Кто ты, Эрна?

— Я во второ-ом классе уже. Скоро в третий перехожу.

Уже! Я не могу. Я взял этому мелкому и — раз! — из дзюдо захват сзади и бросок — хряк! В дзюдо главное — быстро сделать захват, это, кстати, не просто. Из дзюдо-то меня давно выгнали, а масутэмивадза[1] навсегда со мной. Знаете, как приятно драться с приёмами. Как классно чувствовать, что увалень рядом с тобой — он увалень навсегда, пусть и выше на голову и косая сажень в плечах. А ты его — хряк! — и он лежит. В общем, пацан этот, мелочь пузатая, грохнуться ещё не успел, встать ещё не успел, а меня сзади кто-то за шкирняк вверх, у меня ворот толстовки аж затрещал. Кто-то большой крупный. Я извернулся и раз — асивадза и сутэмивадза[2] — хряк!

— Ты чё? Дебил? — слышу.

Пацан этот, гора, стоит и хоть бы хны. Но конечно у меня асивадза спереди не так классно выходит, просто луплю по ногам. Как правило, все падают. Реже стоят. Вот и этот «защитник» устоял. Стоит, зверски пялится, сбивает с боевого настроя. Меня ещё удивило, когда я на этого поцака напал, что у него кроссовки яркие девчачьи. «Ну, — думаю, — сейчас отбегу и крикну ему про кроссовки». «Ты чё, поц, девка?! А чё такие кроссовки напялил, е-е?» Поднимаю глаза, смотрю: а это и правда девка. Огромная-огромная. В смысле, высокого роста. И симпатичная на лицо.

— Ты чё моего брата трогаешь?

— Ничё, — говорю. — Он мешается.

— Ты чё эту площадку купил?

— Площадка — там, — указываю я на детскую площадку. — А здесь — хоккейная коробка, здесь люди в футбол играют.

— Ну вот и мой брат играет.

Мне надоела эта бегемотиха, я её и послал. Так и сказал:

— Иди ты, бегемотиха. Коробка — мой татами[3]. Лишним тут не место.

— Оно и видно.

— Эту площадку вообще моя мать утверждала.

— Оно и видно, — заело её.

И тут она неожиданно опять меня цапнула за ворот и несколько раз припечатала к бортику, к сетке. На коробке — сетка прикреплена к бортикам.

Бегемотиха: бум, бум, такая, бум, бум мной о сетку.

Я разревелся. И больно, и обидно, и не по чесноку. Данька не было как назло. Обычно мы вдвоём никому спуску не давали. Кроме Лёхи с Владом конечно. С этими мы не тягаемся. Поревел, поревел и опять стал играть, там в толпе никто и не заметил, что меня нет. Ну пятнадцать на пятнадцать — разве это футбол, это ж издевательство. Больше к мелкому не подходил, да и к Бегемотихе тоже. Она, кстати, скоро сама ушла именно на площадку, и мелкого своего увела. Там перекладина, они через перекладину с мелкими мячик перебрасывать стали — типа пионербол.

Злобу я затаил на мелкого, стал примечать его на площадке, высматривал и сестру его Бегемотиху. Но мелкий чаще был один, а если и с сестрой, на коробку к нам больше не тащился, всё в вышибалы играл. Ничего, — думаю, — рано или поздно появится он на нашей коробке, не сейчас, так осенью, не осенью, так зимой. Если лёд зальют, мараться не надо с этими вадзами[4]. Шайбой зазвездю в фейс, я умею. А то ещё, при удаче, его сапог своим коньком перееду — на коньках такой асивадза. Лишь бы зимой, думаю, хоть минус недельку постоял!

Но вдруг, спустя недели две, в последних числах мая, в воскресение вечером, мелкий не выдержал, заглянул на коробку, и опять стал бегать с нами в футбол. Я мяч дал у себя отнять, сам оглянулся осторожно: нет ли поблизости сестры-Бегемотихи. Вроде нет. Я подошёл и к бортику, стал через сетку площадку издали осматривать: нет ли там Бегемотихи, она заметная, в ярких кедах, в стильных красных рваных джинсах, ноги длинные как у страуса. Нету нигде. Я просёк безопасность, побежал за мячиком, а сам всё ближе, ближе к мелкому, и — хрясь! — изо всех сил, на всей скорости всеми вадзами сразу, ну типа подсечки. Мелкий как стоял, так и шмякнулся назад, врастяжку, затылком. А я уже далеко, вроде и не я. Мелкий встал, воздух ртом хватает — вот-вот заголосит, идёт шатается, но идёт к выходу — значит, ориентируется. А рядом у бортика, там где дверца, две тётки стоят. Одну я раз сто видел. Она всегда на площадке. У неё трое детей, пацан и девчонка, и карапуз ходит вперевалку как гусь, смешно так топает, у него что-то с ногами, болезнь какая-то — это я как-то подслушал. А другую тётку не знаю и впервые вижу, и как раз она что-то у мелкого спрашивает. Мелкий плачет и в мою сторону тычет. И, как назло, нет, как назло, наш хомяк, этот очкастый на воротах, у него часы-секундомер профессиональные на руке (часы говорящие, в смысле программа в них такая), объявляют перерыв. И тётка входит на коробку, и подходит ко мне. Друг Данёк всё видел, он уже тут как тут, неподалёку, но не подходит близко, держит дальнюю оборону. Данёк он стратег дальновидный, настоящий друг… Был друг… И вторая тётка с хромым карапузом вползла. Незнакомая тётка мне говорит:

— Ты что?

— Я? Ничего.

— Зачем ты его обидел?

— Я? Никого не обижал, — отвечаю честно и открыто, глядя с вызовом глаза в глаза…

И меня как кольнуло. Стало не по себе. Но я тогда об этом сразу забыл.

— Я никого не обижал.

Тётка тогда спрашивает у мелкого:

— Кто тебя толкнул, Максимилиан?

— Он! — воет мелкий и на меня показывает. — Он меня опрокинул.

Блин! И так за голову держится, рыдает, слёзы не капают, а ручьями льются. А тётка стоит вроде как задумалась.

— Да ты чё? — пошёл я на мелкого. — Я тебя не трогал.

— А кто его толкнул? — тётка спрашивает.

— Не знаю.

— А если я тебя сейчас, — разнервничалась тётка и пошла на меня. Мне даже показалось, что она хочет меня ударить. Но она не замахивалась, и ногами подсекать не собиралась — я следил, я вообще много дерусь в школе, отрабатываю удары, привык за всеми следить, привык ещё с дзюдо контролировать вокруг себя обстановку. Надо всегда быть готовым к нападению. Теперь-то я понимаю, что тётка она как бы разнервничалась и как бы собиралась ударить. Но не руками и ногами. Она готовилась ударить по-другому. Теперь-то понимаю, что больнее всего не эти все вадзы на татами. Больнее всего, когда бьют по самолюбию, когда плюют в душу без драк, подличая в моральной схватке.

В общем, тётка сказала:

— А если я тебя сейчас…

Я отскочил. Тут Данёк подошёл и стал с тёткой спорить, да и мелкий как раз на Данька стал указывать, как на моего друга. А я отошёл и стал по телефону звонить, типа разговаривать. Это мы с Даньком всегда так делаем. Меня мама научила. К маме-то, пока я в детсаду был, многие родители, особенно бабки, подкатывали: «Сделайте что-нибудь с сыном. Он всех молотит без разбора», «Он моего внучка обозвал» и т. д. и т. п. А мама отвечала:

— Мой ребёнок может за себя постоять.

Это типа намёк такой на то, что я оборонялся от агрессии. На самом деле мама мне всегда говорит, чтобы я всех бил. Мама говорит, что жизнь у нас на уничтожение: не ты, так тебя, и чем раньше я это пойму, чем раньше научусь выживать, тем мне же лучше. В школе мама ни разу не появлялась. Со мной там пытались в началке родоки-бабули разобраться, так я по совету мамы сразу телефон из кармана, и звоню, типа жалуюсь. Мама говорит, что ребёнка никто не имеет права трогать, пусть даже этот ребёнок кого-то сильно припечатал. Это называется ювенальная юстиция. А то, что припечатал, это ещё доказать надо. Свидетели там, и т. д. Но мама меня ещё предупреждала, что бояться надо только отцов, потому что они реально могут бошку оторвать. Мама мне сказала, что если отец словил или дед сильный, не старый, сразу надо скулить и просить, чтоб отпустили, иначе могут травмировать реально. Мама объясняла, что надо научиться хитрить и изворачиваться и обязательно всегда всё отрицать.

В общем, я типа по мобильнику звоню, а у тётки с Даньком пошла перебранка. Он ей втирает, что мы не трогали никого, что мы просто в футбик гоняли, а она вместо того, чтобы обратное доказывать, как в доказательстве по геометрии от противного, эта тётка вдруг говорит: «Да ты знаешь, хиляк»… (Это Данёк-то хиляк, он реально очень крут, с бицепсами такими).

— Да ты знаешь, хиляк, что ты от своего вранья скоро лопнешь.

— Я не вру, — не моргнув отвечает Данёк.

— А он что уже родителям звонит? — спрашивает тётка. — Это хорошо. Пусть придут его родители, я с ними поговорю.

Я специально громко в трубку как бы жаловался, тётка слышала. Хомяк очкастый объявил, что перерыв закончился, поменялись воротами и начался второй тайм. А тётка эта вроде ушла, а потом вижу — опять за бортиком стоит и со второй тёткой болтает. И смотрит на меня. Внима-ательно, внима-ательно. А мне типа по фиг, я играю, а потом и забыл, что тётки на меня смотрят. Но мы проиграли с таким позорным счётом, пять-один. Я взбесился, мы выиграть должны были! Так ещё Данёк упал, руку ушиб сильно, или палец выбил на руке— не помню точно, хотя для футболистов выбитые пальцы на руках не распространены, это ж не баскет. Гляжу, когда Данёк в себя пришёл — тёток уже нет ни за бортиком, ни на площадке. Идём домой, настроение паршивое. Обычно-то я, если кого припечатаю, тем более мелкого, мне сразу на душе хорошо становилось.

Данёк тоже, видно, не в духе, говорит, лишь бы, что сказать:

— Ты слышал, как она этого поцака называла, которого ты подсёк?

— Максим.

— Нет. Максимилиан.

— И чё? — говорю.

— Да так, — Данёк говорит. — Просто я запомнил, потому что меня так назвать хотели. По святцам. А потом передумали, папа возмутился. А тебя по святцам назвали?

— Не знаю, — говорю.

Кстати, я своим именем, как и внешностью, очень доволен. Не Никитос, не Данёк. Даньков с Никитосами у нас в каждом классе по трое. Илья ещё хуже. Хуже Ильи только имя Костик, муторно от этих звуков: иль-йа! Ко-ости. Иссык-Куль какой-то.

— Что-то мне страшно от этой тётки стало, — признался Данёк.

— Да и мне, — говорю, — не по себе. Она сказала, что ты лопнешь, — я стал смеяться, не плакать же.

— Ну да. Вот. И я уже палец выбил. Травма, — поднял он палец и тут же вскрикнул от боли.

— Да и продули мы с позорным счётом. Странно.

Данёк не унимается:

— У тебя родители верующие?

— Мама верующая, — говорю. Я же знаю, что мама на всех важных православных мероприятиях в церкви, потому что положено ей там быть.

— А папа?

— Папа у меня атеист, — говорю.

Вот чем мне Данёк нравился, что он всё понимал сходу, понял тогда, что мы на самом деле никто особо по церкви не кумарит, и тему перевёл:

— Прикинь, к нам отец вернулся, потому что он скоро умрёт, чтоб его наследство нам досталось. Мама за него второй раз замуж вышла.

— Во, блин, — говорю. — Лучше уж без всякого отца, чем с умирающим.

А Данёк говорит: Я тебе вообще завидую, Щеголь. Ни брата-ни сеструхи. Родители работают. Дома — один. А меня пилят, пилят, скоро распилят. Только на площадке и спасаюсь. Достали все. А тётка эта странная, ты не заметил? — его как заело.

— Неа, — мне не нравилось, как говорил мой друг. Мне казалось, что так бессвязно, с пятого на десятое, он никогда ещё не разговаривал.

И эта тётка была… что-то в ней было не так, необыкновенно, но я не мог уловить что. Джинсы, футболка, кофта с капом, что-то в лице… глаза… Даже не глаза, взгляд. Но я тогда такие «мелочи» примечать ещё не умел.

— Они две странные, ага?

— Данёк! О чём ты? — не понял я.

— Ну смотри. Они обе, эти тётки, худые, длинные, и без всяких там причёсочек-начёсочек, и цвет волос один и тот же.

— И чё, — говорю. — У нас с тобой тоже цвет волос один и тот же.

— Ну да вообще-то, — согласился Данёк.

И мы разошлись по домам.

Глава третья

Перелом

Зря я спорил с Даньком. Я понял это намного позже. Тётка с хромым ребёнком по-прежнему была на площадке. А вторая тётка больше на площадке не появлялась. Максимилиан этот на коробку не совался, бегал с мелкими по горкам «салки-ножки-на-вису» и «стоп-земля». Скоро я вычислил и всех его друзей, они его Максик звали. Друзья его периодически бегали к нам посмотреть или погонять в футбик. Я с ними расправлялся так же. Резко и неожиданно нападал, подсекал, не буду больше грузить вадзами, тем более что бросок по дзюдошному — какэ. Неприлично как-то. Друзья его сбегали, но я их легонько кидал, всё-таки боялся сильно, чтобы сотрясение случайно не получилось, как у этого Максика. Дальше я заметил, что Максик тоже за мной наблюдает. Издали я стал грозить ему кулаком. А потом случилось непредвиденное.

В Культурном Центре проходил наш отчётный концерт «Тип-топ-отчётный год». Ой, ё. Это огромный концерт такой, трёхчасовой. Устаёшь жутко. Ко всем родители приходят, знакомые родителей, бабушки, друзья, друзья обычно к старшей группе. У меня друг Данёк, и всё. Он не может ко мне в гости придти. Он же выступает со мной. Но его сестра и мама за меня болеют. Его сестра вообще в меня влюблена. Мне по фиг, меня эти девчонки вообще достали. Но то, что кто-то родной в зрительном зале, это греет. Я на сцене — самый крутой из средней группы, центровой и т. д. В финале все мы на сцену выходим. Нас фоткают и цветы с подарками Светочке дарят. А потом все со сцены идут в зал, к своим родокам и друзьям — традиция такая. Ну и я с Даньком в зал побежал, к его семье. Решил быть как все. Мне это по фиг вообще. Просто я знаю, дядя Саша всегда всё снимает. Дяди Сашина дочка Катюша со мной в одном классе и в одних номерах мы, в «Валенках», например, или в «Разборках нашего двора» я в финале беру Катюшу на руки, вращаюсь с ней. У Катюши старший брат на «Прикладную математику» поступать будет, Илюха его зовут. Илюха и сайт «Тип-топу» сделал, и клипы делает. А снимает дядя Саша, Илюха монтирует. Ещё тётя Валя, его жена. В общем, вся семья Катюшина принимает активное участие в жизни нашего коллектива. Ну и вот я побежал в зал, для картинки просто, чтобы, если этот кадр в клип включат, чтоб я там был. Но резко тормознул. Тётка, та с площадки, ну чьего сына я подсёк, стоит в ряду у кресел! Смотрит в камеру и кнопки нажимает, просматривает, видно. Я сразу в раздевалку рванул. Пусть меня в финальном кадре не будет, хоть я и основной. Ладно уж, один раз пусть не будет. Фу-ууу. Все уже расходится стали, а я не тороплюсь. Наконец, Данёк в раздевалку притащился.

— Видел? — спрашивает.

— А то! — говорю. — Откуда она здесь?

— Вот и я хотел бы знать.

Вышли мы из Дома культуры и творчества, культурного нашего центра. Родители толпятся, общаются, Светочку ждут, чтобы ещё раз типа «поблагодарить», а на самом деле, чтобы их дочки в первую линию попали — у девочек большая конкуренция. У поцов не особо, у нас силового много, это минимум десять раз подтягиваться надо по ОФП. Это пахать надо, чтобы получалось хоть чуть-чуть. Я дома пашу под телек, я дома один, я уже говорил об этом. А Данёк дома стесняется, к нему сразу бабка в комнату лезет, подсматривает. Он в парк бегает, к физруку, подтягивается там с его секцией на турниках. А я в парке не могу появляться. Физрук сразу привяжется, почему я к нему на атлетику не хожу. Физрук в нашей школе тварь ещё та. Всё в администрацию хочет попасть, выслуживается перед городом. Ведёт секции бесплатные, чтобы потом отчёт по соревнованиям шёл, растит, короче, своих чемпионов, чтобы категорию себе повысить, он всё о высшей категории мечтает. Каток зимой заливает забесплатно. Ко мне постоянно цепляется. У меня, видишь ли, «данные» по его вонючей лёгкой атлетике.

Короче, вышли мы из здания. Все толпятся. А эта тётка — с дядей Сашей, с тётей Валей, со всем семейством Катюшиным, с Илюхой. А Катюша с подружкой Дашей болтает. Я подхожу и спрашиваю:

— Катюш? Это что за тётка там стоит?

— Это подруга мамы, — Катя сказала.

— А-аа.

— А ты её знаешь?

— Видел, ага, — говорю. — На площадке.

— У маминой подруги Максик и дочка ещё большая.

— Бегемотиха?

Катюха с Дашухой заржали.

— В общем, эта тётя Марина с мамой в одном классе училась. Она с моими родителями дружит.

— А-аа.

И я побрёл домой. Обычно меня Данёк подбрасывать с танцев стал, отец-то у него на «мазде», а сейчас родоки Данька в Торговый центр повезли, закупаться для летнего лагеря. У нас же на танцах ещё и лагерь. Мы ещё в лагере там крутые, все мероприятия на нас.

До моего дома минут двадцать. Бреду, значит, усталый. И слышу сзади меня разговор:

— Он вообще всех толкает, бьёт.

Я не стал оборачиваться, я голос узнал. Я доплёлся до первого поворота, и свернул. Через кой-какое время посмотрел: тётка эта, Марина, идёт с Катюшиной бабушкой. Они к площадке пошли, а я к себе домой. В этот момент я понял, что тётка всё расскажет Катюшиным родителям и Катюше. Я танцую нормально, у меня нет конкурентов, но мне Катюша нравится. Она к нам в школу пришла в пятом классе. Из дорогой частной школы. Есть у нас такая школа для богатеньких. За городом. Перевелась только из-за танцев, чтобы сразу и учёба, и танцы близко — наша школа от фитнес-центра совсем недалеко. А может у них с деньгами тоже напряг, может стройка какая или ипотека как у нас. Меня из дзюдо выгнали, я на танцы стал ходить злой, из-под палки, мама заставляла. Я думал, что похожу и брошу. А там, на танцах — Катюша. Катюша тогда ещё в свою богатенькую школу ходила, во второй класс, её привозили. В общем, мы тогда мелкие были, такие же, как этот Максимилиан сейчас. И Катюша была такая наивная. У нас девчонки в классе все вредные, и помладше когда были, дрались зверски. Да и Катюша тоже теперь вредная немного. А тогда она была добрая. Помню, сказала мне:

— Мальчик! Что ты всё матом ругаешься и со всеми дерёшься?

Я ей ответил, чтобы заткнулась. А она говорит:

— Ты такой красивый, и такой противный. Бе-ее.

И я в неё влюбился, вот именно после этого «бе-ее». И резко на танцах стал себя вести нормально. Потому что понял, что пока здесь Катюша, я никуда отсюда не уйду. И надо как-то исправить её мнение о себе. Но мнение никак не исправлялось, я её по-прежнему посылал. Она тогда во второй линии танцевала. Я-то сразу в первой. Я очень спортивный, подтягиваюсь четырнадцать раз, а когда тренируюсь, то двадцать один. Мама, говорит, это гены, и вздыхает. А потом Катюша пришла к нам в пятый класс. Все учителя стали интересоваться: почему из той школы ушла. А Катюша: танцы, удобно, что танцы в десяти минутах ходьбы. У нас девчонок в классе — шесть человек вместе с Катюшей, я кому не скажу, все удивляются. Почему-то все девчонки из нашего класса сбежали после четвёртого. У нас школа считается со спортивным уклоном, хотя это всё лажа. Просто нужен школе какой-то уклон, вот физрук и подсуетился.

С «Тип-топом» мы и в своей, и в школах по соседству выступаем. Короче, день у меня очень загружен, особенно зимой. И выступления, и в футбик успеть погонять. И каникулы зимние всегда заняты были. Один год мы выступали в настоящем театре на новогоднем мюзикле. Туда билеты дорогущие, Светлана Эдуардовна говорит, что все хотят на ёлках заработать. В общем, нам платили за этот мюзикл. Совсем мало, пятьдесят рублей за выступление, но лучше, чем ничего, тем более, что выступлений в день было по три. Там надо было просто выбегать и синхронно делать движения, ну и понятно линии соблюдать. А это сложно. В первый день завалили всё, режиссёр так орал. Там на мюзикле экраны. В сценах, где мы выбегаем, нас не очень показывали, мы же массовка — жители сказочного городка. Но в начале и в финале нас крупно показывали: Снегурочка пропадает — печаль, Снегурочка находится — радость. Надо было играть. Нас режиссёр за это чуть не убил, что никто лицом не гримасничает, не изображает печаль. А потом режик меня и Катюшу даже хвалил. Но некоторые до следующих дней не дотянули: обиделись и больше не пошли выступать. Они, видишь ли, отдыхать хотят на каникулах. А я привык не обижаться. Обида — это слабость. Так мне мама всегда говорит. Подумаешь: наорали на них, да, с матами наорали. Да я ещё не так наорать могу. В итоге нас к первому января стало не четыре линии, а три, а к седьмому января — две линии. Ряды жителей сказочных городков — то божьих коровок-стрекоз, то конфет-леденцов, то летучих мышей — поредели. Я маме рассказывал, она смеялась. Она даже на одно представление сходила. В последний день. Девятого января уже все к школе готовились. Маме очень понравилось, она даже подарила Светлане Эдуардовне корзину от администрации города. У мамы там остались новогодние подарки на работе. Ну, для участников войны. Но эти участники каждый год вымирают, лишние подарки остаются. Это были самые мои счастливые каникулы. Потому что было чем себя занять. Конечно, можно вконтакте посидеть или побродить-пострелять в игрушки, но это всё не то. Хочется движения. У Светланы Эдуардовны и коллектив когда-то назывался «В движении». Но это когда она в молодости с Серым Иванычем в паре танцевала. Они вообще спортивный рок-н-ролл танцевали в категории «А». Я в Интернете про них инфу нашёл. Но это к делу вообще не относится.

После отчётного концерта, когда я эту тётку Марину встретил, я в лагерь должен был ехать. Но случилось вот что.