Лодка

Кирилл Бенедиктов

«Лодка» (2018)

Пётр сидел на веранде кафе «Тритон» и ждал, когда ему принесут рыбу.

Заказ он сделал уже довольно давно, но обслуживали в «Тритоне» медленно, а официанты казались томными и неторопливыми — возможно, потому, что сезон уже закончился, туристов было мало, и уровень конкуренции резко снизился. Пётр не был туристом — он жил в городке уже третий месяц, и его хорошо знали и на набережной, и в харчевнях выше и ниже по побережью, но это ничего не меняло.

Пётр знал повара — толстого усатого Марко — знал трёх официантов — Славко, Горана и ещё одного Марко — не раз болтал с ними, пил кофе (утром) и ракию (вечером) — и примерно представлял себе ход их мыслей. Не нужно оскорблять человека спешкой, рассуждали повара и официанты, — если человек здесь живёт, он ни за что не станет торопиться. Это безумные туристы приезжают сюда на огромных автобусах, бегают, как ошпаренные, по изумительно красивой набережной, быстро едят и пьют, не чувствуя вкуса, делают обязательные селфи на фоне залива, потом, как овцы в стойло, забиваются в катер и плывут на один из двух островов, украшающих залив. Туристам можно подать недожаренную или пережаренную рыбу — они всё равно не заметят. А человек, поселившийся в городке, всё население которого по последней переписи триста двадцать пять жителей — заслуживает того, чтобы рыбу ему готовили вдумчиво, с соблюдением всех требующихся ритуалов.

Пётр уже привык к этой трогательной неспешности, так непохожей — да что там непохожей, прямо противоположной московской бестолковой суете — и научился её ценить. Он сидел, вытянув длинные ноги, и крутил в пальцах бокал с лёгким белым вином. Вино было местное, дешёвое, но очень ему нравилось. Дома у него стояли четыре литровые бутылки такого вина — в жару оно прекрасно утоляло жажду, в ночную прохладу согревало. Ещё оно совсем не туманило восприятие — а для Петра, который работал преимущественно по ночам, это было важно. Сначала он пробовал пить местное красное — плотное, тягучее, фиолетовое с отливом в черноту — но очень быстро понял, что после трёх-четырёх бокалов, выпитых днём, к ночи превращается в расхлябанную размазню. И вместо мускулистого, напряжённого, как струна, текста, у него выходит какой-то кисель.

Он приехал в городок, чтобы написать книгу. Это было чистой воды пижонство — так поступали великие писатели прошлого, причём не просто великие, но ещё и обеспеченные. Пётр всегда мечтал уехать подальше от Москвы, поселиться где-нибудь в глуши и полностью посвятить себя работе над книгой — и всегда понимал, что это невозможно. Книгу он планировал написать за полгода, и всё это время ему нельзя было отвлекаться на поденный труд, кормивший его — колонки, статьи, обзоры и прочую белибердистику, как выражался, кажется, Чехов. И он, конечно, никогда не осуществил бы свою мечту, если бы не премия от удивительного Общества любителей девяти муз — он никогда о нём не слышал вплоть до того дня, когда любители позвонили Петру и поздравили с вхождением в шорт-лист.

В шорт-лист, кроме Петра, вошли ещё четверо — Быков, Славникова, Шаргунов и какой-то драматург-самородок с Урала по фамилии Гресь. Пётр понимал, что в такой компании шансов у него нет, и даже не поехал на церемонию вручения премии, которая проходила в небольшом и довольно скромном арт-салоне около Курской. А утром ему позвонил приятель, которого на эту церемонию занесло алкогольным ветром (у приятеля был нюх на халявные фуршеты) и сообщил, что Петра разыскивают: любители муз, чтобы вручить ему миллион, а уральский самородок Гресь — чтобы набить морду.

Пётр забрал премию, ловко увернулся от бешеного самородка и уехал на Адриатику, в маленький средневековый городок, помнивший и расцвет Венецианской республики, и владычество жестоких османов. Снял там крошечную комнатушку в мансарде, из которой открывался великолепный вид на залив, купил в универсальном магазине белый пластиковый стол, придвинул его к круглому, как иллюминатор, окошку и принялся воплощать мечту в реальность.

Подошёл официант Марко и поставил перед Петром набор — зелёное оливковое масло, уксус, соль и перец. Развернул жёсткую накрахмаленную салфетку, аккуратно разложил на ней столовые приборы. Добродушно улыбнулся Петру и показал на залив.

— Хорошо сегодня, а? Вода как зеркало, бриться можно.

Пётр рассеянно кивнул. В заливе почти никогда не бывало сильных волн. Вода, прозрачная и прохладная, иногда собиралась серыми складками под порывами налетавшего с гор ветра, и тогда казалось, что вот-вот начнётся шторм. Но за все три месяца, что Пётр провел в городке, шторма так и не случилось. Порой он об этом жалел — было бы уютно сидеть у своего иллюминатора и смотреть сверху на беснующиеся волны.

— Кто-то плывёт, — сказал Пётр, чтобы поддержать разговор. От острова Правой руки шла к берегу белая, с красной полосой вдоль борта, лодка. Лодка была ещё далеко, но слабое «чух-чух-чух» мотора уже доносилось до набережной. — Один, без туристов. Рыбак, наверное.

— Туристов нет, — опять улыбнулся Марко (он всегда улыбался). — Работы нет. Денег тоже нет. Что остаётся? Только рыбу ловить.

Он перекинул через руку полотенце и пританцовывающей расслабленной походкой двинулся к столику, за которым сидела пожилая немецкая пара — муж, похожий на обрюзгшего бульдога, и жена, прямая и сухая, как забытое в лодочном сарае весло. Пётр испытал мимолётное чувство вины — словно это из-за него из городка исчезли почти все туристы, а местные лишились верного источника дохода.

Метрах в двадцати от берега лодка свернула и сбавила ход. Сидевший на корме человек — теперь Пётр видел, что это был старик, которого он прежде не встречал на набережной, хотя знал почти всех лодочников в лицо — заглушил мотор и подвёл лодку бортом к пирсу, вдававшемуся в воду по правую руку от веранды «Тритона».

Немцы вдруг громко и возмущённо заговорили в унисон, и Пётр повернул голову, чтобы посмотреть, в чём там дело. Марко, не теряя достоинства, смахивал салфеткой что-то тёмное с бежевых брюк фрау. Муж-бульдог тряс щеками и гневно выговаривал ему на лающем языке. Пётр усмехнулся, вспомнив рассказы Марко о невинных шутках, которые официанты проделывают с заказами тех клиентов, которые им не нравятся.

Бульдог вдруг заметил, что Пётр на него смотрит, и резко замолчал, будто у телевизора выключили звук. Пётр отвёл взгляд — и только тут увидел, что старик, приплывший на лодке, сидит напротив него.

* * *

— Добар дан, — вежливо поздоровался Пётр.

— Здраво, — сказал старик и замолчал, глядя куда-то сквозь Петра.

«Принесла же нелёгкая», — с раздражением подумал Пётр. Он считал себя общительным социопатом, но любил выбирать собеседников самостоятельно. А вот когда кто-то незнакомый без спросу вторгался в его личное пространство — не любил.

Он выразительно посмотрел по сторонам. Свободных столиков на веранде было гораздо больше, чем занятых.

— Не беспокойся, — сказал старик. — Я посижу немного и уйду. Не помешаю тебе.

Пётр тут же почувствовал себя неудобно.

— Да что вы, — пробормотал он, — сидите, пожалуйста, вы мне совсем не мешаете.

Прозвучало это так фальшиво, что Петру окончательно стало стыдно. Он поставил бокал на стол, потом снова взял его и начал вертеть в руках. Старик не обращал на него внимания. Он сидел, откинувшись на спинку плетёного стула, и тяжело дышал — возможно, ему было плохо. Петру показалось, что с его появлением на веранду упала тень от тяжёлого серого облака — стало холодно и тревожно.

— Как рыбалка? — спросил он, чтобы хоть что-то сказать.

— Я не ловлю рыбу, — ответил старик таким тоном, будто Пётр успел до печенок достать его своими расспросами. — Принеси мне стакан воды, сынок.

Удивлённый Пётр начал привставать со стула, но оказалось, что старик обращается не к нему, а к Марко, который, дослушав немецкие нотации, возвращался на кухню. Пётр заговорщически подмигнул ему, но официант словно бы не заметил. Марко смотрел прямо на старика, и на лице его не было обычной улыбки.

— Сейчас, дядя Стефан, — сказал он, растягивая слова. Петру показалось, что в голосе Марко он уловил какие-то незнакомые нотки — уважение? страх? — Только воды, больше ничего?

— Стакан воды, — подтвердил старик. Марко кивнул и исчез.

— Вам нехорошо? — решил всё-таки прояснить ситуацию Пётр. Дядя Стефан хмыкнул.

— Мне? С чего бы это? Я просто отдыхаю. У меня выходной, понял?

«Агрессивный, — подумал Пётр. — Приплыл не пойми откуда, уселся за мой столик и ещё бычит». Настроение у него испортилось.

— Не бойся, — сказал старик, заметив, как напрягся Пётр. — Я не больной и не сумасшедший. Просто… не так уж часто удаётся приплыть сюда в выходной. Да ещё в такую погоду.

Пётр растерялся. Переходы дяди Стефана от агрессии к почти заискивающей интонации сбивали его с толку.

— Да, погода великолепная, — подтвердил он. — И не скажешь, что октябрь заканчивается.

— Ты русский? — неожиданно спросил старик.

— Русский. А вы как догадались? Акцент?

Старик неопределённо махнул рукой.

— Я много русских знаю, — сказал он. — Вожу их…

— На острова?

Дядя Стефан нахмурил седые брови.

— Можно сказать и так.

На самом деле открыт для туристов был только остров Правой руки. На острове Левой руки, находившемся в полукилометре к востоку, стоял средневековый католический монастырь, в котором по-прежнему жило человек двадцать монахов — туда туристов не возили. Конечно, если знать людей и подходы, можно было договориться — за пятьдесят евро любопытных могли отвезти и к запретному острову, высадив на противоположной от монастыря стороне. Но официально считалось, что никто из владельцев катеров туда не возит.

— Я просто раньше вас тут не видел, — пояснил Пётр. — Думал, что всех лодочников знаю.

Стефан дёрнул щекой. Был он здорово небрит — седая щетина клочками торчала из костистого подбородка.

— Я нечасто сюда выбираюсь, — буркнул он. — А ты здесь недавно.

— Три месяца.

— Это всё равно, что ничего.

Подошёл Марко с подносом. На подносе был заказ Петра — рыба-чёрт в кляре с чесночным соусом и отварными овощами — и стакан воды для Стефана. Первым делом Марко поставил перед стариком воду.

— Спасибо, сынок, — Стефан взял стакан и поднёс ко рту. Пальцы у него были не по-стариковски крепкие, цепкие, поросшие рыжеватым волосом. Одним глотком он осушил стакан, поставил на стол и подтолкнул к Марко. — Хорошая вода. Сладкая. Благослови тебя бог, сынок.

Марко быстро перекрестился и поклонился старику едва ли не до земли.

— Иди, — велел Стефан, слегка мотнув головой в сторону кухни.

— Вода как вода, — сказал Пётр, которого почему-то задела эта сцена. — Тут воду из-под крана наливают, если вы не в курсе.

— Однажды, — сказал старик, — ты вспомнишь вкус воды, которую пил здесь, и поймёшь, что ничего слаще не было в твоей жизни.

«Философ, — решил про себя Пётр. — Ну, теперь точно никуда не уйдёт…»

Он неопределённо хмыкнул и принялся за рыбу. Рыба была отличная — сочная, нежная — но кляр толстый Марко всё-таки слегка пересолил.

— На том берегу память угасает, — продолжал Стефан, — но не сразу. Воспоминания уходят одно за другим, стираются, как следы на пыльном полу. Но вкус воды помнят дольше всего.

— Почему? — с набитым ртом спросил Пётр.

— Потому что там она горькая, — ответил старик. — Как морская, только ещё хуже. Ей нельзя напиться. Она царапает горло, как когтями.

— Там — это где? — Пётр, наконец, заинтересовался собеседником.

Стефан выпрямился на своём плетёном стуле, строгий и суровый, как судья. Большие руки старика лежали на столе, сильные пальцы сплетены в замок. Лицо казалось выточенным из куска твёрдого дерева. Кого-то он очень напоминал Петру, кого-то то ли из виденного когда-то давно фильма, то ли из иллюстрации к старой книге. Может быть, рыцаря-крестоносца, вернувшегося из похода в Святую Землю?..

— Вы в монастыре живете? — догадался Пётр. — Вы монах?

Старик кивнул, но, как показалось Петру, неуверенно.

— Монах, — повторил он вслед за Петром. — Был монах, да.

Что-то блеснуло в его темных глазах — будто серебряная рыба плеснула в глубокой воде.

— Вкусно? — спросил Стефан, показывая пальцем в тарелку Петра.

— Очень. Хотите попробовать?

«У него нет денег, — сказал себе Пётр. — Он голоден, поэтому приплыл сюда и подсел ко мне за столик. Ну и правильно сделал — не к этим же бюргерам ему было идти. Надо заказать ему еды…»

— Нет, — старик покачал головой. — Я здесь не ем… только воду пью. Но ты ешь, ешь и радуйся, пока молод, пока можешь всё это, — он опять мотнул головой, показывая на озерную гладь, — видеть, слышать, чувствовать. Потом… будет нельзя.

— Да вы не стесняйтесь, — Пётр окончательно уверился в том, что Стефан — слегка тронувшийся умом монах с острова Левой руки. — Вы меня совсем не стесните… у меня с деньгами всё в порядке, к тому же здесь всё дёшево. Хотите чорбу? Или рыбу? Они её, правда, долго готовят, но вы вроде бы не торопитесь?

— Тороплюсь, — отрезал Стефан и поднялся, отодвинув стол. — Мне ещё нужно домой… туда, где я жил… посмотреть, как там теперь. Вернуться надо до заката.

— Строго там у вас, — улыбнулся Пётр, чувствуя, однако, некоторое облегчение от того, что странный монах вот-вот оставит его в покое. — А если не вернётесь, что будет? Епитимью наложат?

— Если я не вернусь в срок, — ответил старик, бросив взгляд на свою лодку, привязанную к бетонному столбику, — моё место займет другой. А я не хочу. Лучше быть перевозчиком, чем тем, кого перевозят.

«Сумасшедший монах-философ, — подумал Пётр. — Надо будет написать о нём рассказ…»

Он ещё раз внимательно и быстро оглядел Стефана с головы до ног: высокий, чуть сутуловатый — от постоянной работы веслами? — широкоплечий старик с густыми седыми волосами и клочковатой бородой. Шрам над левой бровью. По всему костистому, загорелому лицу — тёмные пигментные пятна.

— Прощай, — сказал Стефан. — Я тебя запомню. Когда мы снова встретимся, я скажу себе: это тот русский, который ел рыбу-чёрта и думал: «Скорей бы ты провалился в пекло, старый дурак».

— Нет, — запротестовал Пётр. — Я вовсе так не думаю. Я… понимаете, Стефан, я писатель. Мне интересны… такие люди, как вы. Необычные. Странные.

— Писатель? — Стефан прищурился и оценивающе взглянул на Петра. — Ты пишешь книги?

— Да, — пожал плечами Пётр. — Я и сюда приехал, чтобы книгу написать.

Старик о чём-то размышлял — седые брови его медленно шевелились. Потом сказал:

— Хочешь, я покажу тебе одно место? Тебе будет интересно, если ты пишешь книги.

— Что за место? — Петру сразу стало скучно. Он понял, что это обыкновенная разводка — сейчас Стефан предложит ему прокатиться на своей лодке до «запретного» острова Левой руки и потребует за это пятьдесят евро.

— Увидишь, — старик повернулся и пошел прочь с веранды. — Ну, идёшь?

И Пётр, неожиданно для себя, встал и пошёл, оставив на столе недоеденную рыбу. Впрочем, самое вкусное он уже съел.

* * *

— Здесь когда-то была школа, — сказал старик, показывая рукой на проглядывавшие сквозь густые заросли развалины краснокирпичного здания. — Я тут учился, очень давно, ещё до войны.

— До Второй мировой? — удивился Пётр. Стефан выглядел лет на семьдесят, в крайнем случае, на семьдесят пять.

— Да. Мне было семнадцать, и я любил одну девочку. Её отец был смотрителем маяка, и они жили там, на мысу. В школу она не ходила, а плавала. На лодке.

Пётр ошибся — Стефан не повёз его на остров Левой руки. Когда Пётр вслед за ним залез в лодку, он завёл мотор и взял курс вдоль берега — прочь от городка, к проливу Вериги — когда-то в Средние века его перегораживала толстая бронзовая цепь, не пропускавшая в залив вражеские корабли. Там он остановил лодку, и теперь она покачивалась на странной мелкой волне, которая словно рождалась прямо посреди пролива.

— Туда можно добраться пешком, но придётся идти в обход скал и можжевеловой рощи, часа три будешь идти. А на лодке она добиралась за полчаса. Но она была девочка, и ей было тяжело грести, особенно зимой, когда с гор дует сильный встречный ветер. Я предложил ей отвозить её домой после уроков, и она согласилась.

Пётр попытался представить старика семнадцатилетним — может быть, тот был долговязым нескладным юнцом с большими оттопыренными ушами и крупным носом. А его любовь была худенькой девчонкой с короткими чёрными волосами и смугловатой от постоянного пребывания на солнце кожей.

— А как вы возвращались? — спросил он с неожиданным интересом.

— Пешком. Но я был молод, и мне всё казалось простым и весёлым. Я не ходил в обход, а шёл прямо через рощу, хотя в деревне у нас говорили, что это плохое место.

— Почему?

Старик снова дёрнул щекой.

— Просто плохое. Там можно встретить… всякое.

«Балканская готика», — усмехнулся про себя Пётр.

— А что было потом? — спросил он вслух.