Под чужим знаменем: Курсант из Дабендорфа

— Так точно, — ответили многие курсанты.

— Вот она, — капитан положил маузер и взял русскую винтовку. — Винтовка разработана капитаном русской армии Мосиным и в 1891 году принята на вооружение под обозначением «7,62-мм винтовка образца 1891 года». Но это уже модернизированный её вариант образца 1930 года. Маузер, как для меня, уступает Мосину. Винтовка Мосина проста в обращении и надежна. В штыковом бою просто незаменима. Что у вас, курсант?

Капитан посмотрел на Серегу.

— Дак неудобная вещь эта винтовка, господин капитан. Я в армии такой не пользовался в артиллерии, но стрелять из подобного «чуда» приходилось. Тяжела и громоздка. На мой взгляд. Вот автомат — иное дело. У нас разведчики все немецкие автоматы имели. Трофейные.

— Теперь немцы перешли к автоматическому оружию. Винтовок стало много меньше, чем было в 1941-ом. Да и новые автоматы уже пошли. МП-40 вместо МП-38. Но ими пока вооружены силы жандармерии и частично войска СС. У красных автоматического оружия также стало много больше чем в 1941-ом. Пистолет-пулемет Шпагина с дисковым магазином. Неплохое оружие. Но имеет существенный недостаток. Пока пружина в диске новая — все хорошо. Работает безотказно. Но стоит пружине ослабеть, как при стрельбе, когда расходована половина или более боезапаса — автомат клинит. И во время боя он может отказать.

Вы изучите все это оружие здесь в классе и на стрельбах станете учиться стрелять. Автомат удобное оружие в ближнем бою. Во время атаки солдат увереннее чувствует себя с автоматом в руках, чем с винтовкой. Кто из вас был в рукопашной?

— Я был, — ответил бывший сержант Красной Армии Игнат Васильев. — И не один раз был. И не одного немца уложил в тех атаках. И в руках у меня был винтарь со штыком, господин капитан.

Жураев усмехнулся. Игнат был высоким детиной, «косая сажень» в плечах, с мощной шеей, длинными руками.

— Вы, курсант Васильев, сами сдались в плен, если не ошибаюсь?

— Сам! — ответил Игнат.

— Вы не трус, это видно по всему, Васильев. Вы уже можете называться настоящим солдатом. Я сам в гражданскую войну не раз бывал в штыковой. Я был среди тех, кто защищал Перекоп от красных. Но сейчас не важно, кто на чьей стороне воевал! Скажите, что главное в атаке?

— Главное?

— Отчего вы остались живы?

Игнат замялся. Он не сразу нашел что ответить.

— Наверное, повезло.

— Нет. Хотя везение начисто отрицать нельзя, — сказал капитан, обращаясь ко всем. — Быстрота движений. Хорошая реакция. Умение быстро и трезво оценить ситуацию поможет вам выжить. Большинство тех, кто гибнет — гибнут по своей вине. Ибо страх овладел ими. Страх стоит подавлять яростью. Ярость помогает в атаке. Но ярость не должна вытеснять здравый смысл. Васильев, возьмите автомат.

Капитан протянул бывшему сержанту МР-38. Тот взял его и сказал:

— Легкое оружие. Я пользовался подобным. Мы захватили их у немцев во время нашей первой атаки. Но винтовка для моих рук сподручнее. Штык более важен в рукопашной. Особенно когда нужно брать вражеские окопы.

— Но это для вас, Васильев. Вот посмотрите на Рогожина. Он не слаб, но и не так силен. С винтовкой Мосина он не сможет так управляться.

Андрей ощутил на себе взгляды курсантов и смутился.

— Я не хотел вас обидеть, Рогожин, — улыбнулся капитан. — Я только обратил внимание курсантов. С автоматом в руках солдат чувствует больше уверенности, если он не может вполне полагаться на свою силу и ловкость. Автомат МП не обладает хорошей прицельной дальностью. Но его конструкторы и мало думали об этом. В ближнем бою он просто незаменим. Так скажут многие, кому подобное оружие спасло жизнь…

Глава 2

Майор фон Дитмар

Дабендорфская школа РОА.

Апрель, 1944 год.

Курсанты.

Дни обучения потекли быстро и незаметно, словно одно мгновение пролетел месяц. Андрей всего себя отдавал боевой учебе. Он познавал основы военного мастерства и на стрельбище показал лучшие во взводе результаты.

Он третьим преодолевал полосу препятствий, уступая лишь Игнату Васильеву и Роману Воинову.

Он быстро окапывался, и умело оборудовал огневую точку.

Он бросал гранаты и научился пользоваться огнеметом.

Курсантов готовили по ускоренной программе. Времени на учебу много отвести не могли. На фронте дела немцев и их союзников шли неблестяще. Дивизии вермахта отступали, отдавая завоеванные земли советам. И скоро им предстоит принять присягу РОА и отправиться на фронт…

***

Андрей немного узнал тех, кто его окружал. Это были русские парни, по разным причинам оказавшиеся в учебном подразделении РОА. Были среди них сдавшиеся из страха за собственную жизнь. Были перешедшие на сторону немцев добровольно, вроде Игната Васильева. У каждого была своя история. И многие охотно делились ими.

Андрей заметил, что все хотят оправдать себя за то, что они перешли на сторону врага. Все искали причину, по которой они теперь станут служить немцам и воевать за рейх и за Адольфа Гитлера. Он и сам охотно говорил о том, как жил в Москве и отчего пошел на фронт.

Однажды его спросил Ваня Остапчук, из Киева:

— Так ты собирался воевать за Родину и Сталина?

— Когда шел добровольцем то да.

— Стало быть, ты и сейчас веришь в справедливость большевистского дела?

— На этот вопрос трудно ответить, Ваня. Да и боязно мне отвечать на него.

— А мне вот не боязно, — сказал Серега. — Чего бояться? Настучит кто командирам?

— Немцы на пустую болтовню внимания не обращают.

— Ныне немцы другие стали. Сами видите, что на фронте происходит.

— Похоже, что отвоюют большевики свои земли обратно. Но что потом? — спросил Остапчук.

Андрей ответил:

— И гадать не нужно. Они дальше пойдут.

Остапчук засомневался:

— Пойдут ли?

— Пойдут. Для Сталина война может закончиться только в Берлине.

— Ну, до Берлина еще дойти нужно. А немцы это тоже сила.

Серега прекратил этот разговор:

— Сколько же вы будете обсуждать, кто и зачем перешёл на сторону немцев? Перешли и перешли. Так получилось. И воевать придется. Потому я и учусь так хорошо — забыться хочу. Я бы с бабой на сеновале забылся, но баб здесь почти нет.

— Забыться говоришь? А я сам к немцам перешел. Никто меня не принуждал и не из страха сделал я это! — зло заявил Остапчук. — Чего меня принуждать. Я ненавижу большевиков!

— И я также! — заявил Игнат. — Я в атаке жизни не жалел. Я медаль «За отвагу» заработал кровью. А затем перешел к немцам. Надоели комиссары! Поперек горла стали мне эти жиды!

— Ты не был комсомольцем? — спросил Андрей Остапчука.

— Был. А как же. У нас все были комсомольцами. На заводе все молодые комсомольцами стали.

— В Киеве было так плохо?

— А тебе в Москве было хорошо?

— Не могу жаловаться, — признался Андрей.

— Оно конечно. Ты ведь не сын рабочего.

— Ты тоже, насколько я слышал, — Андрей понял, что разговор становится жарким. — Твой отец не землекопом был.

— Нет. Не землекопом. Но я не сын красного профессора из Москвы, что жил в хорошей квартире и получал большое жалование. Сколько зарабатывал твой отец?

— Не скажу точно. Но нам хватало на жизнь.

— А нам нет. Мой отец инженер. Простой советский интеллигент, как любили говорить, с окладом 55 рублей в месяц. Моя мать стала инвалидом, после того как попала под машину. И пенсия у неё была 16 рублей. И заработка моего отца в строительном тресте едва хватало на продукты для матери и меня с сестрой. В 1938-ом отец устроился на вторую работу в институте повышения квалификации инженеров. И знаешь, сколько ему платили? 40 рублей. А 100 граммов хорошей колбасы стоило 2 рубля 70 копеек. Того мне по гроб мой не забыть!

Остапчук перевел дыхание и продолжил:

— В 40-ом, помню, сестре купили пальто за 200 рублей. Когда я уже работал. Это для нас были такие деньжищи. Но выбора не было. Ей ходить стало не в чем. Она так тогда радовалась. Да что она — все мы были счастливы от этой покупки. И ты говоришь о том, что я должен любить эту власть? Работать с утра до позднего вечера. И не пикни, что ты чем-то недоволен!

— Оно так, — согласился Серега Осипов. — Я сам помню. Про колбасу мы только слыхивали, но не ели. Не то, что в Москве. А одежду я за отцом донашивал. Нового почти и не покупали ничего.

Андрей ничего не ответил им. В их московской жизни ни у него, ни у его друзей проблем такого характера не было. И сейчас он не мог возразить этому киевскому парню, что с такой злостью поносил большевиков.

— И все бы ничего! — продолжал Остапчук. — Но я читал в учебниках по истории, как плохо жили при царе рабочие. И там хватили Ленина и Сталина за новую и счастливую жизнь, которую они подарили простому человеку. Но на деле я этой счастливой жизни не видел. Говорили нам учителя, что Сталин думает про нас. Но про мать мою кто думал?

— Какое там! — поддержал Остапчука Игнат Васильев. — Подумал он! Может для москвича все и хорошо было. Моя бабка пятерых детей имела и без мужа их поднимала. В 29-ом году сдала она одну комнату приезжему инженеру в квартирке нашей. Чтобы детей накормить и внуков. И мы все 8 человек в одной комнатушке ютились. Так соседка, курва, настучала в милицию. Пришел участковый и орал на бабку, что де она наживается на горе трудящихся и жильем государственным спекулирует. Бабка у него в ногах валялась, прощение вымаливала, дабы дело не завел. Домишко государственным был.

— И что? — спросил Остапчук.

— «Пожалел» он её и всего лишь из квартиры выбросил. И пошли мы все по чужим углам скитаться. И чего изменилось то? При царском режиме у дома был хозяин. Его эксплуататором окрестили и дома лишили. А потом стал домик народным. Народу, стало, принадлежать он стал. Вот моя бабка как многодетная и стала в двух комнатках жить. А потом её выбросили из квартиры. Из народной значит. Так в чем разница? Скажи мне, Рогожин, ты умный.

— А что я сказать могу? Не знаю.

— На фронте я воевал честно. Но где справедливость? И там её нет. Крысы штабные и пороха не нюхали, а орденами украсились. И жены у них походные. А меня едва в штрафбат не упекли из-за этого.

— Из-за девки что ли? — усмехнувшись, спросил Серега.

— Из-за медсестрички, — стал рассказывать Игнат. — Её Машей звали, и давала она всем. Говорила, что ей нас жалко. Так и помрем женской ласки не изведав. А нам чего? Каждый день жизнью рисковали.

— И что случилось? — Андрей вернул Игната к сути рассказа.

— Дак полковой переводчик, капитан, на неё глаз положил. Но мужик он дохловатый, очкарик такой. И стала она больше ко мне бегать.

— Стало, не только из жалости давала тебе? — засмеялся Иван.

— Ну, мне не только, — ответил на шутку улыбкой Игнат. — Я ведь баб то на своем веку повидал. Мне на баб везло. Может оно от того, что я видный такой. Да и в койке кое-чего могу. А на фронте какие бабы? Кое-когда перепадали медсестры да прачки. Но все страшные такие. Где их брали только. А Машка она не такая была. Красивая.

— И что капитан-очкарик?

— Приревновал и особисту меня сдал, за разговоры якобы антисоветские. Думал в штрафбат отправят на три месяца. Но тот мужиком оказался толковым и все понял. Да и в роте я был солдат не из последних.

— А к немцам как попал?

— Противно стало. Мы высотку штурмовали одну. А там власовские пулеметчики засели. Эх, и молотили они наших! Позиции выбрали, что надо и сдаваться не собирались. Сами знаете, как их принимают большевики. Замполита убило, и эта гнида очкастая стал нам пламенные призывы читать вместо него. И так мне тошно стало. Сунул я ему кулаком в рыло! И как сунул!

Игнат махнул рукой, изображая, как он вырубил капитана.

— А затем мы пошли, а новую атаку и там я власовцам и сдался. Ушел от большевиков.

— Из-за одного капитана? — удивился Андрей.

— Да все налегло как-то, — отмахнулся Игнат. — Все одно на другое. Вот и ушел. Да, что вспоминать. Скажите лучше, вы баб здесь видали?

— Баб? — спросил Серега. — Каких баб?

— Дак связистки рядом с нами. Несколько дней назад их сюда перевели. Там есть две такие! Пальчики оближешь.

В казарму вошел поручик Минаков.

— Все языками чешете? — он засмеялся. — Ну да это дело неплохое. Вам нужно узнать друг друга получше. Вам в бой идти вместе. И мне с вами. Рогожин!

Андрей поднялся.

— Пойдем со мной. Есть дело по части перевода.

— А вы, господин поручик, немецкий забыли? — спросил Андрей.

— Разговорчики! Не рассуждать…

***

Дабендорфская школа РОА.

Апрель,1944 год.

Барон фон Дитмар.

Штурмбаннфюрер7 барон Макс Ульрих Готтлоб фон Дитмар сыграл в судьбе Андрея Рогожина заметную роль. Можно было бы назвать его орудием рока, ибо если бы не он, то многое сложилось бы для Рогожина совсем не так.

Дитмар служил в апреле 1944 года в РСХА8 в 3-м управлении в службе Внутренней СД, в отделе III B 2, который занимался национальными меньшинствами. Его начальником был штандартенфюрер (полковник) Вольф Цорн.