению, именно в памяти народной навсегда останутся одиннадцать русских женщин, которые ради своих баламутов пошли в Сибирь. С тех пор мы наших подруг иначе и не называем, как декабристками, потому что жизнь русской женщины положительно декабризм.

Многое указывает на то, что в домонгольскую эпоху Россия развивалась по общеевропейскому образцу. Наши государи женились на принцессах из англосаксонских и романо-германских стран, взаимно отдавая своих дочек за латинствующих королей, литература объявилась тут и там, законотворчество процветало, бароны и удельные князья синхронно отбивались от рук, дипломатические миссии сновали туда-сюда. И вдруг Россия словно пропала, точно она канула в азиатской бездне, и как геополитический феномен была открыта триста лет спустя странствующим рыцарем Поппелем, который вроде Христофора Колумба, искавшего Индию, а нашедшего Америку, обнаружил Россию, тогда как искал Грааль. Что же случилось с нашим драгоценным отечеством, почему оно выбыло из семьи европейских народов - это больной вопрос.

То есть вопроса-то особенного нет, потому что ответ на него ясен, как божий день: с запада нас обложили поляки с литвой и шведы с немцами, напрочь отрезав от источника греко-римского просвещения, а с востока нагрянули несметные монгольские орды, и Россия как суверенное европейское государство перестала существовать. До конца ХУ столетия наше отечество прозябало в качестве северо-восточной окраины улуса Джучи, входившего, в свою очередь, в состав великой китайской империи во главе с кааном из монгольской династии Минь.

Любопытно, что китайцы тоже существовали в отдаленности от Афин и пережили иго диких степняков, которые даже национальной письменности не имели, но тем не менее продолжали налаживать свою цивилизацию настолько богатую и утонченную, что диву даешься на китайского мужика, И ничего-то они не переняли у монголов - напротив, монголы у них переняли все. Мы же позаимствовали у оккупантов слово "деньги", организацию армии, одежду, таможенную и почтовую службы, систему налогообложения и еще много чего, в то время как монголы у нас не позаимствовали ничего. Главное, наши вожди взяли на вооружение у завоевателей чисто азиатское презрение к личности человека, прониклись прямо скотоводческим отношением к простому труженику как даннику и рабу. Правда, Китай после монголов законсервировался в своем средневековье, а мы возродились в качестве грозной империи, которая нависла над европейским благополучием и висит...

Видимо, многое в нашей народной судьбе объясняется именно этой приниженной переимчивостью, тоже имеющей простую причину: мы не успели нажить своей национальной традиции, зажатые между враждебным Западом и чуждым Востоком, и это по-своему даже чудо, что мы христиане, а не дзэн-буддисты с уклоном в коллективизм. Сначала русак занял у монголов "премудрого незнанья иноземцев", смешанного с азиатским чванством, так что немцев, известных христопродавцев и еретиков, селили на Москве отдельно, за неперелазным забором, как зачумленных; потом русак из культурных двести лет говорил и писал исключительно по-французски, точно у него отродясь не было природного языка; затем русак из романтиков попытался привить на русской почве немецкое учение о диктатуре пролетариата, которое точно так же соображается с этой почвой, как банановое дерево с тверским суглинком; наконец, в наши дни нельзя прочитать газеты, чтобы не прийти к такому логическому заключению: газеты сочиняют субъекты, которые родились в Талды-Кургане, провели детство в трущобах Манчестера, учились у зулусов, молодость мыкали под мостом Александра III, в зрелые годы обратились в язычество, а в настоящее время сидят в тюрьме. И ладно, если бы мы что-нибудь дельное перенимали у соседей на западе и востоке, например, презумпцию невиновности, а то все разные пакости мотаем себе на ус.

Вследствие нашего отчасти вынужденного, а отчасти беспардонного обезьянства в России сложился тот размытый тип человека, общества, государства, которому трудно симпатизировать и который нельзя понять, во всяком случае, за своих нас Европа не признает. Главным образом, ее смущает наша неевропейская бедность при сказочном богатстве самой земли, монгольские ухватки во внутренней и внешней политике, запущенность городов и весей, склонность к витанию в облаках.

А мы и вправду не европейцы, потому что в нашем понимании европейство - это прежде всего культ изящного знания и порядок, а его выдумали административно-ссыльные в Вятскую губернию, которые, впрочем, сморкались посредством большого пальца и всю жизнь проходили в яловых сапогах; потому что на самом деле европейство - это гигиена и материализм плюс та пошлость, она же простота, которая у нас считается хуже всякого воровства. Понятное дело, что, вернувшись в европейскую семью при Петре I в качестве бедных родственников, мы пришлись резко не ко двору, хотя бы только по той причине, что сморкались посредством большого пальца и то и дело норовили построить царствие Божие на земле. И действительно, мы до такой степени из-за своей переимчивости самобытны, что воленс-ноленс приходишь к выводу: русские - не национальность, а раса, Россия - не государство, а континент.

Что безусловно природное, наше, так это пьянство. Еще Владимир I Святой отказался принять ислам на том основании, что мусульманам выпивать нельзя; незадолго до Куликовской битвы русские войска были наголову разгромлены (как нарочно на реке Пьяне) татарским ханом Арапшой, потому что накануне перепились и не озаботились выставить караул; царь Иван III наказывал своему посольству в Польше "пить бережно", чтобы не причинить вреда его государеву реноме.

У нашей склонности к алкоголю множество причин основательных и пустых, но, в частности, русский человек пьянствует оттого, что европейского самочувствия в нем, как в Паскале и Кромвеле, вместе взятых, а существует он, как последний оборванец и сукин сын.

В конце восьмидесятых годов ХIY столетия великий эмир Тимур Хромой, преследуя орду хана Тохтамыша, случайно вторгся в пределы России, взял городок Елец и двинулся было дальше, но вдруг повернул назад. Эта ретирада была настолько неожиданной и вместе с тем необъяснимой, что спасение отечества от очередного разорения приписали иконе Владимирской Божьей Матери, которую возили в Коломну благославлять московские полки, уже собравшиеся в поход.

В действительности же дело было так: перешел Тимур русскую границу, увидел, какая тут кругом бедность и запустение, понял, что взять с наших лапотников нечего, и повернул назад. Давно минули те романтические времена, когда скотоводы, жившие в войлочных юртах, имели в виду покорить землю "до последнего моря", построить вселенскую империю, подчинить народы мира законам Великой Ясы, и эмир Тимур ничего не имел в виду, кроме банального грабежа; он и начинал-то как обыкновенный разбойник с большой дороги, обиравший путников и купцов.

С тех пор у нас так и повелось: чуть что нам покажется приятно-непостижимым, удавшимся вопреки логике, мы сваливаем удачу на предопределение свыше и разные чудеса. Вот наказали мы немцев в Великую Отечественную войну, даром что в первые три недели они выбили весь личный состав Красной Армии, и сразу в ход пошли такие трансцеденции, как "морально-политическое единство советских людей", "решающая роль коммунистической партии", "военный гений" отца народов, который, кстати заметить, тоже начинал как разбойник с большой дороги, а на самом деле мы победили просто-напросто потому, что не пожалели положить десять русачков за одного немца, потому что мы ихней гигиены не признаем.

Если дипломатия - это искусство возможного, а война - продолжение дипломатии иными средствами, то, спрашивается, зачем князь Дмитрий Иванович Донской ввязался в вооруженную борьбу с Золотой Ордой и разгромил на Куликовом поле темника Мамая, который не слишком агрессивно был настроен против Руси? Ведь и двух лет не прошло, как ордынский хан Тохтамыш в отместку за куликовское поражение разорил Москву, несмотря на каменные стены, артиллерию, значительный гарнизон, и мы еще сто лет платили татарам дань. Да на берегах Непрядвы мы потеряли около сорока тысяч человек, да в Москве татары вырезали до восьмидесяти тысяч человек, да материального урона мы понесли несчетно, а все потому, что наш донской герой не понимал сущности дипломатии и войны. Сам князь Дмитрий, как известно, бежал из Москвы при первом же слухе о движении Тохтамыша вместе с боярами и семьей.

То есть так, как нам не свезло с нашими вождями, нам только с климатом не свезло. Из девяноста семи владык, в разное время правивших русским государством, только Александр Невский* да Петр Великий были дельными и гуманистически ориентированными администраторами, а все прочие, во всяком случае, относились к той категории деятелей, для которых жизнь человеческая - это плюнуть и растереть.

* Этот государь был настолько мудр, что приятельствовал с теми, кого нельзя было бить, например, он стал приемным сыном хана Бату, а кого можно было бить, например, шведов и немцев, - бил.

Наполеон Бонапарт, фигура слишком прикосновенная к родной истории, был как раз из той категории деятелей, для которых жизнь человеческая - это плюнуть и растереть. Вроде бы французский дворянин, хотя и темного итальянского происхождения, не совсем твердо выговаривавший по-французски, представитель просвещенной нации, соотечественник Мольеру и наследник идей энциклопедистов, а на поверку вышло, что обыкновенный варвар и злодей вроде Аллариха, разорившего вечный Рим. Как же не варвар и не злодей, если он дотла сжег Москву вместе со знаменитой библиотекой Ивана Грозного, тоннами вывозил наши серебряные ложки и церковную утверь, пробовал взорвать Кремль, первым взял манеру подводить под экономику противника фальшивые миллионы, велел спилить крест с колокольни Ивана Великого и очень был раздосадован, когда оказалось, что крест-то отлит из обыкновенного чугуна. Между тем французы гордятся Наполеоном, как евреи Библией, немцы пунктуальностью, русские Львом Толстым.

Так вот этот варвар, как, впрочем, и вся Европа, искренне считал нас, русаков, варварами, от которых следует ожидать любых несуразных преступлений против гуманизма, культуры и памятников старины. Видимо, французы были сильно разочарованы, когда русские в 1814 году взяли Париж и ни одной библиотеки не сожгли, ни одной церкви не разграбили и вообще, кроме гусарской выходки нашего поэта Дениса Давыдова, который собственноручно высек какого-то немецкого майора, за нами предосудительного не было замечено ничего. Так почему же мы - варвары, а они - только балуются бенедиктином и устраивают массовые пляски на площадях? Может быть, потому, что они нас боятся, а боятся они нас потому, что нас много, а много нас потому, что мы два раза на дню спать ложимся - только-то и всего.

Разве вот что следует взять в предмет: нужно блюсти свой внешний вид, поскольку на Западе и встречают по одежке, и провожают по одежке, а не как заведено в нашей нации - по уму. Мы же, точно нарочно, то запустим по бульвару Капуцинов башкирскую конницу в остроконечных шапках, отороченных мехом, с колчанами за спиной, и француженки "делаются, как без чувств"; то среди офицеров Красной Армии пойдет мода на предлинные кожаные козырьки к форменным фуражкам, и Берлин бледнеет от угрюмой композиции из обтерханных шинелей, обмоток и предлинных кожаных козырьков.

В остальном же (главным образом, по линии человечности) мы высокопросвещенная нация, потому что у нас каждый встречный старичок отец, а каждая встречная старушка - мать, потому что случайный попутчик может такого о себе порассказать, чего из него не вытянешь и под пыткой, потому что мы последний народ в Европе, который еще читает книжки и способен отвлеченно поговорить. Мы не добродушны - это правда, но откуда же нам было набраться добродушия, если еще двадцать лет назад русак легко мог угодить в места не столь отдаленные за язвительный анекдот?

Это нас по европейскому счету много, а по-настоящему нас мало, нас так катастрофически мало на ту прорву земли, которую мы под себя подмяли, что именно от безлюдья идут и наша бедность, и все социально-экономические настроения, и гегемония дурака.

То, что империи имеют свойство мало-помалу расширяться за счет колонизации сопредельных или, напротив, очень отдаленных земель. - процесс, что называется, объективный, то есть не зависящий от амбиций и воли отдельных лиц. Солнце светит, дождик идет, империи расширяются и, следовательно, все претензии - к объективности процесса: зачем они рсширяются, если дело неизбежно закончится распадом и метрополия останется "при своих"?.. Или исторический процесс точно сродни жизни человеческой, несокрушимо безмолвной в ответ на все наши вопросы, которая потому и представляется нам бессмысленной, причем бессмысленность ее простирается до того, что мы вынуждены угомониться на такой формуле: жить - значит шестьдесят-семьдесят лет наслаждаться феноменом личного бытия.

Тем не менее временами тревожит мысль: ну зачем нам понадобилось разбухать за счет территориальных приобретений на западе и востоке, что мы потеряли в Сибири, на Кавказе, в Закавказье, Средней Азии и прочая, если загодя было ясно, что выгоды от этой экспансии гадательны, а разного рода неудобств потом будет не сосчитать? Ведь рынки сбыта и глобальные амбиции Великобритании - это теперь геополитические химеры, а настоящие последствия имперской стратегии мы расхлебываем поднесь. Первое: нас гибельно мало на необъятную территорию Российского государства, и мы физически не в состоянии ее освоить и привести в надлежащий вид. Почему у нас непроезжие дороги и убогая производительность труда, почему годами паруют угодья и у провинциальных городов такой вид, точно на прошлой неделе Мамай прошел? Потому что народу нет; простора на целую планету, а народонаселения сравнительно кот наплакал, по мочке уха на километр. Легко себе представить, в каком запустении прозябала бы швейцарская конфедерация, если бы ее населяли полторы тысячи душ швейцарцев; немногим сложнее себе представить, какой процветающей и ухоженной страной была бы Россия, если бы Создатель благословил нас швейцарской плотностью населения на единицу площади, которую можно сравнить с плотностью праздношатающихся по Тверской. Или, напротив, только гадить будут больше, а проку от этого многолюдства не увидать?..

Второе: если народы, населяющие империю, не объединяет какая-нибудь притягательная затея, как-то: коммунистичское строительство или коммерция за счет ближнего, - то такой империи рано или поздно несдобровать. Ибо "в одну телегу впрячь неможно коня и трепетную лань", то есть национальные особенности этих народов, верования, культурный запас, системы предрассудков, наконец, уровень общественного развития настолько разнятся между собой, что им лучше всего заблаговременно разойтись. Иначе неизбежны злые международные контры, перетекающие в резню.

Или, вернее, так: можно и вместе лямку тянуть, а можно и поврозь, смотря по тому, что в настоящий исторический момент способствует благополучию простого труженика, потому что сами по себе империи ни смысла, ни значения не имеют и счастье человека мало зависит от того, в какой государственной форме существует его страна.

И вот поди ж ты: сколько крови было пролито того ради, чтобы расширить Российскую империю за счет мусульманского Кавказа и, таким образом, положить предел глобальным амбициям англичан... В результате потомки Кромвеля смирно сидят на своем острове, а мы взяли под опеку народ, живущий родовыми преданиями, глубоко чуждый нам по химическому составу крови, исповедующий агрессивную религию, - словом, хронического врага.

К исламу, впрочем, претензий нет; он не зол и не воинственен, а просто молод, потому что Бог, понимаемый как Аллах, гораздо моложе Будды, Иеговы, Христа. А что такое было христианство в нынешнем возрасте ислама? В частности, дикий обскурантизм, инквизиция, "индекс прохибиторум", индульгенции, варварские Крестовые походы, нетерпимость - и все оттого, что христианство было молодо и посему чувствительно не в себе.

Итак, из опыта имперского строительства в России мы извлекаем следующие уроки: эволюция государственности подчиняется физическим законам; куда было бы лучше, если бы чеченскую кашу сейчас расхлебывали англичане, а мы делали бы им нагоняи за нарушение фундаментальных гражданских прав. Для того чтобы Россия функционировала правильно, нас должно быть пять-шесть миллиардов душ.

Как известно, первая империя на Руси возникла в эпоху Ярослава Мудрого и Владимира Мономаха, вторая - при московских Рюриковичах, третью построил Петр Великий, четвертую скомпоновали большевики.

Любопытно, что вторая имерия мало-помалу сложилась вокруг самого захудалого городка Владимиро-Суздальской земли, который располагался под 55° 46' восточной долготы и 35° 20' северной широты, страдал среднегодовой температурой в 3,9° по Цельсию и прозывался по имени финской реки Москвой. В сущности, это так же занятно, как если бы в столицы нашего государства вышли Серпухов или Гдов.

Случилось так, во-первых, потому, что Москва была равноудалена от вечного противника на северо-западе и юго-востоке, а во-вторых, потому, что у этого города имелось одно решающее преимущество: младшие Всеволодовичи, засевшие на Боровицком холме, за толстыми дубовыми стенами, были скопидомы, кулаки и беспринципные негодяи, способные на любую гадость, чтобы завладеть сопредельными территориями, погубить соперника, укрепить свою власть, и всегда готовые запустить руку в чужой карман.* Вот тверские князья - это были русские лорды, рыцари, которые пеклись главным образом о том, чтобы свалить татар, а поскольку благородство, как правило, беспомощно перед подлостью, первенство Москвы было предрешено.

* Чего стоит одно прозвище великого князя Юрия Владимировича Долгорукий, полученное им скорее всего за то, что он был большой ревнитель чужого добра, которое лежало не только плохо, но также и далеко.

С тысячу лет прошло, и костей не осталось от первостроителей нашего мегаполиса, а Москве все сносу нет, и даже она время от времени впадает во вторую молодость, как это было после пожара 1812 года, в пору экономического бума в начале ХХ столетия, при большевиках, и по следам августовской буржуазной революции, которая навеяла Москве нечто такое, что следует определить, как смесь ламаизма и Риджент-стрит.

В итоге чудной получился город: имперский в полном смысле этого слова, но что-то глубоко заштатное чувствуется в его закоулках и по дворам, одновременно и европейский, и неухоженный, выдающий принадлежность к нации поэтической и беспутной, всемирный и резко русский, теплый и душевный, но страшный по вечерам.

Царь Иоанн IV Грозный был государственный озорник. Бог не обидел его умом и литературным талантом, и превосходное по своему времени образование он получил, и реформами он занимался, и страдал маниакальным психозом, и двадцать пять лет отвоевывал у немцев выходы в Балтийское море, но прежде всего царь Иван был озорник в государственном масштабе, какого не знает история всех времен. Даже большевики так не измывались из мизантропии над народом, как Иван IY в зависимости от состояния желчного пузыря: то он поделит Россию на два суверенных государства, то назначит царем выкреста из татар, касимовского хана Семеона Бекбулатовича, то возьмет приступом деревню, разграбит дворы и поголовно обесчестит тамошний женский род. При этом он постоянно путал семейное и государственное начала и оттого подвергал опале своих жен, из пустого подозрения заживо варил родственников, собственноручно лишил страну законного наследника престола, убив сына Ивана, и ходил походами на собственные города. В конце концов он так забезобразничался, что на всякий случай решил бежать в Англию со всей государственной казной, но королева Елизавета подумала-подумала и отказалась его принять.

Вот что замечательно: безмолвствовал народ-то во все время царствования Ивана Грозного, ни одного заговора, ни одного смятения не отмечают наши хронисты, точно на троне тогда обретался русский Марк Аврелий, а не кровожадный мерзавец и психопат. Но стоило сесть на царство Борису Годунову, человеку нехищному и благоразумному, который завел государственные хлебные запасы на случай неурожая и посылал молодежь учиться за рубеж, как такая на Руси пошла буча, что чудом выжила сама русская государственность и один Бог не попустил польскому королевичу Владиславу занять Мономахов трон. Но стоило прийти к власти душевному человеку и добрейшему государю Алексею I Тишайшему, как разразились два подряд народных восстания и одна крестьянская война, охватившая полстраны. Правда, на жизнь деспота Николая I в теории покушались декабристы, но в действительности уходили-то Александра II Освободителя, который упразднил крепостное право, ввел европейское судопроизводство и собрался было внедрить в России конституционные начала, да не успел.

Отсюда извлекаем такой урок: озлобленность мятежного меньшинства против существующего режима - величина постоянная, поскольку не бывает таких режимов, которые функционировали бы в интересах этого меньшинства; коли французы терпели всех своих Людовиков, за исключением Людовика ХYI, больше всего на свете любившего слесарное дело,то, видимо, всплески народного негодования подчиняются законам гидродинамики и не так зависят от исторической насущности, как от солнечной активности и перепадов атмосферного давления, которое выдумал Блез Паскаль.

