Помоги проекту - поделись книгой:
Для поддержки тезиса Сугихары обратимся к графикам 1.1 и 1.2, демонстрирующим долю мирового ВВП и ВВП на душу населения в ведущих странах Запада и в странах восточноазиатского пути развития (в первом случая это Соединенное Королевство и Соединенные Штаты, а во втором — Китай и Япония). Как видно на графиках, западная промышленная революция конца XVIII — начала XIX века усилила действующую тенденцию к расширению разрыва между ВВП на душу населения в пользу ведущих государств Запада. И тем не менее, как можно видеть на графике 1.1, в том, что касается доли этих государств в мировом ВВП, восточноазиатская Революция прилежания способствовала сопротивлению воздействию западной промышленной революции в начале XIX века, так что продолжал увеличиваться разрыв в пользу Восточной Азии. В 1820-1950 годах, когда Революция прилежания достигла своих пределов и западная промышленная революция вступила во вторую, действительно революционную стадию с применением новых источников энергии в производстве средств производства и на дальних перевозках (по железным дорогам и на пароходах), доля стран, идущих по западному пути развития, в мировом ВВП решительно увеличилась. После 1950 года, когда западное развитие по капитало- и энергоемкому пути достигло своих пределов и начало приносить плоды принятие западных технологий отдельными странами, шедшими по восточноазиатскому пути трудоемкости производства и энергосбережения, уменьшается разрыв по ВВП на душу населения (график 1.2) и еще решительнее уменьшается разрыв между долями в общем мировом ВВП (график 1.1)[66].
Доллары Джири—Хамиса 1990 года — счетная единица для международных сопоставлений ВВП и других показателей. Покупательная способность такого доллара равна покупательной способности американского доллара в США в 1990 г. Соответственно, перевод данных в национальных валютах в доллары Джири—Хамиса осуществляется не по официальным курсам, а по лвритетам покупательной способности. Кроме того, делается поправка нв американскую инфляцию. Например. ВВП 500 долларов на душу в Китае в 1950 году в долларах Джири—Хамиса означает, что этот ВВП на душу был эквивалентен объему товаров и услуг, которые можно было приобрести в США в 1990 году на 500 американских долларов. (
Источник: Maddison (2007).
Основная идея нашей книги — это пересмотренная и расширенная версия изложенного тезиса. Ревизию мы начнем с концептуального уточнения понятий «основанный на рынке (рыночный) смитовский рост» и «капиталистическое развитие». Описанный Сугихарой трудоемкий, энергосберегающий путь развития напоминает то, что Хуан называет инволюционным развитием. Как и Сугихара, Хуан признает, что использование побочного, несельскохозяйственного труда женщин, детей и стариков сокращает операционные издержки такой производственной единицы, как домохозяйство, и дает ей конкурентное преимущество перед более крупными капиталистическими производствами, использующими наемную рабочую силу. Хуан, однако, не считает, что исчезновение после XVII века крупных, применявших наемный труд, ферм, до того существовавших в некоторых районах Китая, было «развитием», или «эволюцией», по восточноазиатскому пути, как думает Сугихара, но было «ростом без развития», или «инволюцией»[67]. Если мы определяем эволюцию и развитие как замену производства трудоемких домохозяйств капиталоемким производством на предприятиях, применяющих наемный труд, как думают Хуан и Бреннер, тогда исчезновение крупных ферм следует действительно характеризовать как инволюционное. Но если мы усомнимся в возможности того, что трудоемкое производство может продолжительное время играть роль двигателя экономического развития (как полагает Сугихара), тогда такая характеристика оказывается ничем не подкрепленной. Встает вопрос, какое конкретно представление о рыночном развитии лучше всего подходит для описания и объяснения спада деловой активности и нового его подъема в Восточной Азии как передовом регионе мирового экономического развития.
Тесно связан с вышесказанным вопрос, что же представляют собой смитовские рыночные движущие силы в сравнении с собственно движущими силами капитализма. Были ли европейская промышленная революция и восточноазиатская Революция прилежания примерами смитовской динамики, как заявляют Вон, Померанц, Франк и Сугихара? Или они были по существу различны, притом что восточноазиатская привела к экономической стагнации, а европейская — к безграничному экономическому росту, как заявляют Хуан и Бреннер? Больше того, Сугихара полагает, что западный путь капиталоемкого развития также имеет свои ограничения. Чем конкретно он ограничен сравнительно с трудоемким восточноазиатским путем? Эти вопросы будут рассмотрены в следующих двух главах.
Глава 2. Историческая социология Адама Смита
Если экономистам есть что сказать по вопросу экономического развития, «то лишь потому, что они не ограничивались экономической теорией, но — при этом, как правило, поверхностно — изучали историческую социологию и делали предположения относительно экономического будущего». Для иллюстрации этого тезиса Йозеф Шумпетер приводит в пример «разделение труда, происхождение частной собственности на землю, растущую власть над природой, экономическую свободу, юридическую защищенность» как «важнейшие элементы “экономической социологии” Адама Смита». «Все эти элементы, — добавляет он, — конечно, принадлежат социальной структуре экономических событий, а не являются имманентно присущими им»[68].
Шумпетер проводит различие между традиционным интересом экономической теории к движению по направлению к точке равновесия или вокруг нее и собственной заинтересованностью экономическим развитием, которое он понимает как «спонтанное и прерывистое... нарушение равновесия, навсегда изменяющее или перемещающее прежнее состояние равновесия». Отделение «статики» от «динамики» и в самом деле позволило теоретикам экономики (в особенности Б. Кларку) выделить динамические элементы, например увеличение капитала, рост населения или те, что производят перемены в технике и организации производства, нарушают статическое равновесие. Эти динамические элементы, однако, остаются внешними и не могут быть разъяснены экономической теорией. Однако Шумпетер считал, что эта методология может быть оправданной, когда речь идет о росте капитала и населения, но не в случае изменений в технике и организации производства. Последние по происхождению принадлежат самому экономическому процессу и поэтому должны рассматриваться как внутренние источники экономического развития. Такой подход соответствует подходу Маркса, для которого «существует
Озабоченность Шумпетера недостатками методологии экономической науки тесно связана с важным различием между двумя типами рыночного экономического развития. Один тип
Второй тип рыночного экономического развития, напротив, имеет тенденцию разрушать социальную структуру, внутри которой он протекает, и создавать условия (которые необязательно реализуются) для появления новой социальной структуры с иным потенциалом развития. Социальная структура также может изменяться по причинам, отличающимся от внутренней динамики экономического процесса. В этом случае, однако, изменения, берущие начало в процессах и действиях неэкономического характера, вторичны и подчинены тем изменениям, которые коренятся в самом экономическом процессе. Такого рода развитие, которое мы будем называть шумпетерианским или марксистским (в зависимости от контекста), соответствует (в широком смысле, но ни в коем случае не точно) понятиям «промышленная революция» и «рыночное капиталистическое развитие».
В настоящей главе мы постараемся пролить свет на природу экономического развития первого типа, как его представлял себе сам Адам Смит. Мы специально остановимся на понятии рынка как инструмента управления; на конкуренции и разделении труда как взаимодействующих условиях экономической экспансии внутри сложившейся социальной структуры; на «естественном» и «неестественном» путях развития и на национальном богатстве как источнике силы нации. В главе 3 мы рассмотрим критику Шумпетером и Марксом представления Адама Смита об экономическом развитии, специально останавливаясь на тенденции капитализма преодолевать барьеры на пути самоэкспансии капитала посредством «креативного» (равно как и не такого уж креативного) разрушения социальной структуры, до того бывшей основой экономической экспансии. Затем мы используем эти разные представления об экономическом развитии, чтобы переформулировать тезис Сугихары о непреходящем значении для мирового сообщества того пути развития, который был открыт восточноазиатской Революцией прилежания.
Среди великих экономистов прошлого Адам Смит остается, возможно, «одним из самых часто упоминаемых и редко читаемых»[70]. Правда это или нет, но вместе с Марксом он, конечно, принадлежит к самым непонятым. С его наследием связаны три основных мифа: что Ьн был теоретиком и сторонником «саморегулирующихся» рынков, чт<£/он был теоретиком и сторонником капитализма как двигателя «безграничной» экономической экспансии и что он был теоретиком и сторонником того разделения труда, которое имело место на булавочной фабрике, описанной в первой главе «Богатства народов». На самом деле это совершенно не так.
Как не без оснований возражает Дональд Уинч (Donald Winch), более точно намерения и достижения Адама Смита состояли не в описании политической экономии как «отрасли науки о государственном человеке, или законодателе», а в его вкладе в «теорию», или набор «общих принципов», правопорядка и управления[71]. Вовсе не строя теорию саморегулирующегося рынка, который работал бы лучше при минималистском государстве или при его полном отсутствии, «Богатство народов», в неменьшей степени, чем «Теория нравственных чувств» и неопубликованные «Лекции по юриспруденции», предполагает существование сильного государства, которое создавало бы и воспроизводило бы условия для существования рынка; которое использовало бы рынок как эффективный инструмент управления; которое регулировало бы его деятельность и активно вмешивалось бы с целью корректировки и противодействия социально или политически нежелательным результатам его функционирования. В самом деле, по Смиту, политическая экономия должна не только «снабжать государство... доходами, достаточными для выполнения им своих публичных функций», но и «снабжать людей обильными... средствами к существованию, или, вернее, давать им возможность добывать эти... средства к существованию»[72]. Для этого Смит советовал законодателю вмешиваться в многочисленные сферы жизни, от обеспечения защиты от внутренних и внешних угроз до безопасности индивидов и государства (полиция и национальная оборона), отправления правосудия, обеспечения материальной инфраструктуры, способствующей торговле и связи, регулирования финансов и кредита, образования населения с целью противостоять негативным последствиям разделения труда для интеллектуальных способностей людей. В этих и других сферах совет Адама Смита законодателю основывался на соображениях скорее социальных и политических, чем экономических[73].
Догматическое представление о преимуществах минималистских правительств и саморегулирующихся рынков, типичное для «либерального кредо» XIX века, как и столь же догматическое представление о целебных свойствах «шоковой терапии», которую проповедовал Вашингтонский консенсус в конце XX века, были совершенно чуждыми Адаму Смиту. Он бы скорее согласился с убеждением Карла Полани (Karl Polanyi), что такие представления утопичны и неприменимы. Ожидать, что в Великобритании установится полная свобода торговли, ему казалось «так же абсурдно, как ожидать, что там установятся Океания или Утопия». Как не была полная свобода («совершенная свобода», как он иногда выражается) необходимым условием экономического процветания: «Если народ не может процветать, не пользуясь совершенной свободой и совершенным правосудием, то нет в мире народа, который мог бы процветать». И хотя Адам Смит всегда сомневался в необходимости либерализации торговли, он решительно восставал против всего, что хоть сколько-нибудь напоминало шоковые терапии 1980-х и 1990-х годов. Там, где затрагиваются большие сектора экономики, изменения «никогда не должны вводиться неожиданно, но медленно и постепенно и после заблаговременного предупреждения». С особой осторожностью следует лишать защиты торговлю, которая предоставляет работу «великому множеству рук», или торговлю товарами первой необходимости, что может вызвать протест со стороны общественного мнения. В этом случае «правительство должно уступить предрассудкам [людей] и, чтобы сохранить спокойствие в обществе, установить такую систему, которую общество одобряет»[74].
Другими словами, использование правительством рынка не только имело социальную задачу, но и подчинялось социальным ограничениям. Например, причины того, что Адам Смит считал совершенно нереальным установление в Великобритании исключительно свободной торговли, были строго социальными.
Этому сильно противодействуют не только предрассудки людей, но и, что еще более непреодолимо, частные интересы множества индивидов: «Если бы офицеры армии восставали с таким же усердием и единодушием против всякого сокращения численности армии, с какими владельцы мануфактур противятся всякому закону, могущему привести к увеличению числа их конкурентов на внутреннем рынке; если бы они подстрекали своих солдат, как владельцы мануфактур подстрекают своих рабочих, нападать с оскорблениями и ругательствами на людей, предлагающих подобные меры, то попытка сократить армию была бы столь же опасна, как сделалось в настоящее время опасным пытаться уменьшить в каком-либо отношении монополию, захваченную нашими владельцами мануфактур к нашему ущербу»[75].
Как не был Адам Смит теоретиком и сторонником «саморегулирующегося» рынка, так не был он теоретиком и сторонником капитализма как двигателя «бесконечной» экономической экспансии. Вопреки широко распространенному мнению идея, будто со временем накопление капитала имеет тенденцию сокращать норму прибыли, приближая конец экономической экспансии, принадлежит не Марксу, а Смиту. Как мы увидим в главе 3, собственная Марксова версия «закона тенденции снижения нормы прибыли» на деле имела целью показать, что версия Адама Смита относительно долгосрочных возможностей развития капиталистического производства слишком пессимистична.
По Смиту, этот «закон» — тенденция снижения нормы прибыли — есть следствие возросшей конкуренции, которая неизбежно сопровождает нарастающее накопление капитала в рамках существующих сфер производства и каналов торговли. «По мере того как капиталы накапливаются в какой-нибудь стране, приносимые ими доходы с необходимостью сокращаются. Постепенно становится все труднее найти внутри страны доходный способ употребления нового капитала. В результате возникает конкуренция между капиталами, один капиталист пытается завладеть тем способом употребления капитала, который принадлежит другому... [Для этого он] должен не только продать несколько дешевле то, чем он торгует, но для продажи своего товара он должен иногда покупать его несколько дороже... доходы от капитала, таким образом, уменьшаются с обеих сторон»[76].
Открытие новых сфер производства и каналов торговли может на время остановить эту тенденцию. Но если есть свобода входа на рынок (по Смиту, «совершенная свобода»), тенденция неизбежно возобновится под давлением возобновившейся конкуренции: «Введение новой отрасли производства или торговли или нового метода в земледелии всегда представляет собою своего рода спекуляцию, от которой предприниматель ожидает получить чрезвычайную прибыль. Прибыли эти иногда бывают очень велики, но иногда, а может быть и чаще всего, случается совершенно обратное; но, по общему правилу, прибыли эти не находятся ни в каком правильном соответствии с прибылями других, старых отраслей промышленности и торговли в данной местности. В случае успеха предприятия прибыль обыкновенно бывает вначале очень высока. Когда же та или иная отрасль производства или торговли либо новый метод вполне упрочивается и становится общеизвестным, конкуренция уменьшает прибыль до обычного ее уровня в других отраслях»[77].
Этот общий уровень, до которого сводится прибыль, может быть высоким или низким в зависимости от того, могут ли торговцы и производители ограничивать поступления в свои сферы деятельности путем частного соглашения или по постановлению правительства. Если они не могут сделать это сами, прибыль упадет так низко, что ее можно считать только «сносной» ввиду тех рисков, которые имеются при вложении капитала в торговлю или производство[78]. Но если они могут ограничивать поступления и держать рынок в состоянии недопоставок, тогда прибыль будет существенно выше «сносного» уровня. В первом случае экспансия торговли и производства
Советуя правительствам, как поступать с такими тенденциями, Адам Смит не обнаруживает никаких дружественных по отношению к капиталу намерений, типичных для позднейших либеральных и неолиберальных идеологий. Напротив, «в понимании Адама Смита... падение уровня прибыли было положительным явлением,
Другими словами, в понимании Адама Смита, основной задачей правительства было обеспечить, чтобы капиталы конкурировали друг с другом в снижении прибыли до решительного минимума, необходимого, чтобы компенсировать риски инвестирования в торговлю и производство. Такое толкование подходит данному Адамом Смитом определению противоположных интересов трех «главных, основных и первоначальных классов в каждом цивилизованном обществе...», то есть тех, кто живет на «ренту с земли, заработную плату и прибыль на капитал». Интересы первых двух разрядов (или, как бы мы теперь сказали, классов), заявляет Адам Смит, «тесно и неразрывно связаны с интересами общества», потому что и рента, и заработная плата обычно поднимаются при экономической экспансии и снижаются при экономическом упадке общества. Интересы третьего класса не так связаны с интересами общества, как у двух других классов. Интересы тех, кто живет на прибыль, всегда в чем-то расходятся с интересами общества и даже противоположны им, поскольку они всегда связаны с расширением рынка и ограничением конкуренции. А поскольку «расширение рынка часто может соответствовать интересам общества... ограничение конкуренции всегда должно идти вразрез с ними, может только давать торговцам возможность путем повышения их прибыли сверх естественного ее уровня взимать в свою личную пользу чрезмерную подать с остальных своих сограждан»[81].
Больше того, помимо столкновения с интересами общества живущие на прибыль преследуют свои цели с большей прозорливостью, силой и решимостью, чем другие социальные классы. Бездеятельная жизнь землевладельцев «слишком часто делает их не только несведущими, но и неспособными к той умственной деятельности, которая необходима для того, чтобы предвидеть и понять последствия той или иной меры регулирования». Что до рабочего, живущего на зарплату, то «он не способен ни уразуметь интересы общества, ни понять их связь со своими собственными интересами». В общественном хоре «его голос слабо слышен, и на него обращают мало внимания, исключая особые случаи, когда его требования настойчивы и поддерживаются его 58 работодателями в их собственных целях». Напротив, живущие на прибыль, в особенности те, что располагают большими капиталами, «благодаря своему богатству пользуются в обществе очень большим уважением и влиянием». А поскольку «в течение всей своей жизни они разрабатывают всяческие планы и проекты... они лучше, чем землевладельцы, понимают свои собственные интересы»[82].
Для соблюдения интересов общества Адам Смит советовал законодателям уравновешивать капиталистические интересы и власть, а не приспосабливать их друг к другу. И, не будучи особо расположенным к капиталу, Адам Смит почти всегда дает законодателю совет, обнаруживающий расположение к рабочему: «Наши купцы и владельцы мануфактур сильно жалуются на вредные последствия высокой заработной платы, повышающей цены и потому уменьшающей сбыт их товаров внутри страны и за границей. Но они ничего не говорят о вредных последствиях высоких прибылей. Они хранят молчание относительно губительных последствий своих собственных барышей, жалуясь лишь на то, что выгодно для других людей»[83].
По мнению Адама Смита, особенно необоснованны жалобы на высокие зарплаты, потому что «щедрая оплата труда», будучи результатом возрастания богатства, вместе с тем является причиной роста численности населения и трудолюбия простых людей: «Жаловаться по поводу нее значит оплакивать необходимые следствия и причины величайшего общественного благосостояния»[84]. И нигде не была так очевидна связь высокой зарплаты с экономическим прогрессом, как в североамериканских колониях.
Каждый колонист получает больше земли, чем он в состоянии обработать. Ему не приходится платить ренту, и почти никаких налогов... У него есть все причины производить как можно больше продукта, который при таких условиях почти полностью достается ему... Поэтому он стремится привлекать отовсюду работников и вознаграждать их самой щедрой заработной платой. Но эта высокая заработная плата вместе с обилием и дешевизной земли скоро побуждает этих работников покинуть его, чтобы самим сделаться землевладельцами и оплачивать с такой же щедростью других работников, которые в свою очередь скоро покинут их по той же причине, по какой они сами оставили своих хозяев... В других странах рента и прибыль съедают заработную плату и два высших класса людей угнетают низший. В новых колониях интерес двух высших классов заставляет их относиться к низшему с большим вниманием и человечностью; по крайней мере там, где этот низший класс не находится в состоянии рабства[85]...
Условия в новых колониях, однако, исключительные, потому что новая колония «в течение некоторого времени всегда должна испытывать больший недостаток в капитале сравнительно с размерами ее территории и больший недостаток населения сравнительно с размерами ее капитала, чем это имеет место в большинстве других стран». Адам Смит противопоставляет это условие условиям страны, «густо населенной сравнительно с тем, что может прокормить ее почва или ее капитал», там, где «в каждую отдельную отрасль вкладывается такое количество капитала, которое допускается характером и размерами ее». Поэтому в такой стране «конкуренция во всех отраслях будет очень сильна, а следовательно, обычная прибыль весьма низка». Адам Смит сомневается, чтобы какая-нибудь еще страна «достигла той ступени развития и богатства», но упоминает двух совершенно разных возможных кандидатов: Китай и Голландию[86].
Ниже мы вернемся к проведенному Смитом сравнительному анализу условий развития в Китае, Европе и Северной Америке; сейчас же заметим, что в этом контексте он сравнивает североамериканские колонии с одной стороны и Китай и Голландию — с другой, чтобы проиллюстрировать свое представление об экономическом развитии как о процессе, проходящем в особых физических, институциональных и социальных условиях и этими условиями ограниченном. Адам Смит представляет экономическое развитие как заполнение людьми и активами пространственной емкосш (страны) с конкретными запасами природных ресурсов, имеющей внутреннюю структуру и внешние границы, которые определены ее законами и институтами. Когда пространственная емкость испытывает недостаток в капитале и недостаток в населении, как в случае североамериканских колоний, имеется громадный потенциал для экономического развития — условие, или «состояние», которое Адам Смит называет прогрессивным. Когда пространственная емкость «насыщена капиталом» и «густо населена», как Китай и Голландия, потенциал экономического роста (если он имеется) не так велик — условие, или «состояние», которое Адам Смит называет неподвижным, но которое на современном языке описывалось бы как экономическая зрелость. Задача законодателя состоит в том, чтобы дать этим землям законы и институты, которые позволят полностью реализовать этот потенциал развития. Так, Смиту казалось, что Китай, «по-видимому, продолжительное время оставался в состоянии застоя», и возможно, эта страна задолго до [того] «достигла наибольшего благосостояния, соответствующего характеру ее почвы и климата и ее положению по отношению к другим странам». Но возможно, что «этот максимум богатств гораздо ниже того, который, при наличии других законов и учреждений, можно было бы приобрести при данном характере почвы, климата и положения страны»[87].
Не вполне ясно, по крайней мере мне, в какой степени, по мнению Смита, изменение законов и институтов страны может преодолеть ограничения, накладываемые на экономическое развитие размерами этой страны и запасами природных ресурсов. Тем не менее ясно, что (как заявляет Шумпетер) процесс экономического развития, в понимании Адама Смита, не имеет заложенного в нем механизма преодоления тенденции к застою в «неподвижном состоянии» или к тому, чтобы застрять в ловушке в высокой точке равновесия — как характеризовал Марк Элвин (Mark Elvin) состояние застоя позднего императорского Китая[88]. Смит нигде не пишет, что незримая рука рынка, действующая сама по себе, может вывести экономику из этой ловушки. Если что-то или кто-то действительно может справиться с тупиковой ситуацией, так это зримая рука правительства, производящего нужные изменения в законах и институтах. В тесной связи с вышесказанным ясно также, что, производя перемены в законах и институтах, правительства в проведении политики не просто ограничены важными социальными факторами, как мы заметили раньше, но и реагируют на противоречия процесса экономического развития, который является в первую очередь социальным, а не экономическим.
Вопрос о действиях государства в ответ на социальные противоречия экономического развития подводит нас к третьему мифу, связанному с наследием Адама Смита, — мифу, что он был теоретиком и сторонником того разделения труда, которое описано в первых абзацах «Богатства народов». Шумпетер замечательно сказал, что ни до, ни после Смита никто не подумал возложить на разделение труда ту нагрузку, которую возложил на нее Адам Смит. У Смита «это практически единственный фактор экономического прогресса»[89]. И если второе утверждение — преувеличение, то первое верно скорее только в отношении разделения труда
В «Богатстве народов» эти два типа разделения труда занимают стратегическую позицию, противоположную той, которую они занимают в первом томе «Капитала» Маркса. Маркс начинает рассказ с рынка и лежащего в его основе общественного разделения труда, но скоро приглашает нас оставить «эту шумную сферу» и «вместе с владельцем денег и владельцем рабочей силы спуститься в сокровенные недра производства», чтобы выяснить «не только как капитал производит, но и как его самого производят»[91]. Адам Смит, напротив, начинает свой рассказ примером того, как разделение труда на фабрике булавок увеличивает производительность труда. Дальше, однако, он оставляет сокровенные недра производства и сосредоточивается на общественном разделении труда (между городом и деревней или между разными экономическими секторами и видами деятельности); на рыночном обмене, который связывает единицы, специализирующиеся на разных видах экономической деятельности; на конкуренции, которая способствует дальнейшему разделению труда и специализации среди разных отраслей производства и торговли; на том, что правительства могут сделать, чтобы продвигать, регулировать и пользоваться преимуществами, которые дает синергия конкуренции и разделения труда. И только к концу «Богатства народов», защищая действия правительства по образованию масс, Адам Смит возвращается к техническому разделению труда.
Но вместо того, чтобы подчеркнуть положительное его влияние на производительность труда, как он делал в начале, он теперь осуждает его вредоносное влияние на рабочую силу.
С развитием разделения труда занятия подавляющего большинства тех, кто живет своим трудом, то есть основной массы людей, сводятся к очень небольшому числу простых операций, чаще всего к одной или двум. Но умственные способности и развитие большой части людей естественным образом складываются в соответствии с их повседневными занятиями. Человек, вся жизнь которого проходит в выполнении немногих простых операций, причем и результаты их, возможно, всегда одни и те же или почти одни и те же, не имеет случая и необходимости совершенствовать свои умственные способности или упражнять сообразительность для изобретения способов устранения трудностей, с которыми он никогда не сталкивается. Поэтому он естественным образом утрачивает привычку к подобным упражнениям и, как правило, становится таким тупым и невежественным, каким только может стать человеческое существо... О великих и общих интересах своей страны он вообще не способен судить, и если не прилагаются чрезвычайные усилия, чтобы повлиять на него, он оказывается столь же неспособным защитить свою страну во время войны... Ослабляется даже функционирование его тела, он становится неспособным напрягать свои силы сколько-нибудь продолжительное время для какого-либо иного занятия, кроме того, к которому приучен. Его профессиональные навыки и умения представляются, таким образом, приобретенными за счет его умственных, социальных и военных качеств. Но в каждом развитом и цивилизованном обществе в такое состояние неизбежно должны впадать трудящиеся бедняки, то есть основная масса народа, если только правительство не прилагает усилий для предотвращения этого[92]...
Оставляя пока в стороне негативное воздействие технического разделения труда на военные способности, заметим, что его негативное воздействие на способность судить о национальных интересах соответствует невысокому мнению Адама Смита о способности рабочего, живущего на заработной плате, «понимать как общий интерес, так и его связь с его собственными интересами». Однако, заявляя, что техническое разделение труда подрывает способность рабочего на зарплате находить разумные и творческие способы устранения трудностей в работе или эффективного ее исполнения, отличного от того, чему его научили, Адам Смит, кажется, противоречит собственной, высказанной раньше, точке зрения, что именно это улучшает производительность труда. Уэст (Е. G. West), например, обнаруживает «поразительную непоследовательность» этих двух суждений, особенно если иметь в виду тот факт, что сам Адам Смит считает разделение труда, повышающее производительность, стимулом, способствующим изобретательности рабочих, поскольку направляет все их внимание на выявление более легких и доступных методов выполнения простых операций[93].
Не соглашаясь с Вестом, Натан Розенберг (Nathan Rosenberg) заявляет, что, «хотя разделение труда потенциально разрушительно для нравственности и интеллектуальных способностей рабочей силы и Адам Смит был серьезно этим озабочен, он не боялся, что все это станет серьезным препятствием на пути технологического прогресса»[94]. В поддержку своего мнения Розенберг указывает, что для Адама Смита технологические инновации имели два других источника, кроме изобретательности рабочих: деятельность производителей средств производства и деятельность тех, кого Адам Смит называл философами (сегодня мы назвали бы их учеными).
Однако далеко не все усовершенствования машин стали изобретением тех, кому приходилось на этих машинах работать. Многие усовершенствования были произведены благодаря изобретательности машиностроителей, когда производство машин сделалось особой отраслью промышленности, а некоторые — теми, кого называют учеными или теоретиками, людьми, профессия которых состоит не в изготовлении каких-либо предметов, а в том, чтобы наблюдать за окружающей действительностью, что делает их способными сочетать возможности самых разных и непохожих друг на друга вещей.
С прогрессом общества наука, или умозрение, становится, как и всякое другое занятие, главной или единственной профессией и занятием особого класса граждан. Подобно всякому иному занятию, наука тоже распадается на большое число различных специальностей, каждая из которых становится занятием особого разряда, или класса, ученых; и такое разделение занятий в науке, как и во всяком другом деле, увеличивает умение и сберегает время. Каждый отдельный работник становится более опытным и сведущим в своей особой специальности; в целом производится больше работы и значительно возрастают достижения науки[95]. В результате разделения груда значительно увеличивается производство всевозможных товаров, что в надлежащим образом управляемом обществе приводит к всеобщему благосостоянию, которое распространяется и на самые низшие слои населения.
Розенберг полагает, что в схеме Адама Смита относительная важность этих трех источников технологического обмена (непосредственные производители, производители средств производства и философы/ученые) меняется с развитием разделения труда. На ранних стадиях этого процесса уровень знаний и компетентности большей части населения значителен, и всякий занятый в процессе производства может привносить в него простые изобретения, необходимые для сбережения времени и усилий и для преодоления трудностей. Но чем дальше продвигается разделение труда, тем меньше становится способность большинства населения участвовать в технологическом прогрессе, отчасти потому, что нововведения усложняются, отчасти потому, что все больше атрофируется разум тех, кто занят монотонной и однообразной работой. Однако, хотя средний уровень знаний и компетентности уменьшается, широкая специализация производства и общий объем знаний обеспечивают все более высокий уровень научных достижений, дающих техническому прогрессу уникальные и беспрецедентные возможности[96]. Как формулирует сам Адам Смит, «хотя в первобытном обществе у каждого индивида есть много разных занятий, в обществе в целом их не много. Каждый человек делает или может делать почти все, что делает или может делать другой. У каждого есть значительный уровень знаний, мастерства и изобретательности.
Общий уровень, однако, обычно достаточен для простого бизнеса общества. В цивилизованном государстве, напротив, в занятиях большей части населения мало разнообразия, но в обществе в целом их почти бесконечно много. Эти разнообразные занятия представляют почти бесконечное разнообразие предметов для размышления для тех немногих, кто... имеет досуг и склонность исследовать занятия других людей. Размышление о таком разнообразии предметов дает работу их уму в бесконечных сравнениях и комбинациях. И делает их понимание невероятно острым и всеобъемлющим»[97].
Интерпретация Розенбергом данного пассажа, отражающего переход от непосредственного производителя к ученым как главный фактор изменений в технологии и организации производства, имеет право на существование, если мы уточним его в двух важных аспектах. Во-первых, этот переход согласуется с представлением Адама Смита об экономическом развитии как процессе, заключенном в особых физических, институциональных и социальных условиях и ограниченном ими. Он просто устанавливает те механизмы, посредством которых экспансия национального рынка благодаря росту доходов, с одной стороны, и дальнейшему разделению труда — с другой поддерживают друг друга в действенном цикле экономического роста, создавая положительную обратную связь, пока территориальная емкость, в которой они заключены, может употребить все возрастающую массу капитала без того, чтобы опустить уровень прибыли ниже приемлемого минимального. Но Смит нигде не говорит, что возрастающее разделение труда может само по себе уберечь экономику от попадания в ловушку в высокой точке равновесия, когда эта емкость становится «перенасыщенной капиталом и населением». Как мы заметили выше, только зримая рука правительства, производящего нужные изменения в законах и институтах, может освободить экономику из этой ловушки.
Во-вторых, несмотря на пример булавочной фабрики, демонстрирующий положительное воздействие специализации на производительные силы, приведенный выше пассаж и общий его контекст не оставляют сомнений, что Адам Смит приписывает гораздо большее положительное воздействие на производительные силы появлению специализированных единиц и отраслей производства (то есть увеличению общественного разделения труда), чем специализации труда внутри этих единиц (то есть увеличению технического разделения труда). Иными словами, для Смита в совершенствовании производительных сил особенно важны два вида развития: появление отрасли, специализирующейся на производстве средств производства, и появление отдельных лиц и организаций, специализирующихся на производстве научного знания. И хотя оба вида развития зависят от увеличения
Абсолютно скептическое отношение Адама Смита к эффективности и пользе большого бизнеса поддерживает эту его точку зрения. Скептицизм его проявляется не только в совете правительствам уравновешивать силу большого бизнеса (о чем мы говорили выше), но и в его отрицательном отношении к акционерным обществам. «Эти компании, хотя и могли бы быть полезными благодаря тому, что впервые вводили некоторые отрасли торговли и делали за свой счет опыты, которые государство не находило благоразумным делать, в конце концов повсюду доказали свою обременительность или бесполезность, повсюду расстроили или стеснили торговлю»[98].
Гак, держатели акций «редко претендуют на понимание дел в компании», и «они не считают нужным интересоваться ими, довольствуясь получением такого полугодового или годового дивиденда, какой директора сочтут нужным выдать им». Поэтому в управлении делами такой компании всегда в большей или меньшей степени должны проявляться небрежность и расточительность. Вследствие этого акционерные компании во внешней торговле редко... имели успех без исключительных привилегий; часто не преуспевали они и с привилегиями.
Без исключительных привилегий они обычно расстраивали торговлю. При исключительных привилегиях они и расстраивали, и стесняли ее»[99].
Управленческая «небрежность и расточительность» не единственная причина неуспеха акционерных обществ. Недостаточная приспосабливаемость к местным условиям также важна в случае, когда компании действуют одновременно на разных национальных рынках без исключительных прав, — эти компании сильно напоминают современные транснациональные корпорации: «Покупать на одном рынке, чтобы продать с прибылью на другом, когда на обоих имеется много конкурентов; следить не только за случайными колебаниями спроса, но и за более значительными и более частыми колебаниями в конкуренции или в удовлетворении этого спроса другими торговцами, приспособлять умело и с пониманием дела ко всем этим обстоятельствам количество и качество каждого товара — это своего рода ведение войны, операции которой беспрерывно меняются и которая едва ли может вестись успешно без таких неослабных усилий бдительности и внимания, каких нельзя ожидать от директоров акционерных компаний»[100].
Адам Смит признает, что, когда «все операции можно свести к тому, что называется рутиной, или к такому единообразию методов, когда допускается мало вариаций или они не допускаются вовсе», тогда акционерное общество может «успешно действовать без специальных привилегий». Но он упоминает только четыре вида деятельности, в которых это может осуществиться: банковское дело, страхование, строительство и обслуживание судоходных каналов и поставка воды в большие города. Производство определенно не является одним из них.
Акционерные компании, учрежденные с патриотической целью поддержания некоторых производственных отраслей, мало того что наносят вред себе и уменьшают капитал общества, они вряд ли приносят больше пользы, чем вреда, в целом. Несмотря на самые честные намерения, неизбежное пристрастие директоров к отдельным отраслям... задерживает развитие остальной промышленности и неизбежно в той или иной степени разрушает то естественное соотношение, какое в противном случае установилось бы между правильно функционирующей промышленностью и прибылями и какое для всей промышленности страны является самым большим действенным поощрением[101].
Ссылка в приведенном выше замечании на «естественные пропорции... между справедливой промышленностью и прибылью» подводят нас к четвертому разъяснению экономического развития, как его понимает Адам Смит. Мы уже говорили, что Смит выделяет Китай и Голландию как самые удачные примеры страны, «густо населенной сравнительно с тем, что может прокормить ее почва или ее капитал», и с таким количеством капитала в каждой отдельной отрасли, которое допускается характером и размерами ее». Адам Смит, однако, пишет, что Китай и Голландия достигли этого состояния экономической зрелости, развиваясь совершенно по-разному.
Китай часто упоминается как образец страны, шедшей тем путем развития в направлении экономической зрелости, который Адам Смит называет естественным ходом вещей или естественным путем к изобилию. При таком «естественном» ходе вещей «большая часть капитала... направляется сначала в сельское хозяйство, затем в промышленность и в последнюю очередь во внешнюю торговлю». Расширение пахотных земель и улучшение их культивации стимулируют инвестиции в промышленность, а рост сельскохозяйственного и промышленного производства, в свою очередь, выливается в избыток товаров, которые можно обменять за границей на более ценные товары: «Если бы человеческие учреждения никогда не нарушали естественного хода вещей, развитие богатства и рост городов во всех государствах следовали бы за улучшением и обработкой данной территории или страны в меру того и другого»[102].
Напротив, Голландия рассматривается как совершенно противоположный (идеально типичный, по выражению Макса Вебера) образец страны, шедшей к экономической зрелости европейским путем, который Адам Смит называет неестественным и реакционным. «Но хотя этот естественный порядок вещей должен был в какой-то степени иметь место в любом обществе, во всех современных европейских государствах он во многих отношениях был вывернут наизнанку. Внешняя торговля некоторых городов стала предпосылкой их превосходной промышленности — такой, которая пригодна для сбыта на большие расстояния, — а промышленность и внешняя торговля породили основные улучшения в земледелии. Обычаи и нравы, привитые этим народам характером их первоначального управления и сохранившиеся после того, как это управление значительно изменилось, неизбежно толкали их на этот противоестественный и попятный путь»[103].
Описание Смитом Китая вовсе не похоже на обличения Монтескье, Дидро и Руссо, породивших, в конечном счете, понятие «азиатский способ производства», предложенное Марксом. Впрочем, и в нем нет того восторга, какой мы находим в описания таких синофилов европейского Просвещения, как Лейбниц, Вольтер и Кенэ[104]. Вдохновившие этих авторов источники информации подвергались осмеянию как «представляемые... бестолковыми путешественниками, часто глупыми и лживыми миссионерами»[105]. Важнее то, что законы и учреждения Китая обременяли ненужными впоследствии ограничениями экономическую экспансию. Так, после утверждения, что «внутренний рынок» Китая был, возможно, сопоставим по размеру с рынками всех европейских стран вместе взятых и что он, возможно, распространился так далеко, насколько позволяли его территория, природные ресурсы и положение относительно других стран, Адам Смит затем заявляет, что «страна, пренебрегающая внешней торговлей... и допускающая иностранные корабли только в один или два порта, не может развить свою торговлю в таких размерах, в которых это было бы возможно при других законах и учреждениях».
Более широкая внешняя торговля... которая к громадному внутреннему рынку прибавила бы внешний рынок всего остального мира, в особенности если значительная часть этой торговли велась бы на китайских кораблях, не могла бы не увеличить чрезвычайно китайскую промышленность и не способствовать развитию ее производства. Расширяя навигацию, китайцы научились бы искусству использования и создания всех многочисленных машин, которые используются в других странах, а также другим достижениям, которые применяются в различных частях мира. По их теперешнему плану у них не много возможностей совершенствоваться на примере других народов, кроме японского[106].
Оставим пока в стороне вопрос об исторической точности сказанного и заметим, что критика китайских законов и учреждений ни в коей мере не означает, что европейские законы и учреждения были лучше китайских, ни даже того, что «неестественный и регрессивный» европейский путь экономического развития превосходил «естественный» китайский путь. Критика Адама Смита лишь содержит мнение, что предполагаемое пренебрежение внешней торговлей в Китае помешало «естественному» китайскому пути довести развитие до конца. Но нигде Смит не высказывает мнения, будто Китай мог или должен был пойти по «неестественному и регрессивному» европейскому пути. Напротив, его советы европейским государственным деятелям делают акцент на то, чтобы направлять развитие в их собственных странах в сторону «естественного» пути.
Адам Смит предлагает несколько обоснований этого совета. Отчасти он оправдывает его с точки зрения вклада, который могут сделать разные виды инвестиций во внутренний рынок и национальное богатство: «Капитал, вкладываемый в земледелие... добавляет... гораздо большую стоимость к... действительному богатству и доходу...» Капиталы, вкладываемые в земледелие и в розничную торговлю, заявляет он, оказывают наибольшее положительное воздействие, потому что они остаются в стране: «Их приложение почти всегда связано с определенным местом — фермой или лавкой розничного торговца... Капитал оптового торговца, напротив, по-видимому, не имеет какого-либо определенного или обязательного для него пребывания, а может перемещаться с места на место в зависимости от того, где он может дешево покупать или дорого продавать». Тем не менее он по-разному воздействует на национальный рынок в зависимости от того, используется он во внутренней торговле (то есть «в покупке продуктов промышленности страны в одной ее части и продаже в другой»), или во внешней торговле предметами потребления (то есть в «покупке иностранных товаров для внутреннего потребления»), или в транзитной торговле (то есть в «ведении торговых сношений чужих стран либо доставке избыточного продукта одной страны в другую»). Капитал, вложенный во внутреннюю торговлю, приносит наибольшую пользу, потому что «тот же вложенный капитал приносит наибольшую прибыль и обеспечивает наибольшую занятость жителей страны». Капитал, употребляемый на покупку иностранных товаров для внутреннего потребления, не имеет такого немедленного и определенного эффекта, как внутренняя торговля, потому что нет гарантии, что доход и занятость населения за границей, обеспеченные покупкой тамошних товаров, приведут затем к такому же доходу и занятости в экономике инвестирующей страны. Но наименьший положительный результат приносит капитал, вложенный в транзитную торговлю, потому что он «отвлекается целиком от содействия производительному труду данной страны, чтобы поддержать производительный труд других стран»[107].
Этот первый аргумент в пользу «естественного» пути развития просто констатирует, что наилучший возможный путь развития национальной рыночной экономики — начать с расширения и совершенствования сельского хозяйства и внутренней торговли. Это расширение и совершенствование создают условия для спонтанного развития производственной деятельности вместе с поддержкой сельскохозяйственной деятельности. Рост сельского хозяйства и промышленности, в свою очередь, создает излишек товаров, которые выгоднее продавать за границей в обмен на другие товары первой необходимости, чем на внутреннем рынке. По мере того как внешняя торговля увеличивает размеры рынка, возникают новые возможности для появления новых специализированных отраслей производства и для накопления капитала сверх того, что может быть вложено с прибылью «в области обслуживания потребления и поддержки производительного труда этой страны». Когда такое происходит, «избыточная часть капиталов естественно, перетекает в транзитную торговлю и употребляется для выполнения таких же функций в интересах других стран»: «Транзитная торговля представляет собой естественный результат и признак значительного национального богатства, но она, по-видимому, не является естественной причиной его. Те государственные люди, которые проявляли склонность содействовать ее развитию посредством специальных поощрительных мероприятий, очевидно, принимали результат и признак явления за его причину»[108].
Этот аргумент в пользу «естественного» пути развития дополняется два другими аргументами, выражающими антиур-банистское предубеждение Адама Смита. Как замечает Розенберг, это предубеждение есть логическое следствие двух тезисов Смита: что географическая концентрация превращает районы городов в центр сдерживания процесса конкуренции и что сельское население меньше подвержено негативным последствиям разделения труда, чем городское[109].
«Жители города, будучи собраны в одном месте, легко могут сговариваться между собою и вступать в соглашения. Ввиду этого даже самые незначительные городские ремесла объединялись почти везде в цехи; и даже там, где они не объединялись в цехи, среди них обыкновенно преобладают корпоративный дух, вражда к чужеземцам и посторонним, нежелание держать учеников или сообщать секреты своего ремесла; часто добровольными организациями и соглашениями они предупреждают ту свободную конкуренцию, которую они не могут воспретить изданием соответствующих постановлений... Сельские жители, рассеянные на больших пространствах друг от друга, не могут так легко сговариваться между собою. И они не только никогда не объединялись в цехи, но среди них никогда не преобладал цеховой дух»[110].
Различие сельской и городской ситуации, часто подкрепленное законодательством, позволяет городским жителям «повышать цены на их товары, не опасаясь свободной конкуренции своих соотечественников... и иностранцев». Хотя «землевладельцы, фермеры и сельские рабочие» оказываются теми, кто платит эти высокие цены, они редко выступают против поддерживаемых государством городских монополий, потому что «вопли и софистические доводы купцов и фабрикантов легко убеждают их в том, что частный интерес одной части, притом незначительной, общества тождествен с общим интересом целого»[111]. Адам Смит повторяет здесь высказанную раньше мысль о способности получателей прибыли навязывать обществу свой классовый интерес, который не соответствует общему интересу. Но при этом он проводит различие между сельскими и городскими рабочими, чего не делал раньше, рассуждая о живущих на прибыль, на ренту и на зарплату. Он говорит, что отношения неравного обмена между городом и деревней были на пользу не только купцам и промышленникам, их создавшим, но и городским рабочим.
Именно в этом контексте Смит утверждает, что сельскохозяйственный рабочий меньше, чем промышленный, подвержен негативному воздействию разделения труда. Хотя «обычно его считают образцом глупости и невежества», сельскохозяйственный рабочий редко лишен «рассудительности и внимания», необходимых, чтобы обращаться с разнообразными инструментами, которыми он работает, и с материалами, над которыми он трудится: «Его умственные способности, поскольку он привык наблюдать большее разнообразие предметов, обыкновенно гораздо выше способностей тех, все внимание которых с утра до ночи направлено на выполнение одной или двух весьма простых операций». Больше того, изменение условий сельскохозяйственного производства «в зависимости от любой перемены погоды, а также от других случайных обстоятельств требует гораздо большей сообразительности, чем в том случае, когда операции эти всегда одни и те же или почти одни и те же». И в самом деле, если бы им дали шанс получить небольшую собственность, сельскохозяйственные рабочие стали бы лучшими предпринимателями, чем крупные собственники[112].
Если бы не ограничения на конкуренцию в городских районах, более высокий интеллект и лучшие навыки сельскохозяйственных рабочих отразились бы в их более высоком положении и зарплате по сравнению с городскими, как это происходит в странах, последовавших по пути «естественного» развития (Китай). Иное положение в тех странах, которые идут по пути «неестественного» развития (как в Европе). Адам Смит тем не менее замечает, что, по крайней мере, в Великобритании это «неестественное» положение дел изменяется под давлением присущего ему внутреннего противоречия: «Эту перемену следует считать необходимым, хотя и запоздавшим последствием тех чрезвычайных преимуществ и покровительства, которыми пользовалась городская промышленность. Накопленный в городах капитал в конце концов становится столь значительным, что... имея своим следствием усиление конкуренции, необходимо ведет к уменьшению прибыли. А падение прибыли в городе ведет к оттоку в деревню капитала, который, создавая новый спрос на сельский труд, необходимо ведет к повышению заработной платы. Капитал... растекается затем по всей стране и, будучи вложен в сельское хозяйство, отчасти возвращается в деревню, за счет которой в значительной мере был первоначально накоплен в городе»[113].
Адам Смит советует законодателям содействовать этому спонтанному превращению «неестественного» пути развития в «естественный». Обосновывая свой совет, Смит заявляет, что «главная задача политической экономии всякой страны состоит в увеличении ее богатства и могущества». ТГ всё же капитал, приобретенный в стране торговлей или промышленностью, очень непрочен и ненадежен, если только «не обеспечить его вложением в культивацию и улучшение земель».
Смит уверен, что купец не обязательно гражданин какой-нибудь конкретной страны. Ему в значительной степени безразлично, откуда он ведет свою торговлю, и самое небольшое неудовольствие заставит его отозвать капитал из той или иной страны и перевести в другую, разрушив поддерживаемое этим капиталом производство. Ведь этот капитал не принадлежит конкретной стране, пока он не вложен в конкретные строения или в культивацию земель: «Повторяющиеся потрясения войн и революций легко иссушают источники богатства, если оно порождается одной лишь торговлей. Богатство, возникающее в результате прочных улучшений в сельском хозяйстве, более устойчиво и может быть уничтожено только в результате сильнейших катаклизмов, вызываемых грабежами и опустошениями вражеских и варварских народов в продолжение одного или двух столетий подряд, как это было некоторое время до и после падения Римской империи в западных областях Европы»[114].
Связь «богатства» с «властью», устанавливаемая Адамом Смитом, когда он суммирует причины того, что европейскому «неестественному» пути развития следует трансформироваться в «естественный», возвращает нас к его представлению о политической экономии как «об отрасли знания, необходимой государственному деятелю и законодателю»: «Как говорит Гоббс, богатство — это сила». Сразу же после цитаты из Гоббса Смит добавляет, что «человек, который приобретает или получает по наследству большое состояние, необязательно приобретает вместе с ним или наследует политическую власть, гражданскую или военную»: «Состояние, может быть, дает человеку средства приобрести ту или другую, но одно лишь обладание этим состоянием не дает ему непременно такую власть». Богатство «дает ему немедленно и непосредственно лишь возможность покупать, располагать всем трудом или всем продуктом труда, который имеется на рынке»[115].
Как подчеркивает Альберт Хиршман, отъем власти, приобретаемой за счет контроля над средствами применения силы, властью, которую приносит богатство, был для Адама Смита самым важным результатом развития торговли и промышленности[116]. До этого крупные землевладельцы использовали избыток продукции лишь для того, чтобы увеличить число своих вассалов, которые составляли их частную армию. В этих обстоятельствах центральной власти было очень трудно сдерживать агрессию крупных землевладельцев, которые «развязывали войну по своему усмотрению почти непрерывно друг против друга и очень часто против короля», превращая страну в место «насилия, грабежа и беспорядка». Но то, чего не могла добиться центральная власть политическими методами и силой оружия, постепенно было обеспечено «тихим и незаметным воздействием внешней торговли и промышленности».
Торговля и промышленность «давали крупным землевладельцам то, на что они могли выменивать излишки своего производства и что могли потреблять сами, не делясь со своими арендаторами или вассалами... За пару бриллиантовых пряжек или что-нибудь столь же легкомысленное и бесполезное они платили такую цену, что на это можно было целый год содержать тысячу человек, а значит, отдавали соответствующее влияние и власть... Таким образом, в обмен на удовлетворение самого ребяческого, низменного и нелепого тщеславия они постепенно отдали всю свою власть и влияние и стали столь же незначительными, как любой обычный торговец или зажиточный горожанин. В городах и в сельской местности создавались свои постоянные органы управления, но у них не было достаточно власти, чтобы воздействовать друг на друга»[117].
Адам Смит здесь, кажется, забыл, что, хотя богатство не дает политическую власть «немедленно и непосредственно», оно есть средство добиться ее обходными путями; забыл он и то, что повсюду называет торговцев и промышленников (чьи власть и авторитет здесь называются незначительными) способными навязывать государству и обществу свои интересы вопреки общему интересу. В главе 3 мы увидим, что упрощенное представление Смита о деньгах исключительно как о средстве оплаты ограничивает его способность видеть долгосрочные и широкомасштабные связи между погоней за прибылью и погоней за властью. Впрочем, в контексте обсуждаемой здесь темы мы можем разрешить кажущееся противоречие между противоположными заявлениями Адама Смита относительно внешней торговли и промышленников (в одном месте он пишет, что это усиливало центральное правительства, а в другом — что это создавало властные силы, мешавшие способности центрального правительства преследовать национальные интересы), заметив, что эти заявления относятся к разным функциям и «стадиям» национального развития.
Первое заявление относится к централизованному законному применению силы на территории существующего или будущего государства. Здесь Смит осуждает
Соблюдение национальных интересов, несмотря на все, что угрожает и препятствует этому внутри страны, конечно, неразрывно связано с соблюдением этих интересов и на международной арене. И Адам Смит не оставляет сомнения, что «защита общества от насилия и вторжения других независимых обществ» есть «первейший долг правителя» и он «гораздо важнее, чем богатство». Поэтому в интересах национальной обороны он с готовностью поддержит политику, которая, по его мнению, отрицательно влияет на благосостояние нации. «Если какая-либо отдельная отрасль промышленности необходима для защиты отечества, не всегда благоразумно оставаться зависимыми от соседей в деле снабжения ее всем необходимым, и может оказаться целесообразным обложение всех других отраслей промышленности для ее поддержания, если иначе она не может существовать внутри страны». Так же Адам Смит оценивает Навигационный акт 1651 года, который предоставлял британским кораблям монополию на британскую торговлю. «Возможно, это самое мудрое из экономических постановлений Англии», пусть оно и порождено скорее «национальной враждой», чем экономическими соображениями: «Как раз в это время национальная вражда была нацелена именно на тот объект, который порекомендовал бы самый глубокомысленный мудрец, — на морскую мощь Голландии, которая единственная могла угрожать безопасности Англии»[118].
Адам Смит видел немалое противоречие между потребностями национальной обороны и нуждами экономического развития страны. Растущее национальное богатство делает страну все привлекательнее для ее более бедных соседей. Но разделение труда, на котором основан рост богатства, подрывает военные способности множества людей. В странах, население которых в основном занято землепашеством и скотоводством, мало развита внешняя торговля и есть лишь небольшое производство в рамках домохозяйств, поэтому «каждый мужчина там... или воин, или легко им становится». Иначе обстоят дела в странах, где большая часть населения работает на производстве, в сельском хозяйстве или торговле. Род занятий не дает им возможности быть готовыми к войне, у них нет времени практиковаться в военном деле. С ростом национального благосостояния и разделения труда «великое множество людей становятся совершенно не воинственными... и если государство не примет каких-то новых мер для общественной обороны, естественные привычки людей сделают их неспособными защитить себя»[119].
Советуя законодателям, какие меры следует принять, чтобы разрешить противоречие между тенденцией экономического развития делать страну все более подверженной нападению извне и все менее способной к обороне, Адам Смит опирается в первую очередь на распространение своей теории преимуществ общественного разделения труда на «искусство войны».
Степень развития техники, как и других сфер деятельности, с которыми искусство войны неразрывно связано, определяет уровень, которого может достичь это искусство в то или иное время. Но чтобы довести его до этого максимально совершенного уровня, необходимо, чтобы оно стало основным или единственным занятием определенного разряда граждан, и разделение труда здесь так же необходимо, как и во всякой другой деятельности[120].
Распространение разделения труда на искусство войны, однако, не может быть частной инициативой. В других занятиях «разделение труда естественным образом появляется в силу благоразумия отдельных лиц»... но только государство может заставить частного гражданина «отдать большую часть своего времени этому особому занятию». С этой точки зрения современная регулярная армия имеет ряд преимуществ по сравнению с ополчением. Она дает возможность специализации в разных военных ремеслах; она помогает добиться стабильности, порядка и беспрекословного подчинения командам, что в «современных армиях важнее... чем умелое обращение солдат с оружием»; она «с неодолимой силой утверждает закон суверена в самых дальних уголках империи и в меру своих сил поддерживает регулярное управление в тех странах, которые иначе не признают никакого»[121].
Так что даже в вопросах национальной обороны Смит больше всего обеспокоен проблемой централизации власти в руках национальных правительств. Но, завершая обсуждение «великой переменой в искусстве войны, которую принесло изобретение огнестрельного оружия», он ставит вопрос, на который «Богатство народов» однозначного ответа не дает. Смит объясняет нам, что главное следствие этой великой перемены состояло в дальнейшем увеличении финансирования «обучения и насаждения дисциплины среди солдат в мирное время и их использования во время войны». Вооружение и снаряды становятся все дороже, дорожает и возведение городских укреплений, необходимых, чтобы «сдерживать атаку вражеской артиллерии хотя бы несколько недель». Неизбежным результатом стало поистине революционное преобразование международных отношений.
В современной войне большие расходы на огнестрельное оружие дают очевидное преимущество народу, который более способен нести эти расходы, а следовательно, народу богатому и цивилизованному над народом бедным и варварским. В древние времена народам богатым и цивилизованным было трудно защищаться от народов бедных и варварских. В Новое время бедным и варварским народам трудно защищаться от народов богатых и цивилизованных. Изобретение огнестрельного оружия... на самом деле благоприятно для сохранения и распространения цивилизации[122].
Тут немедленно возникает два ряда вопросов. Во-первых, возможно ли, что преимущества, приобретаемые странами благодаря современным вооружениям, при прочих равных условиях больше у тех, кто шел «неестественным» путем экономического развития, чем у приверженцев «естественного» пути, поскольку у первых выше роль промышленности, внешней торговли и навигации? А если это так, то как же мог Смит предпочитать «естественный» путь развития, коль скоро он придавал больше значения обороне, чем богатству? Или, другими словами, не подвергнутся ли «богатые и цивилизованные» народы, развиваясь «естественным» путем, агрессии со стороны менее «богатых и цивилизованных», шедших по пути «неестественного» развития, что и происходило уже на глазах Смита в Индии и что, возможно, произойдет и в Китае? Во-вторых и в тесной связи с вышесказанным, если богатство, приобретенное «неестественным» путем, есть залог военного превосходства и если военное превосходство позволило европейцам воспользоваться преимуществам растущей интеграции мировой экономики за счет неевропейских «варварских» и «цивилизованных» народов, как об этом заявлял Смит в приведенном во введении высказывании, то как же «торговля всех стран со всеми» может привести к «равенству сил», как утверждал тот же Смит? Какие силы (если они существуют) могут помешать этой торговле производить положительную обратную связь 80 обогащения и усиления народов европейского происхождения и порочный круг обеднения и ослабления большинства других народов?
Эти вопросы выходят за рамки исторической социологии Смита. Но для нас они являются важнейшими. Для ответа на них мы должны снова проанализировать разные концепции экономического развития, уже исследованные в главе 1, а затем посмотреть, какой свет проливают теории развития капиталистического производства Маркса и Шумпетера на закат и возрождение Восточной Азии как ведущего региона мирового развития.
Глава 3. Маркс, Шумпетер и «бесконечное» накопление капитала и власти
Произведенная реконструкция исторической социологии Адама Смита подтверждает, что не случайно мы «обнаружили» Адама Смита в Пекине, о чем говорилось в главе 1. Смит не только видел в позднем императорском Китае пример рыночной экономики, но также считал, что эта экономика зашла
В этом смысле точка зрения Франка, что, по Адаму Смиту, «Европа запоздала в развитии богатства народов», правильна лишь отчасти. Действительно, Смит считал, что экономическое развитие в Европе происходило в рамках меньших, чем Китай, национальных экономик и по «неестественному» пути, что меньше отвечало национальным интересам, чем «естественный» путь Китая. Однако Адам Смит видел и то, что Голландия достигла богатства, сравнимого с китайским, хотя очень уступает Китаю по площади.
В более общей форме проблема смитовского понятия
Введенное Смитом понятие стационарного состояния (и производное от него понятие «ловушка в высокой точке равновесия») не следует, как это часто делают, смешивать с мальтузианским понятием давления народонаселения на экономический рост. Разница между ними может быть разъяснена с помощью графика 2, где
е2 — ловушка в высокой точке равновесия,
Поделиться книгой: