Короли ночной Вероны

— Но я же только учусь, — в голосе Рафаэллы было что-то отчетливо напоминающее о незаслуженно наказанном ребенке, настолько жалобно прозвучала эта реплика.

— Это и был урок, — пожал я плечами, настойчиво напоминая себе, что учитель должен быть безжалостен с учениками, какими бы славными они ни были, так наставлял меня Данте.

Я вытянул вперед руку со шпагой и разжал пальцы. Она звякнула об пол.

— Смотри, показываю единственный раз.

Я подцепил шпагу носком ботинка и коротким рывком забросил прямо себе в руку.

— Теперь ты.

Рафаэлла недоверчиво поглядела на свою шпагу, так и оставшуюся лежать у нее под ногами. Первая попытка завершилась полным провалом, хотя и прошла в целом лучше, чем когда-то у меня. Сделав кульбит, шпага ткнулась концом обратно в пол, покачиваясь с характерным звоном. Я в свое время довольно ощутимо получил гардой по носу.

— Как вариант, сойдет, — великодушно разрешил я, — но на досуге потренируйся.

Пробурчав нечто нелицеприятное и навряд ли подходящее юной особе, Рафаэлла вытащила шпагу из пола.

— А теперь en garde[7], синьора.

Она приняла позу, лишь отдаленно похожую на первую позицию фехтования. Пришлось ее подправить несколькими короткими репликами, после я приказал ей расслабиться и вновь скомандовал:

— En garde!

Эффект получился немногим лучше предыдущего раза. Я снова подправил ее и снова приказал расслабиться, на слабые протесты, вроде «Чего это мы ерундой занимаемся?» я отвечал только одно:

— Начинать следует с азов. Нельзя выучиться бегать, не научившись сначала как следует стоять.

И так раз за разом на протяжении трех с лишним часов, стоило ей выучить более-менее одну позу, как я тут же переходил к следующей Когда же Рафаэлла без сил опустилась на лавку, стоявшую у стены, я опустился рядом.

— Не желаешь перетруждать руку? — ехидно заметила она, растирая плечи.

— Не вижу смысла. В свое время я несколько месяцев только и потратил на отработку основных стоек и приемов.

— Несколько месяцев, — глаза Рафаэллы округлились, — так много?!

— За пару дней фехтованию не учатся. Это долгая и утомительная работа, в первую очередь над собой. И, между прочим, многим придется поступиться.

— Чем же? — удивилась она.

— В самом плохом случае, с твоей красотой. — Похоже, ей пришелся по сердцу мой комплимент. — Мой учитель, граф Риальто, ты, думаю, знаешь его. Видела шрамы на его лице? — А вот от этих слов ей стало явно не по себе. — Но не волнуйся, такое редко бывает, ты ведь не желаешь делать карьеру профессионального бретера, правда? — Она неожиданно прижалась ко мне, словно ища защиты от вражеских шпаг, нацелившихся ей в лицо. Поддавшись неожиданному порыву я обнял ее за плечи, Рафаэлла не противилась.

— Но есть кое-что чего тебе не избежать, — продолжал я. — Дай мне свою ладонь. — Я взял ее мягкую ладошку в свою, провел по внутренней стороне своей. — Чувствуешь? Это мозоли от шпаги, от рукояти, понимаешь?

— Что так плохо, да? — Ее голос вновь стал жалобным, как же мне было ее жаль, но я продолжал.

— Со временем, если будешь продолжать тренировки, твои станут такими же, но прежде… — Я замялся на секунду, слишком уж неприятными для нее станут следующие слова. — Мозоли сами по себе не нарастают, твои ладони будут болеть и жечься при каждом прикосновении. Это больно, но придется перебарывать себя и горящими ладонями браться за шпагу.

Мне показалось, что она сейчас расплачется. Ее мечты сейчас сталкивались с грубой и жестокой реальностью, рассыпаясь в прах. Я прижал ее к себе сильнее, Рафаэлла ничуть не возражала. Я же вздохнул, самое неприятное я оставил напоследок.

— Но есть кое-что похуже. — Я не без сожаления отстранился и распустил завязки камзола, распахнув его, демонстрируя все «следы» долгой карьеры полупрофессионального бретера. — Удары в лицо приходятся достаточно редко, но вот ранений в корпус не избежать. Шрамы украшают мужчину, но не девушку…

— Отговариваешь, да?! — возмутилась Рафаэлла, но куда менее горячо, чем тогда, в университетском парке.

— Нет, Рафаэлла, просто говорю как есть, — покачал я головой. — Ты должна знать на что идешь, не более того. Это мой долг, как твоего учителя.

Я затянул завязки, поправил камзол и направился к стойке с оружием, по пути собрав свои перевязь и повязку. Она, конечно, была мне не к чему, но и показываться в университете, а тем более поблизости от меда, без нее — непозволительный риск. По мне, лучше иметь дело с десятком профессиональных убийц, чем хотя бы одним медиком, а, тем более, студентом — эти господа зачастую не имеют ни малейшего представления о том, что своим «лечением» могут загнать практически здорового человека в могилу всего за пару недель. Согласитесь, мгновенная смерть от шпаги или кинжала все же предпочтительней.

— Завтра продолжим, — сказал я Рафаэлле перед тем, как покинуть фехтовальный зал. — Как не прискорбно, но вынужден проститься с тобой, Рафаэлла. Я ведь еще и студент.

Она проводила меня до дверей особняка, я на прощание поцеловал ей ручку и двинулся прочь, как всегда не оглядываясь.

Меня ждало обучение. Я по большей части изучил пресловутые «семь свободный искусств»[8] и теперь у нас остались лишь специальные дисциплины. Это может показаться странным, но я учился на юриста, хотя мало было студентов в нашем университете, нарушавших законы чаще чем я. В конце концов, надо знать, что нарушаешь, не так ли? А то ведь можно и не понять за что тебя судят.

Учиться весной и ранней осенью — сущая пытка. Вокруг все цветет (или отцветает) и пахнет, а ты вынужден сидеть в аудитории, внимая нудному профессору, половина слов которого проходит мимо ушей. В крайнем случае, влетает в одно ухо и тут же вылетает в другое, совершенно не задерживаясь в голове. По мне, так надо учиться поздней осенью и зимой, когда делать нечего, за окнами воют ветра и метет метель и вьюга, а пить вино и развлекаться с девушками надоедает достаточно быстро, если не разбавлять эти два без сомнения увлекательные занятия еще чем-нибудь. К примеру, тем же энеанским правом или нашими Уложениями.

Предаваясь столь мрачным мыслям, я и не заметил, что меня несколько раз ткнули в бок пальцем. Это оказался Козимо — мой приятель из Барлетты, знаменитого Города-на-воде; один самых веселых студентов университета, не дурака выпить и погулять. Вот и теперь он раз за разом вонзал свое длинный палец в мой бок, потрясая зажатой в другой руке початой бутылью не с вином, не то с его любимым чинзано. Но выяснить, что это такое, мне было не суждено.

— Господа студенты, — прервал лекцию на полуслове профессор Гальани, — может быть, вы поделитесь со всеми тем, что прячете под столом.

— Простите, профессор, — в своей неподражаемой манере ответствовал Козимо, поднимаясь из-за стола, бутыль к тому времени уже перекочевала под мой стул, и демонстрируя Гальани руки, — но нам, к сожалению, нечем делиться. Но когда будет…

— Хватит, — отмахнулся профессор. — Садитесь, Козимо, и впредь будьте несколько осторожнее, а то вас уже качает.

Да уж, похоже, мой приятель принял «на грудь» и до лекции, а бутыль, упокоившаяся под моим стулом, уже достойное продолжение возлияния по случаю его возвращения в alma mater[9]. Он лишь сегодня утром вернулся из дома и не принимал участия в сражении с убийцами, по поводу чего не уставал сетовать с надоедливой регулярностью. Особенно после того, как горькое чинзано закончилось, а новой бутыли у нас не было.

Но вот нудная лекция, не помню уж по чему точно, подошла к концу и мы покинули аудиторию. Козимо отправился на поиски новой бутыли и более благодарных слушателей, я же без какой бы то ни было цели двинулся по территории университета, покачиваясь от выпитого и раздумывая с чего бы чинзано, вроде бы некрепкий напиток, так сказался на мне. Или он только по ногам бьет, кроме печени, конечно. У самых ворот университетского комплекса я заметил знакомую фигуру, похоже, граф Риальто даже не удосужился переодеться с тех пор, как угодил в мед. На нем был все тот же камзол, что и тогда ночью, аккуратно заштопанный и выстиранный.

Я окликнул Данте, когда он уже почти миновал открытые ворота. Он обернулся и, пройдя несколько шагов, чтобы не мешать идущим следом, остановился, ожидая меня. Мы поздоровались и бок о бок зашагали к его дому, решив отложить разговор до того момента, как мы придем. У меня накопилось достаточно вопросов к учителю фехтования, но и болтать об этом на улице было как-то не с руки. Когда мы добрались до особняка графа, расположенного почти на противоположном конце Вероны, почти стемнело и на фасаде его слуги зажги дорогущие гномьи фонари, какие мог себе позволить не каждый король.

В кабинете нас уже ждал накрытый к ужину стол (хотя, по-моему, это помещение предназначено для совершенно иных целей) с вином и его любимой граппой. Разговаривали мы, естественно, после еды, которая пришлась как раз впору, из-за того, что опаздывал на лекции после того, как закончил заниматься с Рафаэллой, я не успел ничего бросить в рот, а в университете употреблял лишь козимово чинзано, так что с самого утра ходил голодный как стая зимних волков.

— Кто были эти люди? — спросил я, когда похожие на призраков слуги убрали опустевшие тарелки и блюда, оставив лишь графины с вином и бутылки с граппой.

— Точно не знаю, — пожал плечами граф, сморщившись от пронзившей правое боли (как и меня, его ранили именно туда, похоже, у убийц это была какая-то излюбленная цель для ударов). — Может, дела Братства шпаги, а возможно, еще одна, новая история.

— Опять делите власть? — буркнул я. — Твоему кузену мало того, что ты убрался из Феррары.

— От него давно не было никаких вестей, но и этого я не исключаю, хотя весьма сомнительно. — Данте глотнул граппы. — Тут у меня летом произошла одна история, о ней уж пол Вероны знает и она давно уже вышла из списка самых нашумевших новостей города.

— Что же случилось?

— Месяца два назад, где-то в середине июля, — начал свой рассказ Данте, — я в каком-то трактире разругался с глупым фианским дворянчиком. Он не знал кто такой, а когда протрезвел и выяснил с кем ему придется драться, то решил, что умирать ему рановато и пришел на место дуэли с тремя приятелями. Мы схватились, я прикончил всех троих, но и сем получил шпагой в бок, к счастью, печень не была задета, зато крови я потерял много. Не помню, как и когда меня нашла одна дама слугами, гулявшая по городу тем вечером, она-то и приказала им доставить меня в дом, который принадлежал ей. Я не знал ее имени, зато лицо врезалось в память. Когда я пришел в себя, то тут же попросил, чтобы меня доставили сюда, ну а остальное — дело техники и медицины. После того, как окончательно вернулся в нормальное состояние, естественно, начал поиски своей спасительницы.

Он перевел дыхание, выпил граппы и долил бокал.

— Это не составило особенного труда.

— И кто же она? — нетерпеливо спросил я.

— Эмилия Фичино графиня Бандини, — коротко бросил граф.

— Жена Герцогского ловчего, — протянул я, — ее же называли самой красивой женщиной Вероны.

— К Баалу! — возмутился мой учитель фехтования. — Самая красивая во всей Салентине. Во всем мире, Баал меня побери!

Тут я не мог с ним поспорить. С Эмилии или красотки Эми, как звали ее практически все знакомые, писали ангелов Господних многие художники нашего города еще с самого ее детства (тогда это, естественно, были очаровательные херувимчики). Однако происходила она из бедного, но древнего и славного рода Родзи, что было почти жизненно необходимо одному из вассалов нашего герцога, Лоренцо Фичино — человеку активному, вот только обделенному по части дворянских титулов и традиций. Не смотря на то, что герцог даровал ему титул графа Бандини, наша знать не признавала Лоренцо за своего. А вот женитьба на дочери рода Родзи с его прошлым могла исправить эту ситуацию, с другой же стороны, сильно поправить бедственное положение семьи Эмилии, находившейся на грани бедности и нищеты и жившей за счет все новых закладов и перезакладов невеликих земель. Кажется, это устраивало всех, но только не красотку Эми — жених ей достался совершенно некрасивый, да еще и вдвое старше ее. Нрава ловчий был мрачного и жестокого и более привык к обращению с собаками и лошадьми нежели с дамами, так что доля Эмилии выпала не самая лучшая. Спасало лишь то, что Лоренцо по большей части пропадал в окрестностях Вероны, готовясь к охотам нашего герцога, которые тот обожает больше любых других дворянских развлечений.

— Ты всегда умел выбирать себе подруг, Данте, — буркнул я.

Ничего не могу с собой поделать, отчаянно завидую графу, точнее его поразительному магнетизму, безотказно действовавшему на женщин и девушек от пятнадцати до бесконечности. Моя внешность оставляла желать много лучшего и учитель мог дать мне в этом деле сто очков форы, несмотря на шрам на щеке, а, может быть, именно благодаря ему.

— Она не подруга! — неожиданно рявкнул Данте, с такой силой сдавив бокал, что он разлетелся сотнями хрустальных осколков. — Это… — Он захлебнулся от избытка чувств, усиленных выпитой граппой. — Я ненавижу этого старого урода Лоренцо! Кто он такой?! Старик да еще и страшный, как смерть! Я мог бы прикончить его парой выпадов, оставив истекать кровью у ее ног с рваной раной на боку. Но, нет, нет, три тысячи демонов НЕТ!!! Она выше и чище всего этого! Она — ангел с этих картин, которые с нее писали. А он запретил! Я стану для нее чудовищем еще худшим, чем муж, если убью его!

— Успокойся, мастер. — Я обратился к Данте, как тогда, когда он учил меня фехтованию. — Не стоит и думать об убийстве Лоренцо Фичино, за такое герцог…

— В Долину мук герцога и Лоренцо! — Данте приложился прямо к горлышку бутылки с вином. — Я хочу только одного — быть с ней!

— А хочет ли этого сама Эмилия? — осторожно поинтересовался я, за такие вопросы граф Чиано мог вполне насадить меня на шпагу, как на вертел, и пускай я уже два года как считаюсь первой шпагой университета, но учителю своему противостоять смогу не больше пары минут.

— Дааааа, — протянул Данте. — Я открылся ей месяца полтора назад и она ответила «да», но сказала, что против законов Господних ни за что не пойдет, иначе душа ее отправится в Долину мук… Ну и все в том же духе. Я же говорил, она ангел!

— Но тогда причем тут убийцы, напавшие на тебя той ночью?

— Она — ангел, — повторил граф, — но не ее благоверный. Он — человек отвратительный. — И как это после трех бутылок граппы, которые он выпил один (я больше налегал на вино), можно так легко выговаривать такие длинные и сложные слова? Не перестаю восхищаться мастером. — Готов верить всему дурному, что только не нашепчут ему «доброжелатели». — Ну вот, опять! — А уж о нас в Вероне не болтал только глухонемой.

— Славного врага ты себе заработал, — буркнул я. — И что думаешь делать?

— А что тут делать, Габриэль?! Может ты посоветуешь?!

Я лишь покачал головой и ушел от ответа, выпив свой бокал и снова наполнив его.

Возлияния в гостях у моего учителя не прошли даром, я позорно проспал тренировку у Рафаэллы, лишь на минуту заскочил к ней извиниться и тут же бросился на семинар по энеанскому праву, который вел один самых «жестоких» преподавателей, профессор Гораций Мальвани. Я вознес молчаливую, но искреннюю молитву Господу, когда ворвавшись в аудиторию понял, что его еще нет и, следовательно, я не получу жестокого разноса по всем правилам классической риторики, которую Гораций похоже знал даже лучше преподавателей этого предмета. Однако радоваться было рано, потому что я ощутил чувствительный толчок в спину и следом услышал до боли зубовной знакомый голос.

— Может быть вы, синьор Эччеверриа, разрешите мне войти в аудиторию и начать семинар, на который вы так торопились, что едва не сбили меня с ног, когда неслись по коридору.

Я пропустил Мальвани и направился к столу, за которым устроился Козимо, как ему казалось незаметно продемонстрировавший мне еще одну бутыль, столь необходимую мне для поправки расшатанного организма. Но он недооценил профессора.

— Если я замечу, что вы, синьор Канти, — как бы между делом, раскладывая на столе свои бумаги, заметил Мальвани, — сделали хоть один глоток из этой емкости, вы выпьете ее до дна, а потом будете отвечать мне наизусть Codex ius ad rem[10]. Вы меня поняли?

— Понял, синьор профессор, — кивнул Козимо, на взгляд оценив размер бутыли и сопоставив его со своим знанием данного Кодекса, о результатах сравнительного анализа я примерно догадывался. Энеанское право никогда не было сильной стороной моего друга.

Аудиторию мы покидали, чувствуя примерно то же, что и выжатые досуха лимоны (или иные цитрусовые). Мальвани выбрал нас с Козимо своими «жертвами» на этом семинаре из-за истории с дверью и бутылью и большая часть вопросов досталась именно нам двоим. Однако любимое чинзано Козимо послужило неплохой наградой и утешением для нас, а по совместительству и лекарством для меня. Но был в тот день человек, которому пришлось гораздо хуже, чем нас. Это, конечно же, был Паоло.

Я обратил на него внимание из-за того, что парнишка как-то неестественно шагал. Поначалу я списал это на последствия встречи с ворами, от которых он исцелился удивительно быстро даже для своего цветущего возраста, но присмотревшись повнимательнее, что стоило мне определенных усилий из-за вполне понятного состояния, понял, что причина в другом. Его кто-то остаточно жестоко высек всего несколько минут назад. В общем-то я даже знал кто. Новый преподаватель энеанского, перебравшийся сюда из Клевары несколько дней назад. Говорили, кажется, что он получили тут дом в наследство, но в подробности его биографии я не вдавался, даже имени его тогда еще не знал.

— Всыпали твоему приятелю, — заметил Козимо, мимо глаз которого ничего не проходило незамеченным, — интересно за что?

Вообще-то, странное дело. Ректор считал, что в наш просвещенный век телесные наказания студентов — анахронизм и не то чтобы запретил их в университете (такое вопросы решались не им), но просто не поощрял их применения, разве что к совсем уж зарвавшимся студентам да и то начальных курсов. Хотя попробовал бы кто сейчас высечь меня — мигом получил бы перчатку в лицо, а отвечать на вызов студента преподаватель хоть и не обязан (это даже им прямо запрещено Уложением об обучении), но если перчатка брошена перед всей аудиторией… Впрочем, подобные прецеденты имели место достаточно давно и закончились плачевно как для профессора, так и для студента. Не долго думая, герцог, разбиравший эту прискорбную историю повелел выпороть обоих дуэлянтов.

— У нас чинзано осталось? — спросил я у Козимо.

— На этого еще переводить, — пробурчал он, встряхивая бутыль — на дне еще плескалось немного содержимого.

— Нас это уже не проймет, а вот Паоло вполне хватит, — резюмировал я. — Давай бутыль.

Козимо протянул мне ее, но к Паоло подходить не захотел.

— После Мальвани еще и с этим общаться… — буркнул он, направляясь в прямо противоположную сторону.

Я же подошел к погруженному в себя Паоло и потрепал по плечу.

— Что стряслось на сей раз? — спросил я его.

— Только неправильно фразу построил, — обижено протянул Паоло, — а он меня тут же к себе и розгой… А все только смеялись…

— Мог бы уже привыкнуть, что тебя все так сильно «любят», — не подумав, сказал я.

— И ты туда же. — Паоло фыркнул и попытался уйти побыстрее, но я перехватил его за плечо и протянул бутыль.

— Не начинай, лучше глотки вот этого.

— Что это? — Он недоверчиво покосился на нее.

— Чинзано. Пей, поможет.

Доверившись мне, Паоло глотнул, сморщившись от горечи полынного вина, и закашлялся. И тут навстречу нам вышла его сестра.

— Что это значит, Габриэль?! — возмутился она. — Ты что же, решил напоить Паоло?!

— Ему сейчас полезно, — ответствовал я, ничуть не смутившись ее праведным гневом.

— Это тебе полезно. — Она вполне адекватно ценила следы вчерашнего возлияния, украшавшие мое лицо. — И нечего спаивать моего брата!

Паоло попытался спрятать бутыль за спину, но выронил ее. Благо, она и так была почти пуста, чинзано пропало совсем немного — полглотка, не больше.

— И вообще, что это с тобой, братишка, а? — продолжала в том же духе Изабелла, даже не заметившая этого или сделав вид, что не заметила. — Стоишь уже как-то неуверенно. Сколько еще оставалось в той бутыли?!

— Мало, — заметил Паоло. Ох и зря же он это сказал!

— Остальное выпить успели, да?! — ярче прежнего вспыхнула она.

— Да нет же, там и было мало, — неуверенно протянул Паоло. — Я только глоток сделать успел.

— Ага, так я тебе и поверила. За дурочку меня держишь? Ты же на ногах не стоишь.

— По другой причине, — встрял в их разговор я, вступаясь за несчастного паренька. — Его только что выпороли, а ты, Изабелла, еще и нападаешь. Паоло сейчас нужно обнять, приласкать… А это, увы, не по моей части, тут я не помощник, мне девушки нравятся. Не хочешь, кстати, ко мне заглянуть?