Не надо торопиться с выводами; торопиться с выводами - это, как гневливость и уныние - смертный грех.

Вот четыре с лишним века тому назад, когда от родной руки погиб царевич Иван, выдались подряд три неурожайных года, нечаянно наложил на себя руки царевич Дмитрий Углический, а царь Федор Иоаннович все бегал по московским колокольням и трезвонил в колокола; когда уже отравили единственную надежду нашей государственности, воеводу Скопина-Шуйского, и царя Бориса Годунова отравили, задушили юного государя Федора Борисовича, царя Василия Шуйского вместе с патриархатом московским полонили поляки, забили ногами царя-Самозванца, польстившегося на опыт португальского лжекороля Педро, повесили на воротах пятилетнего "воренка", сына Отрепьева и Марины Мнишек; когда в Кремле сидели ляхи гетмана Гонсевского, разбойников на Руси было больше, чем пахарей, матери продавали своих детей на съеденье, - тогда казалось, что России всенепременно пришел конец.

Не тут-то было: долго ли, коротко ли, а и поляки убрались восвояси, и разбойники рассеялись, и отечественная государственность восстановилась в своих правах. Французы, те наверняка не перенесли бы таких испытаний /изнеженная нация, они и двух недель войны с немцами не снесли/, даже бессмертный китайский этнос, поди, приказал бы долго жить, а мы-таки возродились из пепла, как птица Феникс, по той простой причине, что есть такое понятие - русский Бог.

Что он есть, мы не знаем, однако нам вполне достаточно того знания, что он есть. Как же ему не быть, если наша захудалость с лихвой компенсирована великой художественной культурой, если, по логике вещей, мы отнюдь не должны были победить в Великой Отечественной войне, если нам давно суждено спиться, а мы все никак не сопьемся, если большевистскому царству было отмерено пятьсот лет, покуда нефти хватит, а оно просуществовало только одну человеко-жизнь.

Тем не менее мы постоянно торопимся с выводами: стоит какому-нибудь нижнетагильскому дельцу из бывших урок захватить проволочный завод, как мы уже предрекаем конец России и подумываем о заграничном паспорте сквозь удушающую внутреннюю слезу. А все, глядишь, "образуется", как говорит у Толстого лакей князя Стивы Облонского, и жизнь мало-помалу войдет в заветную колею.

Беглый монах Чудова монастыря Григорий Отрепьев, объявивший себя царевичем Дмитрием, обладал такой силой самовнушения, что он и ступал, и говорил, и жестикулировал, и мыслил, как природный Рюрикович, разве что он не спал после обеда и пил постом топленое молоко. За это его и убили, поскольку Москва может простить государственную измену, но если человек не спит после обеда, то он точно не русский и еретик.

Сила самовнушения - это наша отличительная черта. Другой человек всю жизнь считает себя революционером, кровно связавшим свою судьбу с национально-освободительным движением или диктатурой пролетариата, а на поверку он просто неудачник, никчемная фигура, бедняга, не приспособленный к положительному труду. Иной человек всю жизнь считает себя писателем, а на самом деле он краснодеревщик, который не подозревает о своем истинном призвании и по молодости ступил на неправильную стезю. Однако ни у кого так не развита сила самовнушения, как у нынешних русских политиков, которые и ступают, и говорят, и жестикулируют, и стараются мыслить, как настоящие политики, с пользой толкущиеся у государственного руля. Но мы-то знаем, что они - просто несчастные люди, не нашедшие своего места в жизни, у которых слабо развита вторая сигнальная система, и они постоянно путают действительность и слова.

Следовательно, из неумения относиться к этой братии с культурной иронией вытекают только лишнее стеснение и беда.

Нация - это еще и общность людей, сплоченных единой моралью, то есть системой понятий о пользе, добре и зле.

Как раз наше семнадцатое столетие показало, что русское общество так в этом смысле разобщено, точно мы во время оно принадлежали к различным этническим конгрегациям, - это в лучшем случае, а в худшем - к разным народам, между которыми не было точек соприкосновения, за исключением языка. Действительно, почти тысяча лет прошла, как сложился русский нобилитет, моральный оплот нации, семьсот лет минуло, как Русь приняла Христов закон о непротивлении и любви, и вдруг обнаружилась такая бездна негодяев, столько открылось вероломства, подлости, обыкновенной человеческой непорядочности, словно наравне с христианами нашу страну сплошь населяли зороастрийцы, халдеи, людоеды и наглецы. Пятерых царей подряд Москва предала, которым по очереди крест целовала, юницу царевну без зазрения совести отдали на поругание самозванцу, половина дворянского корпуса взяла сторону тушинского проходимца, разбой сделался промыслом, вроде битья баклуш*, бояр из потомственных Рюриковичей уличали в фальшивомонетничестве, младенцев ели, целыми кланами за границу бегали, наконец, уголовник Разин легко взбунтовал страну.

* Заготовка, преимущественно из липы, для русской деревянной ложки.

Но вот какое дело: в то же самое время медленно умирала за старую веру боярыня Морозова, и народ нес единственную выходную рубаху, последнее серебряное колечко в казну народного ополчения, которое собирали один купец, торговавший говядиной, и один захудалый князь. Или это был какой-то другой народ...

С тех пор мы имеем неотчетливое представление о добре и зле и не всегда твердо отвечаем на вопрос: воровство - это преступление или нормальное занятие, ремесло?.. Наверное, есть у нас порядочные мужики в дорожной милиции, которые выходят на большую дорогу не мздоимствовать, но четко исполнять свои служебные обязанности, однако и того нельзя сбрасывать со счетов, что в дорожной милиции широко распространено следующее убеждение: мзда с проезжающих - это такая как бы премия, добавка к жалованию, а не мзда.

Одно у нас утешение: как нация мы моложе романо-германцев примерно на четыреста лет и христианство практикуем с таким же запозданием; так вот есть надежда, что через четыреста лет наши потомки не затруднятся правильно квалифицировать воровство.

Что другое, а Реформация постигла греко-росийскую православную церковь только со столетним запозданием против Лютера и неожиданно разбудила такие страсти, какие в нашем несколько вялом и хладнокровном соотечественнике трудно было предугадать. Главное, нововведения в ритуал были настолько миниатюрными и, следовательно, повод для разгула страстей настолько ничтожным, что невольно приходишь к выводу: события раскола обличают одну из самых звучных струн того причудливого инструмента, который называется русской душой, - именно готовность и стремление пострадать.

Иначе нельзя объяснить, как это из-за сугубой "аллилуйи" и хождения "посолонь" нечеловеческие муки претерпели протопоп Аввакум Петров и сестры Соковнины, многие годы держал осаду Соловецкий монастырь и тысячи людей приняли смерть в огне... Стало быть, тихие-то мы тихие, но не приведи Бог изъять из русского алфавита какую-нибудь второстепенную буковку, как нежданно-негаданно такая затеется всероссийская склока, что мы из нее выйдем через двести лет, изранены, наги и резко разобщены.

Страшный народ. То есть вообще пугают такие человеческие сообщества, которые не просто свыклись со страданием, но для которых оно представляет собой род потребности, как для алкоголиков - алкоголь. Только по неведению осмеливались воевать с нами наши соседи, и знай они наперед, что та нация сопособна четыре года резаться, с одной стороны, за осуществление неосуществимой и кабинетнейшей из идей, а с другой стороны, за то, чтобы за окошком родового гнезда по-прежнему цвели белые хризантемы, - эти самые соседи нас боялись бы как огня.

Давно замечено, что все несчастья общественно-политического характера - от малорослых, как если бы в них заключался и был запечатлен какой-то особенно злой порок. Мужчины из дома Романовых все были великаны и богатыри, за исключением Петра III, его сына Павла, последнего царя Николая II, и они кончили плохо, потому что плохо себя вели. Государь же Александр III Миротворец был человек-гора, и - уникальный случай - в его царствование не произошло ни одной войны.

Что до преемников Романовых из большевиков, то Хрущев был почти карлик, Сталин немногим выше, Ленин, когда сидел, не всегда доставал ногами до пола; из этого феномена мы извлекаем такой урок: необходимо ввести дополнительный ценз для претендентов на высшую государственную должность если кто ростом ниже метра семидесяти пяти сантиметров, такого на всякий случай из списков вон.

Накануне нового времени, когда в Европе уже вовсю работала философская мысль, идейная жизнь России отличалась крайней бедностью И. по сути дела, вся сосредоточивалась в идее, сформулированной схимонахом Елиазарова монастыря Филофеем: Москва - прямая наследница славы цезарей, Третий Рим, столица мира, хранительница духовных ценностей во Христе. Откуда взялись такие неуемные претензии у народа, который еще недавно платил дань диким степнякам, не знал искусства и науки, едва добывал хлеб насущный на своих супесях, - это довольно трудно осмыслить и объяснить. Может быть, дело в том, что русский человек того времени загодя постиг свое всемирно-историческое значение, спроецированное на будущие века, как-то предугадал исполинский вклад России в строительство духовной цивилизации человечества, который, впрочем, и в наше время осознан не вполне. Во всяком случае, культурный русак ощущает если не превосходство, то что-то очень похожее на превосходство перед европейцем, коснеющим в меркантилизме и простоте, хотя бы этот русак щеголял в латаных штанах и пил горькую натощак. Ведь чванились же японцы, не знавшие даже огнестрельного оружия, перед голландцами, уже открывшими оптику и основные законы капитала, как если бы они провидели свою мощь...

Но вот что положительно не понять: отчего "нестяжатели" не одолели "иосифлян"?* Потому что всенепременно должны были взять верх сторонники Нила Сорского, ибо у бедных народов всегда торжествует идеалист. У нас оттого и родилась идея Третьего Рима, последней столицы мира, как у индийцев идея кармы и реинкарнации, что мы были наги, босы, жили в лачугах и каждый третий год сидели на лебеде. В России оттого и большевистская революция произошла, великий, нелепый, трогательный, трагический опыт строительства царствия Божия на земле, что мы европействовали и бедствовали, как никто. То есть произошла она потому, что мы идеалисты, а идеалисты мы потому, что бедны, а бедны мы потому... Бог знает, отчего мы в действительности бедны. Просто-напросто давно замечено, что "земля наша велика и обильна", а мы бедны.

* В середине ХVI столетия на Москве затеялась жестокая дискуссия между церковными мыслителями, одни из которых получили прозвание "нестяжателей", другие - "иосифлян". Ничего особенно умственного не было в платформах противоборствующих сторон; первые, возглавляемые пустынником Нилом Сорским, пропагандировали идеалы нищенствующего морнашества, вторые, ведомые игуменом Иосифом Волоцким, стояли за экономическое процветание монастырей.

То ли дело в России: Нил Сорский - свое, Иосиф Волоцкий - свое, а вокруг "от колоса до колоса не слыхать бабьего голоса", воронье кружит над чахлыми деревеньками в пять дворов, татары едут жнивьем на мохнатых своих лошадках, далеко слышится песня русачка, сидящего на завалинке, жалкая и безнадежная, как объявление на разъезд.

Накануне воссоединения России с Европой, то есть в последние допетровские десятилетия, хозяйство, вооруженные силы, администрация и общественные институты нашей страны находились в таком бедственном положении, что она уже не входила в число цивилизованных государств. Из реформ же Петра Великого мы извлекаем, в частности, тот урок, что у нас "поздно" равняется "никогда".

Действительно, воссоединиться-то мы воссоединились, но европейцами от этого не сделались, и по-прежнему основным законом у нас было беззаконие, грабливали на больших дорогах, обирали по казенным местам, и до того крепка оказалась московская закваска, что сам просветитель Петр сажал своих противников на кол, а после долго еще рвали ноздри и резали языки. Этот государь и награждать умел, но, кажется, напрасны были усилия строгости и любви: ближайший его сподвижник, светлейший князь и генералиссимус Александр Меньшиков наворовал столько казенных денег, что его состояние значительно превышало государственный бюджет, а безмерно любимая жена, императрица Екатерина Алексеевна, изменила ему с полковником Монсом случай первый, последний и немыслимый при статусе русских императриц. Генерал-прокурор Ягужинский прямо заявлял в Сенате, что на Руси казнокрадствуют все, только не все попадаются, и конца этому занятию не видать.