Потребуется не менее месяца, чтобы оснастить и вооружить все эти корабли, возникни нужда в случае войны. Да еще придется набрать на каждый больше половины команды. В Кронштадте остались лишь небольшие суда, типа яхт и гукоров, один старый фрегат и относительно новый бомбардирский корабль. Три линейных корабля находились в Ревеле, еще один, «Святой Петр», бросил якоря в Выборгском заливе, где находился шхерный флот из четырех десятков галер и скампавей, половина из которых вышла в летнее плавание и обеспечена командами.
Потому от одной мысли, что Полянские возмутят там матросов и офицеров на мятеж, Ивану Лукьяновичу становилось плохо. Ведь если восставшие примут на борт десантом два пехотных полка (а с «Ивашкиным манифестом» у них это дело выгорит), а потом двинутся на столицу и Кронштадт, то противопоставить им будет нечего. Форты стрелять не станут по своим, да и если отозвать из Ревеля отряд, то силы будут лишь равны. Трое против трех — и все под Андреевским флагом!
Адмирал, получив сообщение от Президента Военной коллегии графа Чернышева о выдвижении гвардейского корпуса к Шлиссельбургу, чтобы пленить незаконного императора и разбить мятежников, испытал немалое облегчение. Ведь если удастся все сделать быстро, то в Выборге склонят повинные головы. Хотя Полянских придется предать военному суду и казнить — в приговоре Талызин не сомневался. А что восставший Шлиссельбург будет быстро захвачен, сомнений не было.
Старший сын Лукьян Иванович, капитан-поручик лейб-гвардии Семеновского полка ему написал, что «потешные» настроены крайне решительно, желая покончить с появившимся «двоевластием» как можно скорее. И выбор тут прост — защитить наследие и кровь Петра Великого, отвергнув сторонников Иоанновичей, продолжателей линии его брата соправителя, рано умершего и ничего не сделавшего для победы над шведами в Северной войне и появления Российской империи.
Это есть лишь затянувшееся противостояние двух кланов Московского царства, сторонников Нарышкиных или Милославских. Давних времен стрелецкого бунта и правления первой женщины — Софьи — что просто не успела примерить на себя царский венец. Но сейчас женщиной на престоле никого не удивишь, многие флотские офицеры открыто говорят, что идет «бабье царство», а баба на корабле всегда к несчастью.
Иван Лукьянович как мог пресекал такие опасные разговоры, но сомневался, что сможет удержать от них команды. «Ивашкин манифест» всех взбаламутил, а потому адмирал срочно собрал отряд, из всего, что осталось под рукою. Уже подняли на кораблях паруса и сейчас выдвигаются к Неве. А завтра, после долгого перехода заговорят осадные орудия и мортиры «Самсона» — участь Шлиссельбурга предрешена…
Глава 11
Форштадт Шлиссельбурга
Иоанн Антонович
вечер 6 июля 1764 года
— С этой минуты, как император и самодержец Всероссийский, принимаю на себя чин полковника лейб-гвардии Измайловского полка, — громко произнес Иван Антонович, оглядывая плотное построение, в развернутых шеренгах гвардейцев. Мундиры наскоро почищены от едкой летней пыли, лица солдат и офицеров задорные, смотрят на него с немым обожанием. Еще бы им не ликовать — как не крути, но создала полк сама царица Анна Иоанновна, при которой они были любимчиками.
Иоанн Антонович ей внук, пусть не прямой, а через родство — такая преемственность не могла не радовать измайловцев. На лицах появились улыбки, когда услышали, что государь-император согласно вполне сложившийся традиции себе чин полковника их полка присвоил.
«Так, и вот я полковник — сбылась мечта идиота. Высочайший смотр провожу согласно правилам, что подсказал Миних. И намекнул так толсто, что премьер-майоры полком непосредственно командуют, секунд-майоры батальонами, а подполковники вроде шефства осуществляют, ибо государю недосуг ежедневной рутиной заниматься. Намек понял, сейчас я вас огорошу от всей души, но приятственно», — Иван Антонович снова громко заговорил, надрывая горло:
— Подполковником полка Измайловского назначаю старейшего фельдмаршала Христофора Антоновича Миниха, славного своими подвигами и деяниями во славу государства Российского! Виват!
