Вверх по реке

— Да, иначе броня не спасёт. «Шютценпанцер» от пуль надёжно укроет, а чем ближе, тем меньше шансов, что с форта угостят.

Словно отвечая на его слова, орудие форта огласило округу новым выстрелом, послав снаряд в сторону наступающих.

— Вот и пулемёты заговорили, — произнёс Миллер, когда мы подобрались к самому тылу траншеи. — Сейчас парням несладко придётся.

Проверенные временем и годами войны пулемёты «Мартель» звёзд с неба не хватали, однако благодаря простой конструкции и водяному охлаждению ствола оставались едва ли не самыми популярными на всех фронтах. Их производили почти все страны Аурелии, поставляя в армию, где они никогда не залёживались на складах. Конечно, наши лёгкие пулемёты «Манн» или розалийские «Шатье» превосходили их, однако для массовой войны все предпочитали именно «мартели». Их дробный перестук, как будто гвозди в жестяное ведро сыплются, ни с чем не перепутаешь.

К нему вскоре присоединились сухие щелчки винтовок: розалийцы и трирцы, обороняющие Недрев, палили густо, патроны не экономили. Сейчас речи не шло о меткости: солдаты создавали огневой заслон, стараясь остановить врага, не дать ему забраться в траншеи, где пойдёт яростная рукопашная схватка.

Мы с Миллером залегли в десятке метров от тыла траншеи. Бойцы гарнизона дураками не были и выставили у распадка пост. Трое часовых с винтовками бдительно глядели в нашу сторону. Мне повезло найти укрытие, но ближе подобраться уже не выйдет, особенно с Миллером на спине. Точно обнаружат, и мундиры нас не спасут — в такой обстановке нас, скорее, пристрелят для верности, чтобы не разбираться, шпионы мы или нет.

Оставалось ждать начала рукопашной, тогда у меня появится шанс подобраться к посту и снять часовых без лишнего шума. Ну а после в суете и неразберихе попытаться выбраться из траншеи и добраться до своих.

— Гранаты пошли, — выглянул из укрытия Миллер. Движение причинило ему новую боль, и он заскрипел зубами, однако колоть его не стал, да и Миллер сам не попросил об этом. Понимал, что ещё одна инъекция не столько утихомирит боль, сколько отправит его на тот свет.

Я тоже глянул и увидел, как в траншею градом посыпались «колотушки» — противопехотные гранаты. Кто-то из обороняющихся пытался выкинуть их, но мало кто успел. Наши солдаты передерживали гранату перед броском, чтобы лишить врага малейших шансов. Риск, конечно, немалый: если не рассчитаешь, граната рванёт у теня в руке; но получить её обратно мало кто хотел. За первой волной почти сразу полетели новые, а только отхлопали и они, угостив всех своей смертоносной начинкой из сотен осколков, через бруствер полезли наши штурмовики.

Первыми шли федераты: орки и полугиганты в громоздких кирасах и шлемах с забралами. Они чем-то напоминали рыцарей из романов, да и вооружены были примерно так же. Тяжёлые топоры и булавы, залитые свинцом и обмотанные колючей проволокой или утыканные гвоздями. Многие прикрывались щитами из стального листа, что только усилило сходство с воинами прежних времён. Почти ни у кого не было огнестрельного оружия, лишь один из десяти поливал траншею из лёгкого пулемёта «Манн», который мог держать как винтовку.

В этот момент казалось, что траншею точно возьмут. Кто может противостоять такой мощи и ярости. Драка на бруствере шла жестокая, розалийцы с трирцами не собирались пускать к себе наших штурмовиков. Среди обороняющихся было немало орков и просто здоровяков, что могут поспорить с нашими федератами. Дубинки, топоры, боевые ножи — всё шло в дело, пуская кровь, мозжа кости, раскалывая черепа, как орехи. Люди и нелюди скатывались с бруствера, валились в траншею, молотили друг друга, пытаясь любым способом прикончить врага, прежде чем тот сумеет сделать то же с тобой.

Война и особенно рукопашная схватка обнажает в людях самое тёмное, что есть в них. Говорят, они превращают в животных, но это не так: ни один самый лютый зверь не способен на такую жестокость.

За федератами последовали простые солдаты — все без винтовок, лишь со штыками и пистолетами в руках. Они прыгали прямо в гущу свалки, паля почти без разбору и пуская в ход холодное оружие.

Теперь понять, кто одерживает верх, вообще не получалось. Сотни людей теснились в траншее, перегородившей брешь в стене, исступлённо уничтожая друг друга.

Пушки форта снова начали палить — к нашим войскам шло подкрепление. Ещё одна волна броневозков — и траншею вполне могут взять. И это станет новой вехой в осаде. Впервые наши бойцы прорвутся за линию стен урба-крепости.

Вот только командование врага решило этот вопрос по принципу «так не доставайся же ты никому». Как только через бруствер бросилась вторая волна штурмовиков, снова возглавляемая могучими, закованными в сталь федератами, крупнокалиберные орудия соседних фортов обрушили на брешь свои снаряды. Земля снова затряслась под нашими ногами, как будто опять взорвались минные галереи. За несколько минут орудия смешали с грязью сотни солдат, не разбирая кто свой, а кто враг.

Когда пушки фортов снова развернулись в сторону линии фронта, в траншее остались только трупы.

— Бесчеловечно, — произнёс Миллер, откидываясь на землю, — но эффективно.

Печальная судьба постигла и пост в тылу траншеи, так что мне никто не помешал забраться в неё, ненадолго оставив Миллера одного, и обобрать нескольких солдат. Лезть через линию фронта в чужой форме — не лучшая идея.

Война быстро отучает от брезгливости, и я легко надел на себя форму с покойника. С Миллером всё было сложнее. В итоге мы решили просто срезать с него изорванный розалийский мундир, а наш — накинуть сверху. Даже самый подозрительный часовой не заподозрит в настолько изувеченном человеке вражеского шпиона.

В путь через линию фронта мы отправились ночью. Я снова полз, таща на спине непрерывно ругающегося от боли Миллера. Полз по трупам. Полз через воронки, оставленные снарядами. Нырял в них, когда над «ничьей землёй» взлетали осветительные ракеты. Каждый раз опасался наткнуться там на солдат — врагов или своих, не так важно. Перекатывающегося через край пристрелят сразу, без разговоров — не то место, чтобы вопросы задавать. Опасался нарваться на мину — кто же знает, сколько ещё подарков от розалийских сапёров осталось ждать своего часа. Опасался лучей прожекторов, шарящих по «ничьей земле» — рядом с каждым таким стоит пулемёт, и если кому-то померещится движение, то в ту сторону сразу полетит длинная очередь. Не раз и не два распластывался по земле, когда где-то начитал строчить пулемёт. Казалось, бьют именно в нас. Миллер стонал сквозь зубы, а когда опасность проходила стороной, осыпал меня совсем уж непристойной бранью. Но я лишь улыбался, слыша, что он жив.

Мы говорили всю дорогу. Пересказывали байки и анекдоты, над которыми не смеялись никогда. Вспоминали бойцов, с кем ходили в такие вылазки. Перемывали косточки командованию, отправившему нас в очередной раз за картой минных заграждений. Не раз сошлись на том, что худшей операции, чем эта, у нас ещё не было. Изгалялись, стараясь перещеголять друг друга в эпитетах по адресу графа Хоттека. Гадали сумел он пережить взрыв минной галереи. Сошлись на том, что сумел — ублюдки вроде него так легко не умирают.[6]

Но вот впереди зашарили прожектора нашей линии окопов — вот теперь начиналась самая опасная часть. Я поднялся на ноги, не давая Миллеру свалиться и стараясь держать обе руки на виду, и в полный рост шагнул в луч света.

К счастью, бой не так давно закончился, и раненные ещё позли к нашим окопам. А потому вместо пулемётной очереди нас встретил окрик:

— Стой, кто идёт?!

У меня отлегло от сердца.

— Будем жить, — прохрипел Миллер у меня за спиной и потерял сознание.

III

Штабные чины всюду одинаковы: они выглядят как штабные, и мундир не имеет значения. Я повидал многих: наших, альянсовских, альбийских — лигистов, врать не буду, не доводилось, но уверен, и они не слишком отличаются, хотя кто их там знает. Всех их, штабных, объединяет одно: форма на них сидит слишком хорошо, потому что всегда подогнана по фигуре, и не важно, кто перед тобой: зелёный лейтенантик, только вчера из училища или зрелый оберст, начинавший в окопах. Через месяц вдали от линии фронта они становятся лощёными, наедают брюшко, даже те, кто пытается поддерживать форму, тщательно ухаживают за собой — за этим следят денщики. С полевым офицером ни за что не спутаешь.

Вот и сейчас я стоял перед ними в чистом мундире, чисто выбрит, однако, всё равно, на фоне троих сидящих в кабинете офицеров выглядел так, словно только из траншеи вылез.

— Присаживайтесь, — кивнул мне старший — и по возрасту (ему на вид можно было дать около пяти десятков), и чином (как все штабные, он носил на полевой форме погоны — на его плечах красовались золотые оберста), — разговор у нас будет довольно долгий, и не сказать, чтобы приятный.

На иное я и не рассчитывал, конечно.

Вернувшись из госпиталя, где навещал Миллера, я узнал, что мой отряд расформирован и, хуже того, парней уже раскидали по другим разведподразделениям. Я же лишился должности начальника разведки и был переведён в оперативный резерв. Само собой, я понимал, что за провал операции по головке не погладят, но чтобы настолько сурово обходится — это уже явный перегиб. Меня как будто хотели показательно выпороть, чтобы другим командирам разведки сразу ясно стало, что и столь успешного прежде офицера могут легко вышвырнуть, будто нашкодившего котёнка, стоит только не оправдать доверия.

— Вы угодили в весьма неприятную ситуацию, — продолжил оберст, когда я сел на стул напротив него, а два других офицера оказались по бокам от меня. — Дело в том, что вся операция была не более чем фикцией — детищем графа Хоттека. Никакого лейтенанта фон Линдада нет в списках нашей дивизии.

— Если быть точным, — встрял молодой лейтенант, сидящий справа от меня, — он чистился в дивизии бригадного генерала фон Карштадта, но погиб две недели назад.

— Значит, граф подослал ко мне своего шпиона, — кивнул я. — Весьма мило с его стороны.

— Никакого приказа выкрасть карту минных заграждений не было, — подтвердил мою догадку оберст. — Хоттек умело сыграл на нашей общей усталости от военной рутины этой бесконечной осады.

Я умел читать между строк и понимать настоящий смысл сказанного. Оберст почти в открытую говорит, что никаких последствий провал операции, которой и быть-то не должно, за собой не повлечёт. Вот только роспуск моего отряда и снятие с должности говорят о прямо противоположном.

— Именно поэтому вас решено не только снять с должности начальника разведки дивизии, но и перевести в колонии.

Я едва удержался от того, чтобы вскочить на ноги. Перевод в колонии — это могила. Война там идёт на несколько лет дольше, нежели в Аурелии, и заканчиваться не думает. Однако если офицера снимали с фронта и отправляли туда — это было не слишком почётной ссылкой. И обратного перевода ждать не стоит.

— Прежде чем вы начнёте возражать, — слегка хлопнул по столу оберст, — я скажу, это не ссылка. Вы отправляетесь в колонии с определённым заданием. Выполните его — и можете рассчитывать на место начальника разведки любой дивизии по вашему выбору. Кроме того, ваш друг, гауптманн Миллер, что лежит сейчас в госпитале, получит лучший уход и самые передовые имплантаты, какие только производит наша промышленность. Гарантирую, пока вы будете разбираться с этим дельцем в колониях, его поставят на ноги.

Меня покупали — я понимал это, и был готов продаться со всеми потрохами. Не за должность — на неё мне было плевать. Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут, а как правильно использовать офицеров моей специализации в штабах знают отлично. Так что оказаться на передовой с гранатой в одной руке, а в другой — сапёрной лопаткой, перемотанной колючей проволокой, у меня мало шансов. Я не боюсь ничего подобного — и не в таких передрягах бывать приходилось — однако знаю, что прагматизм нашего командования всегда берёт верх. У меня не было семьи, не было близких людей. Я часто шутил, что родился на войне и для войны — и отчасти это было правдой. Но благодаря Миллеру меня появилась мечта, и воплотить её мы должны вместе, никак иначе. Мы лелеяли её в грязных траншеях, выживали только благодаря ей — нашей общей мечте. И теперь, без имплантатов, он останется бесполезным инвалидном, место которому в одном из тысяч домом призрения, где он вряд ли долго протянет.

Штабной оберст со своими подручными хорошо изучили моё дело, и знали чем меня можно купить.

— Что я должен сделать в колониях? — спросил я.

— Правильный вопрос, — кивнул штабной оберст. — Вы должны найти одного человека — полковника Конрада. Подробное досье на него вам предоставит лейтенант, — он указал на того, кто выдал реплику про судьбу настоящего фон Линдада, — у вас будет достаточно времени, чтобы ознакомиться с ним. А пока, будьте любезны, — ещё один кивок тому же лейтенанту, — выдайте краткую выжимку, чтобы ввести оберст-лейтенанта в курс дела.

— Полковник Конрад Корженёвски, — без запинки выдал сложную для уроженца Экуменической империи фамилию уроженца восточных провинций лейтенант, — более известен, как полковник Конрад. Он знаком вам?

— Не лично, — ответил я.

Кто не знает полковника Конрада, отца воздушно-десантных войск, автора концепции небесного абордажа. Вместе с генералом фон Маргом они сумели пробиться через косность военной бюрократии и буквально лбами пробить стену непонимания всех новых идей, царящего в генеральном штабе Континентальной Коалиции. Благодаря этим, тогда ещё молодым, офицерам именно у нас первыми появились войска, падающие прямо с неба на головы врагам. Карьерная судьба развела этих двоих — фон Марг стал первым генералом воздушно-десантных войск, подчиняющимся лично маршалу имперской авиации, а вот звезда полковника Конрада закатилась почти сразу после начала войны. Последнее, что я о нём слышал, — это новость о переводе всего особого полка небесных абордажников Конрада во главе с ним самим в колонии. О причинах оставалось только гадать.

— Тогда воздержусь от предыстории, — сказал лейтенанту оберст, — уверен, вам она известна ничуть не хуже чем всем нам.

— Мне неизвестно только, за что именно полковник оказался в колониях, да ещё и со всем своим полком, — предпринял я попытку прояснить ситуацию.

— Всё, сказанное далее, не подлежит разглашению, — заявил третий офицер, гауптманн со значками контрразведчика на рукаве. Подобные открыто носили только в глубоком тылу: контрразведчиков ведь никто не любит, особенно свои. — И единственной мерой наказания на нарушение будет смерть.

Сколько раз меня стращали подобными словами, я уже и не упомню.

— Как вы знаете, война в колониях идёт давно, — начал как-то издалека оберст, — и многие сильные мира сего были готовы к тому, чтобы так оно и оставалось. Где-то там, — он указал пальцем наверх, — в штабах и бальных залах королей, если верить слухам, конечно, разрабатывали даже идею ведения войн в особых зонах — в Афре, на востоке Экуменики, на другом континенте. В общем, подальше от Аурелии.

— Но на всём поставила крест гибель дирижабля с наследниками нашей империи и Астрии, — не то, чтобы нужно было это говорить, все и так хорошо знали эту историю. Она послужила отправной точкой в войне.

— Есть мнение, что именно полковник Конрад со своим особым полком небесных абордажников стоит за гибелью наследников Экуменики и Астрии, — заявил оберст. — А в колонии его убрали для того, чтобы спрятать, пока не уляжется пыль.

Вот только вместо поднятой пыли заварилась кровавая каша, которую мы расхлёбываем уже третий год — и конца-края не видно.

— Его так надёжно спрятали, что теперь не получается найти? — попытался пошутить я. — И для этого вам нужен я?

— Вы содействовали ведомству особых операций при Управлении имперской безопасности, — особых вопросительных ноток в голосе лейтенанта не было.

— Я не уполномочен обсуждать данные вопросы с кем бы то ни было.

Стращали меня в тот раз ничуть не хуже, чем сейчас.

— И вы содействовали устранению…

— Я могу лишь повторить сказанное, — перебил я лейтенанта, у которого от возмущения чуть очки в квадратной оправе с носа не свалились.

— Хорошо сказано, — усмехнулся оберст, — но, должно быть, вы теперь понимаете, зачем вас пригласили?

— Не понимаю причин, — прямо выразился я.

— А вот тут нам поможет лейтенант, которого мы столь невежливо перебиваем уже не в первый раз.

— Пять дней назад были получены сведения о том, что особый полк небесных абордажников Конрада Корженёвски без приказа покинул расположение, захватив два штатных дирижабля. Воспользовавшись ими, полковник со своими людьми пересёк границу с розалийскими колониями и контакт с ним был потерян. С тех пор он не выходит на связь.

— И вы хотите, чтобы я отправился в колонии, нашёл там полковника Конрада, и?.. — Я намерено замолчал, не окончив фразу, давая понять, что хочу слышать её финал от тех, кто вызвал меня сюда.

— Действуйте по обстоятельствам, — произнёс оберст. — В этом вопросе вам предоставляется полная свобода действий.

А вот это уже что-то действительно новенькое — похоже, никто не знает, что делать с полковником Конрадом. С одной стороны, он герой, вот только слетевший с катушек герой опасен для родины куда больше, нежели сотня вражеских.

Вот к чему я не привык за годы службы — так это к свободе выбора. Конечный результат моих действий всегда известен — будь то гибель генерала Альянса или получение плана грёбанных минных заграждений или подрыв плотины, оставляющий без электричества целые кварталы города, к которому подходят наши войска. Я всегда был волен лишь в выборе средств — здесь меня никогда не ограничивали. И потому слова оберста поставили меня в тупик.

Оставалось надеяться, что я получу ответ в подробном досье полковника, которое вручил мне перед уходом лейтенант в очках с квадратной оправой.

IV

Если есть на свете ад, то он расположен в Афре. Проклятая земля, которая может порождать лишь ненависть, убивая все нормальные человеческие чувства. Как вообще выживать при чудовищной жаре днём и холоде ночью. Да, рядом с Великой рекой климат помягче, именно поэтому большая часть здешних примитивных государств зародилась тут, однако не стоит думать, что в данной местности можно найти хотя бы минимальный комфорт.

До Мзизимы, крупного морского порта на восточном побережье Афры, я добирался без малого месяц. Сначала в крохотной каюте номерного транспортного дирижабля, затем на в не сильно превосходящей её размерами каюте на грязном пароходе, название которого я даже прочесть не смог. Всё это время я потратил на изучение досье полковника Конрада. Лейтенант в очках с квадратной оправой постарался на славу, и у меня руках было едва ли не всё, что знает о Конраде Управление имперской безопасности.

Это была биография выдающегося человека, который просто не мог закончить свою жизнь нормально. Он всегда стремился быть первой скрипкой, начиная с кадетского корпуса. Таким сложно в жизни: их недолюбливают преподаватели, откровенно презирают товарищи, считая, что им всё слишком легко даётся, зачастую не замечая, что объект из презрения ночами не спит, зубря предметы; они не в чести даже у офицеров-воспитателей, потому что придраться к ним не за что, а очень хочется. После пары лет в 33-м фузилёрном графа фон Роона полку, молодой обер-лейтенант начинает штурм комиссии по войскам Генерального штаба со своим предложением о создании небесных абордажников. К тому времени дирижабли давно и прочно заняли своё место в военной машине почти всех государств Аурелии, и вопрос конфликтов непосредственно в воздухе стоял особенно остро. Однако косность нашего генералитета преодолеть практически невозможно — так казалось, наверное, в то время молодому обер-лейтенанту Корженёвски. Опусти он в тот момент руки, отмахнись от своих идей и предложений, быть может, я не плыл бы сейчас в Афру на грязном пароходе. Но, не знаю уж к несчастью или наоборот, Конраду удалось найти союзника в своей борьбе с косностью — им стал такой же уроженец восточных провинции империи Филипп фон Марг.

Старший товарищ — фон Марг родился на пару лет раньше Конрада, да и чин уже имел приличный — полковник — поддержал инициативу молодого лейтенанта. Правда, при этом несколько изменил общее направление с абордажа вражеских дирижаблей на высадку пехоты прямо на голову ничего не подозревающему врагу, а ещё лучше где-нибудь в глубоком тылу. Действуя в таком ключе, им удалось пробить стену косности штабных генералов-чинуш, и им дали разрешение на тренировку Первого экспериментального батальона при военно-воздушном флоте империи.

Добравшись до этого, я нашёл вклеенную фотокарточку — перепечатку, само собой, но очень хорошего качества. На ней два молодых человека в новенькой форме десантных войск стоят, закинув друг другу руки на плечи. Сразу видно, что у них ещё впереди. Конрад только получил нашивки гауптманна, перескочив через звание, а фон Марг пока ещё полковник, но скоро уже примерит генеральский мундир.

Собственно, на этой фотокарточке всё и заканчивалось. Каким бы подробным ни было досье Конрада, оно обрывалось здесь. Характеристику личности полковника оно давало хорошую, однако как он изменился, что за человеком стал в колониях, мне оставалось только гадать.

Отдельным приложением шёл список наград — на некоторых имелись приписки, за что именно они получены. У большей части эта графа оказалась пуста. Не такой уж простой была служба Конрада в 33-й фузилёрном — полку с определённой репутацией.

Перед тем как сойти с парохода я наведался в машинное отделение и швырнул в топку, полученную от лейтенанта в очках с квадратной оправой папку с досье на полковника Конрада. Делать мне больше нечего — таскать её с собой по Афре.

Из грязного, как пароход, на которым я туда приплыл, города Мзизима я отправился в Додому — столицу наших колоний в Афре. К счастью, все крупные города колоний связывала железная дорога, охранявшаяся летучими отрядами, созданными по инициативе Льва Афры, поддержанной имперским комиссаром колоний.

Железная дорога была достаточно хороша — особенно по меркам колоний. Паровоз упрямо тянул связку вагонов, я любовался видами саванны — когда ещё увидишь столько дикой природы. В Аурелии всё настольно застроено, что деревья подчас встречаются только в городских парках — в кварталах знати. Здесь, правда, с деревьями тоже было туговато — в основном равнина всех оттенков жёлтого цвета. Самым интересным в этом пейзаже оказались всадники в форме цвета хаки, скачущие вдоль путей, да странные животные, населяющие саванны. Я не знаю, как они называются, но к большинству приближаться бы стал, очень уж злобный у них вид.

Вокзал оказался именно таким, как я ожидал: пыльным, шумным и полным самых разных личностей. Я сразу заметил шустрящих в толпе карманников, им хватило одного взгляда, чтобы держаться от меня подальше. Вообще, с военными тут предпочитали не связываться. Носильщики также обходили меня стороной — вещей-то при себе я имел — кот наплакал, и вовсе не выглядел таким уж пышным господином, кто ради небольшого деревянного чемодана станет нанимать человека.

На входе в вокзал меня ждала пара крепких чернокожих парней в колониальной форме с закатанными по локоть рукавами и тощий, будто высушенный царящей здесь жарой, лейтенант. Все трое щеголяли широкополыми шляпами, и я понял, что надо при случае разжиться такой же — весьма удобный головной убор.

— Оберст-лейтенант, — обратился ко мне тощий, — мы здесь, чтобы проводить вас к полковнику фон Вирхову.

Это немного удивило меня — не думал, что Лев Афры знает о моём прибытии, не такая уж я большая шишка.

— Для меня будет честью встретиться с легендарным Львом Афры, — кивнул я.

Мы прошли через вокзал, выстроенный в имперском стиле, правда из местного желтоватого крошащегося камня, что несколько разрушало монументальность, давно уже ставшую главной чертой нашей архитектуры.

Нас уже ждал неплохой автомобиль — «Странник» довоенной модели с брезентовым пологом вместо крыши. Лейтенант уселся за руль, один из здоровяков отправился крутить кривой стартёр, чтобы запустить двигатель. А мы со вторым чернокожим расположились на потёртом диване заднего сидения. После нескольких рывков стартёра чихающий и кашляющий, словно больной туберкулёзом, двигатель удалось запустить, и здоровяк заскочил на переднее сидение рядом с шофёром. Что мне сразу бросилось в глаза: крепыш поднял с пола двуствольный дробовик Сегрена, уперев его приклад рядом с ногой, чтобы легче было вскинуть и стрелять из окна.

— Мы поедем за город, — пояснил, не оборачиваясь лейтенант, — полковник Вирхов сейчас в лагерях. А по дороге всякие звери встречаются. Рядом с вами ещё один дробовик, надеюсь, вы знакомы с ними?

Кое в чём Альянс нас превосходил по части вооружения. Наше командование до сих полагалось на винтовки и пулемёты, в крайнем случае — карабины, считая дробовики исключительно охотничьим оружием, которому не место на войне. Вот только умникам из Генерального штаба и особенно тамошней комиссии по вооружению не приходилось бывать в траншее, когда «окопная метла» становится лучшим выбором того, кто хочет пережить ещё один бой.

Я поднял с пола дробовик, прикинул вес и понял, что он заряжен. Ствол его оказался аккуратно забит пробкой, вынуть которую труда не составит. Мы также поступали, чтобы грязь не попадала. Цевьё, вместе с курком, предохранительной скобой и спусковым крючком было замотано в промасленную тряпку, спасающей от вездесущей пыли.

— Заряды усиленные, — предупредил меня шофёр, — отдача очень хорошая.

Я поблагодарил его кивком и устроил дробовик рядом с ногой, как сделали оба здоровяка. Заодно проверил и пистолет — просто, на всякий случай, мне так привычней. Сидящий рядом со мной чернокожий крепыш показал, где лежат патроны, их в автомобиле оказалось довольно много.

— Все усиленные, — прокомментировал шофёр, ловко руля на узких улочках Додомы, то и дело давя на клаксон и для верности добавляя щедрые порции отборных ругательств.

Местные явно знали авто — с ними тут вообще туго было — и спешили убраться с дороги. Успевали, правда, не все — вот на этих-то нерасторопных и обрушивался лейтенант.

Однако всерьёз они меня удивили, когда автомобиль, покинув пределы города, остановился для заправки. Бензина на всю дорогу не хватило, и примерно на полпути лейтенант заглушил мотор. Дороги тут были весьма условные, узнать, что едешь не по совсем уж дикой местности можно было лишь по километровым столбам да нечастым указателям в тех местах, где предполагались развилки. К слову, ни один из указателей не мог помочь добраться до лагеря полковника фон Вирхова.

Стоило автомобилю остановиться, как оба крепыша выскочили из него — мы с лейтенантом от них не отстали. Первым делом солдаты вытащили из багажника пулемёт «Манн» на треноге и установили его рядом с автомобилем, и только после этого достали канистру. Пока они наполняли бензобак мы с лейтенантом встали к пулемёту.

— Всё настолько серьёзно? — спросил я. — Мы же в глубоком тылу?

— Нет тут спокойных мест, — ответил тот, следя через линзы бинокля за горизонтом. — Альбийские колонии недалеко, а там недобитые щелкуны отсиживаются. Да и имошаги пошаливают.