Между Сциллой и Харибдой

Среди прочих, основной чертой периода с октября 1917 по конец 20-х годов был, как это не странно звучит – расцвет русской литературы. После революции, в стране образовалось множество различных литературных групп и объединений – большинство из которых возникали и исчезали, даже не успевая оставить после себя какой-либо заметный след.

Только в одной Москве их в одно время существовало более тридцати!

Наряду с окончательно победившим позже «соцреализмом» существуют и, конкурируют с ним и друг с другом – «авангард», «модернизм» и «постмодернизм», «импрессионизм» и «экспрессионизм»… Все это многообразие закончится в 1932 году постановлением «о сокращении группировок» и, в 1934-ом – Первым съездом Союза писателей, поставившим на «свободе творчества» большую жирную точку-кляксу.

С этого времени и до самого «Горби Меченного», с его перестройкой и гласностью – «соцреализм» будет объявлен единственной эстетической традицией в литературе.

Ну, а пока – пиши, не хочу!

Все особенности постреволюционного периода нашли свое отражение искусстве – в литературе, искусстве и театре. Деятели «высокой культуры», всяк своей собственной творческой и идейной ориентацией, создавали многочисленные творческие группы, коллективы и объединения.

Хорошо понимая, что писатели намного эффективнее официальных пропагандистов способны помочь пролетарскому государству в «правильном» воспитании граждан нового общества, большевики пытались использовать их. Поэтому вовсе не случайно, что именно – Народный комиссариат просвещения во главе с Луначарским, осуществлял «руководство» литературой и искусством в 20-е годы.

Однако довольно скоро, обоим сторонам стало ясно: власть и деятели культуры – не совсем понимают друг друга!

Всяк, мнивший себя писателем, был неповторимой личностью и, на «правильность» коммунистического воспитания – если и не «клал с прибором», то имел свою – индивидуальную точку зрения.

В самом начале НЭПа Троцкий попытался проанализировать «советскую» художественную литературу и, оказалось – что она подразделяется на «мужиковствующую», «футуризм» и «пролетарское искусство». Ещё, по мнению «Льва Революции» – основная масса писателей оказалась «попутчиками», причем «хлыстовствующими»…

Самоистязателями, то есть.

Что сцуко характерно, Троцкий (сам по профессии журналист-литератор), признал выдающиеся художественные достоинства – именно у «попутчиков революции», а об «пролеткультовцах» – отозвался довольно пренебрежительно.

Довольно многоговорящий факт!

В осмыслении революции, деятелям искусства пришлось выбирать между эмоциями и образом, между логикой и результатом – а в России это всегда непросто.

Стремясь «убежать» от реальности бытия (которое, не всем нравилось надо признать), одни «властители душ» устремлялись в неведомое будущее, другие делали вид, что все еще пребывают в дореволюционном прошлом, третьи создавали симбиоз того и другого. Наблюдалась отчётливая ностальгия по предвоенному «серебряному веку» и, в литературной среде – наблюдалось своего рода пародийное возрождение его духа. Имелись в литературе и, явления вовсе маловразумительные. Творчество многих художников слова, определённо являлось каким-то отчаянно-самоедским юродством.

Сперва, большевики попросту не знали, что делать со всем этим. Политическая цензура давно уже существовала, но по ныне существующим законам – она реагировала лишь на открытый «антисоветизм». Даже, создание в 1922 году «Главного управления по делам литературы и издательства» (Главлита), не прояснило ситуацию.

По газетным статьям Троцкого, создавалось впечатление, что власть надеялась – «само-собой всё рассосётся»… Мол, «объективные законы» марксизма, избавят советское социалистическое искусство от «родимых пятен» капитализма.

В этом месте – три раза «хахаха!».

Это надо, чтоб люди в пчёл или муравьёв превратились и мыслили все одинаково, как электрические калькуляторы первого поколения…

* * *

Ну и наконец поговорим о прекрасном – о поэзии, то бишь.

Этой же зимой – 1923-24 годов, вдруг вижу в газете знакомые стихи за авторством некого Марка Бернеса и сразу понимаю чьих рук это дело. Вообще-то я хотел как можно меньше общаться с семейством Головановых, чтоб каким-либо образом не изменить судьбу Александра – будущего главного маршала авиации.

Ну а тут – куда уж деваться?

Да и кой-какие соображения на этот счёт появились…

Набрал подарков и, как только случилась оказия в Нижний Новгород, приезжаю в гости. Мне сильно обрадовались, даже отец будущего сталинского выдвиженца – Евгений Александрович, работник Волжского пароходства по причине зимнего периода «куковавший» на берегу:

– Ну здравствуй, поэт! Вот ты значится, какой… Самогонки тебе налить?

– Огромное спасибо, конечно, но лучше не надо – ибо, во хмелю я зело буен.

Папа будущего маршала обрадовался ещё больше:

– Ну, как хочешь.

Но особенно была рада встрече Вера Ивановна:

– Серафим! Вы куда пропали? Я уж ждала-ждала, а потом думаю: дай стихи его в редакцию пошлю – вдруг объявится.

Развожу руками:

– Расчёт оказался верен!

То, да сё и протягивает мне деньги:

– Это ваш гонорар за стихи, Серафим.

Довольно приличная сумма, однако! Прижав руку к сердцу:

– Это не мои стихи, Вера Ивановна! Повторяю: это стихи моего погибшего друга Марка Бернеса…

Искренне огорчается:

– А я думала – Вы скромничаете, взяв такой псевдоним.

Вынужден был признаться:

– Этого у меня не отнять – довольно скромный я парняга…

– Хахаха! Признайтесь всё же, что это Вы написали!

– Если бы! Но, увы – я напрочь обделён стихотворческим талантом. Поэтому прошу переслать гонорар на счёт «Ульяновской Воспитательно-трудовой колонии для несовершеннолетних, имени Кулибина».

Та, с видимым удовольствием согласилась и после непродолжительного обсуждения некоторых малоинтересных деталей, застыла в нетерпеливом ожидании:

– А кроме уже опубликованных, имеются ещё стихи Марка Бернеса в «заветной фронтовой тетрадочке»?

Вздохнув, типа, «куда от Вас денешься?», я продекламировал:

– «Синенький скромный платочек Падал с опущенных плеч. Ты говорила, что не забудешь Ласковых, радостных встреч. Порой ночной Мы распрощались с тобой… Нет прежних ночек. Где ты платочек, Милый, желанный, родной? Помню, как в памятный вечер Падал платочек твой с плеч, Как провожала и обещала Синий платочек сберечь…[2]».

Вдруг она опомнившись:

– Серафим, подождите я буду записывать!

– Не утруждайте себя, – протягиваю тоненькую тетрадочку из сшитых листов, – здесь у меня для Вас всё записано…

Вера Ивановна у нас не только домохозяйка, но и учитель пения с музыкальным образованием. Я лишь чуть-чуть подсказал мелодию песни и она буквально при мне переложила её на ноты. Села за пианино, спели дуэтом и она воскликнула в восхищении:

– Это произведёт фурор!

Осталось только согласиться с ней:

– Без всякого сомнения, это будет так.

Нехорошо воровать чужие стихи, да?

Согласен – ой, как не хорошо… Даже противно!

А день-через день выслушивать от Макаренко жалобы на задержку финансирования «ВТК» от НКВД – это хорошо?

А каждый раз приезжая в Нижний, наблюдать беспризорных детей на улицах – это хорошо?

А слушать везде и всюду всевозможную цыганщину и блатняк – всех этих «Мурок», «Гопов со смыком», «Цыплят жареных» – хорошо? Или, вот ещё «народное творчество»:

«– Я гимназистка седьмого классу, Пью самогонку заместо квасу, Ай, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка. Порвались струны моей гитары, Когда бежала из-под Самары. Ай, шарабан мой, американка, А я девчонка, я шарлатанка[3]…».

Других то песен простой народ и не знал в эпоху НЭПа!

Поэтому едва успели стихнуть восторги по поводу «Синего платочка», я архи-скромненько потупив бесстыжие плагиаторские глазоньки, протягиваю ещё одну «заветную» тетрадочку:

– Вера Ивановна! У нас в Ульяновске проживает молодой, но весьма перспективный поэт-песенник – Юра Шатунов. Сам он публиковаться стесняется – но попросил меня… А я в свою очередь – хочу попросить Вас!

Та, с подозрением глянув:

– Давайте я посмотрю.

Не успев прочесть даже пару строк, фыркает:

– Это не поэзия!

– А никто и не называет это поэзией. Это попса.

– «Попса»?

– Да, именно так: ПОПСА!!! От слова «популярный».

Та в ужасе:

– Как «это» может быть популярным, Серафим?!

– Очень обыкновенно! Давайте попробуем подобрать мелодию и спеть – у нас с вами, это здорово получается. А там – сами увидите.

После недолгих но изнурительных мытарств, мы с ней запели:

«– Мальчик хочет в Тамбов Ты знаешь чики-чики-чики-чикита, Мальчик хочет в Тамбов Ты знаешь чики-чики-чики-чикита, Но не летят туда сегодня дирижабли И не едут даже поезда, Но не летят туда сегодня дирижабли И не едут даже поезда Ты стояла у берега моря И смотрела на старый причал, И с причала какой-то мальчишка О беде вдруг своей прокричал[4]: – ААА!!!».

На издаваемые нами звуки подошёл, как был (в одной руке наполовину стакан «мутняка» в другой надкушенный солёный бочковый огурец на вилке), Евгений Александрович:

– Это что было?

– Это был клип, – отвечаю, – музыкальный клип.

– «Клип»? – подумав, он попросил, – а ещё раз споёте? Уж больно у вас задорно получается.

Исполнили с Верой Ивановной «на бис» и, он ушёл снова на кухню уже с пустым стаканом и без огурца, но вскоре оттуда послышалось:

«– Мальчик хочет в Тамбов Ты знаешь чики-чики-чики-чикита, Мальчик хочет в Тамбов Ты знаешь чики-чики-чики-чикита…, ААА!!!».

Я торжествующе посмотрев:

– Вот, видите!

– Вот теперь вижу…

Пипл хавает и, пусть он лучше попсу хавает – чем блатняк: Уголовному розыску будет легче!

– «Юра Шатунов», говорите? – Вера Ивановна уж очень подозрительно на меня смотрит, – а может Вам лучше признаться в своём авторстве, Серафим?

Молитвенно сложив руки, как можно более честно отвечаю:

– Не могу признаться в том, что мне не принадлежит. Поэтому – именно Юра Шатунов и никто больше! И он тоже настоятельно просит перечислять свой гонорар в колонию для беспризорников – ибо сам сирота и воспитанник детского приюта.

Где я соврал?

Иронически хмыкает:

– Ну а Вы уж и впрямь – лишены всяческих талантов.

– Почему же «лишён»? Очень даже не лишён – я пытаюсь писать прозу.