Помоги проекту - поделись книгой:
Минут через двадцать, еле поборов желание снова затащить Алёну в постель, я опять был на улице, наблюдая за тем, как пьяный пастух загоняет стадо мерзко блеющих овец в загон на заднем дворе трактира. Вот не идиот ли я после этого? Любоваться на облепленных навозом овец и синего мужика, вместо расхаживающей голышом по моему номеру девушки.
— Конченный идиот, — подтвердил я свои выводы вслух и крикнул загонщику, — слышь, синий, хозяин велел ворота на ночь не запирать, держи медяк, иди выпей за мое здоровье.
— Благодарствую, добрый господин, с превеликим удовольствием, — алкаш икнул и покачивающейся походкой направился в тошниловку, расположенную недалеко от таверны.
Так, это сделал. Солнце уже садится, но начинать еще рано, может к кузнецу смотаться, топор сделать, какое-никакое, а оружие, вдруг какой кроль бешеный нападет, а мне и отбиваться нечем. Так и сделаю.
Решив этот вопрос, я весело зашагал по тихой улочке, любуясь на то, как длинные голубые холодные тени ложатся на позолоченные заходящим солнцем полянки и сады.
Красиво здесь. У меня дома, на моем трехсот тринадцатом этаже такого не увидишь.
В кузню, помня рассказ незабвенного Снегиря, я заходил почти не дыша. Хрен я в этом месте хоть что-то пальцем трону, не дождетесь. Умирать в этом мире, конечно, не очень страшно, но быть расплющенным огромным молотом, да еще три раза подряд, дело не из приятных. Я бочком протиснулся в широченные двери, и остановился на пороге, давая глазам привыкнуть к полумраку. Не хватало еще сослепу что-то задеть или наступить. Встанешь случайно на хвост любимой кошке кузнеца и останешься навсегда жить на камне возрождения.
Тьма в углу кузни шевельнулось и на свет догорающих углей в горне вышла массивная фигура. Вблизи она казалась еще огромнее и страшнее, и я онемел, не зная, что сказать.
— Чего надо, убогий? — Рыкнул, наконец, не выдержавший кузнец.
— Эм-м-а-а…
— Ты что, немой?
— Да! — Быстро ответил я и, пока горло опять не переклинило, продолжил, — у меня к вам предложение… то есть дело, там этот Дуболом, ну вы понимаете… — голос мой опять умер, и я стал дожидаться ответа.
— Ничего не понял, — опять прорычал кузнец, от его голоса у меня кровь начала холодеть, — у тебя предложение ко мне или к Дуболому? Так вот, если ко мне, то я уже женат. Впрочем, если есть желание, мы что-нибудь с этим можем придумать…
— Э-э, нет-нет, вы не так меня поняли, у Дуболома топор сломался, надо рукоять починить, он сказал, что пары медяшек хватит… — голос мой окончательно умер и я замолчал.
— Мне плевать, что сказал этот толстяк, замена топорища — пол серебряного, плати или вали.
— Конечно, конечно, — я суматошно порылся в кошеле, вытаскивая пять монет.
Кузнец шагнул ко мне с протянутой рукой, но вдруг замер, и шумно втянул воздух похожими на туннели метрополитена ноздрями.
— Этот запах…
— Извините, мне надо было помыться, а там загон с овцами…
— Нет, нет, — похожее на морду неадертальца лицо кузнеца приблизилось ко мне почти вплотную, — я знаю этот запах.
— Да не может этого быть, я…
— Моя жена вчера пришла с работы и пахла тобой.
Не знаю, наверное, в этот момент я поседел, но язык, слава богу, отключившись от сжавшегося в комочек мозга зажил своей жизнью.
— Ваша жена?
— Алена, она работает у Дуболома в харчевне.
— К-хм, а, Алёна! Очень хорошая девушка, такая отзывчивая, милая…
До меня донесся зарождающийся рык, и я резко сменил тему.
— Я с ней спл… с ней столуюсь. Вернее, не с ней, а у нее, а еще вернее у Дуболома. Я там ночью, вернее днем заляпался не аккуратно, ну, едой я имею ввиду, а она у вас такая добрая девушка, обтерла меня всего полотенцами, вылизала, можно сказать, очень ответственная девушка, со всем старанием к клиенту подходит. Вам с ней очень повезло. Очень. Ну, я, наверное, пойду уже, вечереет и вам домой пора. К жене. Прощайте. Вернее, до свидания.
— Ты топор-то оставишь, или деньги мне просто так подарил?
— А, конечно, конечно. — Я вложил в лопатообразную ладонь сломанный топор.
— Завтра за ним заходи, и смотри, не заляпывайся больше.
— Конечно, конечно, всенепременно, и вы не торопитесь, мне не к спеху, я могу и на следующей недельке заглянуть или через месяцок. Спокойной ночи. Всего хорошего. До свидания.
К таверне я бежал, оглядываясь на каждом шагу, выискивая в сгущающихся тенях, крадущуюся за мной звероподобную тень.
— Твою мать, твою мать, твою мать! Ну Алёнка, ну и жопа, надо ж меня так подставить! А ты-то боялся до какого-нибудь инструмента в кузне дотронуться, идиот, а то, что ты его жену тронул и так, и сяк, и наперекосяк, ты конечно не подумал. А уж нюх у этого урода какой? От меня, вроде, козлом не пахнет, как он учуял? В следующий раз, когда к ней пойду, помыться хорошенько надо будет. Так, стоп! — Я действительно остановился, — какой следующий раз? Она замужем. Я этого не знал, но теперь знаю, и никакого удовольствия наставлять рога другому, пусть и неписю, и такому страшиле, у меня нет. С другой стороны её это не напрягает. Надо будет с ней поговорить. Позже, когда с дела вернусь.
Когда я добрался до харчевни совсем стемнело, улицы уже опустели, только с кроличьего холма и из харчевни доносились разудалые голоса, звучала музыка, орались песни. Зал харчевни был забит до отказа. Видимо, игрокам надоело харчеваться всухомятку, и они пришли потратить пару грошей на пиво и жареную картошечку с квашеной капустой. Это и хорошо, сейчас разговаривать с Алёной у меня времени не было.
Бегом метнулся наверх, заложил в сумку заранее выпрошенные вещички и опять сиганул из окна.
— Черт бы побрал, эта хрень, конечно, не плохо качает акробатику, но каждый раз ходить на вывернутых ступнях не великое удовольствие. Эй, — я подошел к загону и позвал к себе самую жирную овцу, выбранную еще вечером, — Буренка, Машка, Глашка, как там тебя, тупая скотина, иди сюда!
Ноль внимания, овцы, сбившись в одну кучку старательно делали вид, что спят. Пришлось протянуть ногу через ограду и пнуть нужную мне животину по заднице. Та подпрыгнула на месте и жалобно заблеяла.
— Заткнись, скотина! Сейчас хозяин выйдет обоим достанется! Только я спать потом пойду, а ты на вертел попадешь. Заткнись и на жри.
Овца заинтересованно задергала ноздрями и потянулась к протянутой морковке.
— Жри скотина, знаешь сколько я из-за нее столько сраму сегодня натерпелся?
Овце было плевать на мои слова, она с удовольствием захрустела предложенным корнеплодом. Я потянул его на себя, выводя скотину из загона.
— Вот, а теперь стой так.
Овца послушно встала, меланхолично пережевывая свое угощение. Я быстро метнулся в амбар и выволок связку из пары свежесворованных мешков, набитых колотыми дровами. Рывком взвалил на овцу неслабую ношу и воткнул в открывшуюся пасть остатки морковки. Вторую морковку я подвесил перед ее носом, и повел выпучившую глаза скотину к воротам. Они, как и договаривались, были открыты, и мы благополучно покинули задний двор таверны. Путешествие по темным улочкам, освещенным лишь светом поднявшихся лун, прошло без происшествий. Ноги овечки Долли, как я ее назвал, к концу путешествия подкашивались, но в погоне за недостижимой морковкой, она прошла весь путь до форпоста. Мне с таким грузом на это понадобилось бы дня два.
— Молодец, Долли, на держи, заслужила, — я скинул с нее груз, отдал морковь и хлопнул по крупу, — молодец, беги домой, умница моя.
Долли радостно заблеяла и рванула в ворота, прямо на багровеющую в темноте пустошь.
— Вот ведь дура, ну и хрен с тобой, сама виновата.
Я покачал головой и поволок свой груз вглубь коридора. В середине пути пришлось сделать остановку, передохнуть. Шум кандалов и щелканье беззубых челюстей в ночной темноте, наверное, должны были вызывать настоящий ужас, но свое я уже сегодня отбоялся. А может просто у меня в ушах от перенапряжения грохотали барабаны, и я ничего из-за них не слышал. Через пару минут оркестр стих, и я совершил последний рывок, остановившись в метре от поворота: звяканье цепей и хруст костей, дальше игнорировать было невозможно, и я осветил тупичок светом прихваченной из таверны лампы. Из-за поворота выглянул щербатый череп скелета, злобно щелкнул беззубым ртом и протянул руку пытаясь дотянуться до меня.
— Погоди, погоди, костяшка, сейчас все будет.
Я вытряхнул из мешка дрова, облил его лампадным маслом и бросил под ноги скелету. Тот заинтересованно поднял его, пожевал и разочарованно выплюнул. Видимо, мешковина была не в его вкусе. На пожеванный мешок полетела щепа от разбитого ведра, поверх них легли свежеколотые дрова.
— А что, — пробормотал я сам себе под нос, я же не сказал Дуболому, где поленницу складывать буду, вот и складываю здесь, вон, аж по колено скелету получилось…
Скелет все брошенное мной проверял на вкус, но ничего из предложенного ему не понравилось. В конце на кучу дров полетела на половину опустевшая бутыль с лампадным маслом. Стекло разбилось, вязкая жидкость потекла по дровам. Я дал маслу впитаться в древесину и поджег сделанный из второго мешка факел.
— Ну, все, костяшка, пока, до скорых встреч.
Факел полетел на кучу дров, те полыхнули, обдав меня нестерпимым жаром. Я, кашляя как чахоточный, рванул наружу. В коридоре заревело, пламя взвилось до самого потолка. Узкие амбразуры в стене тупика, видимо когда-то используемые арбалетчиками для того, чтобы невозбранно расстреливать ломящихся в коридор противников, теперь исполняли роль поддувала в печи, благодаря разнице температур втягивая в коридор потоки воздуха, которые все больше и больше разжигали пламя костра. Скелет метался по тупику, не в силах выбраться из рукотворного крематория. Пламя гудело и ревело, разгораясь с неимоверной силой. Уже через двадцать секунд из сырого коридора жар пошел как от доменной печи. Пусть урод и двадцать шестого уровня, сгорит как миленький никуда не денется. Да будь он и на сотню уровней выше, это бы его не спасло. Правда по прошествии минуты, тупая костяшка начала о чем-то догадываться, схватила одно горящее полено, выкинула в коридор, за ней второе… На большее ее сил не хватило. Раздался тихий треск, и рука отвалилась, а затем и весь скелет завалился, распластавшись на пламенеющих углях. Все, это конец.
— Твою ж мать, нет! — Скелет не захотел сдаваться, приподнялся, дернулся всем телом, выламывая перегоревшие кости ног из кандалов, завалился на бок, вываливаясь из костра и не на секунду не останавливаясь пополз ко мне, шустро загребая землю единственной рукой. Скелет дымил как паровоз, но гореть перестал и судя по его резвости окончательно помирать не собирался.
Я заполошно начал искать топор, а затем опять выматерился, вспомнив, что оставил его у кузнеца. В руках кроме масляного фонаря ничего нет, я себе даже одно полено оставить не догадался, чтобы этого урода по черепушке приголубить. А врукопашную лезть не вариант, он меня без проблем с одного удара свалит. Я бросил еще один взгляд на лампу, я перед выходом залил ее до упора и пользовался совсем мало времени. Подскочил к скелету со стороны отсутствующей руки и обрушил тяжелый фонарь на его черепушку.
Колба внутри фонаря треснула масло плеснуло во все стороны, вспыхнуло, поджигая скелет и опаляя мне руки, на которые попали жгучие капли.
И так не полная шкала здоровья стремительно поползла вниз.
Пламя с рук я сбил, но ожоги продолжали ежесекундно отнимать хитпоинты.
Я развернулся и побрел к роднику, чтобы опустить в него свои пострадавшие руки, но с каждым шагом, с каждым потерянным хитпоинтом делать это становилось все труднее.
Мир перед глазами покраснел, ноги мои подогнулись, и я завалился на землю.
Все на что у меня после этого хватило сил, это перевернуться, чтобы встретить смерть лицом к лицу. Она не заставила себя ждать. Продолжающий гореть скелет, подполз, приподнялся, неимоверно широко разевая свою пасть и в этот момент, раздалось задорное блеяние и из темноты выскочила Долли, со всего маха врезаясь чугунным лбом в горящий костяк. Дымящиеся кости разлетелись по округе веером, но бешеная скотина не успокоилась, рванула вперед, и гордо посматривая на меня, начала топтаться на горящем черепе. Огонь пыхнул и пропал. Округа погрузилась в ночную тьму.
Я только и смог, что поднять большой палец, а затем на пару минут отрубился.
Возвращение в этот мир у меня получилось точь-в-точь как как у Терминатора Т-800: чернота сменилась серым фоном, по которому побежали строчки текста. Правда начало их было слегка неожиданным.
Я приподнялся на локтях и уставился прямо в поблескивающие в свете лун глаза Долли.
Она открыла пасть и требовательно заблеяла прямо мне в лицо.
— Фу, заткнись, скотина, и зубы что ли почисти. Ты как будто не морковь ела, а труп протухшего скунса сожрала.
Поделиться книгой: