Помоги проекту - поделись книгой:
Этой позицией определены сюжетные ситуации: обман мужа при помощи приготовленного Фессалой чудесного напитка (заставляющего Алиса обладать женой лишь в сновидениях), мнимая смерть от внезапного недуга, опять-таки инсценирована с помощью изобретенного верной служанкой особого питья, и, наконец, счастье в подготовленной умелым Жаном уединенной башне, где уже нет препятствий для всех восторгов разделенной любви.
Клижес предлагал Фениссе другое — он предлагал ей просто бежать в Англию, ко двору короля Артура, где их примут и поймут. Но для героини это невозможно; для нее это означает — пусть бы внешне, пусть в глазах других — уподобиться Тристану и Изольде, их постыдной и преступной любви. У героини — своя мораль, отличная от общепринятой и, как полагает Джон Беднар, от христианской, недаром исследователь несколько смело сравнивает Фениссу с Евой, совращающей Адама, а пребывание героев в прекрасном саду — с жизнью первых людей в Эдеме[218].
Фенисса скрывается с Клижесом, подобно тому, как Тристан бежал с Изольдой в лес. Но башня со всеми удобствами и окружающий ее роскошный сад, густой и приветливый, мало похожи на убогий шалаш и суровую чащобу, прибежище ирландской принцессы и ее любовника. Показательно, что поэты, обрабатывающие знаменитую кельтскую легенду, много внимания уделяли описанию этой лесной жизни, причем не ее бытовой стороне, а психологической: герои, живя в лесу, непрерывно душевно мечутся и страдают. Один не может перенести того, что обманывает, наносит тяжелое оскорбление дяде, который ему кое в чем больше, чем отец. Другая остро переживает свою измену —пусть нелюбимому, но мужу. У Фениссы и Клижеса нет этих переживаний: Алис так и не познал Фениссу как женщину, и она в душе, перед богом не считает себя его женой и не чувствует за собой греха; юноша ничем не обязан Алису, напротив, ему есть в чем упрекнуть дядю. Но у героев, особенно у Фениссы, в высокой степени развито чувство самоуважения, вот почему она идет на все эти плутни и обманы: она не хочет, чтобы шептались и судачили у нее за спиной, не хочет и принадлежать нелюбимому.
Не раз уже было замечено, что героиня романа во многом активней своего любовника. Д. Беднар видел в этом отражение некоей «женской эмансипации», т. е. повысившейся роли женщины в обществе, когда дамы стали забывать о своем подчиненном месте[219], он считал, что поведение Фениссы в романе осуждается (достаточно сказать, что трех салернских врачей он отождествлял со Святой Троицей[220]), то он видел в книге зачатки антифеминизма[221], который действительно разовьется в следующем столетии во французской литературе, но у которого будут совсем иные идеологические источники.
М. Бородина верно подметила, что в Фениссе доминирует сила чувства[222], это и делает ее такой активной. Это ярко отразилось в ее многочисленных монологах, в которых с небывалой для того времени психологической глубиной был раскрыт мир женской души. Фениссе знакомы и сомнения, и чувство неуверенности, и страх, но одновременно с этим в ней поражает четкость и прямота моральных позиций (своеобразное морализаторство, между прочим, сильно повлияло и на стиль книги: еще в большей степени, чем в первом романе, в его стиле ощущается тяготение к афористичности, к лапидарным и красноречивым формулам, отражающим нравственные принципы автора и его героев). Фенисса чужда поверхностного отношения к жизни, чужда кокетства, любовной игры, т. е. всего того, чем отличались многие героини куртуазной литературы (что мы найдем, например, и у таких кретьеновских героинь, как Лодина из «Ивейна» или Геньевра из «Ланселота»).
Было бы ошибкой, однако, полагать, что «Клижес» Кретьена де Труа — это не куртуазный роман. По сюжету, по выбору героев, по возвышенности и красоте их чувств он, конечно, вполне «куртуазен», но вот куртуазную трактовку любовных отношений он отвергает. Для Клижеса Фенисса — бесспорно, «дама», но прежде всего — «жена» и «подруга». Как верно заметила Симона Галльен, «Фенисса и Кретьен не ограничиваются тем, что осуждают адюльтер «Тристана», они осуждают всю куртуазную концепцию любви, согласно которой разделение сердца и тела всегда было обязательным». «Вместо частичной свободы, — подчеркивает исследовательница, — поэт требует для женщины полной свободы, и закон, на котором непрерывно настаивает Фенисса, говорит о ее требовании полной чистоты»[223].
Эта антикуртуазность, думается, отразилась и на возросшем, по сравнению с предыдущим романом, психологизме произведения. Куртуазная риторика, в известной мере присутствующая в первой части книги, в изображении переживаний Александра и Златокудрой (с типично куртуазным образом любви, проникающей в сердце через глаза), подменяла собой изображение подлинных переживаний. Куртуазный любовный конфликт, с его изначально заданной неодолимостью, по сути дела снимал все трудности, превращал любовные переживания в своеобразное упражнение ума, во многом в игру, в забаву. Кретьен своим романом демонстрировал обратное. Для него опять подлинное счастье возможно было только в браке, при непременном торжестве «триады»: жена — это возлюбленная, подруга и дама.
Мы помним, что для Эрека, да и для Ивейна, основная задача, над которой оба бились, познавая ее решение на «собственной шкуре», заключалась в поисках гармонического сочетания любовных отношений и рыцарского долга. В «Клижесе» подвиги не заслоняют любовь, хотя юноша на какое-то время и покидает возлюбленную в ненавистном ей константинопольском дворце (он едет ко двору Артура, чтобы стать рыцарем, но эта отлучка не создает конфликта). В этом романе приходят в столкновение разные понимания любви: бескомпромиссное — Фениссы и более терпимое, «соглашательское» — Клижеса. Но борьбы между этими концепциями не получается, так как юноша охотно исполняет все предначертания своей подруги.
Подлинным препятствием любви оказываются те обстоятельства, что находятся вне любовников и связаны с идеологической (и политической) ситуацией, сложившейся в Константинополе, при дворе коварного и злобного Алиса. С узурпатором и его окружением надо бороться, надо восстановить те законы, которые когда-то существовали у греков, но утрачены и сохранились только при дворе короля Артура, в его благословенном королевстве. Герои, таким образом, достигают счастья политическим путем: устранив плохого правителя, они обретают подлинную душевную гармонию, а заодно делают счастливыми и своих подданных.
5
Эта интересная и смелая идея не нашла продолжения в более поздних произведениях Кретьена де Труа и его последователей. Показательно, что «Клижес» не вызвал подражаний (быть может, полемика с «Тристаном» заслонила более широкий смысл книги). Никто не повторил, никто не «перефразировал» сюжетную структуру романа. Никто его не продолжил. Впрочем, то же самое можно сказать и об «Эреке и Эниде», а также и об «Ивейне». Этому не приходится удивляться: оба романа обладали совершенной законченностью и полной определенностью в решении моральных проблем. Сюжет их был исчерпан, и с точки зрения фабулы эти произведения были замкнутыми.
Если эти два романа Кретьена и не вызвали продолжений (здесь, конечно, не может идти речь о их прозаических пересказах, сделанных в XV в.), то на их героев частенько ссылались и, что самое главное, этим книгам неутомимо подражали в деталях, прежде всего в изображении любовных взаимоотношений героев, в изображении сложной диалектики любовного чувства.
Напротив, два других романа Кретьена де Труа, «Ланселот» и «Персеваль», вызвали нескончаемую череду переделок и дополнений. На то были особые причины. Подробно анализировать их и тем более обрисовывать примечательную историю этих переделок и продолжений ныне не входит в нашу задачу.
Примечания
Хотя до нас дошли, по-видимому, не все произведения Кретьена де Труа и объем его творческого наследия все еще вызывает споры (так, нередко берут под сомнение принадлежность нашему поэту его «Вильгельма Английского»[224] или же приписывают ему некоторые анонимные произведения[225]), основные его книги — пять рыцарских романов — сохранились в достаточном количестве списков: роман «Эрек и Энида» представлен семью списками и четырьмя фрагментами, роман «Клижес» — также семью рукописями и пятью фрагментами. Рукописная традиция произведений Кретьена глубоко и всесторонне изучена современным французским медиевистом Александром Миша; классификация рукописей и их детальная характеристика дана в его капитальной работе[226].
Установление критического текста того или иного произведения Кретьена связано, между тем, с определенными трудностями. Ни одна подлинная рукопись поэта до нас не дошла. Существующие списки содержат в себе немало описок, прямых ошибок и, возможно, посторонних интерполяций. Сопоставление рукописей нередко позволяет обнаружить явное вмешательство переписчика в кретьеновский текст, но не дает возможности решить все вопросы. В настоящее время обычно выбирают одну рукопись как основной источник текста и ее ошибки и лакуны исправляют или восполняют при помощи других рукописей. Однако при установлении текста романов Кретьена де Труа долгое время пользовались методом немецкого филолога прошлого столетия К. Лахмана (так называемым методом «общих ошибок»; см. его критику в работах Д. С. Лихачева[227]). И до сего времени наиболее авторитетными являются многочисленные издания произведений Кретьена, осуществленные последователем К. Лахмана немецким медиевистом Венделином Фёрстером. Начиная с 1884 г. он выпустил 13 различных изданий романов Кретьена де Труа. Эти издания не раз подвергались серьезной критике, но не были заменены другими. Метод работы В. Фёрстера был прокламированно эклектичен, а тем самым — нередко противоречив и произволен. Ученый обычно прибегал к контаминации данных разных рукописей, руководствуясь не столько методом «общих ошибок», сколько своим пониманием языка и стиля Кретьена, здравым смыслом и, наконец, вкусом. Но непроизвольно В. Фёрстер пришел к иному методу, нигде об этом не сказав открыто: публикуя какой-либо роман Кретьена де Труа, он отдавал предпочтение той или иной рукописи, которую он считал наиболее авторитетной, т. е. избирал ее в качестве основного источника текста. Внесение же в нее поправок и иных чтений было в его изданиях недостаточно последовательным.
Иной путь был предложен видным ученым-медиевистом Марио Роком, что отразило существенные сдвиги в зарубежной текстологии нашего времени. М. Рок предлагал публиковать текст конкретной рукописи, исправляя в нем лишь явные описки, но не восстанавливая купюр и не делая из него изъятий. Такой вид публикации (конечно, при выборе действительно авторитетной рукописи), безусловно, имеет право на существование, но не может подменить собой критического издания средневекового текста.
М. Рок начал публикацию всех романов Кретьена де Труа по тексту одной и той же рукописи; он успел издать три кретьеновских романа («Эрека и Эниду», «Рыцаря со львом» и «Рыцаря телеги»; в этой серии «Клижес» был напечатан А. Миша, а «Персеваль» — Ф. Лекуа). В основу всех этих публикаций была положена одна и та же рукопись Национальной библиотеки (В. N. fr. 794), датируемая серединой или даже первой третью XIII в. Рукопись эта (так называемый «список Гюйо») вошла в состав библиотеки в 1733 г. как дар Эмбера Шатр де Канже. Это объемистый манускрипт, на 423 пергаментных листах которого в три столбца по 44 строки в каждом переписаны все пять романов Кретьена (в такой последовательности: «Эрек и Энида», «Рыцарь телеги», «Клижес», «Рыцарь со львом», «Персеваль»), а также ряд других популярных произведений эпохи («Роман о Бруте» Васа, «Роман о Трое» Бенуа де Сент-Мора, «Атис и Профилиас» Александра де Берне и др.).
Гюйо, как полагают исследователи[228], держал свою лавочку переписчика (скрипторий) в городе Провене, в Шампани (хотя и был по происхождению, видимо, парижанином). Это обстоятельство полезно отметить: ведь уроженцем Шампани был и наш поэт; в этой провинции протекли многие годы его жизни. Таким образом, «список «Гюйо» возник на родине Кретьена, в непосредственной близости от тех мест, где жили его именитые покровители (Мария Шампанская) ; от эпохи Кретьена он отделен всего пятью или шестью десятилетиями. Это делает его надежным источником текста кретьеновских романов. Между тем, «список Гюйо» почти не был использован В. Фёрстером, считавшим его недостаточно авторитетным и отдававшим предпочтение родственной ему рукописи первой трети XIII в. (В. N. fr. 1450), родиной которой была Пикардия.
«Список Гюйо» отмечен целым рядом индивидуальных черт. Мэтр Гюйо, конечно, не считал себя соавтором поэта, но высоко оценивал свой труд. Недаром, заканчивая «Рыцаря со львом», он написал:
(«на сем заканчивается Рыцарь со львом. Написавший это зовется Гюйо; его мастерская постоянно находится напротив Богородицы в полях»). Вмешательство Гюйо в кретьеновский текст незначительно, и направление этого вмешательства нетрудно выявить. Это, в основном, — небольшие сокращения текста, касающиеся, как правило, некоторых подробностей, казавшихся Гюйо утомительными и лишними, задерживающими стремительное развертывание сюжета. Гюйо сокращал, например, перечисления рыцарей Круглого Стола, описания поединков и т. п. Но любил он и пространные описания; так, в первый роман Кретьена Гюйо ввел пассаж из 54 стихов (вместо двух в нашем издании, см. ст. 2377—2378), где пространно рассказывается, какие именно дары поступили от молодых людей церкви Богородицы на родине Эрека. В «Клижесе» таких больших вставок нет.
Ясность характера работы Гюйо и наличие других рукописей делает «список Гюйо» одним из важных источников текста кретьеновских романов. Однако степень достоверности его списка применительно к разным романам Кретьена не одинакова. Она достаточно высока в случае «Клижеса», она не столь высока в случае «Эрека и Эниды» (все это убедительно доказано А. Миша). Это делает необходимым обращение к «списку Гюйо» при публикации любого романа Кретьена. Лишь использование этого списка не должно быть неизменно одним и тем же. Основной источник текста «Клижеса», «список Гюйо» является дополнительным источником текста «Эрека и Эниды». Этим различием и объясняется выбор нами изданий для перевода. При переводе мы, естественно, отказались от воспроизведения текста той или иной рукописи кретьеновских романов. В известной мере, мы шли за В. Фёрстером, но подошли к его публикациям критически, с использованием результатов последующего текстологического изучения творческого наследия Кретьена де Труа; прежде всего, мы широко привлекли данные «списка Гюйо».
Так, при переводе «Эрека и Эниды» мы положили в основу одно из изданий В. Фёрстера[230] и сопоставили его с изданием Марио Рока[231]. Мы не приняли, естественно, купюры Гюйо (ст. 905—908, 1196—1197, 1306-1313, 1315—1319, 1359-1362, 1709-1712, 1727— 1728, 1739-1740, 1831-1834, 1887-1888, 1961-1962, 2043-2044, 2207-2208, 3063-3064, 3129-3130, 3506-3507, 3542-3543, 3663-3666, 3775-3778, 3799-3800, 3816-3817, 4025-4026, 4203-4204, 4256-4260, 6461-6464, 6589—6590, 6658—6659) и его сокращение перечня рыцарей Круглого Стола (ст. 1705—1750; 46 стихов вместо 22 у Гюйо). Большая вставка этого списка вынесена нами в раздел «Дополнений». Не приняли мы и свойственные Гюйо гиперболизированные чтения отдельных мест текста; так, в ст. 665 у Гюйо Эрек говорит не о трех подвластных ему городах, а о десяти, в ст. 5529 говорится не о двух, а о семи тысячах горожан, встречающих Эрека у ворот, и т., д. Но одно уточнение Гюйо заслуживает внимания: в ст. 3772 и сл. в «списке Гюйо» идет речь о «мосте» перед замком, на котором происходит схватка, тогда как в других рукописях упоминается «холм» (mont — pont — вполне возможная ошибка переписчика). Содержание этого эпизода подтверждает чтение Гюйо, которое мы и выбрали при переводе (как и в ряде других, совершенно незначительных случаях).
При переводе «Клижеса» за основной источник текста нами принят «список Гюйо», опубликованный А. Миша[232]. Как показал исследователь, большинство чтений этого списка подкрепляются другими рукописями и фрагментами и являются предпочтительными. Прекрасная сводка вариантов, данная в этом издании (заметно отличающаяся от не очень удачной сводки в осуществленной М. Роком публикации «Эрека и Эниды»), позволила, во-первых, дополнить текст незначительными фрагментами, отсутствующими у Гюйо, и, во-вторых, исключить из его текста 8 стихов (четыре двухстрочных добавления, лишь поясняющие первоначальный текст). Купюры, сделанные мэтром Гюйо или его предшественниками, как правило, невелики по размеру — 2—4 стиха в описательных частях романа. Но в конце книги в тексте Гюйо есть большая лакуна — 34 стиха (ст. 6559—6582 нашего издания) . Здесь резко сокращена защитительная речь Жана, по сути дела снят весь обличительный пассаж, адресованный узурпатору Алису. Эта купюра, естественно, также восстановлена в переводе.
Остается кратко сказать об истории издания первых двух романов Кретьена.
Публикацию «Эрека и Эниды» готовил известный французский медиевист прошлого столетия Фр. Мишель, но не довел работу до конца. Его материалами воспользовался немецкий ученый И. Беккер и выпустил первое научное издание этого произведения в 1856 г. (Берлин). В 1890 г. вышло издание В. Фёрстера, который, в частности, воспроизвел в приложениях текст прозаической обработки романа, относящейся к середине XV в. Издание В. Фёрстера было повторено (в ином формате и с сокращенным аппаратом) в 1896, 1909 и 1934 гг. Первое издание Марио Рока в серии «Французские классики средних веков» (Шампион) появилось в 1952 г.
Первое научное издание «Клижеса» было осуществлено В. Фёрстером в 1884 г.; это издание включало публикацию прозаической обработки романа середины XV в. (1454 г.). С сокращенным аппаратом и в ином формате издание В. Фёрстера было повторено в 1888, 1901 и 1909 гг. Издание в серии «Французские классики средних веков» (Шампион), осуществленное А. Миша, впервые вышло в 1957 г.
«Эрек и Энида» и «Клижес» переводятся на русский язык впервые.
Лирическое наследие Кретьена де Труа очень невелико. С той или иной степенью достоверности ему приписываются три песни (№№ 1, 2, 3 в нашем издании). В ряде рукописей средневековых французских песенников ему приписываются еще несколько песен, в том числе такие первоклассные, как «Quant li douz estez decline...» и «Joie ne guerredon d’amor...» (в настоящее время они с уверенностью переатрибутированы Гийо из Дижона). Для перевода были использованы две антологии поэзии труверов:
Поделиться книгой: