Правдивые истории Джеймса Ти Хэнкса

Геннадий Борчанинов

Правдивые истории Джеймса Ти Хэнкса (мошенника и пройдохи)

Золото Боба Эджертона

Вот уж кем-кем, а дураком Боб себя не считал. Характер дурной, это верно, выпить любитель, так кто ж не любит. Поумнее всяких городских. И храбрее уж точно, недаром в чине капрала уволился, пусть и хромал теперь изрядно, после Нэшвилля. Может, не шибко везуч, однако ж три года с генералом Брэггом отшагал за родной Теннесси, и живой вернулся.

Много с тех пор воды утекло, и всякое бывало, и скот перегонял, и судебным исполнителем в Монтане успел послужить, и на железной дороге работал. Бывалым человеком его называли, Боба Эджертона. Да и вид он имел соответствующий. Потёртый, выцветший, руки мозолистые, поля у шляпы заломаны, усы топорщатся лихо. Только нынче дневал и ночевал он в денверском салуне, распивая виски в долг, перебиваясь мелкой работёнкой, да время от времени закладывая ростовщику то часы, то цепочку, а то и всё разом.

Вот и сейчас Боб сидел, пустую стопку в пальцах катал, да беспрерывно курил, заглушая голодное брюхо, пока не подсел к нему какой-то тип.

— Мистер Эджертон? — спросил он, усаживаясь напротив.

Вид у этого типа был щеголеватый, скользкий. Костюм-тройка, шляпа новая, выбрит гладко, запонки блестят, а когда шляпу снял — под ней волосы жидкие, сальные, едва лысину прикрывают. Да саквояжик свой на колени поставил, вцепился в него.

— Ну, я, ага, — хмыкнул Боб, и стопку на стол поставил. Наливай, дескать.

— Мне вас порекомендовали как надёжного человека, — произнёс тип. И вдруг спохватился, руку подал, — Меня зовут Гораций Портер.

По выговору — типичный янки, а если янки чего-то хочет — жди подвоха, это Боб давно усвоил. И руки в ответ не подал. Ну тот замялся, волосы свои жидкие пригладил, будто так и хотел.

— Я бы хотел нанять вас в сопровождающие, мистер Эджертон, — прямо заявил он.

— Сколько, — процедил Боб, всем видом пытаясь показать полное равнодушие.

— Три доллара в день плюс кормёжка, — заявил Портер.

И тут бы поторговаться, но брюхо у Боба предательски громко заурчало, да выдало этому янки, что не в том он положении, чтоб отказываться.

— Идёт, — процедил Боб.

— Я вижу, что вы честный малый, мистер Эджертон, и вопросов много не задаёте. Да и наслышаны мы о вас, да. Так что сразу скажу, идём в горы. Пока, я полагаю, на пару недель. А вы, мистер Эджертон, для надёжности. У вас есть оружие?

Боб молча распахнул пыльник и показал старый драгунский кольт на поясе.

— Дадим винтовку ещё.

Янки придвинулся ближе, распахнул саквояж. Блеснуло там, и глаза у этого янки так же, жёлтым блеснули, дьявольски.

— Вот вам двадцать долларов задатку, — Гораций достал из саквояжа тонкую пачку купюр и протянул Бобу. — Остальное по возвращении. Завтра на рассвете выходим. Здесь, пожалуй, и встретимся, возле салуна. Лошадь для вас тоже приведём. Рад был познакомиться, мистер Эджертон.

Боб двумя пальцами приподнял шляпу, мол, бывайте, мистер Портер, да деньги в карман сунул. Как раз с долгами рассчитаться, да часы выкупить. Ну, может, порохом да капсюлями затариться, Бог его знает, куда этот янки сунуться вздумал. Но за это пусть у Портера голова болит, а Бобово дело маленькое, знай себе сиди в седле, да грозный вид напускай.

На следующее утро Боб ещё до рассвета встал, собрался, у салуна встал. Издалека увидел, идут — янки, с ним парнишка, лошадей в поводу ведут, четырёх. Одна, стало быть, с поклажей. Поравнялись, Боб шляпу приподнял, кивнул.

— Доброе утро, мистер Эджертон.

— Доброе утро, сэр, — парнишка сказал.

Одеты они были уже по-походному, но янки всё равно щеголем смотрелся. Сапоги новые, блестят, хоть как в зеркало глядись. И парнишка ему под стать, одет хорошо, лицо румяное, под носом пушок, но скоро и борода расти начнёт.

— Мистер Эджертон, это мой сын, Вергилий.

— Ага, — взял у парнишки поводья, коня осмотрел, упряжь, по морде погладил.

Лошадка хоть и временно с ним, а всё равно внимания требует. Лошадей Боб уважал.

— Ну, джентльмены, с Богом, — улыбнулся Портер, в седло запрыгнул.

Парнишка тоже на коня залез, а Боб уже в седле был, только седельную кобуру поправил с винтовкой.

Как из города выехали — быстро пошли, на рысях. И всё в горы куда-то, но Боб и к горам привычный был, и к быстрым переходам, а вот малец, видно, устал быстро, но виду не подавал. Вслед за папашей ехал, будто прилип. А Боб сзади, замыкающим, и на парнишку глядел.

К обеду только остановились, аккурат возле ручья. Вергилия папаша сразу за водой послал, а сам взялся костёр разводить. И так бился, и этак, и поддувал, и от ветра закрывал, да только не вышло ничего у янки. Пришлось Бобу своё огниво достать. Молча подошёл, костёр разжёг, да давай дальше в седельной сумке копаться, а там уж и Вергилий с водой подоспел. Кашу варить янки тоже не умел, и тоже Бобу пришлось самому за дело взяться. Но он и не возражал, три доллара в день не всякий получает.

— Спасибо, мистер Эджертон, — янки сказал, а Боб только плечами пожал, будто и ответить нечего.

А сам приглядывался. Странный был этот янки, хоть и платил изрядно. Саквояж свой так из рук и не выпускал почти, а если и выпускал, то между ног себе ставил, или сверху на него садился, а ночью вместо подушки его использовал.

Дальше поехали медленней, Гораций всё в бинокль смотрел, будто искал чего. И ведь не на дорогу смотрел, а всё на склоны и долины. А Боб наоборот, на дороге всё внимание сосредоточил, а всё равно опасность проглядел.

Ехали они по тропе, янки впереди, за ним малец, потом лошадь вьючная, а Боб в хвосте. Кусты затрещали, на дорогу трое оборванцев выскочили с обрезами, в янки стволами тычут.

— День добрый, мистер! — один говорит.

— Тут дорога частная! — другой говорит.

А третий ничего сказать не успел, потому что Боб револьвер достал. Взвёл, пальнул. Взвёл, пальнул. Взвёл, пальнул. Замер, прислушался, пригляделся. Может, четвертый выскочит. Не выскочил, стало быть, можно и револьвер убрать. А янки только в саквояж вцепился обеими руками, и даже понять ничего не успел.

Боб спешился не торопясь, захромал к мертвецам, в лица посмотрел. Двоих знал — братья Кроуфорды, а третьего раньше не видел. Карманы обшарил, на обочину всех троих оттащил, Гораций с сыном глядели только. Тридцать центов всего нашёл, но и то — хлеб.

— Поедемте, мистер Портер, — хмыкнул он, снова забираясь в седло. — Нечего на них время терять.

— Не по-христиански… — пробормотал янки.

— В живого человека обрезом тыкать — тоже не по-христиански, — возразил Боб, и мертвецов оставили как есть.

На следующем привале, когда сели ужинать, янки со своим саквояжем к Бобу подсел, тот как раз револьвер снаряжал.

— Мистер Эджертон, я ведь вас так и не поблагодарил, — чуть смущаясь, сказал янки.

— Пустое, — отмахнулся Боб.

Подумаешь. Для того и наняли.

— Вы ведь нам жизни спасли! И мне, и Вергилию! — Портер не знал, что сказать, и только ручку саквояжа теребил.

Боб вдруг и сам засмущался, раскраснелся. Похвалу принимать он не умел и не любил. Вдруг вспомнил, как генерал Брэгг его и ещё трёх товарищей в капралы произвёл.

Гораций снова свой саквояжик открыл, Боб снова блеск увидал, краем глаза.

— Это вам, мистер Эджертон, от меня и моего сына, — янки протянул ему ещё одну пачку долларов.

— Не стоит, — попытался возразить Боб, но янки оказался настырным, и доллары сам в руку ему вложил.

— Храни вас Господь, мистер Эджертон, храни вас Господь.

Боб только пожал плечами, убрал деньги, не глядя, и продолжил возиться с револьвером. Кольт у него был старый, довоенный, и заряжался долго — порох, капсюль, пуля, всё раздельно, в отличие от новомодных «Миротворцев». Но как говорил его командир — чем меньше у тебя выстрелов, тем точнее ты будешь стрелять, и Боб всегда это правило помнил. В войну, бывало, какой-нибудь дурак за пару секунд все пули выпустит в белый свет, а зарядить уже не успевает. И всё. А Боб себя дураком не считал.

Следующим утром двинулись дальше. То поднимались в горы, то спускались в долины, янки всё в бинокль глядел, а парнишка в блокнот карандашом записывал. Боб в этих местах не бывал, а потому особенно насторожился, мало ли кто в такой глуши повстречается. Но кроме тех Кроуфордов больше никого и не встретили.

Наконец, встали лагерем у безымянной горы. Гораций сразу пошёл по склонам ходить, будто ищет чего, а Боб, как обычно, взялся костёр развести. Вергилия за хворостом послал, место для костра выбрал, присел с огнивом. Глядь, а песок-то под ногами поблёскивает. И мысль в голове вдруг стучит, будто молот паровой. Золото! Золото! Тут-то дважды два и сложилось, и саквояжик, и бинокль, и то, что деньгами янки сорил.

На приисках Боб не бывал раньше, но смекнул сразу — месторождение богатое. Раз уж и песок блестит, и янки по склону средь камней скачет, будто заведённый.

— Мистер Эджертон, я хворосту принёс, — парнишка словно вырвал его из сна.

— Ага, — протянул он.

Вечером все сидели у костра, пили кофе. Янки, как обычно, на саквояже, малец седло на землю бросил, а Боб так просто, на корточках.

— Вергилий, гляди, — восторженным шёпотом начал янки, выудил из кармана какой-то бледно-жёлтый камешек, протянул сыну.

— Что это, сэр? — малец взял, повертел в руках, протёр рукавом, но только испачкал одежду.

— Самородная сера! — мистер Портер улыбался как ребёнок.

Боб хмуро строгал деревяшку, да бросал стружку в костёр, проще говоря, бездельничал. Но всё равно за Портером исподлобья приглядывал, да только ещё больше хмурился.

— Какие образцы! Магнетит! — янки достал другой камешек, чёрный, зернистый. — Погляди только, какая структура! Университет будет в восторге!

И ни слова про золото. Не доверяет, шельма. А ведь наверняка нашёл.

— Мистер Эджертон! Мистер Эджертон! — Боб снова погрузился в раздумья, а янки бесцеремонно его прервал.

— Чего? — хмыкнул Боб.

— Я рад сообщить, что мы нашли всё, что искали, и завтра утром едем обратно в Денвер! — Гораций улыбался во весь рот, но Бобу было не до смеха.

Он чуял, что янки хочет его надуть. И даже знал, как именно.

— Хорошо, — ответил Боб.

Затем легли спать, янки положил под голову саквояж, малец — седло, а Бобу сон никак не шёл. Он грезил о золоте. И о том, что в Денвере снова останется ни с чем, а янки вернётся сюда и построит золотые прииски. И разбогатеет ещё больше, а Боб так и будет закладывать еврею-ростовщику часы и цепочку.

Боб встал, прошёлся, выпил ещё кофе, поворошил костёр. Земля вокруг так и блестела в мерцающем свете, а Портеры безмятежно спали, зная, что скоро будут сказочно богаты. Боб раздражённо сплюнул.

Янки всхрапнул, повернулся во сне, но чёртов саквояж так и не отпускал. Вот бы глянуть в него, хоть одним глазком. Там ведь золотая руда, быть может, прямо отсюда, и Портер уже не первый раз ездит так с каким-нибудь простофилей…

Боб подошёл к спящему, пригляделся. Нет, спит, как сурок. Боб присел рядом, потянулся к ручке саквояжа, остановился. Вдруг огляделся по сторонам, сам не понимая, отчего. Но вокруг всё так же блестел золотой песок, переливаясь в свете костра. Боб попытался высвободить ручку саквояжа из кулака янки, но тот проснулся, внезапно для обоих.

— Мистер Эдж… — успел только произнести янки, но Боб уже выхватил револьвер и двинул тяжёлой рукоятью прямо в висок.

Оглушить хотел, или припугнуть, но теперь сам с ужасом смотрел, как по небритой щеке струится чёрная кровь.

Высвободил саквояж из мёртвой руки, открыл. Внутри блестело.

Громыхнул выстрел, и Боб повернулся к мальцу. Тот, видать, проснулся, увидел всё, и решил его застрелить, но спросонья промахнулся. Ружьишко-то, вон, из стороны в сторону гуляет, он бы и по слону не попал.

— Дурак! — всхлипнул малец. — Это же…

Взвёл, пальнул. Не любил Боб, когда в него стреляют, пусть даже мальчишки. Вергилий повалился кулём, а Боб помахал рукой, разгоняя пороховой дым. Кольт вернулся в кобуру, а Боб вернулся к саквояжу.

В голове снова паровым молотом гремела мысль — золото! Золото! Кроме золота нашлись и бумажные доллары, и монеты, и какие-то документы. Камни тоже были, вроде тех, что янки сыну показывал. Боб решил забрать всё.

Мертвецов оттащил в кусты, дикие звери разберутся. А сам прыгнул на лошадь, и галопом поскакал в Денвер, несмотря на кромешную темень. Только и успел, что загасить костёр, да отпустить остальных лошадей.

Обратно добрался быстрее, за три дня всего. Только почти у самого Денвера встретил патруль маршалов, но те лишь спросили, кто таков, да уехали восвояси.

В городе время решил не тратить, сразу поехал к ростовщику. Гольдберг лишних вопросов не задаёт. Да только когда всё золото Гольдбергу на прилавок вывалил, а тот его на весах оценил, то только руками развёл.

— Двенадцать долларов за всё.

Боб сперва подумал, что ослышался, но Гольдберг явно был к такому готов.

— Двенадцать долларов. И четвертак за саквояж, — произнёс он, и глядел на Боба хитро-хитро.

— Мистер Гольдберг… — начал было Боб, но еврей его остановил жестом.

— Мистер Эджертон. Стреляйте лучше в того, кто продал вам этот мусор. Вас надули.

— Что?

— Я раньше в Калифорнии частенько такое видал, — пояснил Гольдберг. — Это всего лишь пирит. Его, простите, ещё называют золотом дураков. Вот, глядите.

Еврей взял один из кусков, взял с полки фарфоровое блюдце, чиркнул по донышку. Там остался свинцово-серый след, а не золотой. И только самородок всё так же дьявольски блестел, точно как тот песок.

— Двенадцать долларов и четвертак за саквояж, мистер Эджертон.

— Ну уж нет, — буркнул Боб и снова выхватил револьвер.

Взвёл, пальнул. Из кассы он забрал четыреста.

Законники прибыли быстро. Пятерых он застрелил, в том числе шерифа и помощника, а потом пришлось сдаться. Прорваться через целый город он бы вряд ли сумел.

Эту историю Боб Эджертон рассказал мне, когда мы сидели в денверской тюрьме, он за убийства, а я, Джеймс Ти Хэнкс, за мошенничество. На следующий день его повесили, а мне удалось доказать невиновность, выйти, и записать эту историю, и Бог мне судья, если хоть слово из неё я выдумал.

Белый Волк, великий воин прерий

Джонни сызмальства любопытен был шибко. То ружьё отцовское разберёт на винтики, поглядеть, как устроено, то на ручье запруду построит, то на соседской ферме клад ищет тайком от хозяев. Так и вырос оболтусом.