Шел четвертый год войны…

— Так точно, товарищ полковник.

— Где же он?

— Прислал связного, младшего сержанта Парамонова. Парамонов вышел на участке полковника Максимова. Оттуда уже добрался до дома. А нам докладывает капитан Бубнов. Он на проводе.

— Давай! — Супрун взял лежавшую на столе дежурного трубку телефонного аппарата и назвал свой позывной — «Девятнадцатый» слушает.

Бубнов говорил сухо и кратко. Да и как он мог говорить открытым текстом иначе? Но все главное Супрун понял. Группа Ерохина пока еще за линией фронта. Они захватили «языка». Но возвращаться за линию фронта сразу не рискнули. Связной сообщил точное время и место, где группа будет сегодня переходить на нашу сторону. Надо будет только помочь ей.

— Забирайте Парамонова и немедленно ко мне! — приказал Супрун и от радости хлопнул в ладоши и потер их, будто разогреваясь от мороза. — Живы ребята! Это прекрасно. Обязательно поможем.

Пришел водитель. Принес чай и пачку трофейных галет.

— Это же целый завтрак, — похвалил его Супрун. — В таком случае давай еще чаю. Сейчас все выпьем.

Через полчаса отдел был уже в полном сборе. А еще через час прибыли связной Ерохина младший сержант Парамонов и капитан Бубнов. Плотный, круглолицый, с кулаками, как ядра, Парамонов, хотя и имел четыре ордена, что красноречиво говорило о его незаурядной храбрости, при высоком начальстве явно робел. Он окал, краснел, терялся и смущался.

— Да вы не волнуйтесь, Петр Нилыч, — попытался успокоить его Супрун. — Мы же тут все свои. Что у вас случилось? Вы же ни разу не вышли на связь…

Парамонов взял себя в руки.

— В том-то и дело, товарищ полковник, что ничего не случилось, — словно извиняясь, начал рассказывать он. — У них в том районе по всем дорогам эта машина ездит, которая рации засекает. Наш капитан сразу ее определил и принял решение донесения не посылать. Потому как особых сведений мы тогда не имели, а обнаружить себя могли за здорово живешь.

— Вот почему проваливались все группы, — понял Супрун. — Когда же вы этот пеленгатор обнаружили?

— Первый раз, товарищ полковник, увидели, когда еще как следует не рассвело. Еще сумерки лежали. Мы ее еще взять хотели. Думали, неисправная какая машина по дороге ползет. Они ведь медленно ездят. Ну, значит, залегли в кювете, приготовились. А капитан разглядел у нее на крыше эту вертушку…

— Антенну, — подсказал Супрун.

— Так точно, товарищ полковник, антенну, — поправился Парамонов, — разглядел и сразу все понял. И, значит, скомандовал: «Отставить». А потом мы ее и ночью видели. Она, стало быть, круглые сутки там дежурит. Я даже номер ее запомнил на правом борту: две четверки, две шестерки.

— Именно круглые сутки, — кивнул Супрун. — А разведгруппы ее, естественно, в темноте не замечали, устанавливали с нами связь и обнаруживали себя. Очень ценные сведения сообщили вы, Петр Нилыч. Спасибо вам. На карте можете показать, где встретили эту машину?

— Отчего же нельзя? Можно, товарищ полковник, — младший сержант долго и очень внимательно разглядывал карту, водил по ней пальцем, словно надеялся нащупать ту затерявшуюся в лесу дорогу. Потом сказал твердо, безо всяких сомнений:

— Вот она, эта дорога, товарищ полковник. Мы от ручья свернули влево и сразу на нее вышли. Тут вот и засаду устроили.

Супрун сделал на карте пометку.

— Как дальше действовали?

— День просидели в кустах, товарищ полковник. Вели наблюдение за местностью. А с наступлением сумерек двинулись дальше. Капитан решил подходить к лесу по двум направлениям. Вот этой низинкой, — указал на карте Парамонов, — и по ручью. Только ни тут ни там нам в лес углубиться не- удалось. Потому как и на том и на этом направлении он здорово проволокой колючей с сигнализацией прикрыт. Мы попробовали резать, а из нее искры летят. Капитан сразу увел нас по ручью обратно в соседний лес. И когда мы уже были на опушке, услыхали собачий лай. Значит, нас уже искать начали. А мы из ручья в болота и на ту сторону.

— Молодец Ерохин, — похвалил Супрун. — А дальше?

— Дотемна отсиживались в болоте на островке. А ночью опять вышли на дорогу. Только уже по ту сторону болота.

— Немцы в болоте вас не искали?

— Думаю, что нет, товарищ полковник,

— Почему думаешь?

— Следа мы им не оставили, товарищ полковник. Мы в это болото так по ручью и вошли. А в ручье тоже: сначала вверх прошли с километр. А потом снова вниз повернули. Одним словом, закружили немцев, как, стало быть, следовало.

— Где взяли «языка»?

— Это уж только на четвертый день, товарищ полковник. Никак мы не могли на одиночку или на какую-нибудь маленькую группу выйти. Потом все же нашли. Пост регулировщиков, трое их было. Ну, подползли по канаве, двоих прикончили, одного взяли. Да малость не разобрались, оставили такого здоровенного, что еле скрутили. Пришлось даже приглушить маленько…

Сказав это, Парамонов посмотрел на капитана Бубнова. Тот достал из планшетки документы убитых немецких регулировщиков и протянул их Супруну. Документы сейчас же взяла Мороз и стала читать. А Супрун снова пододвинул Парамонову карту:

— Поищи, Петр Нилыч, место, где стоял этот пост, — попросил он.

Паромонов нашел.

— Мы хотели в ту же ночь переходить фронт, — продолжал он докладывать. — Но потом поняли, что не перейдем, товарищ полковник.

— В группе есть раненые?

— В том-то и дело, товарищ полковник, — виновато вздохнул младший сержант. — Радиста нашего ножом задели, когда мы, значит, пост этот брали. Да, видно, глубоконько задели. Нести его приходится. И выходит: двое — с радистом. А капитан с пленным. А район сплошь забит, товарищ полковник, ихними войсками и техникой. Мы за два последних дня насчитали на дорогах без малого сорок колонн. Я все данные уже передал товарищу капитану Бубнову. Так что переходить фронт непросто получается. Поэтому мы опять в свое же болото уползли. И капитан так решил: переходить фронт завтра, в час ночи. Пойдут там, где прошел я. Если напорются на засаду, надо будет их поддержать огоньком. Они дадут две зеленых и одну красную ракету…

Парамонов рассказывал, а Супрун смотрел на карту. «Язык», был взят гораздо южнее того места, где накануне был захвачен танкист. Значит, либо граница особой зоны в «Глухом» проходила еще южнее, либо на севере она просто не так усиленно охраняется. Знать это точно было очень важно. Но и сами по себе сведения Парамонова были тоже достаточно ценными.

Дел с Парамоновым было еще немало, но в это время в разведотделе появились майор Зорин и старший разведгруппы старшина Коржиков. Возле пленных фельдполицаев сразу стали собираться офицеры штаба. Супрун немедленно приказал увести пленных со двора в помещение. Полицаев поместили в кладовой, где некогда хранился садовый инвентарь. Супрун изучил их документы и только после этого пошел посмотреть на них самих. Полицаев было двое, как и докладывал Зорин: невысокий, плотный, с бычьей шеей и оловянными навыкат глазами капитан и худосочная, с погонами обер-лейтенанта и желтоватой кожей фрау. Одеты они были в обычную военную форму, с той лишь разницей, что их форма была поновей и получше отутюжена, чем у прочих вояк, хотя и сидела на обер-полицайке несколько мешковато. Капитан смотрел на Супруна тяжелым, ничего не выражающим, словно после большой попойки, взглядом. Фрау вообще смотрела в сторону, будто все происходящее ее не касалось вовсе. Супрун ни о чем полицаев не спрашивал. Но вышел из кладовой со смутным чувством разочарования. Было похоже, что эти двое много не скажут.

Так оно и вышло. Но не потому, что «бугай», так мысленно прозвал капитана Супрун, или его переводчица отказались давать показания и, как говорят в таких случаях, «проглотили языки». Нет, и тот и другая оказались вполне разговорчивыми. Но дело было совсем в другом.

Допрашивали полицаев по одному. Показания пленных записывали Спирин и Мороз. Первым допрашивали капитана Герхольца. «Бугай» медленно ворочал шеей, говорил глуховато, но четко. Только теперь Супрун понял, что глаза у него были вытаращены от страха.

— Меня расстреляют? — первым делом спросил он.

— У нас в стране это решает суд. А в армии трибунал, — ответил Супрун.

— Я не оказывал никакого сопротивления, — поспешил сообщить фельдполицай.

— Вам это зачтется. Как зачтется и в том случае, если вы дадите нужные показания. Куда направлялась ваша группа? — Супрун начал допрос. Данные на полицая его не интересовали. Все его удостоверения были у Супруна в руках.

— Моя группа прибыла в распоряжение оберст-лейтенанта Рихерта, господин полковник, — сообщил «бугай».

— Кто такой Рихерт?

— Начальник армейской ГФП. — Дальше.

— Мы прибыли на станцию Панки, чтобы оттуда проследовать в Гривны. Но прежде чем туда отправиться, я связался с армейской группой. На наше счастье, там оказался штандартенфюрер Штумпф.

— А это кто?

— Штандартенфюрер Штумпф — уполномоченный имперского управления безопасности при группе армий, господин полковник.

— Ну и что?

— Штандартенфюрер лично разговаривал со мной по телефону. Он сказал, что нам нечего делать в Гривнах и чтобы мы не теряли время и срочно направлялись в Марине Там находится его представитель унтерштурмфюрер Краузе. Он введет нас в курс дела и объяснит задачи. В дальнейшем мне было приказано войти в контакт с генерал-лейтенантом фон Вюнненбергом и выполнять все его указания.

— Кто этот генерал? — Супрун попытался припомнить. Но не смог. На их фронте такого генерала не. было.

— Не могу знать, — с досадой ответил «бугай», поняв, что поставил допрашивающего в тупик.

— Хорошо. Продолжайте, — сказал Супрун.

— Штандартенфюрер приказал коменданту станции предоставить нам транспорт и немедленно отправить в это Марино. Комендант выделил нам две подводы и возчиков. Мы тотчас же выехали. Не доехали до Марино три километра и были остановлены вашими разведчиками.

— Понятно, — кивнул Супрун. — Где ваша постоянная дислокация?

— Мы только что прибыли из глубокого тыла, — мрачно ответил полицай.

— Откуда конкретно? — Из Кельна.

— Все?

— Вся группа.

«Принесла вас нелегкая, — с искренним сожалением подумал Супрун. — Я как чувствовал, что ничего из них не вытянешь. И похоже, что не врет, проклятый фашист. Ну а кто еще у него был в группе? Может, они о чем-нибудь говорили?»

— Были в составе вашей группы бывшие советские граждане?

— Нам только предстояло принять их в нашу группу, — впервые вдруг перестав таращить глаза, ответил полицай.

— Скольких?

— Четверых.

— Кто такие?

— Унтерштурмфюрер Краузе должен был показать их мне.

— Назовите тех, кто были с вами, — потребовал Супрун.

— Фельдфебель Вилли Кляморт, унтер-офицер Гане Геркс, унтер-фельдфебель Шульц Кюхлер, обер-ефрейтор Курт Кинцель и двое солдат-возчиков из комендатуры.

— Так было, старшина? — обратился Супрун к Коржикову.

— Наших… предателей, товарищ полковник, точно, не было, — доложил Коржиков. — Но те гады сопротивлялись здорово.

— А этот?

— А этот и та, заморенная, — кивнул на дверь Коржиков, — эти сразу руки подняли.

— Документы какие-нибудь с ними были?

— Все как есть за линию фронта доставили, товарищ полковник. Только бумаг с ними или дел каких не было. Повозки мы в лесу бросили. А коней убивать рука не поднялась. Мы их распрягли и загнали в болото. Там же и убитых припрятали.

— Значит, в Гривнах вы не были. И что там делается— не видели и не знаете? — снова обратился к полицаю Супрун.

— Совершенно точно, repp оберет! — отчеканил гауптман.

— Что было в эшелоне, которым вы прибыли в Панки?

Пленный завертел головой:

— Мы не видали никакого эшелона. Никакого эшелона не было, герр полковник. Мы приехали на дрезине. Нас привез солдат-машинист.

Теплившаяся в глубине души Супруна надежда все же получить какие-нибудь дополнительные сведения об особой зоне леса «Глухого», и тем более о системе ее охраны, окончательно потухла.

— А почему вас, как вы утверждаете, тылового специалиста по гражданским делам, гестаповца, перевели в военную полицию? — задал Супрун неожиданный вопрос пленному.

— На фронте наши люди несут потери, господин полковник, — ответил фельдполицай. — Кроме того, в управлении безопасности уже не доверяют тем, кто долго воюет на фронте. В управлении считают, что они уже не могут действовать достаточно энергично. Число партизан растет. Значит, полевая полиция не справляется со своими обязанностями.

«А то что наши люди, чувствуя близкое освобождение, все решительнее и смелее берутся за оружие, чтобы приблизить час победы, это не приходит в головы управленцев», — подумал Супрун. Но спросил совсем о другом:

— Усиление получила только полевая полиция в Гривнах?

— Его должны получить все отделения ГФП на данном участке фронта, — ответил пленный.

— Почему именно на данном?

— Потому что этот участок фронта особый.

— Почему вы называете его особым?

— Так меня инструктировали в управлении безопасности.

— Почему они так считают?

Пленный замялся. На лице его, уже давно покрытом крупными каплями пота и совершенно неестественными серыми пятнами, мелькнула тень животного страха. И угодливости…

— Мне не объясняли, герр полковник, — выдавил он из себя.

«Все вокруг да около, — совсем расстроился Супрун. — Ну, хоть что-нибудь, хоть что-нибудь конкретное ты должен знать!» Он еще долго задавал пленному разные вопросы, нарочно повторяя их по нескольку раз. Но его старания были напрасны. Надежда оставалась теперь только на переводчицу.

В помещении разведотдела, при ярком солнечном свете, переводчица показалась Супруну еще более непривлекательной, откровенно озлобленной, осунувшейся.

— Где вы изучали наш язык? — спросил ее по-русски Супрун.

— Я жила на Украине, — ответила прокуренным голосом переводчица.

— Когда? Где?

— До восемнадцатого года. В Киеве,