Эолова Арфа

Но Игорек Дрожжин никуда не провалился и вскоре снова повадился провожать выбранный объект. Сначала до «Кропоткинской», потом ехал вместе до «Семеновской».

— Теперь, как я понимаю, новый этап — до дома? — фыркнула Тамара, когда в очередной раз он на «Семеновской» не сел в противоположную сторону, а прыгнул впереди нее на эскалатор. — Еще пара недель — и в кино пригласишь, как я понимаю.

— Да ладно тебе форсить. Ты девушка трезвая, понимаешь, что я твоя судьба. Ну кто на тебя еще позарится?

— Я не трезвая, я пьющая. Слушай, Дрожжа! Хочешь, я тебя сейчас толкну и покатишься вверх тормашками по эскалатору?

— Не хочу. И ты не толкнешь.

Не успел он произнести это своим уверенным голосом, как она со всей силы пихнула его согнутыми в локтях руками, и он действительно опрокинулся, смял ряды стоящих на эскалаторе пассажиров:

— Ох ты, ёк-к-к!

— Да что это за безобразие!

— Молодой человек!

— Да его толкнули!

— Бессовестная!

— Да нет, это я сам, сам! — Он уравновесился, усмехнулся, доехал до выхода и, прежде чем вернуться в метро, крикнул:

— Дура же ты, Пирожкова! Но учти...

Всю ночь она горела негодованием, кусала губы и шептала:

— Хоть бы... Ну хоть бы!..

Где ты, фея-волшебница тетя Вера из Таганрога изобилия? Где же ты?! Зачем подарила чудесный голос, как хрустальные башмачки, но не предоставила ей принца, способного по-настоящему оценить все ее достоинства?

Чудеса случаются не только в сказках. На следующий же день в полдень, когда она готовилась к экзамену по французскому, в квартире Пирожковых зазвонил совсем недавно установленный телефон, и мамин голос строго пропел:

— А кто ее спрашивает?

Сердце замерло. Редко кто приглашал ее по утрам к телефону.

— Томуша, тебя какой-то незримый спрашивает. Кто такой?

— Незримый? Что за чушь! Понятия не имею.

Но, подойдя к телефону, она произнесла так, как умела только Марта Пирогова:

— Я слушаю вас.

— Божественный голос, ни с чем не сравнимый! — прозвучал в ответ приятный баритон.

— С кем имею честь? — еще пленительнее спросила она.

— Меня зовут Эол, фамилия Незримов. Хочется верить, что вы слыхали о таком. Алло, вы слышите меня?

— Да, я слышу вас. Вы — режиссер.

— О, хвала богам Олимпа! Она знает, кто я такой!

— В чем же причина вашего звонка?

— Я хочу с вами встретиться. Мне нужен ваш чарующий голос. Я хочу снимать вас в своей новой картине.

Эол. Лирический ветер Эллады. Воздушная стихия. Унесенная ветром, Тамара Пирожкова, она же Марта Пирогова, полетела по комнате в распахнутое июньское окно, в облака зеленой листвы, в кипение морской пены, в синеву морей и небес.

Боже мой! Сам Эол Незримов!

Во втором классе она вместе с отцом и матерью ходила в «Родину» на фильм «Разрывная пуля» и плакала, когда снайпер застрелил медсестру Булавкину, а хирург Шилов так и не смог ее спасти.

Через два года она не понимала, почему плачет мама, когда они смотрели фильм «Не ждали» и там тот, которого не ждали, уплывал на теплоходе, а за кадром звучало его письмо. А чего он хотел, если у его жены уже другой замечательный муж, герой войны, летчик, прекрасная семья, дети? Что все они ему достанутся, а герой войны, летчик покорно уйдет в сторонку? И потом в фильме началось вообще никак не понимаемое ею!

Года три назад, зимой, в «Родине» недолго шел фильм «Бородинский хлеб» и по-настоящему потряс ее, только она недоумевала, почему о нем так мало говорят, не показывают в главном кинотеатре Москвы «Россия».

А не так давно в программе «Кинопанорама», которую они смотрели уже на экране нового телевизора «Рубин-120», ведущий Зиновий Гердт говорил о кинорежиссере Незримове с удивительным именем Эол, и оказалось, что и «Разрывная пуля», и «Не ждали», и «Бородинский хлеб» сняты именно им. Правда, фильм «Звезда Альтаир» тоже его режиссура, а эта картина ей не очень понравилась, но сейчас, как сказал Гердт, Эол Незримов готовится к съемкам ленты о блокадном Ленинграде, обещающей стать настоящим событием в мире кино: «Говорю это с полной ответственностью, поскольку читал сценарий, очень ценю данного режиссера».

Этот Эол наверняка был уверен, что она ахнет и упадет без сознания.

— Алло! Вы слышите меня? Почему молчите?

— Вопреки вашим ожиданиям, я не упала в обморок.

— Я и не хотел никаких обмороков. Так что, мы можем с вами встретиться?

— Не вижу в этом ничего предосудительного.

— Мне нравятся ваши ответы. Давайте завтра же.

— Лучше в воскресенье, если вы не против. Все дни у меня учеба, сессия, знаете ли, а по вечерам радио.

— В воскресенье так в воскресенье. Часиков в пять устроит вас?

— Устроит.

— В Доме кинематографистов. Знаете, где это?

— Разумеется, — не заморачиваясь, соврала она. Иной раз, чтобы не показаться дурой, стоит соврать.

Похожая на Раневскую врачиха нахмурилась и спросила строго, будто на суде:

— Как вы себе это представляете?

— Очень просто.

— Это очень непросто. Был вызов, мы приехали. Кстати, довольно быстро, учитывая вашу отдаленность.

— Да, через пятнадцать минут. Которых ему хватило, чтобы сбежать от меня.

— Судя по всему, милая, он скончался через минуту после вашего звонка. Остановка сердца произошла м-м... примерно в девятнадцать тридцать. Мы приехали в девятнадцать сорок три, то есть прошло тринадцать минут. После остановки сердца спасти больного, так сказать, можно максимум в течение шести минут. Далее наступают необратимые процессы. Поэтому я и не вняла вашим призывам: «Шарахните этой штукой!» Да и вообще, этой штукой, которая, кстати, называется дефибриллятор, устранить остановку сердца невозможно. Это только у вас в кино бывает: «Мы его теряем! Разряд! Еще разряд!» Дефибриллятор, должна вам сказать, применяют, когда сердце еще не остановилось и происходят фибрилляции желудочков. Которые и приводят к остановке.

— А что же делают при остановке сердца?

— Спустя шесть минут уже, увы, ничего. Смиритесь, голубушка моя.

— Нет! — решительно отказалась смириться Марта Валерьевна. — Он еще не умер. И если он умрет, то умрет не сейчас. И факт смерти констатируете не вы с Татьяной, а наш постоянный личный врач.

— А нам что прикажете констатировать?

— Сердечный приступ, который вы легко устранили.

— Вот так да! — произнесла сонная рыба Татьяна.

— Именно так.

Марта Валерьевна подошла к шкатулке, стоящей на камине рядом с фотографией, на которой Эол Федорович дарит ей Париж, достала оттуда румяную пачку, отсчитала восемь изображений моста через Амур в Хабаровске и положила перед врачихой, отсчитала еще шесть и протянула медсестре.

— Надеюсь, этого будет достаточно?

Регина Леонардовна тяжело вздохнула, и хозяйка дачи собралась услышать от нее что-то типа: «Милая, вы с ума сошли! Взяток мы не берем. Хотя заработки у нас, сами понимаете, не ахти», — но врачиха подвигала губами, словно убегая от поцелуя, и произнесла деловито:

— Десяточку добавьте, и по рукам.

— А мне пятерочку, — выпалила рыба и покраснела.

— Ноу проблем, — усмехнулась Марта Валерьевна и подарила медсестре еще один мост, а врачихе два.

Прежде чем наступило то заветное воскресенье их знакомства, Эол Федорович Незримов успел прожить довольно долгую и насыщенную яркими событиями жизнь.

Когда перед Новым, 1945 годом наша армия стремительно шла добивать фрицев в их логове, ему исполнилось четырнадцать, и он молился: хоть бы война шла еще четыре года, а то я так и не успею на нее попасть. Но война не послушалась.

На вступительных экзаменах в горьковское художественное училище его спросили:

— Эол — это в честь бога ветра?

— Нет, это аббревиатура, — соврал он, зная, что в комиссии сплошь заядлые коммунисты. — Эол означает «энергия, освобожденная Лениным».

— Вот как? Интересно, — важно произнес председатель комиссии известнейший нижегородский художник Харитонов и стал внимательнее и медленнее листать представленные восемнадцатилетним юношей картинки.

С детства Незримов бредил кинематографом и, мечтая снимать кино, делал рисунки, составляющие как бы фильм. Внизу каждого вписывал слова героев или какие-то ремарки типа «Дождь лил как из ведра», «Поднялся неистовый ветер» или «Березин так и ахнул от ужаса!».

Полистав, Харитонов переглянулся с коллегами, хмыкнул и вместо того, чтобы поставить точку в виде «Ну что же, вы приняты», припечатал:

— Эол Федорович, вы всерьез считаете, что можете стать художником?

Минуту он не мог ничего ответить. Наконец выдавил из себя:

— Да, считаю.

Харитонов вновь с огромной иронией переглянулся с другими членами комиссии.

— Видали? — Еще больше приосанился и добил: — Напрасно. Вам, голубчик, с вашими комиксами не к нам надо поступать, а в Москву, в институт кинематографии. Что скажете?

«А по морде не желаете ли?» — так и подмывало ответить, но Эол сдержался, сосредоточился, собираясь произнести что-то типа: «Нет, я мечтаю у вас учиться, здесь, в родном Горьком», — но обида перехлестнула его, и он металлическим голосом ответил:

— Да сколько угодно!

— Что значит «сколько угодно»?

— А то и значит. Поеду и поступлю. Вам назло. Дайте мне сюда мои рисунки!

Он схватил свою стопку, выпрямился перед комиссией:

— Вы еще обо мне услышите. Еще пожалеете!

Решительно зашагал к выходу.

— Видали молодца? — усмехнулся Харитонов. — А что, мне такие нравятся. Энергия, освобожденная Лениным! Вернитесь, еще поговорим!

Уже в дверях Эол оскорбленно оглянулся:

— Не о чем мне с вами разговаривать. Не хочу я, чтобы так все начиналось. Ауфидерзейн!

И поехал в Москву...

— Люблю людей с необычными именами, — мурлыкал Герасимов, рассматривая незримовские комиксы. — Эол — в честь бога ветра?

— В честь, — кивнул Незримов, с радостью видя, что он и рисунки нравятся выдающемуся кинорежиссеру. И его прославленной жене, сидящей рядом.

— Стало быть, потомок богов? Чей там он сын был? Зевса?

— Посейдона, — поправила мужа Макарова.

— Бога морей. Стало быть, Эол Посейдонович, — с ласковой усмешкой проговорил Герасимов, продолжая листать рисунки.

— Это он, а я — Федорович, — не захотел быть Посейдоновичем абитуриент ВГИКа.

— Ух ты, — остановился Герасимов на очередном рисунке. — Это что же, кукла взорвалась?

— Взорвалась.

— Девушка погибла?

— К сожалению.