Легкое волнение всколыхнуло шеренги в зеленых мундирах, все набрали больше воздуха в легкие, и дружно рявкнули троекратно, правда, кое-где все же сбиваясь:
— Виват!
— Виват!!
— Ви-ват!!!
— Бригадира Римского-Корсакова назначаю премьер-майором лейб-гвардии Измайловского полка, — Иоанн Антонович повернулся, взглянул на новоиспеченного гвардейца и удивился — глаза того блестели от слез торжества и гордости. Негромко добавил уже ему лично:
— Александр Васильевич, на вас бригада из двух полков, так что вдвое больше хлопот будет. Справитесь?
— Трудов и сил не пожалею, государь!
— Тогда надеюсь на вас! Только не подведите меня, завтра грянет баталия, которая решит судьбу нашего Отечества!
— Умру за вас, государь!
— Погибать не надо, Александр Васильевич, нужно победить, — отческим тоном произнес Иван Антонович, понимая насколько ханжески у него это вышло. Римский-Корсаков настолько благоговейно смотрел на него, что Никритин смутился, кое-что припомнив из совсем недавнего. Но тут же выкинул из головы сладостные воспоминания, и безжалостно, словно подкованным сапогом, растер.
«Хоть и Александру Васильевичу тезка, но не орел. Хотя кто знает, сражение покажет. А теперь пора переходить к плюшкам», — Иван Антонович снова громко заговорил, обращаясь к полку:
— Всех офицеров произвожу в следующий чин. Всем солдатам, капралам и сержантам выдать червонцы, полуимпериалы и империалы соответственно за службу верную. А вам капитан, — Иоанн повернулся к измайловцу что стоял неподалеку от него — именно он и привел два батальона в форштадт, временно возглавив полк. Офицер понял заминку правильно, шагнул вперед и представился:
— Сергей Шипов, ваше императорское величество!
Сухощавый капитан поклонился, и тут же горделиво распрямился — бритое лицо, прищуренный взгляд, без подобострастия смотрит, но почтительно. Иван Антонович напряг память, в фамилии показалось что-то знакомое из давних студенческих времен.
«Точно, из декабристов. Вернее, рядом с ними были рядышком. В день 14 декабря весьма странно повели себя с полком Измайловским его однофамильцы или потомки. Скорее последнее — многие дворяне целыми фамилиями старались служить в одном и том же полку. Надо проверить эту мысль — интересное совпадение может выпасть», — Иван Антонович сделал вид что задумался и спросил:
— Шипов, Шипов, полк Измайловский — кто он вам?
— Отец, государь. Майор Алексей Шипов командовал по воле императрицы Анны Иоанновны первым батальоном еще в селе Измайлово, ваше императорское величество!
«Ого, вот тебе и преемственность, служат, как бегут с эстафетной палочкой, передают друг другу. А ведь треть века прошла», — промелькнула мысль, но сказал Иван Антонович совсем иное, глядя как мгновенно от его слов заблестели глаза гвардейца.
— Негоже от родителя в чине воинском отставать потомку славного подвигами своими рода. А потому поздравляю тебя секунд-майором! За Богом молитва, а за царем служба никогда не пропадут!
— Не устрашусь живота своего сложить за ваше императорское величество! Клянусь!
— Верю, — Иван Антонович покосился на Миниха, тот стоял с невозмутимым лицом. Но чувствовалось, что фельдмаршал доволен его поведением. А ведь вначале речь шла о верховом объезде, от чего сразу пришлось категорически отказаться — в седле Никритин держался также как легендарная собака на заборе в армейском фольклоре.
Потому, вспомнив знаменитый приказ императора Петра Великого, касательно пехотных офицеров при их встрече с драгунами, что были обязаны спешиваться, чтобы не вызвать насмешек от последних, фельдмаршал Миних заменил объезд пешим обходом. Так что несмотря на долгий путь, старик бодренько шагал рядом.
— Здорово апшеронцы! Вы славный полк!
Застывшие в шеренгах солдаты рявкнули что-то радостное, но не «виват». Все застыли с ружьями, капралы с устрашающими алебардами — щиты дать и можно снимать фильм исторический из эпохи «войны роз». Сержанты и офицеры с протазанами, на груди последних сверкают горжеты — здоровенные бляхи, шарфы с серебряными кистями, лишь у одного, уже пожилого — золотистого цвета, штаб-офицерские.
Оглядывая воинство, Иван Антонович мысленно поморщился — обмундирование потрепано у всех, причем самое различное, и с оттенками. По сути единой для всех формы нет, совсем как в 90-е, когда носили все что только возможно, и советские образцы чередовались с многообразием новых российских. Тут геморрой тот еще — елизаветинская униформа в конце Семилетней войны изрядно обновилась на прусский манер, потом уже Петр Федорович решил полностью перевести армию на образцы короля Фридриха Великого, а потому все полковые швальни начали перешивать обмундирование. Не успели — император от «колик» скончался. Затем вернулись обратно к образцам покойной императрицы — только не смогли выбрать к каким именно. Оттого и стояли сейчас в шеренгах солдаты, отличные друг от друга. Причем одни в шляпах, а другие в касках с петушиными перьями.
Полнейший разнобой!
Радующий сердце любого демократа, но раздражающий военных 20-го века. Тут к этому относились намного проще — офицерские мундиры отличались порой разительно. Единственной, что объединяло, это припудренные длинные волосы, заплетенные в косичку.
Таковы реалии военной моды!
— Подполковник Колюбякин, ваше императорское величество! Командую батальоном!
— А кто командир полка?
— Полковник князь Алексей Голицын!
«Этого мне еще не хватало для полного счастья! Сейчас любой из этих князей меня смертельным врагом считает. Интересно, где этот князинька», — видимо немой вопрос четко отразился на его лице, что подполковник негромко, с некоторой унылостью сказал:
— Здесь только три роты нашего полка, половина вышла. Остальные роты… тут уже собрали, из разных… солдат…
Иван Антонович пригляделся к строю. Действительно, батальон как бы можно разбить на две части, настоящей и наскоро слепленной. И тут он вспомнил про один интересный факт — перед первой мировой войной полк этот получил удивительное отличие, единственное на всю армию, в виде полосок из красной кожи на голенища сапог. В память об участии в одном, славном для него сражении.
«А ведь момент очень удобный, можно обыграть. А для красного словца, и соврать стоит, и приукрасить немного», — Никритин тщательно обдумал пришедшую на ум мысль, а потом громко заговорил:
— Меня спас от смерти старый сержант, защитил грудью от убийц. Там в крепости, где меня, вашего императора, заточили в подземной камере. Он мне рассказал удивительную историю о битве с пруссаками при Кунерсдорфе, за что получил наградную медаль, точно такую же как у многих из вас. Там ваш Апшеронский полк настолько яростно бился с неприятелем, что солдаты не отошли с позиций стоя по колено в крови! Это пример величайшего героизма целого полка, которого никогда не бывало в русской армии прежде! Мужество необычайное, когда, не взирая на смерть, все от офицера до солдата, выполняют приказ!
Иван Антонович остановился и обвел взглядом шеренги первой половины батальона — там на него смотрели с необычайным восторгом, округлив глаза и расправив плечи от гордости. Почти у всех блестели серебряные кругляши медалей, точно такую он видел у Ивана Михайловича, погибшего от пули несостоявшегося цареубийцы.
— Потому повелеваю, потомству в пример! Впредь всем офицерам, сержантам и нижним чинам полка носить сапоги до колен, на вершок отогнуть их голенища. Отворот должен быть подшит кожей или плотной материей яркого красного цвета, как алой крови, в которой ваш полк стоял в том легендарном бою, навеки прославившем подвиг доблестных апшеронцев! Вечная слава павшим и живым победителям! Ура!
— У-ра!!!
Такого дружного рева Иван Антонович еще не слышал ни разу в жизни. Старинный русский клич казалось, разорвал даже небеса. Самозабвенно орали все — видавший виды подполковник и молодые безусые офицеры, седые сержанты, и недавние рекруты с еще не отросшими косицами. Крик был поддержан и в других батальонах — смоляне с измайловцами обрадовались не меньше, будто их самих наградили.
Посмотрев в полные слез глаза подполковника, Иван Антонович понял, что совершил очень удачный ход…
Глава 12
Западнее Шлиссельбурга
Подполковник Лейб-Кирасирского полка
Александр Полянский
вечер 6 июля 1764 года
— Погубил ты себя, племянник, как есть погубил. Кто же против лейб-гвардии устоять сможет?
На душе была маята — Александр Иванович переживал за племянника, с которым он всегда общался не как дядя, а как старший брат — невелика разница в семь лет. Был бы жив сам адмирал, то он бы придержал порыв сына, все же отцовское слово многое значит. Но умер месяц тому назад, еле пережил несчастье и вот оно еще раз случилось.
Племянник Петр Андреевич поднял мятеж в Кронштадте, увел два линейных корабля в Выборг, причем не побоялся применить пушки и ослушался приказа адмирала Талызина, проявив неповиновение. Тем самым открыто принял сторону освобожденного в Шлиссельбурге ставшего в 1740 году императора Иоанна Антоновича, через год свергнутого с престола «дщерью Петровой» Елизаветой.
Да, все понятно — встал на сторону несчастного узника, моряки всегда романтики в душе. И теперь они оказались на разных сторонах, и нужно благодарить судьбу, что он сам не пошел по пути старшего брата Андрея и не стал моряком. Потому что не придется встретиться в бою с родной кровью, не скрестить с лязгом сталь клинка. И выбор он давно сделал — из неродовитых дворян, дед был дьяком, отец генералом — оберкригскомиссаром. Зато он, пройдя нелегкую армейскую службу, стал вторым после командира чином в полку. И непростом — лейб-кирасирском наследника престола, цесаревича Павла Петровича.
Не гвардия, конечно, но шефами всегда весомые персоны значились — как только всесильный фельдмаршал Миних Бревернский кирасирский полк учредил, то первым шефом стал принц Антон-Ульрих, затем наследник престола Петр Федорович, который императором от своего шефства не отказался. А теперь Павел Петрович —
Сейчас вообще случай подвернулся, после мятежа одного эскадрона Конной гвардии. И весьма вероятно, что его переведут в этот полк секунд-майором, что похоже на невероятное везение. Нужно только отличиться в делах против мятежного принца, и обязательно придет милость Екатерины Алексеевны, а то и графский титул последовать наградой может, если удастся пленить Иоанна.
При этой мысли Александр Иванович прикрыл глаза — подполковник прекрасно понимал, что живым Иоанн Антонович для императрицы опасен. А для шефа его полка цесаревича вдвойне — ибо прав на трон имеет многократно больше, чем царственные мать с сыном. Потому должен умереть, хотя, как говорили офицеры между собой, Елизавета Петровна должна была сделать это раньше, когда император был младенцем. Но не решилась пролить родственную кровь, а теперь за эту доброту принимать смерть будут сотни, если не тысячи людей, причем и они тоже.
Симпатий к «секретному узнику» никто не испытывал — старых кирасир и офицеров, что присягали Иоанну Антоновичу, в полку не осталось. Последнего, кого он видел — барона Карла Иеронима фон Мюнхгаузена, удивительного выдумщика, рассказы которого иной раз доходят до столицы. Над ними не только люди смеются, говорят, лошади ржут так, что от смеха помирают. Немец сей, пусть и знатного рода барон, но такие непотребные фантазии пускает, что всем стыдно за враля несчастного, сослуживца бывшего, однополчанина.
Сейчас за цесаревича они всех мятежников палашами покрошат без раздумий — незачем помешанного узника, юродивого, на престол, что мудрой правительницей занят, возвеличивать. А потому следовало поторопиться, чтобы мятеж не успел расползтись во все стороны. Сорокаверстный марш от Петербурга сделали быстро, расположившись на берегу полноводной реки. Переправа через Неву уже началась — пришедшие весельные барки и несколько адмиралтейских малых галер уже перевезли на левый берег передовой отряд авангарда в три роты.
Сейчас должны были начать погрузку на суда главные силы лейб-гвардии Семеновского полка, два с половиной батальона, благо подошли еще с десяток барок и два прама, а вверх по реке ушли три небольших бота, вооруженных пушками.
— А почему мы сразу всеми силами на Шлиссельбург не пошли, а здесь переправу устроили, Александр Иванович? Время ведь несколько часов потеряем — а так расстояние бы немного сократили. Ведь до крепости верст двенадцать пути осталось.
— А что нам это дало бы, Иван Павлович, — Полянский удивленно выгнул бровь на вопрос секунд-майора Татищева. — Придем туда и все равно нам переправляться через реку, так как смоленцы с измайловцами на другом берегу в форштадте у канала ладожского. А от нас их крепость прикрывает, взять с наскока ее вряд ли удастся, хотя к нам эскадра с Кронштадта идет. А тут переправившись, мы с юга подойдем и Миниха к берегу прижмем. У нас пехоты вдвое больше и кавалерии четыре полка — а у них пара драгунских эскадронов всего. Враз мятежников раздавим и в озере утопим, если не сдадутся. Вот и вся диспозиция!
Полянский пожал плечами, он знал, о чем говорил — рано утром, перед выходом, старших офицеров собрал генерал-аншеф Панин, рассказавший о предстоящем походе и о силах восставших. И подметил, что после сорока верстного перехода потребуется длительный привал, который придется по времени как раз на переправу. Из столицы подвезут на весельных судах кашу в котлах, хлеб и фураж — так что нет нужды брать обозы, что будут замедлять марш, на который и так ушло почти десять часов.
На левой стороне реки переправу прикроют конногвардейцы, что с ночи преследуют измайловцев. Тем до Шлиссельбурга чуть ли не вдвое больше идти, так что мятежники вымотались в дороге совершенно и им потребуется ночь для отдыха, которую им никто не даст. Атака начнется через пять часов — гвардейцы внезапно обрушаться в полночь, как снег на голову, упадут на врага, мятежники просто не успеют спохватиться.
Продуманный и прекрасный план!
Кирасиры расседлали коней, отведали каши и спят на теплой земле, подстелив попоны. Тем же занята гвардейская инфантерия — благо циновок и парусины на судах подвезли достаточно, не на голой земле же спать. А на тот берег переправляют поочередно, рота за ротой, так что через пару часов переправа будет уже закончена.
К этому времени сюда подойдут и главные силы — все четыре батальона Преображенского полка с батальоном измайловцев, а следом полк Петербургского гарнизона в арьергарде поспешает — еще два батальона. Драгунские полки с раннего утра пошли походом по южному берегу Невы, а с ними направилось три эскадрона лейб-кирасир с командиром полка во главе. У него под командой имеется всего два эскадрона — один прикрывает разъездами берег — на что отправлена рота, другая рота здесь, как и весь его эскадрон, где он является шефом.
— Твой эскадрон, Иван Павлович, здесь еще долго стоять будет, пока приправу не обеспечит всей пехоты, кроме одного гарнизонного батальона, — теперь можно было поставить и дальнейшую задачу. — Пойдешь маршем по правому берегу до разоруженного шанца. Там поблизости высадят инженеров и осадные пушки с канонирами — установят на укреплениях, если потребуется обстреливать крепость с северной стороны Невы, как в 1702 году. И это весьма возможно — терять «царю Ивашке» нечего, за убитых конногвардейцев их миловать не собираются.
Полянский остановился, посмотрел на уходящее в закат необычно теплое сегодня солнце. Вот только нехорошей красноватой наливалось светило, и ему на память пришли сказанные недавно в столице блаженной Ксенией страшные пророческие слова:
Подполковник мотнул головою, отгоняя страшное видение, взял себя в руки, и спокойным тоном произнес:
— Твоя задача прикрыть разъездами тыловую сторону с севера и отлавливать всех, кто попытается сбежать из Шлиссельбурга или форштадта. Думаю, их там много будет, когда припечет с юга изрядно наша артиллерия. И еще одно дело…
Александр Иванович оглянулся — с ними рядом никого не было, только вездесущие комары, страшный бич чухонских болот и канав, устремились напиться дворянской кровушки. И тихо сказал, наклонившись почти к уху секунд-майора, почти шепотом:
— Попадется в руки «принц Ивашка» — убей не задумываясь…
.
Глава 13
Западнее Шлиссельбурга
Ладожского пехотного полка
Премьер-майор Кирилл Плещеев
вечер 6 июля 1764 года
— А ведь «воевода» заранее все предусмотрел, теперь столь удачный момент потерять никак нельзя…
Если бы кто сказал три года тому назад капитану Кириллу Андреевичу Плещееву о том, что от его короткого слова будет зависеть жизнь и смерть сотен, а то и многих тысяч русских людей, он бы не поверил такому провидцу. Но именно сейчас ему предстояло произнести страшные слова, а он все никак не мог выкрикнуть, крепкий спазм перехватил горло так, что и дышать офицеру было затруднительно.
Так случилось, что вот уже четверть века Ладожский пехотный полк по прихоти судьбы был неразрывно связан с именем генерал-фельдмаршала Бурхарда фон Миниха. В 1737 году ладожане ходили с ним в Крымский поход, участвовали в штурме Очакова. Затем последовала знаменитая битва при Ставучанах — турецкая армия была наголову разгромлена, а победитель получил от солдат уважительное прозвище «воевода». Армия долго ликовала, пируя на месте незабываемой виктории, восторженно крича «виват великой государыне!»
Хотинский комендант Колчак-паша был настолько потрясен разгромом, что сдал крепость на милость победителя, не дожидаясь отчаянного штурма. Свидетелями тех памятных дней в полку оставалось пять заслуженных сержантов и подпрапорщиков, тогда бывших недавними рекрутами, еще юнцами. Брить таковым лбы еще было непринято, чтобы отличать дезертиров — из рядов русской армии бежали сотнями, страшась нелегкой военной службы. А он сам, тогда новик, как сказал отец, испытывал чувство гордости за полк, в который попал.
С родными ладожанами он и прошел долгую войну с пруссаками уже командиром роты — Гросс-Егерсдорф и Цорндорф — эти кровавые сражения оставили только рубцы на теле, но офицер не любил вспоминать те баталии. А иной раз вспоминал, как и многие старые солдаты, фельдмаршала Бурхарда Миниха — при нем порядка было больше, забота о людях ощущалась, да и жалование почти регулярно выплачивали.
Впрочем, ворчать «о добрых старых временах» любят постоянно их очевидцы, с каждым годом все больше приукрашивая их в своей памяти. А потому искренне горевали о судьбе «воеводы», чуть не сгинувшего на плахе, и навечно сосланного в Сибирь.
Учитывая преклонный возраст Христофора Антоновича, Плещеев не сомневался, что там он и сгинул, а могила давно покрыта наметенным ветром сугробом. Но каково было удивление капитана, когда два с половиной года тому назад шефом полка император Петр Федорович назначил фельдмаршала Миниха — тот с годами совсем не изменился, такой же крепкий, суровый, решительный, а парик хорошо седину скрывал. И память великолепную «воевода» проявил — скоро стал Кирилл Андреевич командиром батальона, чин секунд-майора ему присвоили.
Но тут случился переворот, вызвавший в полку крайнее неудовольствие — не всем нравилось, что гвардия так играет с российским престолом, отстранив законного императора (а то и убив его, как поговаривали втихомолку), и возведя на него немку, никаких прав на то не имевшую. Выплаты жалования стали нерегулярными и не полными, а то по полгода вообще ничего не выплачивали, зато на работы чуть ли не треть армии перевели. Так и оказался он с неполным батальоном (рекрутов на пополнение не присылали совершенно) в здешних лесных и болотистых краях, а солдаты заменили свои ружья — на лопаты и топоры.
Только егерская команда, созданная в конце войны с пруссаками по опыту неприятельскому, занималась привычным делом — отлавливала по лесам разбойников и дезертиров, коих тут развелось до безобразия, белым днем нагло шалили на дорогах, шпыни ненадобные.
Шефа полка снова отстранили, таким «осколкам» времен грозной царицы Анны не доверяли, а сам Плещеев стал задумываться о выходе в отставку, надеясь на премьер-майорский чин и прибавку к пенсии — все же более четверти века честно отслужил.