Помоги проекту - поделись книгой:
— Живица! Ко мне-е!
Другой раз Терентий еще подумал бы: идти сразу же к этому самозваному ротному или подождать? Своим «Ко мне-е!» Колотуха еще в мирное время так надоел ему! Но сейчас шел бой за Днепр, тяжелый бой, и жизнь каждого из них висела на волоске.
По траншее, вбирая голову в плечи, Живица подбежал к старшине.
— Как только самолеты окажутся над нами, сразу же в атаку! — приказал ему Колотуха и, немного помолчав, добавил: — Я побаиваюсь за новичков. Их у тебя человек двадцать. Обрати внимание на них. Поведи за собой. Дорога каждая секунда!
— Есть! — козырнул Терентий.
Вернувшись к своим бойцам, он крикнул:
— Слушай мою команду! Приготовиться к атаке!
Терентий почувствовал, что нет у него командирского голоса. С сожалением подумал: «Одолжить бы горло у Колотухи!..»
— Самолеты же летят!..
— Сейчас бомбить станут!.. — зашумели партизаны.
— Самолеты врага — наше прикрытие! Все страхи вон из своих душ! Приготовиться!..
Живица окинул придирчивым взглядом новичков. С ними он познакомился лишь вчера на том берегу, когда партизаны встретились с красноармейцами. Еще тогда ему стало как-то не по себе оттого, что в регулярной армии появились бойцы, одетые не по форме: в пиджаках, в которых еще до войны ходили на работу, в кепках с пуговкой, в рубахах с отложным воротничком, в косоворотках.
Что он знает о них? О Сашке Вывозенко, Дмитре Лопуцком или Иване Мащенко? Всем им где-то по восемнадцать. Глаза у Вывозенко серые, глубокие, словно напуганные. Вывозенко еще на той стороне сказал: «Мне бы поучиться в училище. Девять классов закончил!..» Может, потому он робко и озирается сейчас вокруг, что думает не о предстоящей атаке, а об училище? А Лопуцкий ничего не говорил ни на том берегу, ни здесь, на плацдарме. Но губы у него искусаны, лицо бледное. Мащенко жмется к стенке окопа, испуганно шепчет: «Нам тут, хлопцы, и пальцем не шевельнуть! Ведь это же укусить не грушку, а Марушку!..»
К этим новобранцам у Терентия Живицы сочувствие. И сам он когда-то был таким. Ничего, обрастут перьями, если останутся живыми.
А вот к учителю Ивану Гавриленко и Даниле Мостовому, «наследственному гречкосею», как он говорит о себе, затаилось в душе какое-то недоверие — слишком умными хотят выглядеть, не скрывают, сожалеют, что попали на Днепровский плацдарм из родного дома «без пересадки».
Самолеты подлетели к окопам.
Рота пошла в атаку.
Колотуха был уверен, что время для атаки выбрано удачно — гитлеровцы на высоте сейчас не ждут их.
Артиллеристы и минометчики прекратили огонь, чтобы не накрыть снарядами и минами своих. Начали снова менять позиции. Их гимнастерки хоть выкручивай, из-под низко надвинутых на лоб касок блестят лишь белки глаз и зубы.
— Взвод, за мной! — поднял руку Терентий Живица.
До высотки не так уж и далеко. Несколько сот метров. Но попробуй преодолей их под свинцовым ливнем, под градом осколков от мин и снарядов.
Живица бежал и думал лишь об одном: только бы все тоже бежали, кричали «ура!», стреляли! Только бы не струсили, не остановились.
Он оглянулся. Несколько бойцов в гражданской одежде, будто сговорившись, упали на землю рядом с убитыми. Среди них — Вывозенко, Лопуцкий, Мащенко… Они плакали, то ли от нервного напряжения, то ли от страха быть убитыми.
Немецкие летчики словно забыли, что высоту обороняют их солдаты. На нее с поднебесья посыпались с воем сирен тяжелые бомбы. Задрожала от взрывов земля. Бойцам старшины Колотухи казалось, что и впереди, и сзади, и вверху над ними сплошная стена из осколков и пуль. Стена смерти!
— За мно-о-ой! Бомбы падают и на немцев! Мы пока что в «мертвой зоне»! — закричал Живица. — Хлопцы! Вывозенко! Лопуцкий! Мащенко! Вставайте! А вы? — обратился он к Гавриленко и Мостовому. — Трусы! А ну за мной! Вперед! Бегом!
Живица не знал, что еще сказать новичкам, чтобы поднять их дух, взбодрить. Он махнул рукой и снова побежал к вражеским окопам, стреляя на ходу из автомата. Он ругался, кричал «ура!», но больше не оглядывался, чтобы не видеть бойцов, поддавшихся страху.
Вдруг заметил, что его обороняют несколько красноармейцев, и среди них — новички в пиджаках, косоворотках, кепках с пуговками на макушке.
— Давай, Лопуцкий! Давайте, Мащенко, Вывозенко! Молодцы!
Терентий повеселел. Значит, он чего-то стоит, если за ним пошли бойцы. Даже Гавриленко и Мостовой, у которых, как ему казалось, свое на уме, бегут и кричат «Ура!».
У Живицы прибавилось сил. Он побежал быстрее. До вражеских окопов почти рукой подать. Скоро он ворвется в один из них и станет крушить проклятых фашистов кулаками, прикладами автомата. Он должен отомстить им за сожженную в церкви мать, за муки двоюродной сестры Надежды Калины.
Терентий был горд, что все-таки подчинил своей воле других, слабых духом, тех, кто растерялся или испугался. Они послушались его, пошли за ним!
Ему вспомнился первый бой с фашистами на берегу реки Прут двадцать второго июня сорок первого года. И тогда у них, пограничников, было лишь стрелковое оружие: винтовки, пулеметы, гранаты и один автомат ППТ у начальника заставы капитана Тулина. Правда, им помогали еще артиллеристы из соседней части, что дислоцировалась в, пограничной полосе. Тот давний бой очень похож на этот. И тогда силы фашистов превосходили их. И тогда некоторых красноармейцев-пограничников охватил страх. Но они сумели подавить его. Вся застава пошла в контратаку. И гитлеровцы дрогнули, отступили на их участке границы.
Живица на миг остановился, чтобы перевести дух. Мимо него пробегали, крича «Ура!», новички, которых полминуты назад он считал трусами.
Привычным движением пальцев Терентий вырвал кольцо гранаты и швырнул ее в окоп. Следом полетели гранаты других красноармейцев.
Ближний бой почти всегда выигрывают те, кто врывается в траншеи противника. Им сверху видней.
Так случилось и на этот раз. Вскоре рота Максима Колотухи овладела последней полосой немецких траншей на высоте.
Бой утих.
Терентий Живица присел на дно окопа, чтобы отдышаться. Он представил многоголового змея, который выплевывает из всех своих ненасытных пастей огонь. Это с ним сражались его бойцы. И вот наконец-то он выдохся, обессилел.
Но бой утих ненадолго. Вскоре на захваченную красноармейцами высоту 244,5 немецкое командование бросило девять танков — шесть «пантер» и три «тигра». Следом за танками шла цепь автоматчиков.
— Приготовиться к бою! — подал команду старшина Колотуха.
2
Блиндаж, отбитый несколько часов назад у немцев, стал для полковника Федора Федосеевича Сильченко командным пунктом.
Блиндаж фундаментальный — под тремя накатами, посредине железная печь, дымоход выведен наружу. Гитлеровцы позаботились, думали об обороне «Днепровского вала» и на время холодов следующей зимы.
Федор Федосеевич в бинокль видел на высоте 244,5 полдесятка сожженных «пантер». Но это не очень-то его утешало. Он хорошо знал, что фашисты могут послать еще десять, двадцать и даже больше бронированных машин: сил здесь у генералов Гота и Манштейна предостаточно.
Два года назад в такой же сентябрьский день под грозный грохот немецких орудий и трескотню пулеметов Сильченко (тогда он был майором) покидал Киев с группой саперов, подрывавших мосты через Днепр. На мостовую падали спелые каштаны. Он поднял несколько штук. Каштаны были неповторимых оттенков — от темно-красного до коричневого. На них виднелись тоненькие прожилки. Один каштан имел форму сердца, и он подумал: когда же снова вернется в Киев? Когда еще раз напьется воды из Днепра?
Сюда, на южный от Киева плацдарм, который в сводках уже назывался Букринским, Сильченко вышел с первой тысячей бойцов своей дивизии и гвардейской мотомеханизированной бригады, форсировавшей Днепр, пока что без танков и тягачей.
Обстановка на плацдарме была напряженной. Воинам приходилось нелегко. Они оказались как бы во вражеском тылу — с трех сторон плацдарм подковой окружали фашистские войска, а с четвертой — широкая река.
Сколько надо было иметь бойцам мужества, сил — и физических, и духовных, — чтобы продвинуться вперед или хотя бы удержаться на уже отвоеванном рубеже!
Такого боевого порыва, бесстрашия и неутомимости у рядовых и командиров полковник Сильченко еще не видел на войне. Для бойцов Воронежского фронта Днепр был еще и важной вехой, отметкой. За ним до самой границы больше не встретится такой мощной водной преграды. От Днепра до Берлина почти столько же километров, сколько от Сталинграда до Киева. Днепр был и своеобразным экватором в этой войне по расстоянию, которое должны пройти армии обеих сражающихся сторон, и, возможно, экватором и по времени.
Ночью и утром за села Зарубенцы, Григорьевку и Луковцы, за господствующие высоты продолжались бои.
Захваченный плацдарм требовал единого командования, новых подкреплений, прикрытия с воздуха штурмовой и бомбардировочной авиацией, срочной переправы танков и тяжелых орудий. Надо было немедленно высадить хотя бы две воздушно-десантные бригады, чтобы перекрыть вражеские коммуникации, ведущие к букринскому изгибу Днепра, до конца использовать фактор внезапности…
Обо всем этом размышлял полковник Сильченко, наблюдая в бинокль за танками немцев, которые уже в четвертый раз шли в контратаку.
«И все же танков не так уж и много, — Федор Федосеевич опустил бинокль. — Генерал Гот считает, что столкнет нас в воду силами, что дислоцируются в этом изгибе Днепра?.. Или ждет не дождется подкреплений?»
Сильченко взял телефонную трубку.
— Алло!
— Кабель оборван где-то на Днепре. Связисты ищут обрыв, — доложил телефонист.
— А рация?
— Убит радист…
«Жаль, — вздохнул Федор Федосеевич. — Если бы работала рация, можно было бы передать на тот берег даже открытым текстом: «Плацдарм взят. Не теряйте, в штабе фронта ни минуты. Всеми способами перебросьте сюда людей. Десантируйте бригаду или две парашютистов. Пора уже показать десантникам, на что они способны в этой войне! Мы должны во что бы то ни стало пройти хотя бы полтора десятка километров от берега в глубь вражеской территории…»
В блиндаже под тремя накатами Сильченко не засиживался — ходил по траншеям, посещал позиции артиллеристов и минометчиков. Важно, чтобы красноармейцы видели его. И не имеет значения, из какой он дивизии и армии. Главное для бойцов — на плацдарме находится полковник, а раз так, значит, есть уже здесь и значительные силы.
В одной из траншей Федор Федосеевич вдруг остановился, увидев чернявую женщину, младшего лейтенанта медицинской службы, склонившуюся над раненым. Невысокая, с легкой сединой на висках, она была очень похожа на его жену Лиду, погибшую во время эвакуации из Киева в Харьков.
Санинструктор подняла голову.
«И щеки, как у Лиды, слегка румяные, — отметил Сильченко, — должно быть, от волнения, от напряжения. А глаза не такие…»
Он встретился с взглядом глубоких темно-карих глаз женщины. От них к носу тянулись едва заметные ниточки морщинок.
«Так может смотреть лишь человек, который много пережил», — подумал Федор Федосеевич.
Санинструктор, поправив бинт на голове раненого, встала.
Увидев Сильченко, солдат обратился к нему:
— Разрешите… К своим…
Сильченко хотел было возразить, но боец понял его и без слов. Добавил:
— Тут почти все с дырками. Так что не обращайте внимания…
— Хорошо, сынок, иди к своим, — кивнул Федор Федосеевич.
— Солдат прав, — вздохнула санинструктор. — Я видела пулеметчика без одной руки… Многих раненых надо немедленно эвакуировать на ту сторону. Если останутся здесь — не выживут.
— А есть возможность переправить раненых на Левобережье? — спросил Сильченко.
— Какая там переправа! Беспрерывный обстрел, бомбежки.
— Вы давно здесь?
— Как раз взошло солнце, когда наш паром причалил к круче. Занималась перевязкой… — санинструктор умолкла, губы ее задрожали.
— Что, погиб ваш знакомый?
— Да… На берегу я увидела солдата, которого знала с сорокового года. Он служил на заставе моего мужа капитана Тулина. Это пограничник Ваня Оленев. От своих людей в партизанском штабе знала, что Оленев остался в немецком тылу инвалидом, без одной руки. И вдруг встречаю его утром тяжело раненным еще и в живот. Его лихорадило, и он все звал свою Надю. Это имя я тоже слышала от бойцов и моей дочки Леси еще на заставе. Мне до сих пор слышится его голос: «Надя! Надя!..» Не доживет Оленев до вечера.
Женщина заплакала.
— Успокойтесь! — Федор Федосеевич осторожно прикоснулся рукой к плечу санинструктора. — Может, ваш Оленев еще выдержит. Он же герой, если без одной руки сражался на плацдарме… Вы из какого полка, дивизии?
— Наш комдив — полковник Сильченко…
— Федор Федосеевич.
— Федор Федосеевич, — с безразличием произнесла женщина.
— А вы, значит, Тулина?
— Да, Маргарита Григорьевна Тулина, жена погибшего в первый день войны начальника Пятой заставы на реке Прут.
— Вы, наверное, знаете и полковника, ныне генерала Шаблия Семена Кондратьевича?
— Знаю. Он был начальником штаба отряда пограничных войск округа. Знакома и с его женой.
— А я с Шаблием дружу еще с юности. И в войну встречался… Вот так, Маргарита Григорьевна. Ваш командир дивизии — это я, — Сильченко улыбнулся.
— Знакома и с его женой, — повторила растерянно Тулина. В глазах ее застыло удивление. — Все-таки мир тесен…
— Это потому, что вот уже год, как мы находимся на одном и том же южном крыле немецко-советского фронта: Харьков, Сталинград, Курская дуга, теперь Днепр, Киев, Украина…
Попрощавшись с Тулиной, Сильченко пошел дальше по траншее. Остановился на артиллерийской позиции капитана Петра Зарубы.
— Как настроение?
— Держимся! — ответил Заруба.
— А что скажет солдат? — обратился Сильченко к бойцу с перебинтованным плечом.
— Нормально, товарищ полковник. Вот только на плацдарме сквозняков много. Снаряды проносятся со свистом, создают ветер. Бомбы свистят, воют. Еще и свинцовые ливни из крупнокалиберных пулеметов нас поливают, — ответил красноармеец, глядя прищуренными глазами на комдива.
— Дыши носом и не простудишься! — пошутил и Сильченко.
— Так и делаем: дышим через нос, хоть и рты раскрываем при каждом выстреле из гаубицы, как сомы на берегу.
— Вижу, что настроение у вас соответствует обстановке. Как фамилия?
— Стоколос Андрей.
— Андрей Стоколос? — переспросил Сильченко. — Сын генерала Шаблия?
Поделиться книгой: