День отца

для утр

Я крутил в руках телефон, хмуро глядя на серость субботнего утра в лобовое стекло его нового джипа.

— Да выспался. Только чему радоваться-то, Лёх? Девочку не нашли. А по такому снегу уже, боюсь, и не найдём. Даже следов.

На дорогах ожидаемо наблюдался коллапс. Несмотря на утро выходного дня, сугробы на большинстве машин на стоянках и во дворах, что владельцы ещё и не начали откапывать, техника не справлялась даже на центральных улицах. Мы ехали так медленно, что уже выпили термос кофе, который дала нам с собой жена Алексея, и теперь у нас обоих было одно желание — как говорится, «же лемон пассе», привязать коня, поздороваться с берёзой: я дёргал ногой, выстукивая азбукой Морзе на коврике неизвестные мне слова, подозреваю, ругательные, Лёха барабанил пальцами по рулю в такт музыке, что звучала по радио.

Звонок, на который я ответил вчера не глядя, оказался с неизвестного номера.

Я перезвонил, пока ждал Алексея на улице. Мне ответил голос оператора: «Абонент недоступен». И это не прибавило оптимизма.

Я ругал себя, что первым делом подумал не о жене, не о том, что ошиблись номером или звонили какие-нибудь «разводилы» — я подумал о Славке. Хотя звонить мог кто угодно.

Я расстроился, что рявкнул в трубку «Ну, что ещё?». Это было грубо.

И я злился, потому что оно опять началось: зуд, беспокойство, терзания. Маета.

— Лёх, как думаешь, если молодая женщина пришла в магазин и не помнит зачем, а потом машинально берёт тележку, даже не видя, что в ней чужой ребёнок, и выходит на улицу — это нормально?

— Ну, если она писатель, то да, — усмехнулся Алексей. — У меня тут на днях жена грела борщ. Грела, Рим, не варила. То есть поставила кастрюлю, включила газ. И стояла рядом у плиты — писала в телефоне свою новую книгу. Какая-то там идея пришла ей внезапно в голову, поворот сюжета.

— И?..

— И… борщ не просто выкипел. Он пригорел. Ребёнок из комнаты прибежал на запах гари. Я вышел, испугался: дым! А она стоит рядом с дымящейся кастрюлей, на лице блаженная улыбка, тыкает по клавишам и ничего не замечает. Вот так бывает. А ты говоришь: тележка с ребёнком!

— А если она не писатель? Если в принципе человек внимательный, здравомыслящий, деловой, — размышлял я вслух. — Правда у неё тоже в руке был телефон. И она обсуждала с адвокатом свой бракоразводный процесс. До хрипоты. Аж голос сорвала.

— Тогда ничего удивительного, — пожал плечами Алексей.

— Это ты мне сейчас как муж писателя говоришь? Как друг? Или как доктор?

— Доктор! Я пластический хирург, ты не забыл? — улыбнулся Алексей Сергеевич «золотые руки» Ваганов.

А улыбался и выглядел он так, словно сам себя этими руками и создал. Как и должен выглядеть пластический хирург, глядя на которого, девушки говорят: «Мне нос как у вас. И губы как у вас. И скулы. И грудь… ну чтобы вам нравилась».

— Мы, конечно, проходили когда-то в универе психиатрию, если ты на это намекаешь, но не настолько глубоко. Хочешь поговорить об этом? — прищурился он.

— Да ну тебя, — отмахнулся я. — Я серьёзно, Лёх. Как-то неспокойно мне. Не была она такой никогда. Рассеянной. Потерянной. Странной.

— Так, так, так. С этого момента поподробнее, пожалуйста. Вы знакомы?

Я посмотрел на него тем взглядом, которым обычно смотрят на самых близких друзей. На тех, которым ничего не надо объяснять. В ответ друзья молча достают запотевшую бутылку водки из холодильника, наливают и пьют с тобой, не чокаясь.

У каждого Наполеона есть своё Ватерлоо.

Владислава Орлова была моё.

Я выразительно развёл руками.

Лёха с чувством ударился лбом о руль.

Машина пронзительно загудела, спугнув стайку воробьёв, сидящих на ближайшем дереве. Водитель впередистоящей машины посмотрел на нас в зеркало заднего вида с недоумением: «Пробка, господа! Все стоим!»

— Сорри! — поднял Лёха руки и вывернул руль, выезжая из ряда. — Пошли поссым в супермаркете, — прокомментировал он свой манёвр. — Я плохо соображаю, когда моча на башку давит.

Новый внедорожник позволил его гордому владельцу и перепрыгнуть через бордюр, и припарковаться в куче снега, что нагрёб у крыльца дворник.

А серьёзный разговор, как водится, состоялся в мужском туалете, пока мы оба сосредоточенно пялились каждый в свой кусок стены над писсуаром.

— Значит твоя Орлова разводится со своим хоккеистом?

— Я женат. И в магазин, где мы случайно встретились, пришёл с ребёнком, — сразу натянул я сигнальную ленту, чтобы он и намекать не смел. А то «моя»!

— То-то, я смотрю, ты всё крутишь в руках телефон, словно хочешь позвонить, но не решаешься, — он наклонил шею в разные стороны, прохрустел позвонками. — И я отвечу тебе как друг: позвони.

— Понимаешь, там есть что делить при разводе. Что если Бахтин…

— Понимаю, — кивнул Лёха, застёгивая ширинку, даже не дослушав. — Что, если твои опасения не беспочвенные, а ты отмахнёшься?

— А если я всё придумал?

Я открыл кран на раковине рядом и засунул руки под ледяную воду.

— Позвони, Рим, — скривился Ваганов, выдёргивая бумажное полотенце. — Пригласи её куда-нибудь в нейтральное место, поговори, убедись, что с ней всё в порядке, если сомневаешься. Ну хочешь, я с тобой пойду? Исключительно как врач, — поспешно добавил он и посторонился, пропуская меня к полотенцам.

Да не боюсь я, Лёха, с ней встречаться. Просто не хочу.

Я вспомнил, как она смотрела на меня вчера, и внутри всё болезненно сжалось, словно на устрицу капнули лимоном.

— Ты пластический хирург, — я хмыкнул.

— А у неё ринопластика. У меня, может, профессиональный интерес, — парировал он, не подкопаешься. — Я же правильно понял: ты за её жизнь опасаешься?

— И это так глупо звучит. Буду выглядеть полным дебилом, если мне показалось, а с ней всё в порядке.

— Показалось, значит показалось, Рим. Будешь спокойнее спать и всё.

— Вот не можешь ты, — укоризненно покачал я головой. — Не разбередить душу, сводник.

И я знаю о чём он подумал: она разводится, мой брак на грани краха. А вдруг…

Только ничего ты не знаешь, доктор Ваганов. Есть вещи, что не говорят даже друзьям. Особенно друзьям.

К тому времени, как мы вышли, прикупив по дороге ещё пять стаканов кофе, пробка на бульваре неожиданно рассосалась.

Доехали с ветерком.

За два года волонтёрства в каких только чигирях мы не были. Город знали, как свои пять пальцев. Но в этом районе были впервые.

Я назвал бы его скучный спальный район. Новый. Красивый. С многоэтажками, призванными разнообразить стандартную застройку необычной яркой ассиметричной раскраской фасадов. Если бы не два «но». Во-первых, эта навязчивая красота напирала на полуразвалившиеся бараки, кривые заборы и запущенные огороды частного сектора, что уже выселили, но ещё не снесли. А во-вторых, за оврагом догнивали развороченные бульдозерами курганы закрытой городской свалки.

И эта свалка, на краю которой собирались сейчас волонтёры, чтобы начать поиски пропавшей девочки, напомнила, как в моей жизни появились Стефания и Командор.

— М-да, есть где разгуляться, — присвистнул адвокат Олег Князев.

Из нашей пятёрки он приехал последним. Выпрыгнул на утоптанный снег из своего сверкающего хромом джипа. Посмотрел на покосившиеся бараки, как Илья Муромец, приложив руку к бровям. И присвистнул.

Кирилл поприветствовал его кивком, глотая привезённый кофе. Вот кто не выспался, так не выспался. Следователь по особо важным делам, майор юстиции Кирилл Евгеньевич Годунов, он же Кирюха, он же Кир, он же Мент (исключительно уважительно, между нами и с заглавной буквы), судя по всему не спал совсем.

— Есть, — смял он стаканчик и отшвырнул в снег. — Так что рассиживаться некогда.

— Если девчонку убили и прикопали где-нибудь здесь, мы её никогда не найдём, — подтянул горнолыжные штаны Князев.

Он, как и все, был экипирован тепло и по-рабочему, но на нём, подлеце, любая прожжённая телогрейка смотрелась «от кутюр».

 Высокий, стройный, длинноногий, зеленоглазый. Блондин. Не знаю кому он что хотел доказать, когда из спорта ушёл в модели, а из моделей — в юристы, но волейбол по нему не плакал, а вот подиум и вся женская часть глянцевой паствы до сих пор безутешно рыдала над его полуобнажёнными фото в труселях известного бренда.

— Откуда столько безнадёги, господин Адвокат, — протянул ему кофе Аркадий. — Ты же вроде не Мент, — кивнул он в сторону Кирилла. — Это ему можно пессимиздить, он другого не видит.

— Так я давно его знаю, господин Ветеринар, — подмигнул Князев. — А с кем поведёшься…

— Ненавижу эти окраины и новостройки, — задумчиво почесал затылок Мент, словно и не слышал их небрежно-дружеский спор. — То ли дело центр. На каждом доме камера. На всех светофорах, на каждом углу. В центре на прошлой неделе девочку семилетнюю похитили прямо у школы. Мать её высадила из машины. Та ей помахала на прощание и до школы дойти не успела: из соседней машины вышел дядя и туда её… — он сделал характерный жест рукой. — Хорошо мальчишка, одноклассник, видел. Прибежал учительнице сказал. И та, дай бог ей здоровья, не отмахнулась. В общем, через час уже засекли, через два — вели по городу. Взяли, когда мужик девочку на руках из машины выносил. Тёпленьким взяли, с поличным. Оказалось, отец, — развёл он руками. — С женой они в разводе, дочку решил украсть.

— Ну вот, я же говорю: Мент, — повернулся к нам известный всему городу Доктор Айболит, Аркадий Рейман, улыбчивый и непрошибаемый. В его мире больных зверушек нельзя быть другим, там выживают только физически и эмоционально выносливые люди. И он словно родился для этой профессии.

— А здесь есть что? — спросил я. — Записи какие?

— А здесь нет ничего. В подъезде камера. Единственная запись, что у нас есть: как девочка выбежала из дома вся зарёванная, — развёл руками Мент. — Ладно, наши подъехали, — оглянулся он на серые жилеты сотрудников «Следственного комитета», — пойдём согласуем план работы с МЧС и начнём.

И пока остальные пили кофе и болтали, я пошёл в сторону свалки.

Из-за деревьев, росших по краю оврага, долетел стук колёс проезжающей далеко внизу пригородной электрички. Стая ворон, вечных обитателей кладбищ и свалок, проводила её громким карканьем, взмыв в воздух.

Я не спеша пошёл по перемёту — краю сугроба, что надул за ночь ветер. И дойдя до места, где чистое от снега место упёрлось в торос, остановился.

Шесть месяцев назад. В тёплом солнечном сентябре. Когда тополя в городе уже покрылись ярко-жёлтой листвой, но с парков по выходным ещё доносился сочный запах жарящихся шашлыков, я и нашёл мою Конфетку.

На мусорке возле таких же новеньких многоэтажек. В куче гниющих отбросов. Рядом с давно переполненными контейнерами, которые тогда по неизвестным мне причинам не вывезли. Среди разноцветных пластиковых мешков. На старом выброшенном диване.

Нас вызвали, сообщив, что на мусорке воет пёс. Истошно. Громко. Пронзительно.

Но, когда мы подъехали, слышался лай нескольких собак. Лай и злое карканье вездесущих ворон.

К мусорным бакам я, Мент и Ветеринар вышли, когда Командор, ощетинившись, собирался драться со своими лохматыми и беспородными собратьями. Судя про крови, уже не первый раз.

Это потом мы поняли за кого дрался этот пастуший пёс и к кому их не подпускал.

Хватило одного выстрела холостым патроном в воздух.

Бродячие псы разбежались, хоть и недалеко. А Командор — нет.

— Куда ты, Рим?! Стой, батя мой Рамзес! — ругался на чём свет стоит Мент.

Но мне было не страшно. Я видел, что пёс похож на чёрта. Видел, что он грязный, что шесть на нем свалявшаяся, на шее висит кусок оборванной верёвки. Но я видел и как он отошёл в сторону, уступая мне дорогу, словно нас ждал.

— Батя мой Рамзес! — выдохнул я, когда увидел завёрнутого в одеяльце новорожденного младенца…

— Рим! Пора, — окликнул меня Хирург.

Сейчас перед нами стояла задача вытянуться шеренгой и прочесать, проверить, прощупать каждый уголок, куст, заброшенный дом, сугроб.

Распоряжения волонтёрам громким хорошо поставленным голосом отдавал дядька в форме МЧС. На поиски ребёнка собрались все: студенты из волонтёрских отрядов и сочувствующие, те, кто кормит и помогает бездомным, кто навещает дома престарелых и собирает помощь для приютов, просто неравнодушные жители города, друзья, соседи, близкие, родные девочки и мы, пять долбоящеров, что в свободное от работы время ездили снимать котов с деревьев и спасать других угодивших в неприятности горемык:

Хирург, Мент, Ветеринар, Адвокат и Электрик.

Глава 5

 Уставшие. Измученные. Продрогшие. Промокшие. Почти отчаявшиеся. Ничего мы не нашли, хоть и истоптали, истыкали палками, излазили буквально на коленях площадь в несколько гектаров, дойдя аж до железнодорожного полотна. И служебные собаки не взяли след: у подъезда помахали хвостами, а дальше всё — снег.

— Ожидаемо, — сказал Мент, падая на сиденье служебной машины.

Там у станции пригородной электрички его подобрал казённый седан, а я увязался, распрощавшись с остальными: мне вроде как по пути до автосервиса.

— Куда идут эти поезда? — оглянулся я, разглядывая толпящихся на платформе людей, тумбы со схемами движения и расписанием, переполненные мусорки, пока водитель курил.

— Да никуда, — снял с полки между задним сиденьем и стеклом бумажную карту Кирилл. — Это ж Кольцевая. Идёт по окрестным деревням, дачам и городкам, объединяя заодно и конечные станции метро. Садись и катайся по кругу, — обвёл он пальцем синюю линию, замыкающую город в кольцо.

— А это что? — показал я в три точки, сделанные красным фломастером. — Места, где пропали девчонки?

Мент кивнул.

— Все в пределах кольцевой? — уточнил я, глядя на метки в разных концах карты.

— Но все на трёх разных станциях, — вздохнул он. Посмотрел на меня, задумчиво скребущего бороду: — А ты о чём задумался, Рим?

— О том, что сойти с Кольцевой можно где угодно, в любой деревне, на любом полустанке, а там… — я обвёл ладонью широкий круг за пределами кольца и тяжело вздохнул, — леса, поля.

Кирилл равнодушно пожал плечами:

— Мы работаем над этим. Так о чём вздыхаешь? — безошибочно угадал он, что у меня к нему разговор.

— Я всё о своём, Кир, — виновато скривился я.