Помоги проекту - поделись книгой:
Наступила весна. Грязные английские воробьи дрались и барахтались под водосточными трубами. Коты вопили ночь напролет на крышах, а семейство в Пятой Авеню подумывало о переезде на дачу. Уложили вещи, заперли дом и отправились в летнюю свою резиденцию, в пятидесяти милях от города, взяв с собой киску в корзине.
— Как раз то, что ей нужно: перемена воздуха и обстановки, чтобы отвлечь ее от разлуки с прежними хозяевами и сделать ее счастливой.
Корзину поставили на дорожный ящик за каретой. В нее входили новые звуки и мимолетные запахи и снова уходили прочь. Карета переменила направление. Затем послышался топот многих шагов, корзина снова закачалась; краткая остановка, новая перемена направления, щелканье, хлопанье, продолжительный и резкий свисток, звонки, как у очень большой входной двери; грохот, шипенье, неприятный запах, отвратительный запах, усиливающийся, ужасный, ненавистный, удушливый запах, убийственный, схватывающий за горло ядовитый смрад, вместе с заглушившим вопли бедняжки грохотом. И как раз в тот момент, когда терпению ее наступал конец, мучения прекратились. Она услыхала щелканье и хлопанье, явились свет и воздух. Затем человеческий голос прокричал: «Вынуть весь багаж для Сто двадцать пятой улицы», хотя для киски это был, разумеется, лишь бессмысленный человеческий рев. Грохот замирал и наконец совсем прекратился. Но потом тряска возобновилась с обилием звуков и колыханий, но без ядовитого смрада; живо промелькнуло глухое, густое мычание с приятным речным запахом, после чего пошел целый ряд толчков, криков, скрипов, остановок, щелканий, хлопаний, запахов, прыжков, потряхиваний, — затем еще запахи, еще толчки, большие толчки, малые толчки, газ, дым, визг, звонки, дрожание, вопли, громы, и опять новые запахи, стуки, колыхания, грохот и еще запахи, но все это без ощутительной перемены направления. Когда, наконец, произошла остановка, сквозь крышку корзинки уже просвечивали солнечные лучи. Королевскую кошку переместили в дорожный ящик старомодного фасона; изменив направление, колеса загремели и заскрипели по иного рода дороге; прибавился новый и ужасный звук — лай собак, больших и малых и мучительно близких. Корзинку сняли, и Трущобница оказалась на даче.
Все окружающие были слишком навязчивы. Им хотелось угодить королевской кошке, но почему-то никому это не удавалось кроме, быть может, большой жирной кухарки, на которую она наткнулась, забредши в кухню. Узнав об опасениях, что кошка убежит, кухарка заявила, что «знает, что надо сделать; уж коли кошка моет себе лапы, стало быть чувствует себя дома». Ввиду этого она проворно подхватила недоступное божество в передник и совершила ужасное кощунство, смазав ей пятки салом. Кошка, разумеется, возмутилась — все ее возмущало в этом месте, — однако, когда ее отпустили на волю, она принялась облизывать лапки, и сало пришлось ей по вкусу. Она лизала все четыре лапы в течение целого часа, и кухарка торжествующе объявила, что «уж теперь кошка, наверное, останется». И точно, Трущобница осталась, но зато обнаружила поразительное и возмутительное пристрастие к кухне, кухарке и помойному ведру.
Хотя хозяева и сокрушались над этими аристократическими чудачествами, они все же были рады видеть «Королевскую Аналостанку» более удовлетворенной и доступной. Через одну-две недели ей стали предоставлять немного больше свободы. Ее охраняли от малейшей неприятности. Собаки научились уважать ее. Ни один человек, ни один мальчик в околотке не помыслил бы швырнуть камнем в знаменитую кошку с аттестатом. Пищи ей давали вдоволь, и все же она не была счастлива. Ей смутно хотелось многого, она сама едва знала чего. Она обладала всем возможным, — но ей хотелось чего-то другого. У ней было много еды и питья, но у молока вовсе не тот вкус, когда можно пойти и лакать сколько угодно из блюдечка; надо выкрасть его из жестяной кубышки, когда подвело живот от голода и жажды, не то в нем не будет смака.
Правда, за домом был двор, не только за домом, но и вокруг него — большой двор, да только он весь был опоганен и отравлен розами. Сами лошади и собаки пахли не так, как следует; вся страна была сплошной отталкивающей пустыней безжизненных противных садов и лугов, без единого жилья и печной трубы на виду. Все это было ей ненавистно. Во всей ужасной усадьбе был только один благоуханный кустик, и тот скрывался в заброшенном углу. Кошка с удовольствием пощипывала его листочки и валялась на нем; это была светлая точка в усадьбе, но единственная, ибо с самого приезда она не видела тухлой рыбьей головы, ни настоящего мусорного ящика, и, вообще говоря, это было самое непривлекательное, некрасивое место из когда-либо виданных ею. Она, несомненно, удрала бы в самый первый вечер, если бы была на воле. Но воля пришла лишь после многих недель, а пока некоторое сродство с кухаркой создало задерживающую связь. Все же после целого лета недовольства произошел ряд событий, заново ожививший трущобные инстинкты тоскующей узницы.
В деревенскую усадьбу привезли большой тюк товара из порта. Содержимое его не представляет для нас интереса, но дело в том, что он весь пропитался острейшими и пленительнейшими ароматами порта и трущоб. Струны памяти, несомненно, помещаются в обонянии, и прошлое кошки возникло перед нею с опасной властью. На следующий день кухарка «ушла» вследствие возникшего по поводу этого самого свертка недоразумения. Ее уход разрезал связывающие кошку с домом нити, а в тот же вечер младший сын хозяйки, скверный маленький американец, задумал привязать жестянку к хвосту аристократки, — движимый, надо полагать, каким-нибудь доброжелательным намерением. Но кошка ответила на эту вольность движением лапки, вооружившейся для этого случая пятью большими, как бы рыболовными, крючками. Вой оскорбленного мальчика взорвал мать. Кошка каким-то чудом увернулась от запущенной в нее с чисто-женской ловкостью книжки и бросилась бежать, разумеется, наверх: крыса, когда ее гонят, бежит вниз, собака — прямо, кошка — вверх. Она притаилась на чердаке, укрылась от преследований и дождалась ночи. Тогда, проскользнув вниз по лестнице, она обошла все двери, одну за другой, пока не нашла одну отпертой, и погрузилась в черную августовскую ночь. Черная, как смола, для человеческих глаз, для нее ночь была только серой, и беглянка прокралась между отвратительными кустами и клумбами, щипнула на прощание единственное привлекательное растение в саду и отважно пустилась в путь.
Как могла она найти дорогу, которой никогда не видала? В каждом животном живет чувство направления. Оно очень слабо у человека и сильно у лошади, но кошки обладают им в очень значительной степени. Оно влекло ее на запад, — не то чтобы ясно и определенно, но смутно, пока направление не определилось окончательно тем, что дорога оказалась удобной. Через час она уже сделала две мили и достигла реки Гудзон. Обоняние несколько раз подтверждало ей то, что она избрала правильный путь. Главным вожаком киски было чувство направления, но не кто иной, как ее нос, все время ободрял ее: «Да, теперь верно, — мы проезжали здесь прошлой весной».
Кошки могут очень быстро влезать на дерево или стену, но когда дело идет о долгом ровном беге, отсчитывающем одну милю за другой, тогда первенство остается не за кошачьей припрыжкой, а за собачьей рысью. Несмотря на ровную дорогу и прямой тракт, прошел еще целый час, прежде чем кошка прибавила две лишних мили к расстоянию, отделявшему ее от ада роз. Она устала и немножко охромела.
Бедняжка подумала было расположиться на покой, как вдруг по ту сторону забора, под самым ее ухом, раздался ужасающий собачий лай. Киска в страхе рванулась вперед и побежала изо всех сил вдоль по дороге, посматривая в то же время, не может ли собака пролезть сквозь забор. Нет, пока еще нет, но она скакала за ним, издавая ужасное рычание, и кошка переправилась на более безопасную сторону. Собачий лай превратился в глухой грохот — более громкий грохот и рев — в ужасающий гром. Блеснул огонь. Киска оглянулась и увидела не собаку, но надвигавшуюся на нее огромную черную тварь с единым красным глазом, тварь, визжавшую и пыхтевшую, как целая сотня кошек. Она напрягла все свои силы для бегства, достигла еще небывалой скорости, но не решалась перескочить через забор. Она бежала, как собака, летела, но все напрасно: чудовищный преследователь настиг ее, но промахнулся в темноте и поспешил мимо, затерявшись в пространстве, в то время как кошка, задыхаясь, припала к земле, на полмили ближе к дому, чем была до встречи с собакой.
То было ее первое знакомство с неизвестным чудовищем, впрочем, чуждым только для глаз: нос ее признал в нем еще новую веху по пути к родине. Но страх, внушаемый ей зверями его породы, значительно убавился. Она убедилась, что они бестолковы и никогда не поймают ее, стоит только залечь под забором и притаиться. Прежде чем наступило утро, она повстречала нескольких из них, но оставалась невредимой.
На рассвете ей подвернулся славный грязный двор, и в куче золы удалось отыскать несколько съедобных отбросов. День она провела в соседстве конюшни, где имелись две собаки и множество мальчишек, едва не прикончивших сообща ее карьеры. Здесь было очень похоже на родину, но она не помышляла остаться. Старое стремление неудержимо влекло ее, и с наступлением сумерек она снова пустилась в путь. Мимо нее весь день пробегали одноглазые громовики, но она теперь освоилась с ними и продолжала бесстрашно бежать всю ночь. Следующий день был проведен в амбаре, где ей удалось поймать мышь; ночь же прошла приблизительно так же, как и предыдущая, с той разницей, что ей повстречалась собака, загнавшая ее далеко назад. Несколько раз ее сбивали с пути перекрестки, и она забирала далеко в сторону, но всегда со временем возвращалась к общему южному направлению. Дни проходили в рысканиях под амбарами и увертывании от собак и ребятишек, а ночь в ковылянии вдоль по дороге, однако она все подвигалась вперед, милю за милей, к югу, все к югу — собаки, мальчики, громовики, голод, собаки, мальчики, громовики, голод… а она все плелась вперед и вперед, и нос время от времени ободрял ее заверением: «Не без того, что мы учуяли этот самый запах прошлой весной».
Так прошла неделя, и кошка, грязная, охромевшая, без ленточки, достигла Гарлемского моста. Несмотря на окутывавшие его ароматы, мост ей не понравился. Она полночи бродила взад и вперед по берегу, не найдя иного способа переправы, кроме других мостов, и не узнав ничего интересного, за исключением того, что мужчины не менее опасны, чем мальчики. Пришлось поневоле возвратиться к мосту; но только запахи его казались ей чем-то родственным, да время от времени, когда мимо пробегал одноглаз, поднимался тот своеобразный глухой грохот, который она слышала во время весеннего путешествия. Вокруг стояла тишина поздних ночных часов, когда кошка вскочила на ряд бревен и понеслась над водой. Она не пробежала и третьей части, когда с противоположного конца на нее с ревом ринулся гремящий одноглаз. Она сильно перепугалась, но зная глупость и слепоту этих зверей, прильнула к перилам и замерла. Бестолковое чудовище, разумеется, промахнулось и пролетело мимо, и все было бы хорошо, да только оно завернуло обратно, или другое, подобное ему, внезапно запыхтело у нее за спиной. Киска, сломя голову, понеслась вперед. Быть может, она и достигла бы берега, если бы с этой стороны не бросился на нее с воплем третий красноглазый зверь. Она бежала изо всех сил, но оказалась между двух огней. Не оставалось ничего, кроме отчаянного прыжка с моста в неизвестность. Вниз, вниз, вниз, — плеск, погружение в глубокую воду, еще не холодную в августе, но ненавистную для кошки. Она всплыла на поверхность, кашляя и отплевываясь, оглянулась, чтобы узнать, нет ли за ней чудовищ, и поплыла к берегу. Она никогда не училась плавать, но плыла по той простой причине, что положение и движения кошки при плавании те же, что и при ходьбе. Попавши в неприятное ей место, она, естественно, попыталась уйти и в результате поплыла к берегу. К которому из них? Любовь к родине никогда не обманывает: единственным берегом для нее был южный, ближайший к дому. Вся измокшая, она вскарабкалась на илистый берег и пробралась между грудами угля и кучами сора, — черная, замазанная, какою только может быть трущобная кошка.
Немного оправившись от потрясения, королевская трущобница почувствовала, что ванна пошла ей в прок.
Нос, память и чувство направления склоняли ее вернуться к старому следу; но прямой путь кишел одноглазыми громовиками, и осторожность пробудила ее свернуть вдоль по речному берегу, с его протухшими напоминаниями о родине. Таким образом она избежала повторения невыразимых ужасов туннеля.
Более трех дней ушло на изучение многоразличных опасностей и сложностей набережных Восточной реки. Однажды она по ошибке попала на паром и отправилась на длинный остров, но вернулась оттуда с, первым обратным паромом. Наконец на третью ночь она достигла знакомого места, пройденного ею в ночь первого бегства. Отсюда путь был быстрый и надежный. Она в точности знала, куда идет и как добраться. Беглянка прибавила шагу, на сердце стало веселей. Еще немного и она свернется клубочком в ящике на своем родном Востоке — заднем дворе. Еще один поворот, и она увидит знакомые здания. Но, что это? Всей группы зданий как не бывало. Киска не верила глазам, но поневоле пришлось поверить.
Там, где прежде торчали, косились или плющились дома, виднелась пустынная путаница кирпичей, хлама и ям.
Киска обошла кругом. Она знала по виду окрестности, по цвету мостовой, что достигла своего старого пепелища, что именно здесь жил продавец птиц, здесь находился старый двор; но все это исчезло бесследно, унеся с собой все привычные запахи. Любовь к родному месту была главным двигателем всей ее жизни. Она пожертвовала всем на свете, чтобы вернуться к дому, который прекратил свое существование. Она обошла безмолвные кучи сора и не нашла ни утешения, ни пищи. Разорение захватило несколько кварталов и распространилось до самой реки. То не был пожар: киска однажды видела такого рода вещь. Скорее это было похоже на работу целого стада красноглазых чудовищ. Киска не подозревала о большом мосте, которому надлежало воздвигнуться на этом самом месте.
С восходом солнца она принялась искать прикрытия. Один из соседних кварталов сохранился почти в первоначальном виде, и «Королевская Аналостанка» решила приютиться там. Ей были известны некоторые из тамошних ходов и выходов; но, перебравшись туда, она была поражена обилием кошек, изгнанных, подобно ей, со старого местожительства; теперь на каждый мусорный ящик приходилось по несколько кошек. Это означало голод в стране, и кошка, потерпевши несколько дней, была вынуждена отправиться на розыски своего другого дома на Пятой Авеню. Она застала его запертым и пустым; прокараулила там целый день, имела неприятную встречу с высоким человеком в синем пальто и на следующий вечер возвратилась в переполненную трущобу.
Прошел сентябрь, за ним октябрь. Многие из кошек околели от голода или попались по слабости своим врагам. Но наша кошка, крепкая и молодая, все еще была в живых.
В разрушенных кварталах произошли большие перемены. Хотя они и были пустынны ночью, когда она впервые увидала их, в них по целым дням кишели шумные рабочие. К концу октября закончилось высокое здание, бывшее уже в ходу при ее прибытии, и Трущобница, теснимая голодом, однажды прокралась к ведру, оставленному во дворе негром. К сожалению, ведро не было помойным: это был небывалый предмет для данной местности, именно, ведро для мытья полов. Печальное разочарование сопровождалось, однако, крупицей утешения, — на ручке оказались следы знакомой руки. В то время как она изучала их, приставленный к подъемной машине негр снова вышел. Несмотря на синюю ливрею, благоухания его особы подтвердили впечатление, вызванное запахом ручки ведра. Кошка между тем попятилась на ту сторону улицы, он не сводил с нее глаз.
— Неужто «Королевская Аналостаночка»! Слыш-ка, кис, кис, кис-с. Сюда, киска, сюда. Уж и голодна-то, наверно! Негр был прав. Она за несколько месяцев ни разу не поела досыта. Негр вошел в дом и вскоре вернулся с частью собственного завтрака.
— Слышь-ка, кис, кис, кис. — Это было очень заманчиво, но кошка имела основания не доверять этому человеку. Наконец он положил мясо на мостовую и вошел обратно в дверь. Трущобница осторожно подкралась, понюхала мясо, схватила его и умчалась, как тигрица, пожирать добычу в безопасности.
Это положило начало новым временам. Теперь кошка стала приходить к дверям дома, когда ей становилось очень голодно, и с каждым днем доброе чувство к негру росло. Она раньше не умела понять этого человека. Он всегда казался ей врагом. Оказалось, что он был ее другом и единственным в целом свете.
Однажды ей выпала счастливая неделя. Семь сытых обедов семь дней подряд; и как раз по окончании последнего обеда ей подвернулась сочная мертвая крыса, настоящая, подлинная крыса, сущий клад; она ни разу не поймала взрослой крысы за все свои разнообразные жизни, но схватила находку и потащила ее, намереваясь припрятать про запас. Кошка переправлялась через улицу у нового дома, когда показался ее старый враг — собака с верфи, — и она, естественно, бросилась к двери, скрывавшей дружескую душу. Как раз когда она поровнялась с ней, негр распахнул дверь, выпуская хорошо одетого человека, и оба увидели кошку с крысой.
— Ого, вот так кошка!
— Да, сэр, — отозвался негр. — Моя кошка — гроза для крыс, сэр, всех почти переловила, сэр, вот почему она так худа.
— Не давайте же ей голодать, — сказал мужчина, по всем признакам являвшийся домохозяином. — Вы возьметесь кормить ее?
— Продавец печенки проходит каждый день, сэр, четверть доллара в неделю, сэр, — сказал негр, находя, что имеет полное право на добавочные пятнадцать центов за «идею».
— Хорошо, я буду платить.
— Мя-я-со! Мя-я-со! — раздается магнетический, чарующий для кошек крик старого печеночника, подталкивающего свою тачку вверх по переродившемуся Скримперскому переулку, и кошки, как и бывало, стаей сбегаются за своей порцией.
Надо помнить всех кошек черных, белых, желтых и серых, а главное надо держать в памяти всех их владельцев. Обогнув угол нового дома, тачка делает непривычную в прежнее время остановку.
— Эй вы, прочь с дороги, низкий сброд! — кричит печоночник и размахивает своим жезлом, очищая дорогу для серой кошечки с голубыми глазами и белым носом. На ее долю выпадает необычайно крупная порция, ибо Сам разумно делит доходы пополам, и трущобная киска удаляется со своим обедом под кров большого здания, сделавшегося ее официальным жилищем. Ее четвертая жизнь дала ей счастье, о котором она и не мечтала; теперь же счастье так и лезет к ней. Сомнительно, чтобы путешествия способствовали развитию ее ума, но она хорошо знала, чего хочет, и получила то, чего хотела. Честолюбивая мечта все ее жизни также осуществилась, ибо ей удалось поймать не одного воробья, а двух, в то время как они сцепились в смертельной борьбе на мостовой.
Нет оснований предполагать, что ей когда-либо удалось завладеть еще крысой; но негр подбирает дохлых, где только может, и выставляет их на показ в обеспечение ее пенсии. Покойница оставляется в сенях до прихода домовладельца, а затем с извинением торопливо выбрасывается вон.
— Чтоб ее, эту кошку, сэр… Это аналостанская кровь, сэр, чистая гроза для крыс.
За это время у нее несколько раз бывали котята. Негр решил, что желтый кот — отец некоторых из них, и негр без сомнения, прав.
Он продавал ее несчетное количество раз со спокойной совестью, хорошо зная, что возвращение «Королевской Аналостанки» домой — вопрос лишь нескольких дней. Она отделалась от своей антипатии к подъемной машине и даже приучилась подниматься и спускаться по ней. Негр упорно утверждал, что в один прекрасный день, когда кошка услышала зов печеночника, находясь на верхнем этаже, она ухитрилась нажать электрическую кнопку машины, чтобы спуститься вниз.
Шерсть ее попрежнему шелковиста и прекрасна. Она не только числится в рядах кошачьей аристократии, но выделяется в ней, как избраннейшая пенсионерка. Печеночник положительно почтителен к ней. Даже вскормленная на сливках и цыплятах кошка хозяина ломбарда не занимает такого положения, как «Королевская Аналостанка». Но, несмотря на все благополучие ее общественного положения, королевское звание и поддельный аттестат, она бывает больше всего счастлива тогда, когда ей удается улизнуть в сумерки и порыскать по задворкам, ибо в душе она остается и всегда останется бродячей трущобной кошкой.
ДИКАЯ КОШКА
Старому мельнику, грузину Бежану, не спалось. Лежа на длинной деревянной тахте[2], он давно уже ворочался с боку на бок, — беспокойные мысли роились в голове и прогоняли сон. До слуха явственно долетали ритмические, чередующиеся с большой правильностью звуки колеса миниатюрной водяной мельницы, или «колотовки».
Колотовка работала без устали, приводимая в движение стремительной струей падающей с обрыва воды.
Бежан думал о том, что скажут ему сегодня мужики, когда приедут за мукой.
— Будут браниться, — рассуждал мельник, — а ведь того не поймут, что колотовка пол-дня не работала — стояла… А тут из деревни явится сын, попросит мучицы. Бедный он, да ведь и мне же надо как-нибудь жить на свете — у самого нет лишнего куска… Эх…
И старик поднялся. Заглянув в крошечное окошечко своей избушки, он увидал, что приближается утро.
Полупрозрачная пелена тумана ползла вверх — и выступали горы, блистая своей девственной красотой. В воздухе стояла чуткая тишина, и только резкие звуки колотовки грубо нарушали сладкий покой наступавшего утра.
Бежал открыл низенькие двери и вышел.
Двадцатый год он приблизительно в одно и то же время выходил из этой избушки, направляясь к своей кормилице — колотовке. Отрезанный от родной деревни, отстоящей на пять верст, жил одиноко старый Бежан, жил в надежде, что и умрет спокойно здесь же.
Выйдя на свежий предутренний воздух, старик заметил, что скрытая горами заря разгорается.
— Еще немного-немного, и вспыхнет яркое солнышко, — сказал про себя Бежан.
Бодрой походкой направился он к мельнице, открыл запертые на замок двери, по привычке заглянул в постав, взял щепотку муки на зуб. Потом тщательно осмотрел все предметы, лежавшие на полочке, и вновь запер двери.
Было уже светло.
Старик вспомнил вдруг, что ему что-то нужно сделать, и направился к опушке большого леса. Среди множества самых разнородных деревьев возвышался кряжистый старый дуб. К нему подошел старик и через небольшое отверстие в стволе заглянул внутрь. Глубокий мрак наполнял дупло дерева, и несколько минут старые глаза Бежана не видели ничего, кроме фосфорического блеска знакомых ему глаз.
Наконец, когда мрак рассеялся, Бежан увидел серую фигуру дикой кошки, сладко растянувшейся в гнезде. Пара котят прикурнули к матери и спали безмятежным сном.
— Спишь? Жива-здорова? Ну и хорошо, — рассуждал старик, отходя от дерева. — И чего ее не любят люди? А мне она люба. Не то, что медведь, или волк, или еще лиса. Эти звери вредные, опасные. А кошку не тронь, так как она тебе еще пользу сделает. Сколько было в колотовке мышей, крыс — почти всех поела. А птицы как раньше таскали зерна? Только выйдешь куда, сейчас влетят и воруют напропалую… А теперь пусть какая осмелится явиться? За что же я буду ее гнать? А узнай наши, что она здесь, сейчас же ей конец — не любят ее, как чорта.
Встретился старый Бежан с кошкой случайно еще в прошлом году. Войдя однажды на мельницу, он заметил, как что-то серое, похожее на домашнего кота, но значительно больше, стремительно выскочило через полуотворенные двери.
Долго недоумевал Бежан. Он никак не мог понять, откуда могла взяться кошка в этом глухом лесу. Не из деревни же! И только потом сообразил, что это была просто дикая кошка. Много лет прожил Бежан на свете, но дикой кошки никогда не видел.
Вторично встретил кошку Бежан, когда она тащила в зубах крысу из той же мельницы. С этого дня он стал выслеживать ее жилище.
Напрасны были, однако, его попытки открыть ее местопребывание. Только через несколько месяцев, днем, случайно, он увидел ее на ветке дуба, и, когда подошел к дереву, она скрылась, нырнув на его глазах в дупло. Тут и нашел старик ее жилище. С тех пор он каждое утро навещал ее. Сначала кошка дичилась и фыркала, потом так привыкла к безобидному старику, что делала вид, будто не замечает его присутствия.
Старик мельник ценил услуги кошки, истреблявшей мышей, и очень обрадовался, когда она принесла двух котят.
Не доверяя полностью этому высокому седому человеку, который ежедневно подходил к ее родному гнезду, кошка долго осматривалась, прежде чем сползла с дерева.
Кошка была желтовато-серого цвета с тремя характерными черными полосками на голове, переходящими в одну широкую, которая ложилась вдоль всей спины.
Несколько веселых и быстрых прыжков унесли ее в лесную чащу. Здесь она легла на толстый слой прошлогодних листьев и несколько раз перевернулась на спине, выпуская длинные когти. Какой-то посторонний шорох заставил ее сразу подняться на ноги и насторожиться. Тревога оказалась ложной. В чаще дубняка стояла тишина. Приторно-сладкий запах азалий слегка кружил голову, и кошка, игриво подпрыгивая, почти неслышными шагами продолжала углубляться в хорошо знакомый ей лес.
Вдруг она остановилась и внимательно начала всматриваться в то место, где кончался стройный лес и начиналась обширная поляна, вся украшенная роскошными цветами. Как змея, ползла кошка между кустами орешника и травой. Невидимая среди шевелящихся стеблей, она тихо, но безостановочно приближалась к намеченной цели.
В это время, далекий от всякой мысли об опасности, на опушке леса стоял фазан роскошного оперения, поклевывая гусениц, облепивших куст терновника. Этот красавец южно-кавказских лесов только-что собирался криком привлечь к обильной трапезе свою подругу, как вдруг уловил чьи-то приближающиеся шаги и хотел подняться, но в тот же момент когти вонзились в него, и он увидел страшную пасть…
Полетели в сторону перья, хлынула кровь из перекушенного горла — кошке досталась богатая добыча.
Окончив кровавую трапезу, она понесла остатки фазана своим детенышам. Котята мирно спали, когда мать вскочила в дупло. Радостным мурлыканьем они встретили ее и дружно принялись уничтожать мелкие кусочки вкусной дичи.
Зима явилась незаметно. В горах лег глубокий снег, и оттого внизу было прохладно. По утрам оголенные деревья слезились. Это густые ночные туманы оставляли сырость.
Все было неприветливо, уныло, и один самшит[3], не покорявшись наступившему холоду, продолжал гордиться своим зеленым убором.
Речка стремительно несла сбои воды, и трескучая колотовка без устали молола кукурузу.
Потянулись ночи, скучные и длинные. Бежан большую часть суток лежал у себя в избушке, то и дело подкладывая дрова в бухар[4]. Иногда он от скуки бродил по лесу, шурша прошлогодними листьями. Подходил к знакомому дубу и бросал привычный взгляд в глубокое дупло, где встречал горевшие блеском глаза кошки.
Давно уже вырощенное ею молодое поколение начало самостоятельную жизнь, давно котята разбежались по лесу, навсегда покинув мать. А она не хотела расставаться со старым насиженным местом.
Тоскливо стало кошке, когда в один из осенних ненастных дней, проснувшись, она не нашла своих детей.
Но наступало тяжелое время — лес становился пустым; многие его обитатели на время исчезли. И старая кошка отчасти была довольна уходом детей — часть забот о пропитании теперь отпадала. Хотя теперь и ее аппетит уменьшился благодаря постоянному лежанию в теплом гнезде, но голод иногда выгонял ее в лес, и она искала добычу. Частенько заглядывала она и на мельницу, беспощадно истребляя мышей и крыс.
В лесу выпал снег. Первый снег в эту зиму. Мягким пушистым ковром он лег на землю, нарядным убором одел деревья. Холодно стало кошке, и она глубже зарылась в свое гнездо, сделанное из мягкого теплого мха.
Спустились и легли на землю зимние сумерки. Лес казался пустынным и мертвым.
С обычной осторожностью вышла кошка из своего убежища и повела кругом хищной мордой. Ничего нового не уловил ее слух, только стучала без устали мельница, как всегда.
Голод неприятно давал себя чувствовать — кружилась голова и слегка тошнило. Смело направилась вошка к мельнице и пролезла через отверстие внутрь. Здесь она сразу же уловила так хорошо знакомый ей запах мышей. Притаившись за поставом, она стала прислушиваться. И долго, очень долго пришлось ей ждать, пока неосторожная мышь выползла из норки и попалась ей в когти. Но это не могло утолить голода.
Отсюда кошка побежала в лес, все время озираясь по сторонам и стремясь своими острыми глазами уловить присутствие добычи.
Вдруг она уменьшила шаги, прижалась к земле и ползком направилась к маячившему в темноте кусту. Подойдя к нему очень близко, она сделала стремительный прыжок и вскочила на спавшего в логовище зайца.
Раздались резкие крики грызуна. Кошка утоляла свой голод…
Было так весело в лесу. Так радостно звенели голоса певчих птиц, так нежно разливали благоухание цветы. Деревья в полном соку стояли величаю спокойные, вокруг раздавался лепет молодой поросли, волнуемой ветерком.
Попрежнему дикая кошка жила в дупле могучего дуба, и снова обзавелась она детенышами. На этот раз их было трое. Кормила их мать молоком, но приучала и к мясной пище.
Реже и реже приезжали и приходили с помолом, и Бежан целыми днями не видел людей. Раз или два в месяц приходил сын с внуком, худой, болезненный. Жаловался на бедность, неурожай, просил мучицы и уходил, когда Бежан высыпал ему в подставленный мешок гарнца три свежего помола.
Старик сидел у избушки, когда на дороге, ведущий к мельнице, показались два человека с ружьями; впереди бежали собаки. Это были городские охотники. Дед встал и пошел им навстречу: слишком необычно было появление охотников в этих местах.
Обменявшись приветствиями, охотники попросили старика указать им лучшее место для охоты. Бежан жаловался охотникам, что зимой иногда волки близко подходят к избушке.
— А теперь все пусто, — добавил старик.
Охотники присели, отдохнули и направились в лесную чащу. Одна из собак вдруг остановилась у дуба, где жила кошка, и подняла оглушительный лай. Охотники взглянули вверх и заметили дикую кошку, которая быстро опустилась в отверстие дерева и исчезла.
Тщательно осмотрев дерево, охотники нашли отверстие.
Поделиться книгой: