Рождественские истории. Волшебная фигурка

Позавчера, когда они приехали к бабушке с дедушкой, Лотта очень удивилась, что у них нет рождественской ёлки. Она подумала, что в Норвегии, наверное, не принято наряжать ёлку. Хотя странно… Ёлки растут здесь повсюду, и весь городок украшен к Рождеству.

Но сегодня утром дядя Томас объяснил, что за день до сочельника здесь отмечают малый сочельник. В Норвегии это считается настоящим началом рождественских праздников, и по традиции именно в этот день ставят ёлку.

Лотта выскочила из-за стола и побежала в прихожую. Папа и дядя Томас еле-еле протащили в дверь огромную пушистую ёлку. Когда её внесли в гостиную и попытались поставить прямо, она чуть не задела люстру.

Ёлку установили в углу, где было достаточно свободного места. По всей комнате разлился запах свежей хвои, смешиваясь с ароматом имбирной выпечки. Лотта подумала, что именно так и должно пахнуть Рождество.

– Держите ёлочные игрушки, – морфар принёс в гостиную две большие коробки. Мама и дядя Томас принялись их распаковывать, радостно смеясь каждый раз, когда им попадались игрушки, которые они помнили ещё с тех пор, как сами были детьми.

Лотта наблюдала, как они крепят к веткам жестяные подсвечники с настоящими свечами. Дома родители никогда не зажигали на ёлке настоящие свечи – у них была электрическая гирлянда. Лотта замерла от восторга, когда дядя Томас начал зажигать свечи. Она уже знала, что норвежцы любят горящие свечи, и теперь поняла почему. Живой огонь был гораздо красивее электрических огоньков. Хотя папа, кажется, этого не одобрял.

– Нравится? – спросил дядя Томас, слегка подтолкнув Лотту локтем.

– Очень нравится, – кивнула она и спросила с улыбкой: – А ещё больше ёлки там не было?

Дядя Томас закатил глаза, а папа фыркнул от смеха. Звезда, которую они водрузили на верхушку ёлки, уже царапала потолок.

* * *

– Ты такая красивая, Лотта! – воскликнула мормор, когда Лотта спустилась в гостиную. – Настоящий праздничный наряд!

Девочка улыбнулась бабушке. Это платье ей подарили на Рождество, но мама с папой решили, что можно не ждать Рождества и отдать этот подарок чуть раньше, чтобы Лотта надела его на прабабушкин день рождения. Лотта мечтала о народном норвежском костюме с тех пор, как увидела мамины фотографии в таком наряде, а потом обнаружила, что мамин бюнад сохранился и висит в шкафу у них дома!

Конечно, у Лотты был не настоящий бюнад, ведь настоящие шьются вручную из плотной шерсти и украшаются вышивкой с золотой и серебряной нитью. Они очень-очень дорогие. Но вчера мама сказала, что она договорилась с одним магазином в Тромсё, чтобы ей подобрали детский народный костюм подходящего размера, нужно только съездить туда и забрать. Так что на прабабушкин день рождения в малый сочельник Лотта наденет норвежское платье.

Лотта крутанулась на месте, демонстрируя свой наряд. Она выбрала платье с однотонной чёрной юбкой и красным, отделанным позолоченной вышивкой лифом, напоминавшим жилетку, надетую поверх белой блузки с пышными рукавами. Платье было совсем не похоже на праздничные наряды, к которым Лотта привыкла дома, но для прабабушкиного дня рождения оно подходило как нельзя лучше.

Дядя Томас, его жена Каролина и их годовалая дочка Ханна тоже были в народных норвежских костюмах. Мама надела свой бюнад, и даже папа вышел к гостям в чёрных брюках и белой рубашке с вышивкой на груди. Он говорил, что наденет и настоящий костюм, если мама попросит, но мама не стала его просить. Она видела, что папу смущают короткие бриджи и шерстяные чулки. Он боялся, что будет выглядеть в них глупо. Хотя морфар, дядя Томас и двоюродный дедушка Аслак выглядели вовсе не глупо, а наоборот – очень нарядно и стильно, подумала Лотта.

Дом мормор и морфар буквально гудел от голосов и смеха. Гостей собралось очень много. Хорошо, что по случаю праздника Лотте разрешили лечь спать попозже – она всё равно не смогла бы уснуть в таком шуме.

К ним постоянно подходили какие-то люди, обнимали маму, что-то говорили ей по-норвежски. Лотта почти ничего не понимала, хотя быстро вы учила, как по-норвежски звучит «А это, должно быть, Лотта!». Чуть погодя она отошла в сторонку, присела на подоконник и стала разглядывать яркие наряды гостей.

Потом к ней подошёл папа:

– Не хочешь чего-нибудь съесть? Или выпить горячего шоколада?

Лотта кивнула, папа взял её за руку, и они стали пробираться сквозь шумную толпу к большому столу, уставленному всевозможными угощениями. Было там и рождественское имбирное печенье, которое Лотта украшала глазурью вместе с мамой и мормор.

Но по дороге к столу папе пришлось остановиться, потому что с ним заговорил кто-то из гостей. Лотта закатила глаза и пошла дальше сама. Теперь, почувствовав запах еды, она поняла, что проголодалась.

В центре стола стояли огромные блюда с лютефиском – сушеной рыбой, вымоченной в каком-то специальном растворе до состояния густого желе. Лотта опасалась пробовать это странное кушанье. Мама говорила, что оно вкусное, но папа однажды шепнул ей по секрету, что это страшная гадость и он просто делает вид, что ему нравится лютефиск, чтобы не огорчать мормор. Лотта положила себе на тарелку немного бекона, варёной картошки и жареных свиных рёбрышек, заранее нарезанных на небольшие кусочки. Добавив ещё два имбирных печенья, которые пришлось пристроить на самом краешке тарелки, девочка огляделась в поисках свободного места, где можно присесть.

Повсюду вокруг были люди, от их громких голосов у Лотты трещала голова. Она моргнула, глядя на дрожащий свет свечей. Куда бы пойти, чтобы скрыться от этого шума?

– Лотта, с тобой всё в порядке?

Девочка медленно обернулась, надеясь, что к ней обратился кто-то знакомый. Перед ней, опираясь на палочку, стояла олдефорелдре. Прабабушка улыбалась, и Лотта улыбнулась в ответ.

– Ты такая красивая в этом платье, Лотта. Но у тебя усталый вид. Пойдём, посидим в моей комнате?

– Да, пойдём! У меня есть печенье, я с тобой поделюсь.

Они вместе пробрались сквозь плотную толпу гостей, вошли в комнату олдефорелдре и плотно закрыли за собой дверь. Громкий шум праздника превратился в едва различимый гул. В комнате было тепло и уютно. В дровяной печке потрескивали поленья. Резные фигурки на полках смутно поблёскивали в мягком, приглушённом свете лампы.

– С днём рождения! – Лотта села на пол, застеленный мягким ковром, и поставила тарелку рядом с собой. – Ой, а ничего, что я отрываю тебя от гостей? – Она неуверенно посмотрела на прабабушку, но та только фыркнула:

– Это мой день рождения, Лотта, и я могу делать всё что хочу. Сейчас я хочу посидеть в тишине. Я рада гостям, но уже утомилась со всеми беседовать. У меня ощущение, что я вообще не умолкала много часов подряд.

Лотта кивнула:

– Понимаю, о чём ты. У тебя очень красивое платье. Такого нет больше ни у кого.

Олдефорелдре оделась на праздник не так, как Лотта и все остальные женщины в норвежских костюмах. Ярко-синее платье прабабушки не надевалось поверх белой блузки, потому что оно было с длинными рукавами и высоким воротником-стойкой. Ворот, манжеты, широкий пояс и плечи украшал вышитый орнамент, красный с золотым.

Олдефорелдре кивнула и улыбнулась:

– Да, Лотта, это саамское платье. Сейчас я его надеваю только в особо торжественных случаях, но когда я была молодая, мы носили такие платья всё время. Только платья, никаких брюк. И тогда их шили не из ткани, а из оленьих шкур.

– Из оленьих шкур! – в ужасе воскликнула Лотта.

Это было и вправду ужасно. Всё равно что носить одежду из натурального меха.

Олдефорелдре рассмеялась:

– Да, Лотта! Так всё и было. Ты же знаешь, что я из семьи оленеводов. Мы круглый год кочевали от пастбища к пастбищу вместе со стадом. Олени давали нам всё что нужно. Мясо. Шкуры, чтобы шить одежду. – Она взяла с полки фотоальбом и открыла на той странице, где была фотография с ней самой и её двоюродной сестрой Лоттой в детстве. – И не только одежду – и обувь тоже. Смотри. – Прабабушка указала пальцем на сапожки девочек на снимке. Короткие, меховые, с загнутыми кверху острыми носками. В представлении Лотты такие сапожки должны носить сказочные зимние эльфы. – Сейчас наши костюмы шьются из шерсти, да и в прежние времена мы иной раз надевали шерстяные платья. Но оленьи шкуры – они очень тёплые. Зимой они греют лучше всего.

– И всё равно это жестоко… – пробормотала Лотта, обкусывая печенье по краешку.

– Да, наверное. Но это было давным-давно, Лотта. Сейчас люди относятся ко всему по-другому. Но всё, что мы брали от наших оленей, шло в дело. Ничего не пропадало зря. Даже нитки, которыми шили одежду и обувь, делались из оленьих жил. Помню, как мама вытягивала их зубами, чтобы получились тонкие нити.

Лотта передёрнула плечами.

– Значит, у вас не было фермы, как у дедушки Аслака? – спросила она, чтобы сменить тему.

– Нет конечно! Мы были кочевниками. Зимой жили в деревне, в маленьких бревенчатых хижинах. Вот смотри. – Олдефорелдре показала на другой снимок – с общим видом посёлка из круглых хижин. – Олени паслись в горах до тех пор, пока там не кончался корм. Им приходилось выкапывать лишайники из-под снега – а это очень трудно. Зимой наши отцы и старшие братья постоянно ходили к оленям и перегоняли стадо туда, где было больше еды. Потом наступала весна, и стельным оленихам – тем, которые ждали приплод, – надо было лучше питаться, чтобы потом выкормить своих оленят. Мужчины уводили стельных олених вниз, на летние пастбища на побережье. Чуть позже мы отправлялись за ними следом со всем остальным стадом. Нужно было правильно рассчитать время и успеть завершить переход до того, как растает снег и разольются реки. Так что весной, во время всего перехода, мы жили в вежах. Это такие палатки из оленьих шкур или полотна, натянутого на длинные шесты. – Она показала на следующую фотографию, на которой семейство в саамских нарядах стояло перед большой палаткой, немного похожей на вигвам американских индейцев. – Смотри, полог откинут, и видно, что там внутри. Посередине очаг, сложенный из камней. Пол устилали берёзовым хворостом и корой. Спали на оленьих шкурах.

– Вы их использовали для всего, эти шкуры, – сказала Лотта.

– Да. Так было встарь. – Олдефорелдре вздохнула. – Теперь пастухи ездят на снегоходах. Знаешь? На мотосанях. Совсем не то, что на лыжах и на санях, запряжённых оленями.

– Вы запрягали оленей в сани? Правда? Как Санта-Клаус? – Лотта внимательно посмотрела на прабабушку, не понимая, шутит та или нет. Она и не знала, что оленей взаправду можно запрягать.

Олдефорелдре тихонько рассмеялась.

– Да. Как Санта-Клаус. Но обычно мы запрягали одного оленя, а не сразу помногу. – Она склонилась к Лотте и прошептала: – И мы не летали по небу.

Лотта хихикнула:

– Уж наверное нет. А вы с Лоттой тоже перегоняли оленей вместе со взрослыми?

– Да, конечно. Мы тоже. Мы все работали сообща, всей семьёй. Когда надо было вести олених на летнее пастбище, с ними шли наши папы. А мы с мамой, и тетей Инге, и со старшими братьями выходили чуть позже, со стадом самцов. Они передвигались быстрее. И с ними было меньше хлопот.

Лотта кивнула, пытаясь представить, как это происходило. Идёшь по лесу следом за стадом, все пожитки везёшь на санях, запряжённых оленями, ночью ставишь палатку… вежу. Спишь у огня, горящего в каменном очаге. Похоже на сказку.

Олдефорелдре подбросила в печку дров. Лотта заворожённо наблюдала за пляшущим пламенем, и её стало клонить ко сну.

– У вас были приключения? – спросила она, прикрыв ладошкой зевок, и прислонилась головой к прабабушкиному креслу. – Это было опасное путешествие?

– Иногда. – Олдефорелдре погладила Лотту по голове. – Орлы иной раз пытались схватить маленьких оленят. А в лесах были волки…

Лотта кивнула и снова зевнула. Настоящие волки! И правда, как в сказке. Две маленькие девочки идут по лесу, а следом за ними крадётся волк…

Глава третья

Лотта проснулась, зевая и моргая. Она потёрлась щекой о пушистое покрывало, на котором спала, и отодвинулась от луча солнечного света. Вставать ей пока не хотелось. Вчерашний праздник затянулся допоздна, девочка даже не помнила, когда легла спать.

На самом деле, она не помнила, как поднималась к себе. Может, она заснула в комнате у прабабушки и кто-то отнёс её наверх? Или она так и осталась у олдефорелдре? Лотта открыла глаза, села, огляделась по сторонам…

И тут же испуганно зажмурилась, вцепившись в пушистое покрывало. Нет, не пушистое, а меховое! Она не понимала, что произошло. Это не дедушкин с бабушкой дом в Тромсё. Это вообще не похоже на дом. Она сидела на куче мягких коричневых шкур, рядом с очагом, сложенным из камней. Лотта протянула руку и осторожно потрогала один камень. Он был ещё тёплым, хотя огонь уже догорал и в каменном круге остались лишь тлеющие угли.

Теперь Лотта поняла, что это палатка. Большая палатка в форме конуса, держащегося на длинных деревянных шестах. Последний дымок от огня поднимался вверх серыми завитками и выходил наружу сквозь отверстие в потолке. Один полог был откинут, и Лотта увидела кусочек заснеженного зимнего леса. Ветви высоких тёмных деревьев раскачивались на ветру.

Завывающий ветер сотрясал стенки палатки. Лотта услышала звон колокольчиков – не церковных колоколов, а маленьких колокольчиков наподобие рождественских бубенчиков – и какой-то тяжёлый, глухой стук, похожий на топот лошадиных копыт.

– Лотта, ты собираешься дрыхнуть весь день? Вставай! – В палатку вошла девочка чуть старше Лотты и встала перед ней, уперев руки в бока. – Ты такая ленивая! – рассмеялась она. – Хуже Нильса и Матти. Пойдем. Мой папа сказал, что они отправляются уже сейчас. А твой папа попросил, чтобы я тебя разыскала. Ты же хочешь с ним попрощаться?

Лотта кивнула. Она ничего не понимала, но если папа собрался куда-то ехать, конечно, ей надо с ним попрощаться. Может быть, он объяснит, что происходит. И куда он уезжает.

Она откинула меховое одеяло и провела рукой по своему синему платью с вышивкой. Откуда оно взялось? Когда она успела переодеться? Лотта очень надеялась, что папа ей всё объяснит. Следом за незнакомой девочкой Лотта подошла к выходу из палатки и остановилась, зажмурившись от яркого света. Ослепительно белый снег искрился на солнце. Сосульки на ветках деревьев сверкали словно хрустальные подвески.

«Похоже, снег тает», – подумала Лотта, нахмурившись. Она была уверена, что сосульки бывают только тогда, когда случается оттепель, а потом снова мороз и капли талого снега превращаются в лед. Странно, что снег начал таять на Рождество. Мама говорила, что в Норвегии снег лежит до апреля.

– Лотта, надень сапоги! – воскликнула та, другая девочка, обернувшись к ней. – Ты что, ещё спишь?

Лотта нервно хохотнула.

– Кажется, да, – пробормотала она еле слышно, глядя на пару сапожек, стоящих у выхода. Они были набиты сухой зелёной травой, и Лотта неуверенно посмотрела на девочку. Может, та пыталась над ней подшутить? Она наклонилась, чтобы вытащить траву, но заметила, что сапожки у девочки тоже набиты травой. Сухие травинки торчали наружу над верхом сапожек, перевязанных очень красивой красной тесьмой с разноцветной вышивкой, и обрамляли низ меховых штанов, поддетых под платье. «Трава что, заменяет носки? – удивлённо подумала Лотта. – Но почему?»

Она сунула босые ноги в сапожки и заранее сморщила нос, ожидая, что сухая трава будет колоться и щекотать. Но трава оказалась на удивление мягкой, и сапожки сели на ноги как влитые.

– Эрика! Лотта! Идите сюда! – позвал кто-то снаружи, и девочка – Эрика – схватила две длинные красные ленты, лежащие на полу рядом с сапожками. Лотта смотрела на неё во все глаза. Эрикой звали её прабабушку…

– Давай быстрее! – Эрика присела на корточки и принялась обматывать лентами сапожки Лотты. – Они уже уезжают, уводят стельных олених на нижнее пастбище. Надо успеть попрощаться. Мы их теперь не увидим недели две. – Эрика завязала последнюю ленточку, резко выпрямилась, схватила меховую шубку и шапку и вручила их Лотте: – Пойдём! – Она схватила Лотту за руку и потащила наружу – в слепящий свет солнца, звон колокольчиков и громкий топот.

Теперь Лотта поняла, что это не лошади, а олени стучали копытами по плотному снегу. Стельных олених и родившихся в прошлом году оленят отделили от взрослых самцов и отвели в сторонку. Самцов закрыли в загоне, сделанном из плотного полотна, натянутого на высокие деревянные колья. Они недовольно кряхтели и топтались на месте, а оленихи и молодняк нетерпеливо били копытами, словно знали, что сейчас им предстоит отправиться в дальний путь.

– Лотта! Вот ты где! – Ей навстречу шагнул высокий широкоплечий мужчина в тяжёлой меховой шубе, придававшей ему сходство с косматым медведем. Он улыбнулся, подхватил Лотту на руки и закружил на месте. Девочка радостно засмеялась. Её папа тоже так делал.

Но это оказался не её папа. Лотта внимательно присмотрелась к мужчине. Он был выше папы и шире в плечах, и пахло от него по-другому. И всё-таки рядом с ним она чувствовала себя в безопасности. И улыбался он точно так же, как папа. У Лотты возникло странное ощущение, что она заняла место его настоящей дочки – той, другой Лотты, двоюродной сестрёнки её прабабушки. Заняла её место и отобрала её платье и сапожки с травой внутри…

Лотта отошла в сторонку, наблюдая за тем, как мужчина, так не похожий и в то же время похожий на её папу, присоединился к другим мужчинам, которые грузили в сани какие-то свёртки и запрягали оленей. Девочка с удивлением поняла, что на некоторых оленях надета упряжь, но в сани их не запрягают. Один из мужчин надел лыжи и взялся за верёвку, тянувшуюся от оленя. Неужели олень будет тащить лыжника за собой? Лотта растерянно заморгала. Это был совершенно другой мир…

– Лотта, у тебя всё хорошо? Ты уже попрощалась с папой?